Текст книги "Маша"

Борис Можаев
МАША

Из окна приземистой дощатой конторы Маше хорошо видна стройка: сначала две толстые, короткие, словно срубленные, трубы – их пока еще кладут, – потом широкая красная коробка банно-прачечной; чуть сбоку, перепадом к Амуру идет будущая улица, настолько перекопанная траншеями и котлованами, что земляные отвалы подходят под самые крыши строящихся двухэтажных домов. А там, под откосом, у амурского берега, поднимается стальная башня, в пролетах которой лепятся, словно ласточки, маляры. В лучах предзакатного солнца они выглядят совершенно черными.

Маша старается угадать, который из них Федя и далеко ли от него работает Зинка. «Уж она не отстанет, – думает Маша про Зинку. – На небо и то увяжется за Федей». Маша знает, что маляры красят эту башню черной краской с необычным названием кузбасс-лак. Почему кузбасс-лак? Неужели эту краску привозят из Кузбасса сюда на Амур? Надо непременно спросить у Феди. Он, должно быть, знает.

В последнее время Маша была влюблена в Федю, бригадира маляров. Не так уж чтоб по-настоящему, а мысленно, как говорит она. Маша старалась отыскать в человеке какую-либо примечательную особенность и уж потом влюблялась в него. Но никто, конечно, и не догадывался об этом. Федя Маше нравился тем, что был бесстрашным верхолазом, работал на стройке Варшавского дворца и имел за это польскую похвальную грамоту. Однажды Маша видела в руках у Феди книжку, закладкой которой служила денежная польская ассигнация по названию «злот». Правда, вокруг Феди в последнее время все увивалась Зинка, приехавшая из какой-то таежной экспедиции. Скандальная особа. Но Маша и не думала вступать с ней в соперничество: ведь она же влюблена просто так, мысленно.

– Маша, пронормируй наряды! – прерывает ее размышления прораб Булкин.

Маша не сразу понимает, что от нее хотят. С минуту она смотрит своими робкими зеленоватыми глазами на Булкина. На нем черная спецовка и черная, круглая, какая-то древняя шляпа. Из-под шляпы у Булкина выбиваются прямые и темные пряди волос, и когда он сидит за столом в этом черном одеянии, то здорово напоминает монаха, как представляют их на сцене. А шляпа у него похожа на черепенник, какие раньше продавали на Рязанщине, откуда приехала Маша. «Интересно, за что бы можно было полюбить Булкина?» – думает Маша и старательно ищет в нем какую-нибудь примечательную черту. Но ничего особенного в нем не находит.

– Маша, я кому сказал! – начинает сердиться прораб. – Опять ворон ловишь?

Маша наконец встает, торопливой виноватой походкой идет к прорабскому столу и берет толстую пачку истертых на сгибах нарядов.

– Да построже сверяй с контрольными замерами, – предупреждает ее Булкин. – А то они понаписывают. Знаю я их.

– Хорошо, – с готовностью отвечает Маша и уходит за свой стол.

«Они» для Булкина – бригадиры. Маша знает, что некоторые бригадиры из отстающих в день закрытия нарядов отчаянно ругаются с Булкиным, а ее обзывают конторским сусликом.

– А ты не сердись на них, – утешал ее Булкин. – Это они из уважения тебя обзывают. Строитель без ругани – что телега без колес: с места не тронется.

И Маша не сердилась.

Новую стопку нарядов она просматривала тщательно, сверяя с контрольными замерами. А Булкин тем временем распекал вызванного бригадира каменщиков со смешной фамилией – Перебейнос.

– Ну зачем ты приписал в наряде – приготовление раствора? – наседал на него прораб. – Ведь тебе же раствор готовый привозят!

– Привозят! А что это за раствор? В нем извести мало.

– А ты что, известь добавляешь?

– Нет.

– Так зачем же пишешь – приготовление раствора? Кому ты очки втираешь?

– Плохой он, ваш раствор, – обороняется упрямый Перебейнос. – Мы его перелопачиваем.

– Да ведь всем же одинаковый раствор привозят. И тебе, и Пастухову, и Галкину. Но они-то не требуют оплаты за приготовление раствора?!

У Пастухова – бригада передовая. И когда Булкин читает кому-нибудь нотацию, то обязательно приводит в пример Пастухова. И наверное, поэтому Маша была одно время влюблена в Пастухова.

В минуты, когда Булкин сердит, Маша проверяет наряды особенно придирчиво. Вот и теперь она отложила наряд маляров в сторону. «Опять Зинка подводит Федю», – с досадой подумала Маша. Последняя строчка в наряде была дописана Зинкиной рукой: прямые, высокие буквы резко отличались от мелкого Фединого почерка. Зинка писала о подноске воды на триста метров для промывки стальных ферм. «Вот фантазерка! Ведь от башни до Амура и ста метров не будет, – подумала Маша. – И опять Феде краснеть…»

Дождавшись, когда Перебейнос ушел, Маша подала прорабу наряд:

– У маляров завышена подноска воды.

– А, черт побери! – воскликнул Булкин и бросил карандаш на стол так, будто чему-то обрадовался. – Я сейчас.

Он сильно хлопнул дверью и спустился к башне под откос так стремительно, что пыль завихрилась следом.

«Начинается», – испуганно подумала Маша и живо представила себе, как Булкин вызовет сюда Федю и начнет распекать его. А Федя будет стоять, неуклюже опустив большие красные руки, и смотреть исподлобья, как школьник в учительской. И Маше будет стыдно за него.

Но от башни сюда, на бугор, быстро шла Зинка. Маша видела, как она резко выбрасывала согнутые острые колени. «Точно вприсядку пляшет», – невольно подвернулось веселое сравнение. Но Маше было совсем не весело. «Такая уж скандальная должность, – думала она. – Куда же деваться!»

Зинка не вошла, а ворвалась, как амурский низовой ветер. Аж стены затряслись от дверного удара.

– Сидишь? – ехидно спросила она, медленно приближаясь к Машиному столу.

Заляпанная краской фуфайка на ней была распахнута, а под черным свитером тяжело вздымалась высокая Зинкина грудь. И даже круглое озорное лицо ее точно вытянулось от негодования.

– Значит, за столом тебе виднее?

– Зина, милая! Но ведь согласись сама – от Амура до башни и ста метров не будет.

– Во-первых, я тебе не милая, – отрезала Зинка, поджимая губы. – А во-вторых, ты бы сама попробовала таскать эту воду… Там бугор глинистый – не вылезешь. В обход надо… Понимаешь ты, копеечная твоя душа! – повысила она голос.

– Но зачем же шуметь? Давай разберемся спокойно.

– Ах, спокойно! – насмешливо воскликнула Зинка. – Скажите на милость, тихоня какая! Она шума боится… – Рванувшись к ней, Зинка вплотную приблизила свое обветренное, красное лицо и спросила: – Ты зачем сюда приехала? Молчишь? Люди город строят, а ты учитывать? По комсомольской-то путевке в учетчицы попала. Теплое местечко нашла… Эх ты, доброволец! Таких, как вы, добровольцев презирать надо. – Она резко оборвала свою речь и вышла, хлопнув дверью.

Когда Булкин вошел в контору, Маша отвернулась к окну и, чтобы подавить всхлипывания, стала шумно сморкаться.

– Николай Иванович, – произнесла она как можно спокойнее, все еще глядя в окно, – я больше не буду работать в конторе.

– Это что еще за новость? – Булкин подошел к ней.

– Никакая это не новость. – Маша повернулась, и прораб увидел ее нахмуренное и сердитое лицо. – Я сюда ехала работать на стройке.

– А где же ты работаешь?

– В конторе. А я хочу штукатурить или малярить… Словом, дело делать.

– Черт побери! – воскликнул Булкин, всплеснув руками. – Может, и мне взять в руки сокол или кельму? Перестать бездельничать?

– Вы – это другое дело. Вы – инженер. Вас учили строить. А я педучилище окончила, а не курсы нормировщиков. И потом, я же по комсомольской путевке.

– Ну и что ж? У тебя вон рука болит.

Маша посмотрела на свою правую руку с искривленными пальцами и уродливыми красными ногтями.

– Зажила у меня рука. Хватит уж.

Булкин забегал по конторе.

– Черт побери! – говорил он на ходу, глядя куда-то на пол. – Ведь это что ж получается? В штукатуры, в маляры агитируют кого угодно… И в газетах пишут. А про нормировщиков ни гугу. А кто такой нормировщик? Эксплуататор, что ли? Кто он такой, я вас спрашиваю? Труженик. Даже не деятель. Понятно? Значит, никуда ты не пойдешь, и выбрось из головы свои мысли. – Булкин остановился перед Машей и, сердито наморщив свой выпуклый лоб, уставился на нее карими глазками. Он ждал ответа и вдруг заметил, как стали краснеть и дергаться Машины веки и первые слезы угрожающе поползли на щеки. – Ну, ну, ладно! – примирительно вскинул он руку. – Ладно, говорю, ладно. – Булкин снова сорвался и зашагал, глядя на пол. – Вот оно дело-то какое получается, да, – рассуждал он сам с собой. – Если мне ее отпустить, значит, самому надо та

...

конец ознакомительного фрагмента