Текст книги "Созвездие дев"

Ольга молча повиновалась и легла на кушетку в ожидании доктора. Ей было непривычно и неприятно всё в этом кабинете.

– Ну что же, давайте начнём, – произнесла доктор, встав из-за стола и подойдя к кушетке, возле которой стоял стул и исследовательский аппарат с монитором.

Женщина села на стул, достала тюбик и выдавила из него на оголённую грудь Ольги гель, после чего стала водить по молочным железам сканером, то и дело, надавливая на него, что вызывало неприятные ощущения. Исследовав быстро правую грудь, доктор приступила к исследованию левой, при этом сохраняя полное молчание. В какой-то момент Оля почувствовала что-то неладное, ощутив, что исследование левой груди занимает куда больше времени, и манипуляции сканером были более тщательными.

– Скажите, а вас ничего не беспокоит? – нарушила молчание врач, в очередной раз надавливая сканером на грудь.

– Что вы имеете в виду? – переспросила Ольга, начиная волноваться.

– Нет ли у вас болей в области молочных желёз? Не прощупывали сами затвердений? Может, общее состояние неважное? – пояснила доктор.

– Нет, я прекрасно себя чувствую. Ничего такого я не ощущала…

Оля поняла, что врач что-то увидела на мониторе нехорошее и пытается рассмотреть подробнее.

– Что-то не так? – взволнованным голосом произнесла Ольга.

– Да, у вас есть довольно серьёзные изменения в левой груди. Странно, что вы ничего не ощущаете. Я вижу большие узлы в железе. Нужно обязательно брать пункцию и делать гистологию. Я сейчас напишу подробное описание, вы его покажете своему доктору, и он скажет вам, что делать дальше.

Ольга похолодела. От предчувствия беды у неё перехватило дыхание, а сердце бешено забилось.

– Вы имеете в виду, что это может быть рак?

Испуганный голос Ольги, полный отчаяния, возымел действие на врача, и она поменяла свой строгий тон на участливый:

– Оля, я вас не буду обманывать. Действительно, такое тоже возможно. Но всё же диагноз ставят не на основании ультразвукового исследования, а на основании гистологии. В лаборатории исследуют клетки из этих узлов, и станет ясно. Не стоит раньше времени паниковать. Просто сделайте пункцию и дождитесь результатов. Вы пока посидите в коридоре, а я сделаю для доктора описание. Хорошо?

– Хорошо, – еле слышно прошептала Ольга и вышла из кабинета.

Она не чувствовала ног, не видела куда шла. Сделав несколько шагов по коридору, просто опустилась на стул и замерла. Застрявшая в голове фраза: «Вы имеете в виду, что у меня может быть рак?» – прокручивалась бесконечное число раз, пока не растеряла все слова, кроме одного: «Рак».

«Рак, рак, рак…» – монотонность повтора этого слова сковала сознание, отстранив его от всего мира, отчего она потеряла счёт времени и не заметила, как в её руках оказалось описание. Мозг попросту не зафиксировал момент, когда и как женщина вынесла ей бумажку. Повинуясь какому-то внутреннему приказу, потрясённая Ольга, осознав, что у неё в руках описание, направилась к кабинету Аркадия.

Через минуту она, словно сомнамбула, сидела перед хирургом, попустив в памяти момент, как зашла к нему. Возможно, Аркадий точно так же шутил, увидев её, но сейчас она видела его напряжённое лицо – он читал описание УЗИ.

Молчание.

– Ольга, слушайте… Ну, неожиданно всё это, конечно. Даже странно. Вы не испытывали ухудшения состояния, болей в области молочных желёз? – задал ей Аркадий точно такой же вопрос.

– Нет, – совсем тихим голосом ответила Ольга.

Аркадий задумался, словно подбирая слова. От его юмора и былой лёгкости не осталось и следа. Потом он тяжело вздохнул и, растягивая каждое слово, произнёс:

– Ну пока ничего страшного не произошло. Всё-таки спрошу: у ваших ближайших родственников не было онкологических заболеваний?

Оля помедлила и так же едва слышно произнесла:

– У моего младшего сына был рак крови.

– Несмотря на всё это, – мужчина ладошкой провёл по описанию, – всё же нужны более точные анализы…

Оля отчётливо слышала каждое слово врача, но не могла в ответ произнести даже звука. Осознав состояние Ольги, Аркадий тут же поменял тон, сделав его более уверенным:

– Оля, только, пожалуйста, не переживайте. Через такое проходит множество женщин. Мне уж можете поверить. Далеко не всегда речь идёт о чём-то плохом. Я сейчас выпишу вам направление на пункцию. Мы возьмём у вас клетки из новообразования и уже завтра будем знать, что делать. Даст Бог, всё будет хорошо.

Прощание с Аркадием, как и саму пункцию, сознание Ольги притушило до едва уловимых штрихов, позволяющих выполнять все последующие действия механически, не реагируя эмоционально.

Как только Ольга покинула клинику и оказалась на улице, к ней пришло осознание того, что произошло. Шок сменился на растерянность и страх. Двери клиники разделили для неё мир на «до» и «после». Ещё пару часов назад она входила в них, преисполненная надеждой и предвкушением счастливых перемен, сейчас же, выходя из них, она боялась отпустить ручку. Ей казалось, что, как только за ней закроются двери, окончательно порвётся связь с недавним прошлым, в котором не было того, что сейчас раздирало в клочья. Но двери неизбежно затворились, оставив её один на один с новой реальностью, и в ней не было ни единого укрытия или опоры. Ольга ощутила свою уязвимость и беззащитность. Эти чувства ей были знакомы. Когда-то она испытывала их, оказавшись лицом к лицу с постигшим её горем от страшной болезни младшего сына, а потом и его смерти. Тогда она про себя сравнила горе с бескрайним океаном, а человека, испытывающего его, – с утопающим, не имеющим никакой надежды в виде суши на горизонте или проходящего мимо корабля. Осознание своей слабости, беззащитности перед стихией и лишает человека надежды. А человек без надежды обречён – он исчезает в бушующей пучине горя бесследно.

Оказавшись на улице, Оля растерялась – она не знала, куда ей идти. Это было похоже на то, как если бы она очутилась в незнакомом городе. Всё вмиг стало неважно и бессмысленно. Повинуясь какому-то инстинкту, она медленно и бесцельно побрела по дороге, опустив голову. Окружающий мир утратил краски, запахи, звуки, кроме одного – стука собственных каблуков. Сфокусировавшись на его монотонности, Ольга погрузилась в своеобразное медитативное состояние, отстранившее её от счёта времени. Один шаг стал равняться громкому удару сердца и длине мыслей, опутавших собой всё вокруг. Сознание скользило по ним, как по меридианам – то удаляясь, то приближаясь к эпицентру перенесённого потрясения, переполненного всеми теми переживаниями, что лишили её покоя и равновесия. Эти волнообразные скачки сопровождались сменой мыслей: уверенность в том, что у неё рак, уступала место сомнению и надежде на возможную ошибку, и наоборот. Но каждый раз в памяти всплывала реакция врачей: тревога, неуверенность, осторожность, и она всё больше склонялась к принятию худшего. Ей казалось, что они недоговаривали, стараясь облегчить удар, хотя знали правду наверняка.

«Они просто тянут время, – решила про себя Ольга. – Просто боятся сказать правду».

Настал момент, когда она окончательно распростилась с сомнениями, решив, что всё слишком очевидно и ей не стоит испытывать ложных надежд. Первая же мысль после этого была о том, что она не будет ввязываться в борьбу и уступит болезни. Это даже не мысль, а убеждение, возникшее из того ужасного прошлого, когда была проиграна борьба за жизнь сына. Это было настолько тяжело, что она ни за что сама не хотела бы пережить такое. Выигрывать время ценой невыносимых страданий она категорически не желала.

«Нет, нет, нет…» – в такт шагов стала мысленно повторять Ольга. Своеобразная мантра возымела действие, отогнав страх и растерянность. Вместе с этим к ней стала возвращаться ясность мыслей и способность ориентироваться. Оля впервые после того, как очутилась за пределами клиники, смогла отвлечься от переживаемых чувств и осмотреться по сторонам. Она обнаружила себя стоящей возле зеркала, встроенного в витрину магазина с очками. Было что-то мистическое в том, что момент возвращения в осознанную реальность совпал с местом, где было зеркало, словно её собственное отражение протягивало руку помощи. Всё те же именные морщины на лице… Но на этот раз они говорили о другом. Каждая из них обращалась к ней с ультиматумом, заявляя свои права на случившееся: «Всё из-за меня. Если бы не я, этого бы не произошло».

Олю наполнила неприязнь к тому, что она увидела в отражении. Внутри зарождался протест: все эти морщинистые узлы, накопившие в себе её пережитое в прошлом горе, тревоги, неразрешённые проблемы, и сковавшие сетью лицо, – виновны!

Ей сейчас виделось, что рак стал просто логичным продолжением всего того, что она не смогла отпустить из своей жизни, а морщины печатью сохранили это на лице.

– Я ведь сама во всём виновата!

На мгновение Оля ощутила щемящее чувство жалости к себе и, одновременно, обиды. Но уже в следующее мгновение у неё появилось острое желание освободиться от накопившегося за годы груза переживаний, изуродовавших её лицо и убивающих сейчас её саму.

– У меня есть 24 часа, – почему-то решила Ольга. – Двадцать четыре часа на то, чтобы избавиться от всего и дать себе шанс.

Удивительно, но именно такой она увидела свою стратегию защиты. Двадцать четыре часа до момента, когда она услышит окончательный вердикт врачей. И ей хотелось встретить его свободной и готовой ко всему. Аллегория с морщинами, спрятавшими на лице неразрешённые проблемы, придала ей уверенности и решительности. Сейчас она точно знала, что нужно делать. Единственное, что она пока не знала, – с чего начать.

Оля в последний раз кинула взгляд на своё отражение и достала из сумки телефон, который так и оставался выключенным с тех пор, как она вошла в кабинет доктора. Несколько пропущенных звонков от сына, Оксаны и Алексея.

«Вот и начну с Миши», – решила Ольга, набирая номер сына.

– Привет, мама. Чего трубку не брала? Я тебя потерял.

– Здравствуй, Мишенька. Да я в спортзале была, телефон в раздевалке оставила, – соврала Ольга. – Я бы хотела с тобой поговорить. Хотела бы встретиться.

– Когда? – поинтересовался Миша.

– Если можно, то прямо сейчас.

– Мама, что-то случилось? – в трубке раздался встревоженный мужской голос.

– Нет-нет, всё хорошо. Но мне очень нужно с тобой встретиться. И ещё, я хотела бы познакомиться с твоим… – Оля запнулась, – …с твоим другом.

– С Костей? – на этот раз в трубке раздался удивлённый голос.

– Да, – коротко ответила Ольга.

– Мама, ты меня пугаешь… Хорошо. Мы прямо сейчас можем к тебе подъехать. Где ты сейчас?

Оля посмотрела по сторонам и заметила поблизости кафе, в которое любила в детстве водить Мишу.

– Миша, я сейчас возле нашего с тобой кафе. Буду в нём тебя ждать, – проговорила Ольга, отметив про себя символизм случайно выбранного «неслучайного» места.

В детские годы сына она частенько приходила сюда с ним, чтобы поговорить о чём-то важном, волнующем. Здесь продавалось самое вкусное мороженое в городе – с тёртым шоколадом, и это было решающим аргументом в разговоре с маленьким Мишей, готовым уступить и принять позицию мамы ради любимого десерта. Но сегодня ей предстоял самый важный в жизни разговор с сыном, и на этот раз она готова была сама уступить и принять его позицию. Нет, она ни словом не обмолвится о раке. Она будет говорить о том, что уже несколько лет тяготит её и заставляет мучиться. Мучиться самой и мучить сына, отдаляя его от себя. Она должна во что бы то ни стало разрешить эту первую неразрешённую проблему. У неё 24 часа.

Оля вошла в кафе, села за столик и с огромным волнением стала ждать сына. Несколько раз её дыхание сбивалось от разогнавшегося пульса – это случалось в моменты, когда она пугалась мысли, что скоро покинет его навсегда. Судорога от этой мысли приносила острую боль и бешеное сердцебиение. Сын был единственным смыслом её жизни. Вместе они прошли через все страдания: побои мужа, смерть Алёши, безденежье. Благодаря успешной Оксане, взявшей на себя заботы о подрастающем Мише, он получил прекрасное образование вместе с сыном Оксаны Сергеем, ставшим для него молочным братом и самым близким другом на всю жизнь. Ольга сначала протестовала, видя, как подруга заботится о её сыне, ей было стыдно за то, что она сама не могла дать того, что давала Оксана. Но однажды услышала от неё важные слова: «Оленька, ты столько дала моему Серёже и мне, что то, что я делаю для твоего Миши, – это моя малая благодарность за всё. Это мой долг. Я его считаю своим сыном, как тебя считаю своей сестрой».

Оля видела, как вместе растут их сыновья, становясь неразлучными друзьями, и очень радовалась этому. Окончив институт, Миша с Серёжей получили приглашение Оксаны работать в её компании и последние годы преуспевали в ней на радость матерей. Связь между Ольгой и сыном была нерушима, пока три года назад она не подверглась неожиданному испытанию…

– Мама, привет! – вдруг раздалось откуда-то сзади.

Оля повернула голову и увидела сына с сопровождавшим его другом.

– Здравствуй, Мишенька, – тихо и с нежностью произнесла Оля и поцеловала склонившегося к ней сына.

– Ты сегодня собралась снова меня шантажировать мороженым, как в детстве? – засмеялся Миша, садясь за стол и указывая рукой на своего друга: – Познакомься, это Костя.

– Приятно познакомиться, Костя, – Оля привстала с места и протянула руку для приветствия другу сына.

– И мне очень приятно, Ольга Николаевна, – смущённо ответил Костя, почему-то покраснев.

Ощутив растерянность и смятение Кости, Оля решила разрядить обстановку:

– Костенька, – ласково начала она, притронувшись своей рукой к его руке, —называй меня просто Олей, я не привыкла звучать так официально со своим отчеством. Я ведь музыкант, скрипачка Ольга и в любом своём возрасте останусь ей. А если хочешь, можешь и мамой меня звать, – последнюю фразу она сказала нарочито с юмором.

Костя заулыбался. Ей нравился друг сына. Нравилось, что он был стеснительным, как и она сама. Нравился стыдливый румянец на лице. Он был голубоглазым блондином такого же роста и телосложения, как её кареглазый брюнет Миша. «Красивый мальчишка», – подумала про себя Ольга, оглядывая Костю.

– Мам, это чего сейчас было-то? – вдруг вмешался изумлённый поведением матери Миша. – То ты о нас ничего слышать не хотела, а сейчас к Косте в мамы набиваешься. Я чего-то не понимаю? Что случилось-то? Ну-ка, объяснись, пожалуйста.

Для кого-то, может, слова Миши и показались бы грубыми, но Ольга знала своего сына: прямолинейный, открытый, импульсивный, пробивной, но вместе с тем – очень добрый и искренний. Своим характером он был похож на Оксану, но никак не на свою мать: сказывалось её участие в его воспитании. Миша боготворил свою наречённую тётю и старался быть на неё похожим во всём. Ольгу этот факт очень радовал, несмотря на материнскую ревность.

– Я как раз поэтому и попросила вас встретиться со мной, – виноватым голосом произнесла Ольга. – Я хотела извиниться перед вами. Хотела попросить у вас прощения, – у Ольги перехватило дыхание, а на глазах выступили слезы.

Услышав эти слова матери и увидев, как заблестели её глаза, Миша окончательно растерялся:

– Мам, я ничего не понимаю. Ты меня пугаешь сейчас.

– Мне очень важно, чтобы вы оба знали: я горячо сожалею о том, что испугалась ваших отношений, потому что я полная дура.

Говоря это, Ольга вспомнила, как впервые услышала от сына: «Мама, мне нравятся мужчины, и у меня есть парень, с которым я встречаюсь уже несколько лет». Сказал он это как обычно, уверенно, не колеблясь. Это случилось три года назад и стало потрясением для Ольги. Сначала она попыталась убедить сына, что это какая-то ошибка и он скоро забудет о своём странном увлечении, а потом предложила вместе пойти к врачу, что вызвало у него озлобленность. С того момента он стал отдаляться, и это приносило ей едва переносимую боль. Она страдала от того, что рвалась связь с сыном.

– Мишенька, к моему стыду, я у тебя оказалась консервативной матерью. Думаю, всему причиной моя материнская любовь. Я посчитала, что ты будешь несчастен в той жизни, которую выбрал. От этой мысли я страдала каждый день все эти годы. Страдала ещё и от того, что ты стал отдаляться от меня, и я понимаю почему. Вместо того, чтобы принять тебя таким, каким я сама тебя родила, я скрылась за стеной своего невежества в надежде, что рано или поздно ты станешь таким, каким мне хотелось тебя видеть. Это мой эгоизм! Вместо того, чтобы дышать с тобою вместе и радоваться каждому дню, я предпочла быть сторонним наблюдателем. Жизнь так коротка, и я пожертвовала несколькими годами счастья с сыном. Поверить не могу, что я так поступила. Сейчас мне страшно больно от мысли, что я опоздала, и ты уже никогда не дашь мне шанса быть с тобою рядом. Я бы всё отдала, чтобы вернуть время назад и на то твоё предложение приехать к вам с Костей на вашу годовщину ответить «Да». Я же ответила «Нет». Господи, какая я дура! – Оля не смогла справиться с чувствами и заплакала, закрывая глаза ладонями.

– Мама… – потрясённый монологом матери, только и смог произнести Миша, едва сдерживая слезы.

От его уверенности и самообладания не осталось и следа. Растерянный и взволнованный, он дрожащими руками осторожно дотронулся до локтя Ольги и сбивчиво заговорил:

– Мама, я даже и предположить не мог, что ты чувствовала. Это не ты эгоист! Это я эгоист, раз не смог ощутить твою боль. Ну почему ты вечно скрываешь свои чувства и закрываешься ото всех? Я ведь был уверен, что ты прокляла меня, что ты стесняешься меня. Я ведь просто не хотел делать тебе больно, поэтому и старался не раздражать тебя своей назойливостью. Мама, я испытывал точно такую же боль, что и ты, от нашего молчания. Мама… – Миша не выдержал и заплакал навзрыд.

– Ну вы даёте, – только и смог произнести наблюдавший за всем Костя. Ещё секунда, и он готов был сам разреветься.

В этот момент к столику подошла встревоженная официантка и участливо поинтересовалась:

– У вас всё хорошо? Может, кофе не понравился?

Первым отозвался Миша, вытирая с глаз слёзы:

– Да, всё OK. Просто у нас сдох наш любимый хомяк, вот мы тут все и рыдаем. Очень чудесный был.

– Хомя-я-як… – выдавила из себя Ольга и засмеялась сквозь слёзы.

Засмеялись и Миша с Костей.

– Ну тогда царствие ему небесное, – неожиданно поддержала официантка и заулыбалась.

Оля на мгновение почувствовала себя счастливой. Способность сына превращать слёзы горя в слёзы счастья всегда поддерживала её. Вот и сейчас она ощущала особенную лёгкость и просветление. Всего лишь одной фразой сын смог освободить её от тяжёлого груза переживаний, который она носила в душе несколько лет. «Я это сделала! Я смогла!» – подумала Ольга, глядя на светящиеся лица сына и его друга. Словно и не было этого многолетнего отчуждения, а её сын снова с нею рядом.

Поговорив ещё какое время, Миша с Костей засобирались каждый по своим делам.

– Мама, помни всегда, я очень тебя люблю, – проговорил Миша, вставая из-за стола и обнимая свою маму.

– Я тебя тоже, сыночек, – ответила Ольга и нежно поцеловала его в щёку. – Вы идите, а я ещё тут посижу, приду в себя, – добавила она, провожая Мишу с Костей.

Попрощавшись, парни направились к выходу, а Ольга смотрела им вслед и испытывала целую бурю из давно забытых прекрасных чувств. Внезапно, у самого выхода из кафе парни остановились, что-то сказали друг другу и оглянулись, посмотрев с улыбкой на Ольгу. Миша остался у дверей, а Костя направился обратно к столу.

Подойдя ближе, Костя с волнением сообщил:

– Ольга, у нас с Мишей скоро снова годовщина, и мы бы хотели вас пригласить на неё. Если у вас будет время, то обязательно приходите, мы будем очень рады, – сказав это, друг Миши покрылся румянцем. Он продолжал стесняться её.

– Конечно же, я приду! – выпалила Ольга. – У меня есть время, у меня много времени. Огромное спасибо, Костя! Я обязательно приду.

Её спешные слова звучали как речитатив, и это было тоже от волнения, от радостного волнения.

Как только Миша с Костей вышли из кафе, Ольга тут же мысленно вернулась к только что сказанным ею словам про время, которого, как она считала, у неё всё же оставалось очень и очень мало.

Её пугала мысль, что через короткое время сыну придётся пережить её уход. Нет, не пугала собственная боль и смерть, пугала его боль от сострадания и жалости за её слабость и беспомощность. Оказаться смертельно больной на руках у страдающего сына – теперь это самый жуткий страх. Рано или поздно ей придётся признаться ему, и она знала, что умрёт для него и для всех именно в тот момент, когда сообщит о своей болезни, а не в день, когда остановится сердце.

Ольга хорошо помнила, как испытала страшный удар, узнав о том, что у её младшего сына рак. Разум помутился, а горе парализовало волю. Потом была изнуряющая борьба за жизнь, но место горя и едва выносимой боли заняли тревога, жалость, сострадание и отчаяние. Уход Алёши вызвал в душе облегчение. Была тупая и ноющая боль, и было облегчение от того, что страдания сына подошли к концу. Да, он умер для неё не тогда, когда он умер, а когда она узнала, что он умрёт. Даже сейчас, вспоминая те чувства, Ольга вздохнула, словно снова провожая со вздохом свои пережитые страдания и страдания Алёши. «Всё это уже было, – решила она про себя. – Нужно идти вперёд». После этой мысли в её руках снова появился телефон, на экране которого виднелись несколько новых пропущенных беззвучных звонков и сообщений от Оксаны и Алексея:

«Оля, ты где? Я тебя потеряла. Перезвони», – требовала Оксана.

«Оля, почему не берёшь трубку? Я волнуюсь», – вторил ей Алексей.

Удивительно, но впервые в жизни Ольга знала, что будет делать дальше. Её мозг отдавал чёткие команды, составив план действий на ближайшие 24 часа. Для неё, вечно неуверенной в себе и колеблющейся в решении любого вопроса, иметь такую решимость – словно овладеть новой и очень полезной способностью. Это приносило удовлетворение.

«Оксана, прости, дорогая моя. У меня всё отлично. Я пока очень занята. Как освобожусь, позвоню», – Ольга быстро написала первое сообщение и послала его подруге, тем самым отодвинув встречу с ней на поздний срок.

«Алексей, ты можешь заехать за мной в кафе? Я жду тебя». Второе сообщение для Алексея Ольге далось нелегко, оно приблизило её к драматическому моменту. Это и будет тем моментом, когда она впервые умрёт для самой себя.

Ольга точно знала, что скажет мужчине, к которому начинала испытывать давно утраченные чувства. Она могла бы сказать ему правду, но ей было больно от мысли, что её слова станут несправедливостью к нему: ведь он их уже слышал когда-то от своей жены, в конечном итоге умершей от рака. Но ещё большей несправедливостью будет заставлять его второй раз проходить через такое. Нет, она не могла позволить себе нанести ему такую рану, поэтому предпочла бы тихо отойти в сторону, спрятаться в укромном месте, как делают это умирающие дикие звери.

Ответные сообщения от Оксаны и Алексея пришли одновременно. Оксана сообщила, что будет ждать, а Алексей попросил отправить ему геолокацию и обещал заехать за ней в ближайшее время. Ольга выполнила просьбу Алексея и, помедлив несколько секунд, нашла номер телефона, на который собиралась сейчас позвонить. Каждый раз, когда она в разные годы хотела набрать этот номер раньше, ей редко хватало смелости и самообладания. И чаще всего звонки оказывались не совершёнными, оставляя между двумя очень близкими абонентами глубокую и непреодолимую пропасть. «Мария» – под таким именем значился этот человек в её списке номеров. «Всё же было бы уместнее „Мама“», – подумала Ольга, глядя на экран телефона. Но тут же оправдала свой выбор: «Мама» – в этом обращении есть что-то очень нежное, мягкое, раскрывающее всепоглощающую материнскую любовь женщины, готовой ради своего ребёнка отказаться от всего на свете. Но свою мать она воспринимает совершенно иначе. Сухое и даже жёсткое слово «Мария» для неё определяло суровый женский характер, подходящий строгой воспитательнице, не терпящей отступлений от правил – такой была мать Ольги. Две женщины, одна из которых была сильной, жёсткой, гордой, деспотичной, а другая – кроткой, неуверенной, уступчивой. Мать и дочь.

Ольга всегда чувствовала себя рядом с матерью словно в тени огромный глыбы, лишающей её света и свободы.

«Ну почему у меня не родился сын?» – как-то в далёком прошлом обронила раздосадованная мать Ольги. В этом был ответ на все вопросы, связанные с отношениями матери и дочери. Действительно, жёсткий и непримиримый характер решительной женщины больше подходил для воспитания мальчишки, а никак не девчонки. Причиной этому было её прошлое – послевоенный детский дом.

Вместе с тем, испытывая на себе материнские завышенные требования, которым она не соответствовала, Ольга получала от жёсткой матери любую помощь. Во время болезни своего внука Алёши бабушка молча продала всё, что могла продать, ради его спасения. Ольга и не подозревала, что её мать продала свою квартиру. Находясь в страшном горе, она даже не спросила, откуда появились деньги на лечение.

В день похорон Алёши рыдающая Ольга, заметив безмолвие на лице матери, обвинила её: «Господи, ну почему ты такая всегда бесчувственная? Это же твой внук!». Это был момент, после которого их отношения почти сошли на нет, ограничившись редкими сообщениями и звонками.

Ольга делала робкие попытки сближения, но расстояние – они жили в разных городах – и традиционное непонимание между женщинами делали их безрезультатными. После того, как сама Ольга столкнулась с непониманием сына и, как следствие, потерей близости с ним, она отчётливо ощутила двойную боль – свою и своей гордой матери, живущей в одиночестве в другом городе. Для неё это стало тяжёлой ношей. Сейчас она точно знала, что должна делать, чтобы избавиться от неё.

Голос пожилой женщины появился не сразу, примерно с пятого гудка. Ольга представила, с каким трудом её постаревшая мать подошла к телефону. У неё были больные ноги.

– Здравствуй, Ольга.

Спокойный, но всё же утомлённый голос прозвучал уверенно и без каких-либо эмоций. Впрочем, как всегда.

Ольга раньше приветствовала в ответ так же сухо, обращаясь к матери на «вы» или по имени-отчеству: «Здравствуйте, мама», «Добрый день, Мария Григорьевна». Так уж было заведено между ними. Но сегодня она произнесла тихо и нежно: «Мамочка, здравствуй». В ответ – тишина. Спустя несколько секунд в трубке послышалось:

– Оля, что-то случилось? – на этот раз в голосе угадывалась эмоция, и это было волнение.

– Нет, что ты, мама, всё хорошо, – поторопилась сообщить Ольга всё таким же тихим и нежным голосом. – Просто я тебе кое-что должна сказать, чего не говорила никогда в жизни, и очень об этом жалею.

– Оля, ты меня пугаешь, – с ещё большим волнением ответила женщина.

– Мамочка, только ты меня не перебивай, прошу тебя. Я должна столько тебе сказать, что от волнения могу сбиться и замолчать, а ты потом будешь вытягивать из меня каждое слово, ты же меня знаешь, я ведь такая робкая неумеха у тебя. У меня сейчас кружится в голове целое облако из важных слов, и я боюсь, что они могут разлететься в разные стороны, оставив меня наедине с моими чувствами.

– Хорошо, я тебя внимательно слушаю и не буду перебивать.

Ольга глубоко вздохнула и продолжила:

– Мамочка, я тебя очень люблю – это первое. Ты должна это знать.

Сказав это, Ольга почувствовала, что ей придётся параллельно справляться с желанием заплакать. К горлу подступил комок, изменив интонацию в её голосе.

– Мне очень жаль, что я не говорила тебе такого раньше. Считается, что мы, женщины, с лёгкостью делимся друг с другом своими светлыми чувствами, но я, наверное, неправильная женщина, предпочитавшая делиться с родной матерью только своими бедами и горестями. К сожалению, в моей жизни их было куда больше, чем счастья. Возможно, я всегда считала тебя слишком сильной и не нуждающейся в моих признаниях. Иногда мне, дуре, казалось, что и я сама тебе не нужна со всеми моими вечными проблемами, и ты даже стесняешься такой слабой дочери. А твои попытки достучаться до меня я воспринимала как способ показать мне, какая я ничтожная. Мне было обидно, горько, стыдно за то, что я не стою такой великой матери, как ты. Ты несгибаемая и мощная, я же – хрупкая и уязвимая. Так мне казалось всегда, так я придумала для себя сама. Придумала, чтобы оправдать свою вторую роль. Именно поэтому я бежала от тебя, иногда в страхе, а иногда спасаясь от самой себя. Важное – от самой себя, но никак не от тебя! – Ольга не выдержала и зарыдала, давясь словами: – Я заплакала, мама! Я разревелась как корова. И пусть. Мне не стыдно за мои слёзы. Сейчас это не слабость, потому что я точно знаю – я никогда не была слабой. Мои слёзы сейчас – это декларация моей независимости и одновременно протеста против глупых ошибок, которые я совершила за всю мою жизнь. Мама, я сильная! Я точно такая же несгибаемая и мощная, как моя великая мать! И я не на второй роли. Оказывается, я всегда делила с тобой первое место. И делила его по праву твоей дочери. Я была просто слепой. Господи, мне очень жаль, что я поняла это так поздно. Мама, я сильная! Мама, я достойна тебя! – Ольга замолчала.

– А что «во-вторых»? – неожиданно раздалось из трубки.

– Что «во-вторых»? – переспросила Ольга.

– Ты не сказала о чём-то втором, Оленька, – впервые за многие годы назвав имя дочери с нежностью, ответила Мария.

Ольга тут же вспомнила начало своего монолога и заулыбалась:

– А во вторых, мама, я очень тобой горжусь!

Воцарилась тишина. Не видя глаза матери, Ольга интуитивно понимала, что та испытывает в этот момент. Очевидно, что она была не готова к такому признанию дочери. Годы холода и отстранённости, взаимных упрёков должны были исчезнуть всего лишь за один телефонный монолог, пусть и очень искренний – наверное, вряд ли такое возможно. Ольга и не рассчитывала на то, что её мать в одночасье посмотрит на их прошлое другим взглядом, забыв всё плохое. Для самой Ольги такое возможно стало лишь после сильнейшего переживания. Но для матери… Она не знала, но надеялась быть услышанной и понятой. В конце концов, она сделала важный шаг и никогда о нём не пожалеет.

– Мне нужно закурить сигарету, – нарушила паузу Мария и тут же спохватилась: – Ах, да! Я же бросила курить. Жизнь – дерьмо. Мне даже нечем прикрыть этот яркий свет, внезапно ослепивший меня. Я беззащитная и совершенно беспомощная старая баба, у которой даже нет сигареты для спасения.

Услышав эти слова матери, Ольга внутренне улыбнулась, вспомнив, что её мать – театральная актриса, всю жизнь приносившая свою работу на дом. Раньше ей это очень не нравилось, но сейчас показалось очень уместным. В этом монологе старой актрисы угадывалась попытка сохранить равновесие при постигшем её эмоциональном потрясении.