Текст книги "Град за лукоморьем"

Борис Васильевич Изюмский
Град за лукоморьем
Историческая повесть

Его книги с нами
Вступительное слово

Писатель Борис Васильевич Изюмский – человек очень нелегкой, но интересной и счастливой судьбы. Счастье писателя – его книги. То, что написано Б. В. Изюмским для детей и взрослых, легко и навсегда нашло дорогу к сердцам и душам читателей. Книги его обладают одним неоспоримым достоинством – они интересны. А интересны потому, что написаны человеком талантливым, широко образованным, точно и глубоко знавшим то, о чем он пишет.

Круг его интересов обширен. Борис Васильевич писал проникновенные стихи. Правда, в отличие от многих торопливых поэтов, печатал их очень редко. Широкому кругу читателей Б. В. Изюмский известен как прозаик, автор многочисленных романов, повестей и рассказов. Он одинаково хорошо, профессионально владел и темой современности, и темой русского прошлого, которое знал глубоко, будучи по образованию историком.

Борис Васильевич Изюмский родился 6 марта 1915 года на Волге, в городе Царицыне. Сейчас это Волгоград, известный всем по знаменитой Сталинградской битве, одним из участников которой был и он сам. Умер он 6 сентября 1984 года, тяжело проболев последний год жизни. До последнего часа писатель жил с достоинством волевого человека, работая над исторической повестью о декабристе Николае Бестужеве. Книга эта обещала быть значительной и интересной, о чем позволяют судить написанные страницы.

Детские и юношеские годы писателя прошли в городе Таганроге, где всегда были сильны культурные и литературные традиции, оставленные в наследство родному городу великим таганрожцем Антоном Павловичем Чеховым. Память о А. П. Чехове, стойко живущая на его родине, повлияла и на выбор жизненной дороги советского писателя Б. В. Изюмского.

…Писателем надо родиться. Но это не значит, что каждый человек, родившийся с задатками литературного таланта, становится писателем. Чтобы одаренный от природы человек мог войти в литературу, необходим огромный жизненный опыт, культура души, неиссякаемое трудолюбие, всеохватывающая преданность своему призванию. Очень нелегко даже талантливому человеку стать настоящим писателем!

Природного дарования Борису Васильевичу было не занимать. Он рано начал зарабатывать на хлеб себе и больной матери. После школы работал грузчиком и токарем на одном из заводов индустриального Таганрога. На заводе стал активным комсомольцем.

Всю жизнь Борис Васильевич много читает, становится всесторонне образованным человеком, успешно заканчивает Ростовский педагогический институт. Получив высшее образование, преподает историю в ростовских школах. Опыт школьного учителя плодотворно скажется впоследствии на его литературной работе. Многие его произведения посвящены школе, учителям.

Но началась война. Школу пришлось оставить. Изюмский Б. В. добровольцем уходит на фронт. Война – это тяжелая, опасная и изнурительная работа, и Борис Васильевич на себе испытал все ее тяготы. В боевых расчетах артиллеристов защищал он родной Сталинград. К исходу войны Изюмский – командир стрелковой роты. Уже в конце 1943 года в бою за Мелитополь он получает третье тяжелое ранение разрывной пулей фашистского снайпера. Ранение не позволило ему вернуться на фронт, но связи с Советской Армией он не теряет. В 1944 году в Новочеркасске создается суворовское военное училище. Педагог, боевыми маршами прошагавший дорогами войны, прикомандировывается к этому училищу, где преподает для будущих армейских командиров историю, психологию и логику.

Семь лет в Новочеркасском суворовском училище стали для писателя важной жизненной школой, давшей ему богатый материал и опыт для литературной работы.

Первый сборник рассказов Б. В. Изюмского «Раннее утро» вышел в 1946 году в Ростове-на-Дону, но подлинным началом его многолетних писательских трудов надо считать книгу «Алые погоны». Именно эта повесть, рассказывающая о жизни ребят в суворовском военном училище, принесла ему как писателю широкую известность.

Более сорока лет назад «Алые погоны» впервые увидели свет в журнале «Новый мир». С того времени книга много раз издавалась в Москве и за рубежом. Сделанные по ней кино– и телевизионные фильмы пользовались неизменным успехом у зрителей, и это вполне понятно. Тонко и проникновенно удалось писателю раскрыть психологию детей в условиях особой, военной школы. Каким многообразием детских характеров населена эта книга! «Алые погоны» нисколько не устарели и в наши дни. Столкновение в книге двух систем воспитания – по-солдатски командной и терпеливо-гуманной, щадящей легко ранимую детскую душу, – делает «Алые погоны» современным произведением, помогающим осмыслить и двигать вперед трудное дело школьной реформы. В книге «Подполковник Ковалев» писатель прослеживает дальнейшую военную судьбу своих воспитанников, живо и увлекательно изображает жизнь и быт современной Советской Армии.

Сорок лет литературной работы Б. В. Изюмского пришлись на очень трудное время в нашей общественной жизни. Нелегко было и Борису Васильевичу пробиваться в своих книгах к подлинной правде жизни. Но он пробивался, ему многое удавалось. И здесь сказались предельная честность, всестороннее изучение жизни, кропотливое собирание материала. Когда Борис Васильевич задумал написать свой роман «Море для смелых», он на несколько лет поселился в Волгодонске, на берегу Цимлянского моря, работал в этом городе рядом со своими героями, узнавал их жизнь не из творческой командировки. В Волгодонске глубоко уважали его труд. И вполне закономерно, что Борис Васильевич стал впоследствии почетным гражданином города Волгодонска.

Роману «Плевенские редуты» предшествовали длительные и вдумчивые путешествия по Болгарии. Города и селения этой страны, ее своеобразная природа, памятники архитектуры, реликвии освободительной войны, а главное – простые люди Болгарии знакомы писателю не понаслышке. Он сам все это видел и познал в живом общении со страной. И поэтому всем своим строем «Плевенские редуты» так точны и достоверны. Роман получил высокую оценку читателя, и автор его был удостоен болгарского ордена Кирилла и Мефодия.

Одну из последних своих работ «Небо остается» Борис Васильевич написал как непосредственный участник войны. Многое, о чем он пишет в романе, им лично пережито и прочувствовано.

Настойчивое постижение подлинной правды жизни, точность увиденных деталей, реальность жизненных обстоятельств в накопленном материале позволяли Б. В. Изюмскому не поступиться правдой в своих книгах.

Закономерно было и обращение писателя к темам русской истории. Профессиональный историк, знаток подлинных документов, он знал язык своих исторических персонажей. И снова путешествия по местам событий. В Киеве, Новгороде, Тамани он внимательно изучает сохранившуюся старину, вживается в то время, о котором намерен писать.

Исторические повести В. В. Изюмского всегда интересны. Он отлично владеет искусством построения остросюжетных повествований. С первых страниц книги вы сами почувствуете эту грань таланта писателя.

Книга, которую вы держите в руках, достаточно полно познакомит с историческими сочинениями Б. В. Изюмского. Открывает ее повесть «Бегство в Соколиный бор», рассказывающая о Киеве времен Ярослава Мудрого, о первых школах на Руси, о несправедливости власть имущих, о том, как создавались законы «Русской правды», о талантливости, бесстрашии простых русских людей, их борьбе за счастье.

Две другие повести, «Соляной шлях» и «Град за лукоморьем», связаны судьбой одного героя – Евсея Бовкуна. Вместе с ним, вслед за чумацким обозом, читатель пройдет в Крым за солью нетронутой плугом девственной степью, станет свидетелем жестоких схваток половцев с русскими людьми… Увлекательное это будет путешествие!

С большим искусством, достоверно и в полном соответствии с исторической правдой автор вплетает в судьбу независимого и гордого Евсея Бовкуна возникновение первых русских поселений, в диком, но вольном тогда Подонье. Сюда от гнета князей и знатных богатеев уходит со всех концов Руси вольнолюбивая голытьба. Сюда устремился и смерд Евсей, ища спасения от кабалы боярина-живодера Путяты. Но жизнь вдали от родного Киева и вблизи от кочевий половецких племен полна трудностей и опасностей. И Евсей вынужден вновь искать спасения, теперь уже на самом краю русской земли – в городе Тмутаракани у берегов Черного моря.

Повесть «Тимофей с Холопьей улицы» переносит нас с южной окраины Руси на север, в Новгородскую вечевую республику. Республику? Новгород также раздирали жестокие противоречия между богатой знатью и трудовой беднотой. В борьбе с немецкими псами-рыцарями новгородцы выступили сплоченной и несокрушимой стеной. Но схлынули люди с поля брани – и социальные распри вспыхнули с новой силой. И как трудно было правдолюбцу и грамотею Тимофею с Холопьей улицы сказать и в записях своих сохранить для потомства полную правду о том, как в действительности жили новгородцы в своей «республике».

И наконец «Ханский ярлык». В этой повести писатель пытается художественно осмыслить дела московского князя Ивана Даниловича Калиты, предпринявшего еще во времена татарского ига смелую и небезуспешную попытку собирания единой Руси вокруг совсем еще молодой Москвы. Нет, он отнюдь не идеален, этот московский князь, и все же его действия, хотя далеко не всегда безупречные, способствуют зарождению нового Русского государства. Такова мудрость истории.

* * *

Борис Васильевич Изюмский был общительным, как сейчас говорят, коммуникабельным человеком. Много, увлеченно и напряженно работая, он всегда находил время для дружеского общения с людьми.

Убежденный и талантливый педагог, он отлично знал жизнь школы, учащихся и учителей. По страницам его книг проходит вереница подростков. И всегда это мальчишки и девчонки со своими мыслями, заботами, тревогами, радостями. Борис Васильевич был глубоко убежден в том, что писатель обязан знать не только парадную сторону жизни, но и ее изнанку. Творческие встречи были у него и в исправительно-трудовых колониях несовершеннолетних правонарушителей, которые появлялись потом в его книгах, как живые, не придуманные, не безликие литературные персонажи.

К Борису Васильевичу Изюмскому – опытному писателю – с надеждой обращались за помощью молодые литераторы, и он доброжелательно читал их произведения. Все талантливое радовало его, и он прилагал немало усилий, чтобы оно стало нашим общим достоянием.

Все больше и настойчивее мы утверждаем сегодня милосердие в качестве одного из моральных устоев нашего образа жизни. Для Бориса Васильевича чужая боль была его личной болью. «Чужой болью» назвал писатель и одно из выстраданных своих произведений.

Только год не дожил Борис Васильевич до того времени, когда в апреле 1985 года в нашу жизнь вошли демократия и гласность. Борис Васильевич ждал этого времени, своим творчеством торопил его наступление…

Но с нами остались его книги. Как все настоящее в искусстве, они помогают молодым отыскать верную дорогу в жизни, учат добру, порядочности, милосердию. Написанные человеком высокой культуры, произведения писателя обогатят вас знанием жизни, откроют неведомые страницы славной истории русского народа.

Гавриил Колесников

Град за лукоморьем

…Поискати града Тьмутороканя…

«Слово о полку Игореве»

К ДОНУ!

На исходе первой недели Евсей Бовкун с детьми повстречал небольшую валку. Он настиг ее под вечер на развилке – росстани, где расходились дороги Соляного шляха.

Валка устраивалась на ночлег под голенастыми ивами, и Серко первым самоотверженно бросился с громким лаем вперед к незнакомцам.

Навстречу Евсею шагнул приземистый черноволосый мужчина с длинными, не по туловищу, руками и настороженным взглядом черных глаз. У мужчины курчавились волосы даже в ушах и ноздрях. Короткие пальцы руки он положил на рукоять ножа у пояса.

– Добривечер! – приветливо сказал Евсей, подходя к мажарам.

– Добрый, – сдержанно ответил черноволосый, не ведая, чего ждать от этой встречи на ночь глядя.

Но, видно, его успокоил мирный облик Евсея и то, что к нему теснились дети.

Колаш – так звали вожака валки – вел ее из Переяславля в Крым за солью. С Колашом была его дочь Сбыслава, лет двенадцати-тринадцати. Она сразу же подошла к Анне, и минутой позже Ивашка услышал, как сестра зашептала скороговоркой:

– Ты одолень-траву находила?

Сбыслава покрепче Анны, рослая, но такая же востроносенькая, белоголовая, с темными глазами, быстрыми и озорными. Переходя на таинственный шепот, она спросила:

– А ты девять волшебных трав ведаешь?

Анна уставилась на однолетку озадаченно.

– Ну, разрыв-трава, нечуй-ветер, тирлича, плакун, адамова голова… – зачастила Сбыслава, незаметно подмигивая Ивашке, призывая в сообщники, – орхилин, прикрыша…

– Ты от кого слышала? – восхищенно глянула Анна и потерла кулачком свой маленький нос, словно различала уже запах этих трав.

– У меня бабка ворожихой была, – огорошила ответом Сбыслава и чихнула, да так смешно: три раза быстро – чих-чих-чих.

Ивашка едва не рассмеялся. Девчонки отошли подальше, и теперь до Ивашки долетали только обрывки слов:

– Плакун у озера… высокий, в стрелу… цвет багров… Как живот заболит…

– Нет, ты мне про одолень-траву…

«Ну, спелись», – усмехнулся Ивашка, с интересом поглядывая на отрочицу. Руки и ноги у нее в свежих ссадинах, щека – в золотистом пушке, поцарапана.

– Вот таскаю за собой, – кивнув в сторону дочери, сказал Евсею Колаш. – Матери у нас нет, а старшего сына князь загубил.

Глаза Колаша стали еще мрачнее и глубже.

У мажар, на костре, знакомо попыхивала каша.

– Сидайте с нами повечерять, – предложил Колаш.

Утишилась валка, уснули возчики и дети. Только Бовкун с Колашом сидят у затухающего костра.

Где-то заухала выпь, заскрипел коростель. Потянуло прелью из близкой балки. Прошумел крыльями стрепет. Вдоль дороги недвижно стояли косматые цветы выродка.

– Ты куда замыслил податься? – выслушав печальную исповедь Бовкуна, спросил Колаш и веткой поширял в костре, разгребая его.

– К Дону – Русской реке, – счастье попытаю. Может, там от кровопивцев, злобы их неутоленной отвяжусь, – глухо ответил Евсей и широкой ладонью растер грудь: что-то в последнее время стало у него сердце болеть.

– На Дону тоже не мед, – раздумчиво сказал Колаш. – Хотя место пчелисто, рыбно, всякими земными семенами родимо. Да кругом степь рыщет, того и гляди, вспотрошит. – Колаш помолчал. – Я б и сам побег куда глаза глядят, – наконец сказал он тоскливо, – вот еще раз судьбу спытаю…

Из-за елани – редколесья – взошла луна. Резко пахла кузьмичова трава. Низко пролетел – к вёдру – жук, помотыляла перед угасшим костром и улетела в ночь бабочка «мертвая голова».

– Сына-то твово – за что?.. – спросил Евсей.

Колаш стиснул зубы:

– Была б спина, а вина найдется. Кровь проливают, как воду.

– Когда земля в покое станет не кручинна?! – как стон, вырвалось у Бовкуна.

Колаш снова умолк, потом сказал угрюмо:

– Когда от камня плод будет… – И посоветовал: – Ты бы, Евсей, лучше за лукоморье пробился.

– Как идти туда? – поднял голову Бовкун.

– Да по-над Доном, до Сурожского моря. А дале – по берегу Сурожского, лукоморьем – к морю Русскому.[1]1
  Черное.


[Закрыть] Меж ними и лежит тот град… Тмутараканью зовут, а иные – Таматарха… Сказывают, по-сарацински это «складочное место», а по-грецки – «соленье рыб». Двадцать разноязыких народов там живет, а боле всего – русских, и град все ж нашей земли, щит ее на дальней заставе…

– Про Тмутаракань я слыхал, – сказал Бовкун, а сам подумал: «Может, то и есть мой Солнцеград?»

– Место богатейшее, – продолжал Колаш, – с голоду не помрешь… И тепло завсегда… А только дальше обходи на Дону Белую Вежу – там из Киева беглых ловят… Да Азак, он возле лукоморья, минуй… Сказывают, половцы народ хватают, в полон грекам продают…

За тот месяц, что шел Бовкун с валкой к острову Хортица, его дети сдружились со Сбыславой. Была она смышленой, бесстрашной. Запросто хватала руками ужей – Анна только повизгивала восхищенно, – не боясь, переходила броды, вместе с Ивашкой наперегонки взбиралась на деревья. Как-то сказала ему:

– Ты сердитыш?

Ивашка даже обиделся:

– Надумала!

– А что брови грозно супишь? – не успокаивалась, словно поддразнивая, Сбыслава.

– Сейчас плясать пойду, – теперь уж действительно рассердился Ивашка. – Это у тя нрав взбросчивый.

Сбыслава метнула быстрый взгляд:

– Смотря для кого!

А с Анной она поменялась нашейными крестиками. Обнимая, сказала:

– Мы теперь посестрились. – Лукаво поглядела на Ивашку: – А тебя в братики не примаю.

– С чего ж это?

– Сам ты взбросчивый!

«Вот и моя Аленка в девках такой же была», – подумал Евсей.

Но вдруг словно сжалилась Сбыслава над Ивашкой, над видом его растерянным.

Весело, добро улыбнувшись, сказала:

– Да ты близко к сердцу не бери, пошутила я…

Удивляясь такой быстрой смене настроения и почему-то радуясь этому, Ивашка посветлел, охотно пошел на примирение:

– Ни к чему нам ссоры перед прощанием…

На виду у острова Хортица с его огромным священным дубом пришла пора расставаться.

– Все же прижмусь я к Дону, изноровлюсь, – сказал Бовкун под вечер Колашу, когда они опять вдвоем сидели у костра. – Вот только… – Евсей замялся, покрутил светлый ус, потом, словно решившись, закончил: – Есть у меня подвески ушные, жены покойной… Друг Васята говорил – камни дорогие… А он им цену знал… Может, сладимся? Надо мне кое-что в дорогу.

Колаш подержал на ладони подвески. В свете луны камни играли заманчиво.

Он дал Бовкуну сети, топор, лук со стрелами, полторбы сухарей.

– Боле не могу, – сказал, словно извинялся.

Утро выдалось тихое, румяное. Замерла стена травостоя в белом инее, будто вспотела во сне. Красовалась своими притворными цветами боярская спесь.

Просвистел пронзительно скворушка в березовой дубраве, прочистила горло зорянка. Еще досматривали предутренние сны луговые степи-переполянья в праздничном весеннем наряде из голубых ирисов и ярко-оранжевого горицвета.

И так защемило сердце Евсея: куда побредут они от этой родимой красы? Что ждет их на неведомых путях-дорогах?

Широкое лицо Евсея стало печальным.

Терся о ногу Колаша Серко, обнимались, прощаясь, Анна со Сбыславой. Хмурился в стороне, покусывая губу, стараясь не показывать, что жаль ему расставаться, Ивашка.

Колаш обнял Евсея:

– Ну, вали. Гляди, и я когда прибьюсь к тем местам. Вали. С богом. Может, и впрямь долю найдешь…

Качнулись, сдвинулись, словно нехотя наматывая дорогу, колеса мажар. Закосили ногами волы…

Евсей с детьми еще долго стоял, глядя вслед валке. Потом, удобнее подсунув вверх торбу на спине, шагнул по тропе влево.

Еще более месяца пробирался Бовкун с детьми по новым местам.

Позади остались реки Калка и Миус, меловые горы, каменная гряда с ребристой коричневой грудью, на которой, как волосы, проступали то розово-белый шиповник, то зеленые пряди заячьей капусты.

Обрывистые берега в щурковых сотах сменялись равнинами, похожими на блюда, чащобами, кишащими гадюками. Шумел вековой лес, языком тянулся к потемневшему шелку ковыльной степи. Встречались лебяжьи озера, заводи в кувшинках – Анна и не ведала, что это одолень-трава, – тихие левады, где в зарослях торопливо сказывали свои новости сороки.

В быстро высыхающих после ливня степных озерах – западинах – густым инеем проступала соль, овраги – яруки – журчали ручьями на дне, приветили дубовым леском на крутых боках, непролазным терном.

Беглецы видели издали стада сайгаков с рогами, как у коз, и длинными носами, похожими на хоботы, слышали, как прокладывали себе путь сквозь чащобу зубры, успокаивались от знакомого посвиста темно-серых байбаков.

И вот наконец вышли к Дону.

Он встретил их печальными ивами, что почти касались земли косами, словно прислушиваясь, вспоминая о недавнем разливе. Казалось, стволы приостановили падение, замерли в ожидании.

Широко и вольно раскинулась могучая река, неся упругие волны к Сурожскому морю.

Евсей не мог оторвать глаз от этой шири. Дон был равен в красе Днепру Славутичу, а может быть, и величавее его.

Припекал полдень. Всплескивая, жировали сазаны. Белая цапля на берегу заглатывала лягушку. Баба-птица била крыльями по воде, гнала рыбу вверх, а баклан, подхватив ее, уносил на дерево. Клекотали орлы. В дрожащем от марева воздухе начал серебриться вдали ковыль-тырса, фиолетово отливал стройный шалфей, дразнил ноздри пахучий чабер. В осоке ныряли желтые плиски, пели камышевки. Чуть в стороне от Дона земля утопала в переплетенье лугового мятлика и тонконога.

«Сколь богата ты, Русская земля, – думал Евсей, глядя на эту благодать. – Ничейная, так неужто не прокормишь нас?»

Он сбросил со спины наземь торбу, подошел к Дону, став на колени, зачерпнул горстью воды, припал к ней губами.

– Будь милостив, Дон-батюшка, к детям твоим пришлым…