Текст книги "Записки президента"

Павлов заявил журналистам: «Вечером 17 августа 1991 года я полчаса разговаривал с Горбачевым по телефону. Он был в курсе всего происходящего».

По убедительной просьбе сотрудников посольства Чили в Москве Хонеккеру пришлось покинуть территорию посольства.

На встрече с журналистами в БД 30 июля первый зампред ВС РФ Филатов сказал: сегодня произошло знаменательное событие – президент вернулся на председательское место в Конституционной комиссии, чтобы участвовать в ее работе до тех пор, пока Конституция не будет принята. С этого начинается баланс, взаимодействие властей.

Слухи о скорой отставке Козырева не имеют под собой никаких оснований. По заявлению пресс-секретаря президента Костикова, «такой вопрос не ставился, не обсуждался и относится исключительно к сфере политических фантазий».

Август

На пресс-конференции после переговоров президентов России и Украины на ялтинской даче 4 августа Ельцин сообщил: отныне они с Кравчуком на ты и по имени. Наконец найдено хоть временное, но решение по ЧФ: флот выведут из состава Вооруженных Сил СНГ и по крайней мере на 3 года передадут под объединенное командование России и Украины. Будут два командующих флотом, назначать и снимать которых смогут только президенты.

Канадский пшеничный комитет заявил, что он прекращает отгрузку зерна в Россию. Решение принято по согласованию с федеральным правительством. Причина – Россия не выполняет финансовых обязательств, сильно отстала в оплате счетов.

Сбербанк России повысил процентные ставки по вкладам населения.

В телефонном разговоре между Шеварднадзе и Ельциным достигнута договоренность о том, что граница между Россией и Грузией будет закрыта. Это, по мнению членов Госсовета Грузии, снимет проблему проникновения на территорию республики боевиков с Северного Кавказа.

28 августа на торгах ММВБ курс рубля буквально рухнул, составив 205 рублей за доллар США.

К 1 октября 1992 года будут отпечатаны первые 40 миллионов российских приватизационных чеков. Об этом заявил 31 августа председатель Госкомимущества Чубайс.

Глава 6
Шокотерапия

Болевая реакция

Я не претендую на то, чтобы говорить о философии экономической реформы. Но хотел бы подчеркнуть некоторые штрихи, особенно важные для меня.

Ни одна реформа в России никогда не была доведена до конца. Целью реформ Петра, например, было – создать «русских европейцев». Это, конечно, глобальная цель, которую в течение жизни одного поколения не достигнуть. И в каком-то смысле эта цель петровских реформ не достигнута до сих пор.

Мы стали европейцами, но при этом остались сами собой.

Можно вспоминать разные эпохи – и всегда за радикальной реформой следовал откат. Причем резкий откат. Особенно в XX веке. Ни две земельных реформы, ни три революции, ни нэп, ни сталинская индустриализация, ни хрущевская, ни «тихая» косыгинская реформы ничего принципиально не изменили.

Сделать реформу необратимой – такую цель я ставил перед собой.

Мощь и сила экономического сдвига должна была совпадать по резонансу с грандиозными политическими изменениями. И вот тогда нас уже не остановить. Тогда вслед за нами обязательно придут другие, которые доделают все до конца, продвинут страну к процветанию.

…Конечно, я не считаю Гайдара доктором, который вылечил нашу экономику. Но и знахарем, который ее окончательно доконал, не считаю тоже.

Если продолжать медицинское сравнение, то я вспоминаю сразу то утро в Испании, в больнице, где меня резали, где мне сразу после операции предложили встать. И я встал, без костылей, весь в поту от страха и напряжения, и сделал несколько шагов.

Роль Гайдара заключалась в том, чтобы резко поднять нашу парализованную экономику, заставить работать ее жизненные центры, ее ресурсы, ее организм. Пойдет – не пойдет? Довольно жестоко. Но необходимо. Пока другие врачи спорили о методах лечения, он вытащил больного из постели. И по-моему, больной пошел…

Я делаю этот вывод не на основании экономических показателей, которые объективно плохие.

Я делаю этот вывод на основании того, что в стране появились люди с совершенно новой психологией. С психологией мужиков, которые не ждут чужой помощи, ни на кого не надеются – ни на правительство, ни на парламент, ни на Ельцина. Поругивают всех и упрямо делают свое дело. Посмотрите вокруг – и вы увидите, что такие люди, в основном молодые, есть и в бизнесе, и в творчестве, и в науке, и в культуре, и вообще в жизни. Пока они не очень заметны, пока они слишком заняты. Но они уже есть. В стране начали появляться незакомплексованные, смелые люди, которых раньше просто давили.

И в основе всего – как я считаю – именно болезненная, шоковая реакция организма, когда все силы мобилизуются, человек приобретает уверенность и собранность. Так бывает в спорте. Но думаю, что и в общественном развитии эта схема также работает.

Конечно, есть риск с таким подходом довести и до катастрофы, когда речь уже идет о выживании и человек просто звереет, теряет человеческие черты, потому что боится лишиться средств к существованию. Где та грань, которую преступить нельзя?!

Беда России состояла вовсе не в недостатке или переизбытке реформаторов. Беда была в невозможности проводить последовательную политику. Будь то царь или генеральный секретарь – всем хотелось отличиться перед историей. Многие преувеличивали свою уникальную историческую миссию. И круто поворачивали руль управления. Чаще всего – на сто восемьдесят.

В истории России за два последних века было два правителя, которые в силу своей заурядности придерживались чисто консервативной, даже резко заявленной антиреформаторской ориентации. При их правлении общество жило с ощущением «гнета». С ощущением «державного сапога». Уж слишком ярко была выражена централизация власти. Это сопровождалось очень строгой государственной концепцией в области идеологии. Ну, а инакомыслие, естественно, преследовалось.

Я говорю об Александре III и Брежневе. Оба правили долго. Оба ушли из жизни, презираемые обществом.

Однако промышленный скачок при Александре III неоспорим. Конечно, он не принес народу благоденствия, но в России наконец-то появился средний класс. Была подготовлена материальная база для расцвета науки и культуры. Российское государство окончательно вошло в семью цивилизованных народов.

При Брежневе, разумеется, сохранялась античеловеческая советская система. Продолжались политические преследования. СССР вел курс на опасную военную конфронтацию. И так далее. Не буду говорить банальные вещи.

Однако наблюдалась и другая тенденция. При внешнем консерватизме (как и в эпоху Александра III) Брежнев отнюдь не повернул страну на сто восемьдесят градусов, как тогда казалось многим.

Основной костяк хрущевских преобразований был сохранен. А тупая, но, надо признать, очень последовательная административная жесткость позволила накопиться некоторым благотворным тенденциям.

Брежневская концепция «развитого социализма» и «неуклонного повышения благосостояния трудящихся» – тысячу раз осмеянная при перестройке – имела под собой определенную почву.

Социалистические отношения – как мы теперь видим – продвинулись довольно далеко. В самую глубь народной психологии. Что же касается благосостояния – то его, конечно, не было. При отсутствии в магазинах масла и мяса такой лозунг выглядел издевательством. Но на самом деле – при достижении определенного паритета в международной политике – от народа уже не требовали бросать в топку государства все силы. Приносить в жертву общей цели – последнее. Как это бывало раньше.

Шаг за шагом – административным путем, с диким ржавым скрипом – осваивались рубежи западных жизненных стандартов. Свои квартиры. Социальные гарантии. Бытовая техника. Минимальное землевладение. Даже личные автомобили. Более или менее сносные условия жизни для «маленького человека», рядового гражданина. Я, конечно, не буду касаться сложных процессов, которые шли в обществе в эту эпоху – с середины шестидесятых примерно до середины семидесятых годов. Подчеркну лишь вот эту тенденцию постепенного, незаметного накопления каких-то жизненных благ. Понятно, что это почти незаметное улучшение достигалось за счет варварского разбазаривания природных ресурсов страны, а не за счет нормальной эффективной работы.

Затем лидер одряхлел. Разваливающийся генсек стал символом разваливающегося хозяйства – огромного, но бестолкового.

* * *

Помню, сколько критики вызвал указ о свободной торговле, о снятии ограничений с торгово-посреднической деятельности. «В России махровым цветом расцвела спекуляция», – кричала коммунистическая пресса. И действительно, на какой станции метро в Москве ни выйдешь, всюду уйма этих ларьков, торгующих, как пишут острословы, «колониальным товаром» – импортной водкой, сигаретами, конфетами и так далее. Страх Божий, да и только.

Давайте вспомним страницы классики. Когда торговый капитал в России пользовался репутацией кристально чистого? В пьесах Островского – сплошные разорения, да махинации, да долговые ямы. Но именно с замоскворецких купцов, с этой диковатой эпохи и начиналась русская большая промышленность, история русского капитала.

Естественно, неизбежны издержки роста, но мы не стремились к расцвету жульничества. На то и существуют милиция, прокуратура, чтобы бороться с подобными вещами. На спекуляцию должен быть один ограничитель – закон. Другое дело, что приноравливаются к новому правоохранительные органы медленно, плохо. Но это типично русский стиль.

…В сентябре 1992 года я посмотрел цифры экономических показателей за девять месяцев. Было от чего прийти в ужас. Страна неуклонно ползла к гиперинфляции, к развалу производства, к обрыву экономических связей.

И, наверное, только одно вселяло надежду – принципиально иная ситуация с потребительским спросом населения. Дефицит товаров был ликвидирован за несколько месяцев, причем по всем показателям, за исключением самого дешевого продовольствия, а вскоре и за ним перестали давиться. Потому что знали: хлеб и молоко будут и сегодня, и завтра, и послезавтра.

В России начался совершенно другой дефицит – дефицит денег.

…О чем, собственно, и предупреждал Гайдар.

* * *

В интервью телекомпании «Останкино» Александр Исаевич Солженицын задал риторический вопрос интервьюеру, зрителям, всему народу, президенту: «Вы свою мать будете лечить шоковой терапией?»

Мать – Россия. Мы – ее дети. Лечить шоковой терапией мать действительно жестоко. Не по-сыновьи.

Да, в каком-то смысле Россия – мать. Но в то же время Россия – это мы сами. Мы – ее плоть и кровь, ее люди. А себя я шоковой терапией лечить буду – и лечил не раз. Только так – на слом, на разрыв – порой человек продвигается вперед, вообще выживает.

Я выбирал путь шоковой терапии не для какой-то недоразвитой страны, не для абстрактного народа – я в том числе и для себя выбирал этот путь. Первому, кому предстояло пройти через шок, и не однажды, через болевые реакции, через напряжение всех ресурсов, – это мне, президенту.

Изматывающие приступы депрессии, тяжкие раздумья по ночам, бессонницу и головную боль, отчаяние и горечь при виде грязной, обнищавшей Москвы и других российских городов, вал критики, каждый день несущийся со страниц газет и с экрана телевизора, травлю на съездах, всю тяжесть принятых решений, обиду на близких людей, которые в нужную минуту не поддержали, не выстояли, обманули, – все это довелось пережить.

Я уж не говорю про октябрьский путч.

…Следующие страницы этой главы посвящены, так сказать, политической технологии экономической реформы, ее закулисной стороне, которую тоже должен знать читатель моей книги. Но мне бы не хотелось, чтобы эти мотивы заслоняли главное – необходимость решительного шага вперед после настигшего страну развала. Именно нравственную, человеческую необходимость.

* * *

Ситуация в стране к началу реформ была совсем нерадостной. Потерявшее стабильность общество со страхом ждало начала радикальных реформ, понимая, чем они грозят – повышением цен, безработицей. К осени 1991 года нормирование всего и вся ужесточилось до предела. Магазинные полки были абсолютно пусты. Во многих городах людям раздали толстые, сброшюрованные талонные книжки, по которым можно было делать покупки. В дефицит превратилось все: соль, сахар, хлеб, спички.

Довольно угрюмой была и политическая атмосфера. Бывшие союзные республики относились друг к другу, а особенно к России, с явным оттенком недоверия.

В этот очень напряженный и ответственный момент прозвучал «первый звонок» от Руцкого.

18 декабря, то есть за две недели до начала реформ, он выступил в «Независимой газете». Вице-президент писал, что российское правительство – неуправляемое, дезорганизованное, это место интриг, никто не знает, куда мы идем и что у нас за цель, президент пытается управлять единолично и деспотично, и если либерализация цен не будет отменена, он, Руцкой, уйдет в отставку.

Меня удивило даже не то, что вице-президент стал давать оценку правительству, которое еще не приступило к реформам, а интонация, тон – хамский, начальственный.

Среди иностранных наблюдателей ходили упорные слухи, что военные, недовольные распадом Союза, готовят новый переворот. И политическим лидером его станет Руцкой. До переворота было еще далеко, но тем не менее фамилия Руцкого называлась далеко не случайно. Совершая поездку по оборонным предприятиям Сибири, Руцкой назвал команду реформаторов в правительстве Гайдара «мальчиками в розовых штанах». Прецедент политического хамства произошел. Эту эстафету с большим удовольствием вскоре подхватил Хасбулатов…

Особый статус

С Геннадием Эдуардовичем Бурбулисом я познакомился во время работы межрегиональной депутатской группы ВС СССР. Уже тогда он произвел на меня сильное впечатление своей эрудицией профессионального философа.

Я быстро понял и другое – Геннадий Эдуардович никогда не был кабинетным теоретиком или удобным для начальства исполнителем, как бы мягким, ускользающим человеком, каким кажется поначалу.

Напротив, это человек заводной, моторный, с очень сильной волей.

…В Свердловске мы не были знакомы, «крутились» на разных, скажем так, орбитах. Однако общий корень, свердловские воспоминания тоже многое значили в наших отношениях. И, наконец, в юности он серьезно увлекался футболом, играл за армейскую команду, как и я, любил спорт.

Первой его непосредственной обязанностью в качестве моего помощника было руководство штабом выборов народного депутата в российский парламент в Свердловске. Вскоре Бурбулис был назначен на должность полномочного представителя Председателя Верховного Совета России.

Такой должности раньше не было. Ее придумали «под Бурбулиса». Чтобы подчеркнуть его особый статус.

…Особенно тесным было наше общение в Архангельском. Мне вообще там нравилось проводить время. И не скрою, разговоры с Геннадием Эдуардовичем меня в тот период вдохновляли на новые идеи.

Он умел заглянуть далеко вперед. Дать ближайшим событиям стратегическую, глобальную оценку. Концепция новой политики, новой экономики, нового государственного и жизненного уклада для России вырисовывалась все ярче, яснее, отчетливее.

…Однако свой окончательный выбор я сделал во время отпуска, в сентябре 91-го года, в Сочи, куда приезжали и Силаев, и Бурбулис.

В эти напряженные дни у меня была возможность еще раз сравнить осторожного, компромиссного Силаева и полного жизненной энергии молодого Бурбулиса. Я ощущал острую необходимость иметь рядом с собой энергичного человека: себе оставить всю тактику и стратегию политической борьбы, а кому-то поручить работу на перспективу, подбор направлений и людей…

В тот момент я и сделал ставку на Бурбулиса.

Мне нравился не только его оригинальный ум, но и умение разбираться в чужих идеях, в чужих концепциях. Он прекрасно знал молодых политиков и практиков своего поколения. Дав ему свободу в выборе новой команды, я, слава Богу, не ошибся. Назову хотя бы две креатуры Бурбулиса, двух людей, которых он активно отстаивал и «тянул» в тот период: Гайдар и Козырев. Было и много других ярких фигур.

Итак, Геннадий Бурбулис стал госсекретарем и первым вице-премьером Российской Федерации.

Его часто называли в прессе «серым кардиналом». Это, конечно, чушь: для того, чтобы быть «кардиналом», надо иметь в кресле президента безвольную фигуру, мягкую и апатичную (такими сейчас, на расстоянии, мне видятся отношения между Сусловым и Брежневым).

У Бурбулиса было два серьезных минуса: сверхболезненное самолюбие и неумение подать себя обществу.

Дело доходило просто до смешного. Предположим, телекомментаторы приглашали для беседы Гайдара, а вместо него (узнав о передаче) приходил Бурбулис, садился перед камерой и начинал «вещать» с телеэкрана заумным языком довольно скучные вещи.

Это, конечно, случай единичный, не показатель. Но надо признать, что все попытки Бурбулиса стать лидером общественного мнения оказались безуспешными.

* * *

В самые первые дни нового, 1992 года одним из самых тревожных вопросов политической жизни СНГ стал вопрос о Крыме и Черноморском флоте.

Сначала Министерство обороны Украины и ее Верховный Совет предприняли активные односторонние шаги с целью привести личный состав черноморцев под украинскую присягу. Затем Верховный Совет России нашел не лучший «ответ», объявив о неправомерности передачи Крыма Украине в 1954 году.

Возникло опасное напряжение.

Оно свидетельствовало о готовности руководства Украины и ее парламента к активным «силовым» действиям на Черноморском флоте без всякого согласования с нами.

Надо признаться, что время для скандала было выбрано наименее подходящее. Украинский парламент не мог не знать, что в России готовится «шоковая» экономическая реформа с отпуском цен. После образования СНГ моментально напомнили о себе локальные национальные проблемы – скажем, вопрос о немецкой автономии, прибалтийские требования о незамедлительном и без всяких условий выводе войск, требования репрессированных народов Кавказа восстановить историческую справедливость – тоже немедленно и без всяких условий – и так далее…

Вовсю зазвучала тема «развала армии».

Только одно перечисление всех наших действий по урегулированию возникшей проблемы Черноморского флота на протяжении последних двух лет могло бы занять в книге целую главу: бесконечные делегации, консультации, встречи на разных уровнях и, наконец, какие-то промежуточные соглашения, пресс-конференции, заявления…

Перед выступлением в Совете Безопасности ООН в начале 1992 года я срочно вылетел в Крым на встречу с офицерским составом Черноморского флота на военном корабле «Москва» – он стоял на рейде в Новороссийске.

Эта не совсем обычная встреча была остро необходима в первую очередь офицерам флота. Очень было важно снять ощущение «дистанции» у моряков. «Дистанции» с Россией, с ее руководителями, с Москвой. Однако, побывав на сверхмощном военном корабле, на этой гигантской боевой машине, поражающей своей силой и величием, я ощутил, что эта встреча была необходима и мне. Остались в памяти тревожные лица моряков. Они словно спрашивают меня: будет ли Россия по-прежнему морской державой, ощущаем ли мы себя сильной страной?

Да, нам это ощущение нужно.

Почему я пишу о проблеме флота в рамках главы о «шокотерапии»? Дело в том, что объективно такой проблемы не существовало. Существовало желание парламента Украины продемонстрировать свою независимость. Никто не собирался уводить корабли с одной базы на другую (а если б и собирался, то не смог бы), никто не отдавал приказов флоту, вооруженному ядерным оружием, скажем, взять на прицел российские объекты.

Зато в считанные дни удалось создать мощнейший информационный миф о такой опасности!

Примерно так же обстояло дело и с «раскручиванием гиперинфляции», и с «массовой безработицей», и с другими «ужасами» экономической реформы Гайдара, в частности, с «обнищанием народа».

Психологический шок от реформы во много раз превышал ее реальные кризисные последствия в жизни каждой семьи. Короче, не так страшен черт, как его малюют.

Хроника реформы ясно показывает: правительство Гайдара работало с первых дней в ужасающей моральной обстановке, когда удары сыпались один за другим, когда стоял непрерывный свист и гвалт в прессе и парламенте. Им не дали практически никакого разгона и хотя бы относительной свободы… Реально по их плану инфляцию можно было резко снизить уже к концу 1992 года, может быть, в первой половине 1993-го.

Почему не добились этого результата? Давайте разбираться.

* * *

Меня часто спрашивали, почему тогда, осенью 91-го, в ближайший круг президента не вошли такие популярные в горбачевские времена люди, как Попов, Собчак, Афанасьев.

Действительно, в 89-90-е годы это были подлинные лидеры демократической волны. Что же произошло дальше?

Попов и Собчак – сильные независимые политики. Оба выбрали самостоятельный путь. Однако судьба их сложилась по-разному. Гавриил Харитонович вскоре после избрания на пост мэра Москвы сделал очень мудрый ход, назначив первым замом Юрия Лужкова, опытного хозяйственника, долгое время работавшего заместителем председателя Мосгорисполкома.

Юрий Михайлович Лужков, вначале казавшийся фигурой неброской, державшийся в тени такой сильной личности, как Попов, вдруг раскрылся ярко и совершенно неожиданно. После августовских событий 91-го года наметился явный кризис доверия демократической власти. И такие качества Лужкова, как опыт, надежность, умение руководить сложным организмом современного мегаполиса, вывели его в тот первый ряд политиков, которым многое доверяют и от которых многого ждут. Постепенно, шаг за шагом новый мэр Москвы заставил работать исполнительную власть в московском регионе. Рядом с ним – и молодые заместители, которым только исполнилось по тридцать, и опытные, такие, как Владимир Ресин, который знает Москву десятки лет. Лужков доказал, что не демократия виновата в тяжелых проблемах посткоммунистического периода. Нормально функционировать муниципальные структуры города могут и при новом устройстве общества.

А Попов сумел достойно и вовремя уйти с «горячего» кресла мэра, вернуться к преподаванию и чистой политике. Он остался прежним Гавриилом Поповым. Что, кстати, не удалось Анатолию Собчаку, который на посту петербургского «градоначальника» был вынужден во многом изменить свой прежний имидж. Из респектабельного политика, профессора-юриста он превратился в жесткого, властного администратора.

Ну, а Афанасьев – это вечный оппозиционер, за что, кстати, я отношусь к нему с огромной симпатией. Он бы не смог ужиться с любой властью. Такие люди очень нужны, но не в правительстве. Где-то в стороне, на холме, откуда лучше видно…

Так вот среди людей этого ряда – а все они были соратниками по межрегиональной депутатской группе – Бурбулис был почти единственным, кто смог взять на себя такой большой объем работы, и аппаратной, и политической.

…Осенью 1991 года произошло знакомство Бурбулиса с Гайдаром. Именно тогда Бурбулис попросил директора Института экономики Егора Гайдара подготовить концепцию президентского доклада по экономическим вопросам. Бурбулис вообще командный человек. И когда на подмосковной даче в Архангельском, где шла работа над докладом, он познакомился с командой Гайдара – ему не мог не понравиться этот сплоченный и профессионально, и по-человечески круг единомышленников. Выбор был сделан.

Егор Гайдар вырос в семье, принадлежащей к советской литературной элите. В очень интересной семье. Его дед – знаменитый детский писатель, легендарная и неоднозначная личность – Аркадий Гайдар. А дед по материнской линии – знаменитый уральский сказочник Павел Бажов, великий мастер русского языка. Отец – контр-адмирал, знаменитый журналист Тимур Гайдар, многие годы проработавший зарубежным корреспондентом газеты «Правда». Вместе с отцом Егор жил на Кубе, потом в Югославии. Среднюю школу заканчивал в Белграде. В 1978 году получил «красный диплом» экономического факультета МГУ, не получив за все годы обучения ни одной «четверки», только «отлично». Его деканом был Гавриил Попов.

Работал Гайдар в академических институтах, потом в журнале «Коммунист», был редактором экономического отдела в газете «Правда». Ко времени нашего знакомства он имел степень доктора экономических наук, возглавлял академический институт. У него было трое детей. И все это в тридцать с небольшим лет.

Позже Гайдар в одной из статей напишет: «Мы начинали реформы в очень интересной ситуации, когда можно долго перечислять, чего у нас не было и почему реформы проводить нельзя. Я сам мог прекрасно объяснить, почему в 92-м году их проводить нельзя. Не было стабильной поддержки в парламенте, не было нормальных дееспособных институтов власти (армии, таможни, милиции) – они были поражены кризисом власти начала 90-х годов.

Шестнадцать центральных банков вместо единого, не было традиций частного предпринимательства, не было сильного частного сектора, как в Польше. Не было ни копейки валюты, золотого запаса, не было возможности привлечь свободные ресурсы на международном финансовом рынке. Но плюс к этому у нас не было возможности ждать, ничего не делать и объяснять, почему ничего нельзя делать».

Ознакомившись сначала с гайдаровской концепцией экономических реформ, затем познакомившись с самим автором, я согласился с Бурбулисом. Через несколько дней я подписал указ о назначении Егора Гайдара вице-премьером, министром экономики. Вместе с ним в правительство на ключевые посты экономического блока были назначены несколько его единомышленников.

Авторитет Бурбулиса для гайдаровской команды был в то время абсолютно непререкаемым. Все вопросы с президентом министры решали через Геннадия Эдуардовича, то есть заходили в его кабинет, и если было нужно, он нажимал кнопку и напрямую говорил со мной.

Тогда мало кто понимал, что потенциально Гайдар – не менее сильная политическая фигура, чем Бурбулис. Установка гайдаровских министров и самого Егора Тимуровича: ваше дело – политическое руководство, а наше дело – экономика. Не вмешивайтесь, дайте нам работать, и мы не будем лезть в ваши высокие сферы, в вашу хитрую «кухню», которую мы не понимаем.

Бурбулис, назначенный первым вице-премьером, был в тот момент реальным главой кабинета министров. Он выдвинул точную тактическую идею: чтобы вновь не обострять ситуацию вокруг кандидатуры премьера, не устраивать голосования на съезде, в этот переходный период руководство правительством поручить президенту Ельцину. И эта идея прошла.

По вторникам кабинет министров – его экономическая часть – собирался под руководством первого вице-премьера. В неформальной обстановке, столь любимой Бурбулисом со времен межрегиональной депутатской группы, за чаем и бутербродами, решались и стратегические, и тактические вопросы, и кадровые перемещения. В этом «междусобойчике» были свои преимущества, но были и свои минусы. Так, вице-премьером стал бывший исполкомовский работник из Волгограда Махарадзе, ничем себя не прославивший на этом посту. Бывший младший научный сотрудник института, где работал Гайдар, Алексей Головков стал управляющим делами Совмина, а это ведь должность, требующая крепкой хватки и опыта – чисто административного. В результате делопроизводство стало заваливаться куда-то набок…

Почему я вникаю в эти детали? Да потому, что они свидетельствуют о стиле работы Геннадия Бурбулиса – он недолюбливал чиновничество как класс, презирал аппаратную работу, ему очень нравился разрушительный запал гайдаровских министров, которые готовы были буквально зубами разорвать одряхлевший мир чинопочитания и вертикального контроля.

Позднее я понял, что, пожалуй, Гайдар, в отличие от Бурбулиса, был бульшим государственником.

Вообще если говорить о гайдаровских министрах, не обо всех, конечно, а о некоторых, – их подвело абсолютное неумение реализовывать свои же собственные программы. Столкнувшись с грубой и тяжелой практикой, они в какой-то момент растерялись, не смогли это преодолеть. Бурбулис их поддержать не мог в силу природной антипатии к аппаратной, черновой работе. Гайдар еще не осознал своей роли, не встал как следует на ноги.

…Если бы, например, Петр Авен возглавил Министерство внешних экономических связей примерно через год после своего ухода, то есть успел покрутиться в сегодняшней российской экономической действительности, – вот тогда бы, честное слово, ему можно было доверять любые экономические посты: светлая голова, огромные международные связи, все при нем.

Россия сопротивлялась их экспериментам, поскольку в России очень сложно что-либо создать, но еще сложнее в ней что-либо развалить.

Скоро выяснилось, что правительство Гайдара, быстро принимающее одно решение за другим, оказалось в полной изоляции.

По стране они не ездили – было некогда. Хасбулатовский парламент изначально выглядел в их глазах инструментом давления на них, символом всего реакционного, с чем надо бороться. Точно таким же было и отношение к Руцкому.

Все негативные последствия этой ситуации обострились перед шестым съездом. К тому времени стало ясно, что правительство Гайдара воспринимают не как самостоятельную экономическую группу, а как команду Бурбулиса. А у него самого сложились не просто плохие, а невозможные отношения со всеми фракциями парламента, с вице-президентом, с администрацией президента во главе с Юрием Петровым. Это было какое-то детское, инфантильное деление на «своих» и «чужих».

Видимо, здесь сказались и ревность Бурбулиса, и стремление «убрать» сильных конкурентов – словом, все качества болезненно самолюбивой натуры.

Но ведь Бурбулис оказался в итоге прав, недолюбливая, мягко говоря, вице-президента, парламент и главу президентской администрации, скажут мне. Да. Но сегодня, рассматривая ретроспективно этот второй план поведения Геннадия Эдуардовича, я могу сказать: детское желание «разделиться», «посчитаться» сыграло в тот момент роковую роль. Много месяцев спустя Руцкой принародно жаловался, что оказался в вакууме, остался без дела. И какая-то доля «сермяжной» правды тут есть. Может, займись этот деятельный товарищ хоть каким-нибудь делом, найди он применение своей энергии – многое пошло бы иначе. А так… ему ничего другого не оставалось, как писать основополагающий труд о сельском хозяйстве.

Подведем предварительный итог. Бурбулис нашел исполнителей для новой экономической политики российского руководства. Но исполнители оказались талантливее его самого.

Интеллигентно договорившись, так сказать, «умыть руки от грязной политики», отдав всю полноту политической инициативы в руки своего шефа – гайдаровская команда сделала тактическую ошибку, которая дорого всем нам стоила.