Текст книги "Сиротская доля"

Антек ступал неслышно, как волк, имея, видимо, основания опасаться этого крепко сложенного мужчины. Не слишком отдалившись от калитки, он остановился и крикнул:

– Пан Мартин!.. Бонжюр!..

Детина медленно повернулся, внимательно поглядел на мальчишку и, сдвинув шапку с затылка на лоб, ответил:

– Проходи стороной!..

– А что, не вернул вам Валек мешочки, ворюга этакий? – спросил Антек.

– Ты сам вор! Ты ему эти мешки продал за рюмку водки, хотя они были не твои.

Ответ этот немного успокоил мальчика, и он осторожно стал выходить на середину двора, говоря:

– Врет, как собака!.. Разрази меня матерь божия… Сам у меня мешки вырвал, да еще так в глаз стукнул, что пришлось идти к доктору… Чтоб мне провалиться!

По слабости умственного развития пан Мартин не мог решить, верить этой странной истории или нет. Тем временем Антек подошел к куче песка и, ткнув в нее ногой, сказал с воодушевлением:

– Будь у меня мешки… Эх! Я бы в один миг продал всю эту кучку.

– Дай залог, тогда одолжу мешки.

– Угу! Вы, я вижу, тоже шутник, пан Мартин! – говорил Антек, топчась на месте и засовывая руки в рукава. – У меня рубахи нет, а вы залог требуете!

– А куда же ты ее девал? – с любопытством спросил Мартин.

– Потерял на Краковском Предместье. Не поверите, снимаю я свой балахон – и вдруг эта стерва рубаха сваливается с меня на землю, и будь здоров. Черт бы ее побрал!

Пан Мартин, почесав голову, сказал:

– Фу!.. И мешки я тебе дал бы, и песок отпустил бы в долг, если бы знал, что ты меня не обворуешь…

– А моя честь что – собака? – крикнул обиженный Антек. – Разве не имел я дела с порядочными людьми? О! И еще с какими!

– Ну! Ну!.. – проворчал Мартин и пошел в землянку.

– И веревку прихватите тоже, потому что я в зубах не потащу ведь…

– Так у тебя, болвана, даже веревки нет? – удивлялся Мартин, качая головой.

– А откуда ей у меня быть?.. – возразил мошенник. – Ведь в ломбарде еще не было аукциона.

Несколько минут спустя пан Мартин, наполнив песком два мешка, подвязал их Антеку на спину, напутствуя его следующими словами:

– Только попробуй потерять что-нибудь или покупать у другого кого песок, а не у меня, я тебя так поблагодарю, что зубов не досчитаешься!..

– И-и-и-и-и! – взвизгнул Антек на прощание, одновременно давая сигнал Ясю.

Когда Ясь подбежал на призыв, Антек перевалил мешки на него, говоря:

– Ну как, заметано?.. Сам черт не отнимет у тебя того, что у меня заработаешь!

– Что же мне с этим делать? – удивленно спросил Ясь, с беспокойством оглянувшись на свою навьюченную спину.

– Как это что?.. Ты будешь носить песок, а я буду кричать и еще… не бойся, я о тебе позабочусь.

Вскоре во дворах домов в районе Нового Свята и Иерусалимской Аллеи можно было услышать пронзительный голос Антека:

– Хо-пее!.. пе-лого!.. вислянского!

И несмелый голос Яся:

– Песку белого!..

Таковы были плоды воспитания милосердного пана Кароля.

Час спустя после ухода Антека к Мартину во двор вбежал какой-то запыхавшийся, разгоряченный человек и сдавленным от волнения голосом стал его выспрашивать:

– А не видели вы, человече, парнишку в черном пальто и в шапке с козырьком?

– Не видел! – ответил Мартин, вылупив на него глаза.

– Красивый такой мальчик, скажу я вам, тихий… Ой, как у меня дыхание сперло… Ясем его звать…

– Да мне такой и не снился! – недружелюбно пробормотал Мартин.

– Как это может быть?.. – с мольбой в голосе продолжал незнакомец. – Люди ведь видели его… Он бродил в этом районе… Да разве я знаю, может и в Вислу провалился!

– Как это он мог провалиться! Ведь Висла замерзла.

– Верно! – согласился незнакомец. – Разрешите мне тут немножко передохнуть. Как же случилось, что вы его не видели?.. Ведь он такой заметный мальчик… Мастер сказал, что он его обокрал, а Ясь у него даже лоскутка не взял бы… Ох, как же я устал!.. Если он сюда придет, вы спросите: ты кто – Ясь? и скажите, что украл Ендрек… а я его по всей Варшаве ищу.

«Должно быть, у него в голове не все в порядке!» – подумал Мартин, который сам, впрочем, не отличался выдающимся умом.

– Передайте ему это, и бог вам воздаст…

С этими словами он вскочил и снова пустился бежать, как пес в поисках пропавшего хозяина. Очутившись на улице, он остановился и еще раз крикнул через забор:

– Не забудьте же, что я вам сказал… Его зовут Ясь!..

Под вечер, накричавшись до хрипоты и продав безмерное количество песку, Антек и его служащий Ясь купили бутылку пива, полфунта колбасы, набили карманы булками и, удалившись на безлюдную уличку, приступили к ужину. Справедливость требует признать, что, несмотря на малый рост, Антек взял себе значительно большую долю, предоставив Ясю объедки. На закуску же Антек принялся дурачить сироту:

– Слушай, балда! А ведь если Мартин проведает, что мы у других песок брали, так он нам этого не спустит… Но ты не бойся, я тебя в обиду не дам!.. Хо-хо!.. Скажу я тебе – если я только возьмусь за него, он и оглянуться не успеет, как на земле валяться будет. Хо-хо! В драке я огонь, все равно как еврей в танцах, и такая, скажу тебе, у меня сила, что могу одолеть солдата с ружьем и шашкой.

– Почему же ты сам песок не таскаешь? – спросил Ясь.

– Эх!.. Потому что я только в драке такой. А впрочем, намотай себе на ус, балда, за какую попало работу я браться не люблю. Когда я разносил газеты, мне не раз говорили: «Если бы ты, Антек, не был таким ворюгой, из тебя бы путный человек вышел!» – но я расплевался с газетами!.. Это отнимает время. Ладно, пойдем гулять!

И они пошли слоняться по городу. Вдруг Антек остановился перед меняльной конторой и, указывая на горстку золота за окном, сказал:

– Ты знаешь, балда, что все это мое?

– Ишь ты! – с усмешкой заметил Ясь. – Здоров же ты на выдумки.

– А вот и мое, потому что, если захочу, так не дам тебе глядеть.

И, сказав это, Антек оттолкнул своего служащего от окна. Ясь вспыхнул и так крепко ухватил своего хозяина за загривок, что тот прямо в клубок свернулся; с трудом высвободившись, он сердито закричал:

– Ого!.. Вот ты какой удалец?.. Посмей-ка еще хоть раз, и я сообщу о тебе в участок, сукин сын!

Услышав это, Ясь струсил. Он чувствовал, что этот хлипкий парень побил его дипломатией и что рядом с ним и пан Петр, и пан Кароль, и даже мастер Дурский ни черта не стоят…

Часов около десяти вечера мальчики вернулись в приречный район. Там они пролезли через дыру в заборе и в нескольких шагах от нее увидели большую опрокинутую бочку из-под сахара.

– А что?.. Вот тебе и постель!.. – шепнул Антек, первый влезая в этот своеобразный будуар.

– Побойся бога! – дрожащим голосом заметил Ясь. – А если нас тут поймают?

– Ну и что же?.. Я ничего не украл, никого не убил, – что мне могут сделать? – возразил Антек.

С тяжелым сердцем Ясь полез вслед за ним и утонул в лежалой, полусгнившей соломе, смешанной с множеством инородных тел, в общежитии именуемых мусором.

Вскоре усталость взяла верх над отвращением, и Ясь заснул в этой берлоге так же спокойно, как некогда в раскладной кроватке, убаюканный шепотом материнской молитвы.

На другой день, еще до рассвета, мальчики вылезли через то самое отверстие в заборе, которое послужило им входом. Проходя пустыми улицами, Ясь твердил молитву и под первой же водокачкой умылся; Антек довольствовался чистотой… души. Потом, так же как вчера, Ясь таскал песок, а предприниматель Антек покупал товар либо брал его в кредит со складов, обходя, однако, землянку плечистого Мартина.

– Не хочу ссориться с Мартином, – объяснил Антек.

После вечерней закуски, состоявшей из хлеба, копченой грудинки и двух бутылок пятигрошового «шляхетского» пива, бродяжки столкнулись с парнем по имени Валек, который, увидев их, закричал:

– Ты!.. Антек!.. Если бы ты знал, как на тебя Мартин злится!.. Говорит, ты вчера выманил у него веревку и мешки, а песок берешь у других и он так тебе морду набьет, что дух из тебя вон.

– Чего он лает! – презрительно буркнул Антек, поежившись, словно по нему мурашки пробежали.

Потом они слонялись втроем, а когда наступила ночь, Антек, к которому вернулось хорошее настроение, предложил:

– Вот что, божьи коровки, пошли-ка в клуб на бал!

– Какой бал? – спросил Ясь.

– Ой, боже!.. – подхватил Валек. – Ну, и дурень же!.. С виду хрант, а не знает, что сегодня канун Нового года.

Когда они остановились у клуба, Антек, прислушиваясь к звукам музыки, глубокомысленно заметил:

– Это в нашу честь так танцуют! Если бы не мы, в Варшаве не было бы ни одного бала.

Высказавшись, он схватил Валека за плечи и под мелодию кадрили начал откалывать коленца. Возник переполох, ибо мальчики толкнули какую-то старушку, сами едва не попали под лошадь. Получив кулаком от постового и кнутом от извозчика, они отправились вместе с Ясем на обычный ночлег. По дороге Антек упрекнул Валека, что он танцует, как медведь, в результате чего парни вцепились друг другу в волосы. Ясю пришлось их разнимать.

Когда они пробрались в свой двор, Антек первый сунул голову в бочку и с возмущением обнаружил там пару грязных сапог. Это привело мальчишку в такое негодование, что, забыв об осторожности, он заорал:

– Что за новости такие?.. Вылазь отсюда, негодяй!..

– Тише ты! помалкивай! – остерег его Валек.

– Почему помалкивай?! – кричал Антек. – Откуда он взялся?.. Я вот рассержусь да схожу за полицией, чтобы отвели этого жулика в участок.

Сапоги лениво пошевелились, и в глубине бочки раздался голос:

– Не приставай, пока я добрый…

– Он пьяный!.. – прошептал Валек.

– Подумаешь, пьяный!.. Пусть не лезет на чужое место, ворюга! – не унимался Антек, дергая захватчика за ноги.

Тут один из этих огромных сапог, очертив в воздухе дугу, так энергично прошелся по истрепанному сюртуку Антека, что парень зашатался.

– Ну и перекрестил, господи Иисусе!.. – пробормотал Валек.

Из бочки по-прежнему раздавался храп. Антек отвел Валека в сторону и что-то пошептал ему на ухо. Потом оба осторожно подошли к бочке и, ухватившись за края, с усилием поставили ее на дно.

Голова спящего захватчика очутилась в позиции, которую обычно занимают ноги.

– Ббожже! – донесся из бочки стон, и одновременно оба сорванца заорали во всю глотку:

– Вор!.. вор!..

Из бочки им вторил грубый голос:

– Ббожже! Спасите!..

Все три мальчика немедленно убежали за забор. В землянке зажегся свет, на двор выбежали люди с дубинками и устремились к бочке, из которой по-прежнему неслись крики и грохот.

Ночь эту, полную впечатлений, Ясь и его товарищи провели под каким-то навесом, на бревнах.

– Тут лежать – все равно как в карете! – сказал Антек.

Наступило утро Нового года. Антек, ровно с рассветом позабыв о бессоннице и невзгодах минувшей ночи, созвал военный совет.

– Сегодняшним днем надо попользоваться, – сказал он. – Будем ходить с поздравлениями. Ты, Валек, со мной, а ты, Ясек, дай-ка мне свою хламиду и шапку…

– А я в чем останусь?.. – спросил возмущенный Ясь.

– В моем сюртуке! Что, может, он неприличный? – продолжал Антек, показывая целый рукав. – Ну, снимай, а то… пойду в участок и сразу скажу, кто ты такой!

Напрасно бедный Ясь угрожал и просил. Ничего не помогло. Подлый Антек почти насильно сорвал с него пальто, брюки и башмаки и со злобным смехом кинул горько плачущему мальчику свои отвратительные лохмотья, строго-настрого наказав ждать его под вечер на Обозной улице, у шинка.

В самых черных мыслях провел Ясь этот долгий печальный день, весь рацион которого составляла черствая корка хлеба. Антек появился на условленном месте только около семи; еды он не принес, зато сам был сильно навеселе, – ба! – просто-таки порядочно пьян.

– Ну, скажу я тебе, – затрещал пройдоха. – Дело шло у меня как по маслу!.. Всюду я врал, будто я из «Курьера»… Потому что, видишь ли, я отхватил по пути поздравительные карточки у одного типа… У меня даже еще есть…

Договорить он не успел, так как в этот момент чьи-то громадные руки схватили его и подняли в воздух.

– Караул! Спасай, Ясек!.. – крикнул Антек.

– Ой, и всыплю я тебе теперь! – сказал преследователь.

– Пан Мартин! Мой святой пан Мартин! – орал Антек, заходясь от плача.

– Вот тебе за мешки!.. Вот тебе за веревку… Вот тебе за песок!.. И не обманывай честных людей!.. И не кради, что не твое!..

Каждое из этих высокоморальных наставлений сопровождалось свистом ремня и звуком, наводившим на мысль, что ремень уже соприкоснулся с кожей Антека. Длилось это добрых четверть часа с небольшими перерывами.

Тем временем Ясь, услышав, о чем речь идет, и узнав, как дерутся продавцы песка, стремительно бежал в сторону Краковского Предместья, отказавшись и от службы у Антека, и от ночевки в бочке, и даже от своей одежды. Он не знал, что с ним теперь будет, но даже тюрьма и смерть казались ему более заманчивыми, чем общение с личностями вроде Антека.

В течение нескольких дней термометр держался выше нуля, было довольно тепло, снег и лед стаяли. К тому часу, когда Ясь убежал от Антека, над городом опустился густой туман. Огни фонарей во влажной голубой мгле напоминали подвешенные в воздухе красноватые огоньки, а прохожие походили на тени. На улицах по случаю Нового года движение было небольшое и мало-помалу совсем затихло.

Часов около десяти туман поднялся вверх, и одновременно пошел дождь, который, все усиливаясь, превратился, наконец, в настоящий ливень. Сточные канавы набухли, и почти во всю ширину улиц поплыли потоки жидкой грязи. Сытые и хорошо одетые люди называют такую погоду мерзкой, – для оборванных и голодных она была ужасной.

Как только пошел дождь, Ясь обнаружил, что шляпа и сюртук Антека, до сих пор какие-то удивительно жесткие, размякают с угрожающей быстротой. С продавленных полей шляпы вода потекла на плечи. Вдруг мальчик почувствовал, как крупная капля упала ему прямо на шею, а когда, вздрогнув, свел лопатки, капля побежала по спине. Вскоре промокшая одежда стала липнуть к телу, в дырявые башмаки набилась грязь.

Его прохватил легкий озноб…

Дождь между тем все усиливался; ветер подхватывал потоки воды и швырял их из стороны в сторону, на домах, от крыш до фундамента, образовались влажные полосы, улицы совсем опустели. В поисках убежища Ясь перебегал от ворот к воротам, от ниши к нише, а дождь преследовал его с упорством живого и злобного существа.

– О боже, спаси меня… – прошептал мальчик, покружил минуту на одном месте и снова устремился вперед.

Час тому назад Ясь думал, что исчерпал все возможные испытания на свете. Оказалось, что худшее было впереди. Приходилось спасаться уже не от людей, а от стихий. Он бежал без оглядки, а за ним по пятам – дождь, голод и бессонная ночь.

Около часу ночи, вконец измученный бессмысленной беготней, Ясь упал на ступеньки какого-то дома. Он щелкал зубами от холода, и голова у него пылала. Приступ головокружения и странная тяжесть во всем теле привели его на некоторое время в полное оцепенение, что-то среднее между сном и обмороком.

Очнувшись, Ясь с удивлением почувствовал, что страдания его прекратились. Только язык у него пересох и сильно запеклись губы, но при этом он ощущал какой-то благостный покой и необычайную свободу воображения. Временами он забывал, где находится, и думал, что все еще живет в доме у матери: вот снова, как бывало, стучит машина и лампа светит, как прежде.

Это не лампа, а уличный фонарь; это не стук машины, а громкое журчанье воды, стекающей в канаву!

Ясь протер глаза: он с улыбкой смотрел, как падает дождь, как стремительно мчатся потоки воды, потом снова начал бредить. Ему мерещился шум мельницы и припомнилось, что в саду в одном из кустов у него припрятана удочка.

– Пойду на пруд, удить рыбу… – сказал он.

Это дождь шумит, а не мельница, – говорило мальчику сознание. Но горячка брала верх над свидетельством сознания. Вот и сад: как тут хорошо пахнет!.. Все деревья в цвету, а дорожки посыпаны сухим гравием. Солнце так жжет, что Ясь обливается потом и приходится жмурить глаза от ослепительно яркого блеска.

Открыв глаза, Ясь увидел газовый фонарь и почувствовал, что неровный, мерцающий свет фонаря раздражает его. Мальчику казалось, будто он отступает перед ним и прячется в погребе, где хозяйка хранит молоко в крынках. В этом погребе были Антося, Маня, Казя и Юзек. Ясь так обрадовался, что даже в ладоши захлопал, но тут же заметил, что дети не смотрят на него.

– Ну, не прикидывайтесь!.. Не упрямьтесь! – крикнул он. – Лучше дайте мне немножко молока, потому что я ужасно устал!..

Но дети не услышали его и убежали из погреба, а он за ними. Их равнодушие так обидело Яся, что он решил пожаловаться матери, и стал звать ее:

– Мама! Мама!

Но мать тоже убегала и пряталась от него, и ему никак не удавалось ее найти. Погоня эта доводила его почти до безумия; он протянул руки и кинулся вперед.

Наконец к нему вернулось сознание, он сообразил, что сидит на улице, а дождь немного утих. Он вспоминал свои видения, но не мог понять, что это значит, и тот ли самый он Ясь, который когда-то бегал по саду и лугам, удрал от Дурского и попал к Антеку, обокравшему его… Он чувствовал, что с ним произошло нечто необычайное и ему угрожает какая-то большая опасность. Вдруг ему пришло на ум слово: смерть…

Смерть среди ночи, в пустынном городе, под хмурым небом, в грязи, когда рядом нет никого, с кем ты мог бы проститься или хотя бы обменяться последним взглядом, – как же это страшно!.. Столько людей вокруг, и ни один из них даже не подумает, что в нескольких шагах от него умирает несчастный ребенок!..

Яся охватило отчаяние; еще мгновение – и он бросился бы стучать в двери, кричать: «Сжальтесь!..» Но минута возбуждения прошла, и Ясь двинулся в путь, проникновенно повторяя вслух:

– Кто доверится господу своему…

Он уже утратил ощущение реальности бытия. Мысли его обратились к богу и к матери, а немеющие ноги несли куда-то… Куда?.. Вероятно, в ту темную сторону, из которой никто не возвращается.

Не зная, как и зачем, он очутился в Иерусалимских Аллеях и пошел по дороге, ведущей к Висле.

Казалось, само небо проливает слезы над этим крошечным существом, которое, как умело, доверило творцу душу, полную скорби и невыразимой тревоги.

XII. Друг

Пан Анзельм приехал в Варшаву под Новый год. Он нанял комнату в Польской гостинице и, не теряя ни минуты, отправился туда, где, по указаниям Яся, проживал его опекун.

– Здесь живет пан Кароль? – подойдя к воротам, спросил шляхтич у дворника.

– Здесь, на втором этаже, только его, должно быть, нету дома, он недавно вышел.

Шляхтич потянулся за кошельком, и сторож снял шапку.

– Ты не знаешь, друг мой, – продолжал шляхтич, – живет ли у пана Кароля маленький мальчик Ясь?..

– Ага! Тот самый, у которого летом мать с голоду померла?.. Был он здесь, был, но теперь он у портного, у Дурского, а сюда даже никогда не приходит.

Услышав про смерть от голода, пан Анзельм содрогнулся. Потом дал сторожу два злотых, узнал адрес портного и сердито приказал извозчику везти себя в район Старого Мяста.

В магазине мужского платья он застал только вельможную пани Дурскую. Когда он спросил у нее про Яся, толстая дама, ломая руки, вскричала:

– Ах, мой любезный пан! Такой случай… Представьте себе, мерзавец Ендрек, вон он, за шкафом прячется, обокрал нас, а мой старик возьми да обвини Яся! И, представьте, бедный мальчик убежал!.. А я так его любила! Уверяю вас, я прямо-таки без ума от него была…

– Ладно, ладно, – прервал ее шляхтич, багровея, – но где же он теперь?..

– Вот то-то и оно, что мы не знаем, дорогой пан! – простонала перепуганная пани Дурская. – Откуда мне знать? Может быть, убил себя, а может, застрелился?!

– А, к чертям собачьим! – крикнул разгневанный шляхтич, топнув ногой. – Вот вы как опекаете сирот в Варшаве!

– Ах, добрый пан!.. Ах, благородный пан!.. – причитала бедная пани Дурская, с тревогой поглядывая на суковатую трость посетителя. – Ах, ведь это же мой… так сказать, муж виноват, а не я, несчастная… Ведь я и родом-то из другого сословия, дорогой пан, и могла бы выйти за чиновника…

– Где же ваш муж? – рявкнул шляхтич, стукнув тростью об пол.

– Ах!.. Да он побежал искать Яся и того бездельника Паневку… Ендрек! А ну, сбегай-ка за круж… за хозяином, хотела я сказать…

Негодяй, не мешкая, кинулся к двери и минуту спустя привел мастера, который весьма неуверенно переставлял ноги; лицо у него было необычайно бледное, а нос, как обычно, малинового цвета.

– Где Ясь? – коротко спросил пан Анзельм.

Дурский взглянул на свою перепуганную жену, ноги у него задрожали еще сильнее, и он смиренно ответил:

– Убежал, сударь, хоть я его любил, как родного сына… Теперь ищу его, сударь, целые дни ищу, да вот… в пивной, здесь напротив, встретились мне три купца из Петербурга и, стало быть…

– Отплачу же я вам, почтенные опекуны! – прошипел пан Анзельм и выбежал из магазина, хлопнув дверью.

– Я опоздал!.. Бог, видно, пренебрег моей жертвой! – шептал шляхтич, спеша в ратушу.

Когда он пришел туда и потребовал, чтобы ему помогли разыскать Яся, один из чиновников заявил:

– Мальчика этого уже ищут. Вчера здесь был некий Паневка и оставил подробное описание личности: лицо круглое, волосы светлые… пальто черное, шапка с козырьком… Никаких особых примет не имеется.

– Меня интересуют не особые приметы, а мальчик!.. – возразил шляхтич и, обещав наградить того, кто найдет Яся, пошел дальше, бормоча: – Интересно, кто этот Паневка. Вероятно, из низшего сословия, но честный человек.

Пан Анзельм обошел все костелы, прося, чтобы с амвона огласили об исчезновении мальчика по имени Ясь, в черном пальто и в шапке с козырьком. Ксендзы с охотой соглашались удовлетворить его просьбу, добавляя от себя, что к ним уже обращался с тем же какой-то невысокий человек с большой головой.

«Сметливый парень, должно быть!» – подумал пан Анзельм о Паневке, не зная, что бедняга – тот самый, кто «не закройщик, а бог, только глуп, как сапог»…

Вернувшись в гостиницу, пан Анзельм кинулся на кровать в глубоком огорчении. Он почувствовал, как по ниточке сострадания прокралась в его сердце крепкая привязанность к сироте.

Второго января, часов в одиннадцать утра, пану Анзельму сообщили, что Яся обнаружили и привели в ратушу. Не прошло и нескольких минут, как шляхтич явился в канцелярию.

Здесь он застал какого-то рабочего, старую женщину, рассыльного и городового, которые толпились вокруг парнишки в черном пальто. Анзельм заглянул ему в глаза и остолбенел:

– Как тебя зовут? – спросил он у странного субъекта.

– Ясь, ваша милость… чтоб меня холера взяла! – ответил юнец с вишневым носом на покрытом синяками лице.

Шляхтич не знал, что и подумать. В тот момент к мальчишке подошел какой-то старый полицейский, зорко глянул ему в лицо, а затем, отогнув воротник пальто, прочитал на подкладке этикетку: «Каласантий Дурский в Варшаве» – и сказал:

– Ну, говори правду, ты обокрал того малыша?..

Пан Анзельм упал на стул, а мальчишка тем временем трещал без умолку:

– Я не обокрал… ей-богу! Он сам мне подарил этот лапсердак… чтоб мне сквозь землю провалиться!.. Он ведь служил у меня, пусть сам скажет… Я его кормил, как родного сына… Но вчера вечером, когда мы с Мартином подрались, так он, сукин сын, взял да и убежал. Чтоб мне не дожить, чтоб мне сгореть…

– Ну, а для чего ты себя именуешь Ясем, когда ты Антек? – продолжал допытываться полицейский.

– Ну да, Антек!.. Я и сказал – Антек!

– Что ты врешь, сволочь!.. Все слышали, как ты себя называл Ясем!..

– Эге!.. – удивленно заметил парень. – Коли так, я, должно быть, оговорился.

Антек был хорошо известен полиции; принесли его личное дело, из которого явствовало, что уличный мальчишка неоднократно подвергался аресту. Один раз – за то, что пытался заткнуть трубки фонтана перед почтой; другой – за то, что вышиб камнем стекло в омнибусе; потом – за то, что обокрал пуделя, отняв у него ошейник и намордник; потом – за то, что непристойно вел себя на улице, за то, что отвинчивал медные дверные ручки, за то, что при участии какого-то солдата учинил скандал в шинке… У пана Анзельма волосы встали дыбом, когда он сопоставил юный возраст хулигана с несметным множеством его проступков!

В результате рабочий, старая женщина, рассыльный и городовой, отыскавшие мальчишку, ушли не солоно хлебавши.

Почти в ту же самую минуту пану Анзельму сообщили две новости. Во-первых, что честный Ендрусь, ученик Дурского, обвиненный в краже у мастера, уже занял в ратуше ложу для почетных граждан со стороны Даниловической улицы. Второе известие было тревожное: кто-то высказал предположение, что Ясь утонул, так как в тот момент, когда на Висле треснул лед, раздался чей-то крик.

По просьбе пана Анзельма, для выяснения достоверности этого известия, во все концы города разослали депеши: оказалось, что лед на Висле треснул на участке между Варшавой и Прагой, а крик в эту самую пору слышали за Вольской заставой. Доказано было также, что кричал не Ясь, а некая Магдалена Робачек, избитая мужем Валентием Робачеком, поденщиком, который отличался пристрастием к спиртным напиткам.

Когда все сомнения разъяснились, наиболее удовлетворительным образом, отчаявшийся шляхтич оставил ратушу и несколько часов подряд бесцельно скитался по улицам. Прошел Старе Място, побывал на Новом Зъязде, бродил по варшавскому берегу Вислы и только часов около шести вечера повернул назад к гостинице.

Если бы в тот момент пан Анзельм внимательней посмотрел вокруг, он заметил бы худенького мальчика, который, притоптывая ногами и дыша на озябшие руки, забегал то с правой, то с левой стороны и заглядывал ему в глаза с выражением неописуемого беспокойства.

Но пан Анзельм ничего не замечал и задумчиво шел дальше. Пройдя несколько улиц, он добрался до гостиницы, неверным шагом поднялся по лестнице и отворил дверь в свой номер.

Когда, зажегши свечу, пан Анзельм повернулся к открытой двери, чтобы притворить ее, он чуть не споткнулся о кучку дрожащих лохмотьев, которая упала к его ногам. Одновременно он почувствовал, что кто-то целует его колени, и среди стонов и рыданий различил слова:

– Пан Анзельм!.. Дорогой пан…

У шляхтича замерло сердце. Он подхватил ребенка в объятия, поднял его перед собой, вгляделся в худенькое личико и воскликнул:

– О дитя, сколько огорчений ты мне доставил!..

Это был Ясь, оборванный, усталый и голодный. Но кто же его сюда привел?..

Вероятно, тот, кто перелетным птицам, аистам и ласточкам, указывает верную дорогу…

Третьего января один из учеников Дурского встретил на улице Паневку в весьма плачевном виде. Подмастерье был так пьян, что едва держался на ногах.

– Что с вами?.. – воскликнул изумленный парень.

– Иди к черту!.. – проворчал Игнаций.

– А вы знаете, что вчера нашелся Ясь?

– Что ты болтаешь?..

– А вот нашелся, и теперь он у одного шляхтича в Польской гостинице, – ответил ученик.

У Паневки заблестели глаза. Мигом протрезвев и распрямив плечи, он со всех ног побежал в гостиницу; столкнувшись у ворот с швейцаром, он обрушился на него с вопросами:

– Где Ясь?.. Где тот мальчик, которого взял какой-то шляхтич?

– А вам что до него?

– Скажите, где он?.. – умолял Паневка, хватая швейцара за руки.

– Уже уехали на почту с тем господином! – ответил оскорбленный представитель администрации, лишь бы поскорей высвободиться из объятий посетителя.

Паневка во весь дух помчался по Медовой улице. Когда он свернул на Козью, сзади послышался сигнал рожка. Он оглянулся. В этот момент мимо него проехала почтовая карета, в глубине которой мелькнуло бледное лицо Яся.

Собрав все силы, Игнаций припустил за каретой; расстояние между ним и громоздким экипажем не увеличивалось, но было и не меньше нескольких десятков шагов.

– Не догнать мне его! – бормотал Паневка, чувствуя, что вот-вот упадет.

У моста карета, попав в скопление экипажей, замедлила ход. Паневка приблизился к ней немного и крикнул во всю мочь:

– Ясь!.. Ясь!..

– На улице кричать не полагается! – предостерег его чей-то начальственный голос.

Подмастерье взбежал на мост и гнался за каретой еще несколько секунд, продолжая звать:

– Ясь!.. Ясь!..

Внезапно карета покатилась быстрее. Последние силы оставили Паневку; тяжело дыша, он смотрел вслед удаляющемуся экипажу.

– Даже не взглянул на меня… – прошептал он с горечью.

Он тоже был сиротой.