Текст книги "Данэя. Жертвы прогресса II"

Данэя
Жертвы прогресса II
Борис Мир

© Борис Мир, 2017

ISBN 978-5-4485-8305-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мы больше не можем оценивать человека по работе, которую он делает. Мы должны оценивать его как человека. Если мы настаиваем на применении машин повсюду, но не переходим к самым фундаментальным рассмотрениям и не даем людям надлежащего места в мире, мы погибли.

Норберт Винер

Часть V
ПРЕДРАССВЕТНЫЙ ЧАС

42

Лейли раз за разом включала запись встречи астронавтов.

Жадно смотрела на невероятно изменившегося, вновь постаревшего Дана. На Эю, которая все эти годы была с ним. На их детей.

Дан прилетел. Дан!

Ну и что? Ничего не изменится.

Думала о нем – всё время, даже надеялась на что-то: он заполнил её всю. Ещё с того далекого времени, когда он доживал свои последние годы перед обновлением. Всё вылилось в одну единственную встречу перед их отлетом. Промелькнувшую как единый миг. Самый светлый в жизни.

Почему – не можешь жить как все? Пользоваться полнейшей свободой, сплетать пальцы и быть близкой с тем, кто в данную минуту нравится? Почему?

Отчего взволновали так когда-то рассказы Лала о любви – чувстве, которое теперь не знают, а в былые времена видели в чем чуть ли не главный смысл жизни? Начала читать тогда о ней: конечно, только произведения былых эпох – в современных о любви и не упоминали. И жажда самой испытать её пробудилась вдруг и превратилась в осознанную мечту. Тогда же впервые и познакомилась с Даном, который был личностью легендарной, – особенно после рассказов Лала.

Снималась в книгофильме, который ставил Лал. Дан приехал на репетицию. Он был стар и дряхл. Бесполезно было протягивать навстречу ему руку, ожидая ответного прикосновения пальцев. Тем более странным оказалось, что не могла не думать о нем, и что ни один другой больше не был нужен.

С ещё большей жадностью слушала рассказы Лала о нем. Как великого счастья ждала его появления на репетиции, съемке, спектакле. Высшей наградой считала услышать его похвалу твоей игры от Лала.

Но, как и все, скрывала свое чувство от других. О нем не знал даже Лал.

Приближался час, когда ему предстояло пройти обновление: получить новое тело – и с ним вторую жизнь и молодость. Пригласил, вместе с Лалом, на прощальную встречу. Была надежда встретить его уже обновленным, когда можешь стать нужной ему. Но обновление могло и не удаться, и эта мысль не дала остаться сдержанной, как всегда.

– Приходи обновленным, – тебя будет ждать моя страсть, – пользовалась привычными выражениями. Он слегка улыбнулся в ответ.

Все годы, пока голова его срасталась с новым телом, ждала его. Но, вернувшись, он не вспомнил о тебе. Ты опоздала, всего на несколько часов: когда увидела его уже молодым, красивым, он не сводил глаз с другой, сидевшей рядом с ним.

И потом – он все время был с ней. Здесь и там. Вместе улетели и вернулись обратно.

Та негаданная единственная встреча с ним – всё, что тебе досталось. И ты была тогда, как безумная.

После их отлета показалось, что осталась совершенно одна: с ними улетел и Лал. Лишь он мог понять, ему одному могла бы решиться доверить свою тайну.

Кое в чем годы их отсутствия не прошли даром: познакомилась с теми, кто поддерживал личную связь в течение долгого времени. Это не было случайным, но встретиться с ними долго не удавалось: они были довольно редким исключением из общего правила. Единственное, что поначалу можно было заметить – что они много чаще обычного вместе.

Догадаться о характере их взаимоотношений мог не всякий. Как и все, они не любили говорить о своей личной жизни – далеко не сразу удавалось откровенно поговорить с ними об этом. Приходилось терпеливо ждать, когда можно будет задать вопросы, не рискуя не получить ответа, а до этого – лишь наблюдать да подмечать: благо, профессиональные навыки немало тому способствовали.

По мере того, как удавалось узнавать этих людей, сильней и сильней тянуло к ним. Их отношение друг к другу, привязанность, теплота – всё, что увидела у них, особенно остро дали почувствовать, чего недоставало самой.

Ведь были же друзья – и очень близкие. Был когда-то Лал. А это – всё-таки – было чем-то совсем другое. Иные оттенки, более соответствующие каким-то потребностям собственной души, долго не осознаваемым.

Этих людей всё больше появлялось в числе постоянных знакомых. Они привыкали к ней, и порой сами говорили о том, о чем она даже не догадывалась. Становилось ясней и понятней то, что было в старинных книгах, о чем говорил Лал: его слова всё чаще приходили на память.

И, наблюдая их совместную жизнь, всегда видела его рядом с собой – Дана. Иногда даже позволяла себе представить, что он вернется и всё-таки будет с ней. И она станет как одна из этих редких женщин, самых счастливых – понимают ли они это или нет.

Но надежда тут же гасла: он далеко-далеко, на другой планете. С ним Эя – за долгие годы пребывания там он ещё больше привыкнет к ней.

И всё же – их отношения, Дана и Эи, отличаются оттого, что знакомо теперь: они не одни, с ними Лал – Эя близка с обоими. Так почему Дан не может быть близок и с ней? С ней и Эей одновременно – как Эя с ним и Лалом? Почему не может найтись ей место рядом с ними? Эта мысль, появившись, не исчезала: во что-то должна была верить. И ждала, когда он – нет, когда они – вернутся.

Каждый год хоть раз была на острове, где жизнь дала встречу с Даном. Там, лежа на траве лицом к ночному небу, отыскивала она созвездие Тупака, где находились они. И мысленно была с ними.

Никто не знал, что ей нужно. Ни ближайшие старые друзья, для которых всё это было бы непонятно. Ни даже новые, счастью которых завидовала, но которым не смела говорить о себе.

Её успех на сцене ещё более вырос с годами – и по-прежнему считалась она самой красивой женщиной планеты. Многие страстно желали её, но даже мысль о близости с кем-то кроме Дана была для нее невозможна. Лишь редко-редко – как отправление малоприятной, но, к сожалению, необходимой потребности – вызывала домой гурио, которого сразу же потом отсылала.

Но Лала нет – он погиб. Давно: в самом начале. Они были там вдвоем. Столько лет.

И дети! Что значит это?

Надо увидеться с ними. Только это будет не скоро: после прилета на Землю – долгий карантин; к тому же вид у них ужасный – лечение будет длительным.

Но потом она постарается встретиться с ним – как можно скорей. Если увидит, что совершенно не нужна ему, будет говорить только о Лале: ведь он был её близким другом. И уйдет навсегда, постарается его больше не видеть. Чего бы ни стоило!

Ведь она уже привыкла. За столько лет.

Никто не догадывается, что творится в её душе. Великая Лейли – прекраснейшая женщина Земли, гениальнейшая актриса, всегда потрясающая своей игрой сотни миллионов сидящих у экранов и тысячи счастливцев, получивших по жребию право непосредственно присутствовать на спектакле. Широко раскрытые глаза, напряженная тишина, слезы. Буря аплодисментов. Но разве хоть кто-нибудь из них знает, что один из источников такой глубины её игры – боль и страдание?

Они уже на Земле.

Их физическое состояние потребовало длительного лечения, и пока они общаются лишь с врачами: чтобы их не беспокоили, прямая связь с ними временно закрыта. В домик, в котором когда-то начиналась их тренировка перед отлетом, одиноко стоящий в горах вдали от городов, приходят только приветственные телеграммы от тех, кому не терпится их увидеть; о них им сообщает специальный дежурный.

Радиограмма Лейли пришла в самый конец лечения.

– Мне хочется поговорить с ней, – попросила дежурного Эя.

– Сеньора, не утомит ли тебя разговор?

– Никоим образом. Наоборот!

– Пожалуйста! – он включил связь.

Лейли никак не ожидала увидеть её на своем экране: сразу вздрогнула.

– О, Эя!

– Здравствуй, Лейли! Я рада видеть тебя.

– И ты здравствуй, Эя! Как ваше здоровье?

– По-моему, уже в полном порядке. Нам здесь уже надоело. Так хочется увидеть всех друзей!

– И мне вас.

– Ты хочешь расспросить о Лале: я знаю.

– Да. – Вид у нее был грустный.

– Знаешь, что? Я сейчас попрошу разрешение на твое посещение. В конце концов, несколько дней не играют роли. Пора кончать наше затворничество. – Экран погас.

Лейли сидела, не двигаясь; ждала, веря и не веря, что произойдет невероятное. И лишь когда экран засветился, и Эя сказала: «Всё в порядке: я их уговорила. Прилетай: сейчас!», она заторопилась, вспомнив, что не одета. Отдала команду роботу достать из хранилища нужную одежду и украшения, вызвала кабину – и наспех заколов волосы, накинула плащ поверх домашней туники, укатила на аэродром.

Туалетом занялась в ракетоплане – его вел автопилот. На это ушло не много времени – слишком мало, чтобы занять её, отвлечь чуть от томительного ожидания, от которого, казалось, можно было задохнуться.

Эя с балкона видела, как появился в небе ракетоплан. Сделав разворот, он сел. Женщина в черном развевающемся платье медленно двигалась к дому. Эя быстро пошла ей навстречу. Она была рада гостье: карантин, казалось, длился целую вечность.

Лейли – друг Лала: значит и их друг. И одна из самых любимых её актрис. До чего же она красива: недаром Сын там, на Земле-2, последнее время аж не дышал, когда она была на экране. Но глаза её печальны.

Эя взяла её за руки:

– Все будут рады тебе. Дан с детьми отправился в горы. Но они должны скоро вернуться: ушли давно – до того, как мы с тобой связались. Они ничего не знают – ну и пусть: я ничего не сообщу им – твой прилет будет для них сюрпризом. А мы пока поговорим: я так соскучилась по общению.

– Я очень ждала вас.

– С Лалом.

Лейли молча кивнула.

– Я понимаю, – Эя тоже замолчала, и Лейли была рада, что не надо ничего говорить. – Это страшная потеря. Не только для нас. Для всех. Он был удивительный. Единственный, кто понимал, какими должны быть люди.

– Да.

– Он сообщил нам незадолго до своей гибели чрезвычайно важные вещи.

Лейли едва слышала её, но Эя, к счастью, этого не видела. Они сидели на камнях возле дома.

– Вот и он!

Лейли подняла голову: на тропе, ведущей с горы к дому, появился человек. Дан!

Дан! Она вся напряглась. Он смотрел в их сторону, приставив ладонь ко лбу: солнце било ему в глаза.

– Отец! Оте-ец!

И когда он медленно пошел к ним, Лейли побледнела так, что Эя не могла это не заметить. Что-то больно толкнуло сердце. Неужели…? Она не могла и думать о том, что ещё какая-то женщина есть в жизни Дана.

Да, раньше ей это было безразлично: как и всем. Раньше! Слишком много лет они были вместе и слишком много вместе пережили. Вместе, всё время вместе. И дети…

– Здравствуй, Лейли!

– Здравствуй, Дан!

Она по-прежнему красива, невероятно. Прекрасна, как богиня. Такая же – как тогда, на озере.

Эя кажется гораздо старше её. Фигура, несмотря на постоянные упражнения, уже не та, что раньше – потому что родила трех детей. И грудь не стоит упруго – тяжело округлилась: кормила ею его детей. Морщинки в углах рта и глаз, седая прядь в волосах: лечение до сих пор не изгладило следы перенесенного в обратном полете.

Но и тогда он без грусти расстался с Лейли – сейчас без волнения встретился с ней. Эя…

Нет: Мама – она для него единственная из всех женщин. На Земле, во всей Вселенной. Близкая настолько, что трудно понять, где кончается он, и начинается она. И без нее невозможно ни жить, ни дышать: никакая близость с другой, даже красивейшей из всех – Лейли, невозможна для него.

Так, значит, он больше не свободен? Не может то, что раньше? Да! Ну и что? Не может – потому, что не хочет поступиться и частицей того, чем обладает: своим чувством к Маме и её к нему, неразрывной слитностью их и детей – детям было бы неприятно, если бы ещё кто-то, кроме Мамы, существовал для него. Эта его, по прежним понятиям, несвобода – неотделима от того, каким он стал; она подлинная свобода, в самом высоком человеческом смысле: нежелание хоть сколько-нибудь замутить то светлое, от чего счастлив он – доподлинно счастлив. Он, такой как есть теперь, не может и не хочет быть иным. Он сам. Мама, может быть, и не стала бы, пользуясь старинным выражение, ревновать…

Но она бледна, молчит. Ну да – она теперь всё видит: и она теперь как он – не такая как все.

– Мама, они идут следом, – сказал он. Ей сразу стало легче дышать: всё в порядке. Они взглянули друг другу в глаза, улыбнулись.

– Лейли, ты сейчас увидишь наших детей, – сказала Эя.

– Я очень хочу их увидеть, – тихо ответила Лейли.

Слишком ясно было, что надеяться ей не на что: они были, как те – живущие вместе долгие годы. Ей достаточно было увидеть, как они глядят друг на друга, услышать, как называют один другого.

А на нее он смотрит спокойно. Ей нет и не может быть места рядом с ним. И если бы было возможно, она сейчас сразу бы улетела.

– Вот они!

По тропинке шел высокий юноша, неся на спине девочку, обнимавшую его за шею. Нес он её, казалось, без всякого напряжения.

– Слезай! – сказал он, подойдя. Девочка соскочила на землю.

Они сложили ладони перед грудью, приветствуя Лейли.

– Опять балуешь её?

– Сестренка устала, мама. Еле ползла.

– Ну да! Просто он хотел похвастать своей силой. Мне не жалко – пусть несет, если хочется.

Эя, улыбаясь, смотрела на них:

– Наши дети.

– А мы тебя знаем, сеньора.

– Да?

– Да: у нас были фильмы с твоим участием. Брат их больше всего любил.

Лейли посмотрела на юношу, стоявшего молча перед ней, потупив глаза. Лишь время от времени он поднимал их, бросая на нее взгляд. И в эти моменты она заметила, что они у него широко раскрыты. Казалось, он ошеломлен тем, что видит её. Густая краска заливала его лицо.

– Как удивительно он похож на тебя, Эя.

– Мой сын, – Эя ласково коснулась его волос. Он снова взглянул на Лейли – и ещё сильней покраснел.

Она не могла не любоваться им: ей вдруг почему-то захотелось тоже провести рукой по его ярко рыжим кудрям. Но она не решилась – и погладила девочку, всё время улыбавшуюся ей. Дети пробудили в ней острый интерес – уже не было стремления поскорей улететь, и боль немного притупилась.

– Пошли ужинать! – пригласила Эя.

Все, включая пришедшего дежурного, ели одинаковые блюда, – их заказывала Эя. И Лейли не хотелось отделяться от них – она не стала заказывать себе что-то другое, ела то же самое.

– Нам можно побыть с вами? – спросила девочка, когда ужин кончился.

– Нет, дочка. Иди: почитай и ложись. И ты тоже, – обратилась Эя к сыну. – Нам надо о многом поговорить.

– Я не буду мешать, мама.

– Сестра, пошли! – негромко сказал юноша, и девочка покорно встала.

– Спокойной ночи, мама! – сын подошел к Эе; наклонившись, поцеловал её. – Спокойной ночи, отец!

Девочка поцеловала и отца.

– До свидания, сеньора! – попрощались они с Лейли. Юноша напоследок открыто, как-то жадно, посмотрел на нее. Она ответила ему улыбкой, и, ободренный, он тоже улыбнулся: он, оказывается, мог очень хорошо улыбаться.

Это было прекрасно и непонятно – то, что она видела. И два чувства боролись в ней: вновь усиливающаяся душевная боль и непреодолимое желание как можно больше узнать и понять. Тысяча вопросов вертелись у нее на языке – но общение с парами вместе живущих приучило её к осторожности: те сразу никогда не раскрывались.

Но на этот раз всё было иначе: Дан и Эя рассказывали ей всё – много и подробно. В их рассказе почти не было того, что всем уже было известно по отчетам.

– Всё произошло благодаря Лалу.

Слушая Дана, Лейли ловила себя на мысли, что кое-что из того, что он говорил о страшной правде существующего на Земле, но не замечаемого никем – увиденной и понятой Лалом, она давно слышала от того самого. Но лишь отдельные высказывания, которые она не всегда достаточно глубоко могла воспринимать и постепенно почти забыла. Теперь, когда Лала уже не было в живых, его идеи, связанные в стройную систему, исходящие из уст Дана, обрели чрезвычайную убедительность, хотя многое по-прежнему воспринималось с трудом.

Лал погиб, не успев ничего осуществить, но то невероятно важное, что он открыл им, они запомнили, чтобы передать всем. И начали действовать: появление детей было прямым следствием выводов, сделанных Лалом.

О детях говорила уже Эя. В основном о первенце – сыне, и её рассказ показался Лейли не менее поразительным, чем предыдущий. Об ожидании рождения ребенка, о его появлении на свет. О том, как он сосал её грудь, впервые улыбнулся, впервые сел, впервые пошел. О том, как заговорил. Как рос и развивался. Как отдал появившейся у него сестре первое яблоко. Как становился самостоятельным и умелым. О его бесстрашии. Об их, родителей, тревогах и радостях.

Какой-то невероятный мир раскрывался Лейли в рассказе Эи о детях. Не ведомый ни Лейли, ни почти никому. Высшая ступень любви, незнакомая даже тем, кому она до сих пор завидовала: тем, кто надолго, даже на всю жизнь сохранил исключительное чувство и привязанность друг к другу. Но их чувство замыкалось лишь на них самих и не могло идти дальше, не поднималось, питаемое любовью к своему естественному плоду – детям, до такой полноты, которую она увидела у этих двух, один из которых был для нее самым дорогим.

Тем более ей не было места рядом с ним. И боль усилилась, сдавила её. Она чувствовала, что больше не может оставаться.

– Уже середина ночи. Пора мне улетать.

– Зачем? Переночуй здесь.

– Спасибо: не могу – утром репетиция. Не провожайте меня.

– Ну, что ты! Дан проводит тебя до ракетоплана, – сказала Эя.

– Хорошо, – покорно согласилась Лейли: «Она всё видит, понимает. И ничего не боится». И от этого стало ещё тяжелей.

Они оба молчали. Лейли шла впереди – не оборачиваясь, как будто спасаясь бегством. Только когда они уже прощались, он сказал:

– Ты подумай. Надеюсь на тебя: ведь ты была его другом.

Она грустно посмотрела на него, прощаясь наклоном головы, но ничего не ответила.

…Возвращаясь, Дан заметил на верхней веранде фигуру. «Сын», узнал он. Тот стоял и смотрел туда, куда ушла Лейли. Взлетел ракетоплан, и пока были видны его очертания в начавшем светать небе, Сын стоял и следил за ним.

Дан прошел в спальню. Эя уже легла, но не спала.

– Сын тоже не спит, – сказал ей Дан.

– ?

– Стоял на балконе, смотрел, как улетал ракетоплан.

– Он не ожидал увидеть её наяву. Я видела: ему очень хотелось смотреть на нее, но боялся. Ну, что ж: наш сын скоро станет мужчиной. Мы на Земле, и карантин почти кончился.

Они больше ничего не сказали друг другу. Дан лег рядом с ней, обнял, – сегодня более ласково, чем всё время после их возвращения.

Вернувшись на Землю, они продолжали спать вместе. Но физического сближения между ними не было с той поры ни разу: Дан не позволял себе это после выхода её из анабиоза – как будто именно те несколько минут промедления могли быть причиной смерти Малыша.

Он держал её руку в своей; они лежали, не засыпая. Не в первый раз.

Не спала в эту ночь и Лейли.

Она даже не стала ложиться: добравшись домой, уселась в кресло на своей террасе-саду. Надо было всё продумать, разобраться.

Мысли вихрем кружились в голове, беспорядочно сменяя друг друга. Во время полета душевная боль настолько скрутила её, что она была не в состоянии справиться с их сумбуром. И только усевшись на террасе, сделала попытку взять себя в руки.

Прежде всего, ясность: снова продумать, подробно, всё, что увидела и узнала. Попытаться сделать это спокойно, упорядоченно – иначе отчаяние совсем раздавит её.

Итак… Он счастлив. Как никто на Земле. Потому что с ним рядом Эя и их дети. И он сам принадлежит им безраздельно. И поэтому абсолютно не на что надеться. Раньше хоть была какая-то искра надежды, хоть и безумной.

Всё это можно понять разумом, сердцем – никак. Но – что можно делать? Терпеть и ждать, как и прежде? Бесполезно. Дан теперь совсем другой. Ещё более достойный любви – и уже совсем недоступный.

«Всё произошло благодаря Лалу». Лал сделал его таким. Его и Эю. Перевернул их души.

Но задел и её тоже: пробудил в ней потребность в любви. Это не принесло счастья, но она не сетует: ей дорого то, что она пережила. Она тоже – не могла уже быть иной.

Только она ещё слишком много не знала. Оказывается старинные книги и общение с теми, кто сохранил потребность в длительной привязанности, ещё не давали истинного понятия о настоящей любви. Какую она увидела только сегодня. Одновременно с бесповоротно безжалостным выводом о собственной участи.

Понимают ли они до конца сами всю меру собственного счастья? Как они называют друг друга – не по именам: мама, отец, сын, дочь, сестра, брат. Дети целуют их перед сном. Задохнуться можно! Если бы так, как они. Как Эя!

Она представила себя на её месте. Любимый человек, живущий рядом. Дети. Она любила бы их и тоже гордилась бы ими. Высоким серьезным юношей, задорной живой девочкой. Если бы, если бы!

Хотя бы быть одной из них. Быть им такой же близкой, как они сами. И, может быть, прошла бы её душевная боль, и она бы смирилась с невозможностью быть близкой с Даном.

Она горько усмехнулась этому неожиданному повороту мыслей. Это не более возможно, чем её первое желание. Ведь её не устроила бы только роль друга, которому всегда были бы рады.

Нет: жить с ними. Постоянно, каждый день. Совсем безумное, нелепое желание. Мысли метались в воспаленном мозгу в поисках какого-то выхода. Его не было.

Надо смириться. И, всё-таки, как-то взять себя в руки. Иначе можно сойти с ума.

И, вообще – хватит! Надо напиться лимонника, добежать до бассейна, заставить себя позавтракать и отправиться на студию. Надо работать – солнце уже встало.