Текст книги "Чайковский, или Волшебное перо"

Борис Евсеев
Чайковский, или Волшебное перо

© Текст. Евсеев Б. Т., 2015

© Иллюстрации. Фомина В. В., 2015

* * *

Начало сказки

* * *

Грустный человек с лёгкой, как пух, бородой и седыми, чуть встрёпанными волосами стоит у раскрытого рояля. Кажется, он хочет на минуту присесть и что-то сыграть, но никак не может на это решиться.

А вокруг него по огромной, в четыре окна, гостиной мягко движутся, хороводят полупрозрачные фигурки: юркие, быстрые, подобные игре отражений в вечерних зеркалах.

Эти фигурки словно сошли со старинных, чуть потрескавшихся картин. Здесь офицеры в ладно скроенных, шитых золотом мундирах. Здесь франты в узких фраках, тучные бояре, казаки, крестьяне. Даже ведьма, второпях оседлавшая чёрта, и злобный Мышиный король, отвратительно подёргивающий своими тремя головами, здесь. И хотя на офицерских шляпах пыль, а лица крестьян покрыты каким-то стылым туманом, – фигурки эти бойко пляшут, поют, теребят человека с седой бородкой.

Но он почти не обращает на них внимания. Думает о чём-то своём.

Видно, почувствовав это, фигурки в непривычных, давно устаревших костюмах постепенно исчезают. Правда, в откинутой крышке рояля человек всё ещё продолжает видеть их тускнеющие отражения, слышать их стихающий говорок.

Может, это отражается в зеркалах рояля красноватое пламя толстых, вставленных в шандалы свечей, может, что-то другое… Но только грустный человек – а это знаменитый на весь мир композитор Чайковский – всё смотрит и смотрит на игру огней в чёрной рояльной бездне.

Он глядит на огни и вспоминает свою жизнь.

И так ему хочется, чтобы всё, что с ним происходило, тоже оказалось всего лишь весёлой игрой, рассказанной кем-то сказкой, предваряющей ту великолепную и загадочную жизнь, которая ждёт его впереди!

Здесь сразу хочу сказать тебе, юный читатель: всё, что случается с человеком, никуда не исчезает! Жизнь становится сказкой, рассказом или, в крайнем случае, историей. И переходит в некий особый, надёжно спрятанный от нас мир. Правда, потом истории и сказки из этого особого мира неведомыми путями опять возвращаются к нам…

И вот сейчас ты эту музыкальную сказку, переплетённую с правдивыми историями из жизни Петра Ильича Чайковского, без промедления услышишь.

Надо только перевернуть страницу! Послышится шелест вьюги, звон дальнего колокольца, покажется дом двухэтажный, мелькнёт в окнах первого этажа свет. Зазвучат детские голоса…

Это и будет настоящим началом нашей повести-сказки!

Глава первая
Стеклянный ребёнок

* * *

В сонном Воткинске, в доме управляющего горных заводов, – праздник. Встречают Рождество.

Воском оплывают свечи. Мокрым холодом дышит ёлка. Резвятся дети. Взрослых никого нет. Лишь изредка приоткроет тяжёлую резную дверь старый слуга, башкирец Халит. Но, причмокнув толстыми коричневыми губами и качнув наголо обритой головой, тотчас спрячется снова.

«И надо же такому случиться, – думает в углу комнаты, в старинном кресле, маленький Петя, – чтобы именно сегодня моя милая Фанни отлучилась».

Петя уже напраздновался, наплясался. До головокружения наигрался на фортепиано. Наслушался мелодий механического органчика – оркестрины. И теперь устал, забился подальше от шума и беготни в кресло.

– И маменьки нет… – протяжно вздыхает он. – Она бы, конечно, ни за что не позволила какому-то гадкому карле обижать меня. А какая противная была на нём маска!

– Противная? Это мою-то премиленькую маску ты называешь противной?

К Пете стремглав бросается толстый маленький человечек в костюме пирата. Один глаз его закрывает чёрная повязка. В правой руке пират держит короткую, но совсем не похожую на игрушечную, саблю.

– Вот я тебя сейчас, дерзкий мальчишка! – кричит карлик и взмахивает острой саблей.

– Как вы смели подслушивать мои мысли… Кто вас звал сюда? – едва слышно шепчет Петя.

– Го-го-го, ух-гу-у! – гудит печною трубой гадкий карлик. – Конечно же, никто! Но ты, дерзкий мальчишка, своими глупыми фортепианными наигрышами не даёшь заснуть моему маленькому царству. И это тебе даром с рук не сойдёт!

Тут Петя испугался по-настоящему, хотел было позвать старшего брата Николеньку или убежать. Но любопытство пересилило, и он спросил:

– Какое царство, где оно?

– А вот я сейчас тебя упеку в него-о! – снова завыл толстяк. – А царство у меня – серно-смоляное! И мне как раз недостаёт стеклянного часового у Главной Башни. Вот и поставлю тебя на часы, охранять мои владения! Потому что я царь! А зовут меня – Софир! Царь Софир, царь Софир, – заберу тебя в свой мир!

Толстяк грубо расхохотался.

«Просто брюхан какой-то», – лишь успел подумать Петя, как Софир ухватил его поперёк туловища и поволок к противоположной стене, за огромный диван.

За диваном оказалась небольшая дверка без ручки.

И как Петя раньше этой дверки не видел? Как не догадался, что рядом с новеньким цветастым диваном вход в какое-то мерзкое царство?

Карлик принялся небольшую дверку открывать.

Петя хотел было закричать, но отчего-то не смог. И вот, когда запыхавшийся царь Софир уже совсем было пропихнул и впрямь остекленевшего Петю в дверной проём, раздался шум, треск и шелест крыльев!

Возле дивана возникла самая настоящая фея в длинном сверкающем белом платье. На головке её сияла маленькая золотая корона.

– Наконец-то я тебя поймала, гнусный Софир! – крикнула фея и протянула руку карлику, отчего тот тут же шлёпнулся на пол. – Теперь уж тебе не уйти от расплаты! Отпусти мальчика! – как-то совсем по-гусиному прошипела она.

Гадкий Софир, который и лёжа на полу продолжал удерживать Петю, наконец разжал руки и, жалко повизгивая, полез в проём потайной дверцы, затих, пропал.

Петя сразу же успокоился и даже подумал: «Вот интересно, заметили то, что сейчас происходило, братец Николенька, сестрицы Лиза и Саша? Или совсем заигрались?»

Окончательно осмелев, он стал оглядываться по сторонам.

Однако праздничная зала была пуста, никого из детей и в помине не было.

Фея же, дав Пете окончательно прийти в себя, сказала:

– Вместо царства этого нахального Софира ты отправишься совсем в другие места. Тебя ждёт увлекательный полёт. В награду за смелость, я возьму тебя с собой. Надевай же поскорей свой тулупчик и валенки! Потому что сперва будет очень холодно.

Никогда ещё Петя не путешествовал с феями!

(А надо сказать, тогдашние феи были прелестны, нежны и добропорядочны. Совсем не чета нынешним: неприветливым, иногда даже просто грубым. Но грубость их как раз можно объяснить! Современные феи стали такими оттого, что их долгое время отовсюду изгоняли. И даже превращали в каменные статуи, что уж совсем никуда не годится! Правда, всё же немного виноваты и они сами, хотя бы потому, что позволили всяким неприятным и злым временам так сильно на себя повлиять!)

Так вот, Петя никогда ещё не путешествовал с феями, и потому немного боялся. Но, как только, крадучись, по крохотной лесенке спустились они во двор, Петя бояться перестал.

– Теперь держись за меня крепче, – сказала фея.

Они стали медленно, так медленно, что замирало сердце, подниматься вверх.

Петя и фея поднимались над низкой оградой, над резными воротами, над домом, конюшней и деревьями, торчавшими из снега подобно большим перевёрнутым веникам.

Блеснул овальный замёрзший пруд. Вынырнула из морозного тумана церковь. А затем всё закружилось, завертелось, пропало…

Вместо зимы и мороза брызнула вдруг со всех сторон настоящая весна!

Вскоре Петя увидел места незнакомые, о которых он раньше даже не догадывался. Показался неведомый город с сахарными башенками и цветным пятиглавым собором на краю покатой площади с блестящим булыжником.

– Теперь смотри внимательней! – звонко крикнула фея.

Петя посмотрел вниз и сразу заметил молодого человека с пушистыми русыми волосами, в сюртуке, клетчатых брюках и нотами под мышкой. Хотя молодой человек сильно спешил, Петя успел хорошо разглядеть его. Он показался мальчику очень и очень знакомым. Петя почти уже догадался, кто это, как вдруг незнакомец нырнул под арку большого каменного дома, над главным входом которого красовалась вывеска: «Волшебное Перо».

Ни разу в жизни Петя таких домов не видел. Ему очень хотелось задержаться тут хоть ненадолго, чтобы узнать, что это за Волшебное Перо такое?

Но фея, словно угадав мысли своего маленького спутника, строго сказала:

– Мы не можем нигде долго останавливаться. Пока тебе достаточно и того, что ты мельком заметил.

Они поплыли дальше.

Весна сменилась летом. Петя приметил крошечные лодки с парусами, ловко и быстро снующих матросов, бесконечную зелёную воду и ещё многое другое. Он очень хотел расспросить фею, но не мог, потому что картины слишком быстро сменяли одна другую.

Мальчику особо запомнились дождливая осень, туман, карета, что подъезжала к сверкающему огнями дворцу, и огромный зал в этом дворце. А в зале – несметные толпы людей, и перед ними – высокий деревянный помост. На помосте – офицер в чёрном мундире с золотыми эполетами поёт что-то жалобное, вроде прощения просит…

Затем опять повалил снег, наступила зима. Снова блеснул пруд, стало легче дышать. Воздушное путешествие подошло к концу.

Теперь фея уже не говорила звонко, а шептала мальчику на ухо:

– Всё, что увидел, – до поры забудь. Помни только про Волшебное Перо: найди его, пиши им. Это говорю тебе я, фея Сладкой Печали. Сладкой Печали, запомни…

И вдруг грянула такая грозная и великолепная музыка, что у Пети захватило дух. Он затряс головой, чтобы прогнать эти невыносимые звуки. Но чем больше он вертел головой, тем сильней звучала музыка.

Петя заплакал и сразу проснулся.

Оказывается, он задремал в кресле, и теперь его тормошили, приговаривая: «Ах, Петечка, да очнись же!» – добрая маменька и заботливая гувернантка Фанни Дюрбах.

– Что с вами? Что с тобой? – спрашивали они наперебой.

– Это всё музыка, музыка! Избавьте меня от неё! Я не выношу её, – только и смог прошептать Петя.

Но про фею и гадкого Софира он ничего не сказал. Да и кто бы ему поверил!

От такого мнимого недоверия Пете становилось грустней и грустней. Слёзы текли по щекам его горячей, обильней…

Праздник между тем кончался.

Взрослые, спеша, гасили свечи на ёлке; сладкий дымок мягко щекотал ноздри. Слышались только тихие звуки: шаги, позвякиванья, бормотанье башкирца Халита.

А Петя всё всхлипывал и всхлипывал в глубоком старинном кресле.

И тогда милейшая Фанни, тогда самая добрая на свете воспитательница Фанни Дюрбах, сказала:

– Ах, какой ви ньежный рэбьёнок! Ви, Пьер, есть просто стекльянный рэбьёнок!

Словно бы в ответ на её слова, рядом мелодично прозвучало: «Дзелинь-бом!»

Это сломался в железных пальцах отставного солдата Халита принесённый специально для Пети стеклянный всадник с копьём.

Ударили огромные напольные часы в прихожей, и все разом поняли: давно пора спать!

Спать, чтобы назавтра проснуться и со сладкими вздохами сожаленья вспоминать истаявший льдинкой Рождественский вечер…

Здесь Петя, как по волшебству, плакать перестал. Ему в первый раз за всю коротенькую жизнь стало по-настоящему легко, спокойно, и ни капли не грустно.

Внезапно в голове его зазвучала хорошо знакомая, весёлая, чуть спотыкающаяся деревенская песня, совсем не похожая на ту грозную и небывалую музыку, которую он только что слышал.

И эту деревенскую песню ему захотелось сыграть на фортепиано или зарисовать кругленькими нотами с хвостиками и без, чтобы назавтра песня не забылась.

А ещё ему захотелось сочинять свою собственную музыку.

Примерно такую же, какую он сочинил два года назад, когда добрая маменька почти на месяц уезжала в столицу.

Петя так и назвал тогда ту коротенькую музыкальную картинку: «Наша мама в Петербурге». И эта миниатюра всем очень и очень понравилась.

Но… тут Петя как раз и уснул по-настоящему. Чтобы проснуться уже в новых временах. Проснуться, и жить дальше, и учиться музыке, и самому эту музыку записывать, не боясь её громовой разящей силы.

Проснуться и, переезжая из города в город, из страны в страну, становиться добрей и бесстрашней. И, конечно же, найти Волшебное Перо, о котором рассказала ему таинственная фея Сладкой Печали!

Глава вторая
Москва сказочная

* * *

Но прежде, чем ты узнаешь о Москве сказочной, должен тебе, мой юный читатель, сообщить: между первой и второй главами нашей повести прошло много лет. За эти годы произошло немало событий. Из них самое важное – семья Чайковских покинула сонный Воткинск и после нескольких лет переездов и странствий обосновалась в Петербурге.

А вот и другие события.

Добрейшая воспитательница, Фанни Дюрбах, возвратилась к себе на родину во французский город Монбельяр.

Отец Пети, Илья Петрович, то находил службу, то снова её терял.

Сам же Петя поступил в Императорское училище правоведения, где не только преподавали словесность и юридические науки, но и были музыкальные классы.

Всё шло хорошо или, по крайней мере, терпимо. Только вот горячо любимая маменька вскоре после переезда в столицу отошла в мир иной…

Что же до феи, то она больше не появлялась. Но Петя всё равно помнил её слова о Волшебном Пере. Даже пытался отыскать его.

И при этом потихоньку сочинял музыку.

А потом Петя оказался в Москве, и все стали звать его почтительно и звучно: Пётр Ильич.

Что с ним в Москве происходило, ты сейчас как раз и узнаешь.

Итак…

Сморщенный старичок в бархатном лиловом костюме и в алой, похожей на турецкую, шапочке, пыхтя, взбирался по лестнице. За ним поспешал молодой человек с мягкими русыми волосами и с такой же русой бородкой. Преодолев узкую крутую лестницу, старичок почти вбежал в огромный кабинет, плюхнулся в кожаное кресло и звонко рассмеялся.

– А я вас затащил-таки в свой скворечник! Ну-с, милости прошу, – сказал молодому человеку, чуть замешкавшемуся в дверях, писатель и музыкант Владимир Фёдорович Одоевский.

И ведь было от чего замешкаться!

Мерцал в полутёмном, ничуть не похожем на скворечник кабинете красноватый огонь. Поблёскивали стальные шатуны, смахивающие на длинные палки с широкими кольцами на конце. Тускло сияли большие прозрачные банки с выведенными наружу изогнутыми стеклянными трубками. Позвякивали металлические цепочки, гирьки, колёсики…

Кроме того, весь кабинет князя Одоевского был уставлен шкафами с книгами. Книги лежали на полу, на столе, на двух подоконниках. В довершение всего, пугали молодого человека чучела каких-то неизвестных ему зверей, дерзко посвечивавших глазами-пуговками из тёмных углов.

Старый князь достал из ящика письменного стола огромный, с медными застежками, фолиант и сказал:

– Мы с вами не так уж хорошо знакомы, дорогой Пётр Ильич. И потому, чтобы не затруднять вас излишними расспросами о вашей прошлой жизни, позвольте мне самому кое-что о ней рассказать. Ведь у меня не дом, а стеклянный ящик, через стенки которого видно всё насквозь! – вновь рассмеялся Одоевский.

И засопел, и уткнулся носом в огромную раскрытую книгу.

– Ну да! Конечно! – чуть погодя, весело закричал он. – Ясно вижу вас внутри красивого трёхэтажного здания. Вот выбегаете вы из комнаты. Похоже, из классной комнаты. В коридоре толкотня, гам… Вас окружают приятели. Все они в форменной одежде, в мундирах желтовато-зелёного «бутылочного» цвета. Воротнички у всех стоячие, пуговицы так и блещут!

Друзья просят вас пройти в рекреационный зал, то бишь в зал для игр, и называют при этом то Петюлей, то Пекой, то Чаинькой…

Ах, вот оно что! Вас просят поиграть на фортепиано. И вы, я это очень, очень хорошо слышу, играете. И как здорово у вас выходит! Особенно эта вот русская: «По улице мостовой…»

– Это Императорское училище правоведения, – шепчет сражённый наповал Петя, Петюля, а теперь уже Пётр Ильич Чайковский. – Я проучился в нём семь лет. Были эти годы и радостными, и тяжкими одновременно. Радостными оттого, что я мог хоть немного заниматься своей любимой музыкой. А тяжёлыми – оттого, что очень трудно переносил разлуку со своими близкими. Видеться с ними мне позволяли крайне редко…

– Ага, значит я на верном пути! Значит, книга не врёт, – снова улыбнулся князь Одоевский. – Ну-с, тогда продолжим!

В комнате вдруг посветлело.

– Ясно вижу: идёте вы по Петербургу. На вас чиновничья шинель и фуражка с кокардой. Входите в какое-то роскошное здание. Швейцар с огромными усами-стрелками приветствует вас и называет «господин титулярный советник». Вы проходите в комнату, садитесь за длинный-предлинный стол. Вам приносят какие-то бумаги. Но вы не хотите ими заниматься! Вы думаете о младших братьях Модесте и Анатолии, которые пока ещё учатся, но учатся неважнецки. Думаете также о разных служебных неприятностях вашего отца.

И ещё о том, что в Петербурге открылась Консерватория, где обучают музыке и в которую вам так хочется поступить…

– Как же вы всё это узнаёте? – снова недоумевает Пётр Ильич. – Вы просто кудесник! Я, и правда, служил неохотно. Толь ко и думал о том, как бы поступить в Консерваторию, чтобы научиться по-настоящему сочинять музыку. И хотя многие мои родственники были против, я в Петербургскую консерваторию поступил. И закончил её. А затем переехал сюда, в Москву. И теперь сам преподаю музыку, но уже в консерватории Московской… Ну а остальное, князь, вы можете узнать и без своей чудесной книги.

– Вы, я вижу, Пётр Ильич, слегка сомневаетесь в возможностях старинных книг!

– Помилуйте, Владимир Фёдорович! Ежели я в чём и сомневаюсь, так это в себе самом. Не далее как вчера мне в голову пришла мысль: оставаться бы мне и дальше чиновником! Ведь музыка моя пока не имеет успеха.

– А вот это вы зря! – крякнул старик Одоевский. – Вот вы меня назвали кудесником. Я и вправду кудесник. Хотя и не такой могучий, как ваша фея Сладкой Печали, – добавил он полушёпотом, а потом продолжил, громче: – И чтобы доказать это, я сейчас покажу, что было бы, если бы оставались вы чиновником. Возьмите же, прошу вас, тот ящичек, что стоит на фортепиано. Да приложитесь-ка глазами к его отверстиям!

Пётр Ильич взял в руки тяжёлый холодный металлический ящичек. И без особой, надо сказать, охоты припал глазами к двум круглым, с грецкий орех, отверстиям…

И поплыли перед глазами его серо-зелёные волны! Вспыхнул серебряный, залепленный со всех сторон туманами город. Стал этот город приближаться, увеличиваться.

Тут Пётр Ильич догадался: да это же Петербург! Но только какой-то игрушечный, что ли…

Бегают туда-сюда чинодралы-чинуши с портфелями. Ходят, как заводные, офицеры в золочёных мундирах. Орут торговки на рынках. Тумбами сидят бородатые извозчики на козлах. Но все эти фигурки – какие-то угловатые и уменьшенные, словно в кукольном театре.

Разглядел Пётр Ильич и себя самого. Видит: стал он важным чиновником. Знакомства водит с придворными, даже с министрами. С самим Императором по большим праздникам видится.

Вот однажды, при встрече во дворце, Император ему и говорит:

– Хотим тебя, гм-мм… Пётр Ильич, за беспорочную службу наградить Большим Чиновничьим Пером с цепью.

И хлопает трижды в ладоши.

Тут же адъютант вносит на фиолетовой атласной подушке это самое Перо: огромное, блестящее, с морской кортик величиной! А к Перу приверчена цепь: грубо сверкающая, тяжеленная. Всё это переливается, горит. Даже сам Император залюбовался.

Налюбовавшись же вдосталь, сказал:

– Ну, теперь ты, Пётр Ильич, наверное, ещё лучше служить нам станешь. А в свободное от службы время этим самым Пером можешь свою любимую музыку писать. Что-нибудь этакое, знаешь, полковое, манежное!

Поклонился Пётр Ильич, взял Большое Чиновничье Перо с цепью, да и покатил в роскошной карете к себе домой.

Приехав, решил сразу попробовать Чиновничьим Пером музыку сочинять. Попишет за столом немного, потом перейдёт к роялю. Сыграет то, что написал, – и опять за стол.

Да только – чудно́ получается!

Всё пишется быстро, легко, как давно не писалось.

Пишется-то легко, но потом, что ни сыграет Пётр Ильич, всё ему не по сердцу. Вертит он Чиновничьим Пером так и эдак, марает разлинованную бумагу и перемарывает, – а всё выходит какая-то однообразная полковая музыка, музыка выутюженных мундиров и начищенных до блеска шпор.

И так изо дня в день.

А потом – глядь! И вовсе Перо с цепью к руке приросло. Ни оторвать его, ни отбросить! Только и удаётся, что на людях в рукав мундира спрятать.

Тут, как на грех, ещё и намеренно приставленный надзиратель стал каждый вечер в карете приезжать:

– Цело ли императорское Перо? Хорошо ли Петру Ильичу им пишется?..

Так с тех пор и пошло: служба идёт, музыка пишется, Император справляется, надзиратель в карете приезжает.

Только стал со временем Пётр Ильич понимать – ерунда всё это! Никак не удаётся ему и чиновником быть, и музыку стоящую сочинять. Даже стало иногда казаться: от письма этим самым Чиновничьим Пером становится душа его чернильной и бумажной, перестаёт быть живой, отзывчивой!

А еще словно кто-то невидимый в ухо шепчет: «Ты Перо это фальшивое брось. Цепь сверкающую – оборви. Не то худо будет!»

Хочет Пётр Ильич от руки Чиновничье Перо с цепью оторвать, да никак у него не получается!

А внизу уже карета по камням стучит, надзиратель едет…

Однако нашёл в себе силы композитор, оторвал-таки Перо!

Подумал: лучше уж опять на Сенной рынок!

И неспроста подумал: ведь подобное с ним уже случалось.

Несколько лет назад, обучаясь в Петербургской консерватории, впал будущий композитор в безденежье. Отец его был давно разорён, доходов – ни гроша. Нечем стало платить за учёбу. Тогда решил он устроиться сторожем на Сенной рынок, и тут же пошёл наниматься.

Рынок ему понравился: лошади свежей соломой хрустят, суровые ямщики покрикивают, горластые торговцы, установив на голове лотки, снуют!

Однако ждал его на рынке грубый и неприятный отказ. После такого отказа впал будущий композитор в отчаяние. Денег-то не прибавилось!

Но, слава Богу, всё обошлось. Свет не без добрых людей! Средства для продолжения учёбы нашли друзья.

Наверное, и теперь нечто похожее случится!

Поэтому решил Пётр Ильич от тягостных милостей отказаться. Поставил себе целью собственным, а не кем-то пожалованным Пером музыкальную правду в партитуры вписывать! Авось, всё как-нибудь образуется…

Тут брызнула перед глазами зелень, разлетелся на кусочки кукольный Петербург с чиновниками, музыкальными автоматами, казармами, площадями…

И оказался Пётр Ильич снова в Москве, в доме князя Одоевского.

Старый князь улыбнулся ему и сказал:

– Ну, каково, Пётр Ильич? Перехотелось в чиновники возвращаться?

И захохотал старый князь, да так, что заходили ходуном стены, шкафы и старинные книги в них. Ещё острей замерцали из углов глазами-пуговками чучела невиданных зверей, забили крыльями большие живые птицы, запылали под светом керосиновой лампы пузатые банки-склянки, железки мелкие зазвенели…

В радостной тревоге покинул Чайковский таинственный дом в Малом Козловском переулке.

Покинул, даже не успев поблагодарить князя за науку. И тут же оказался на одной из шумных и сказочно весёлых московских улиц.

А Москва в те годы и впрямь была сказочной. Ты только вглядись внимательней!

Кренделя горками, расторопные сбитенщики со своим сбитнем в пузатых медных чайниках. Настоящие пряничные домики и крутые леденцовые горы! Серые в яблоках орловские рысаки бьют копытами по булыжнику. А здесь… взгляни-ка! У новенького трактира раскинул шатры настоящий балаган!

Петрушка выскакивает из-за голубеньких занавесок и кричит козлиным голосом. Рассказывает уморительно-смешные истории про солдата и сыщика, подтрунивает над недотёпами-зрителями. А вокруг дома́, дома́! Да на курьих ножках! Да с петушиными гребешками, да с перьями соколиными по фасаду! Ну, словом, как у тебя на картинке.

Так не сказка ли это?

Вот такую-то сказку и захотелось Петру Ильичу немедленно переложить в звуки, записать её нотами.

Доехал он до трактира «Милан», что на Смоленском рынке (а раньше в хороших трактирах можно было и поесть, и почитать книгу, и письмо написать спокойно. А в трактире «Милан» – даже умелый хор послушать).

Так вот, зашёл Пётр Ильич в трактир, достал памятную книжечку и стал (правда, не Волшебным Пером, а коротким карандашиком) записывать: как зимой снег идёт, как ямщик поёт, как берёзы под ветром поскрипывают, да как Москва шумит, разгулявшись!..

Словом, пишет Пётр Ильич в эти минуты, в трактире, своё первое крупное музыкальное произведение, которое потом так и назовёт: «Зимние грёзы».

Он пишет симфонию для оркестра и покидает вместе с её звуками Москву сказочную. И оказывается у начала широкой, чуть припорошенной снегом дороги: ведь предстоят ему годы труда и долгих странствий…