Текст книги "Опечаленная родня"

Явление второе

Те же и Сарка.

Сарка (одета в кричащее красное или пестрое платье, в шляпе, отделанной цветами или лентами). Добрый день, опечаленная родня! Добрый день! Как поживаете, что поделываете?

Симка, Вида, Гина. Ю-у, Сарка?!

Вида. Что с тобой?

Сарка. Как, что со мной? Пусть тетка носит траур, а не я. За две тысячи динаров я восемь дней носила траур – хватит с него!

Гина. Ей-богу, Сарка, ты верно говоришь! Не знаю, зачем и я оделась во все черное, неужели за ничтожные его три тысячи динаров? С ума я сошла, что ли? (Сбрасывает черный платок, который был у нее на шее, встает, достает цветок из вазы и прикалывает к волосам). Правильно говорит Сарка, пусть тетка о нем печалится!

Трифун. Эй, женщины, не слишком ли рано? А если сейчас придет Агатон и сообщит нам, что адвокат согласился опротестовать завещание?!

Сарка. Разве трудно добежать до дома и снова надеть траур?

Трифун. А ты, Гина, снимешь цветок и снова ударишься в слезы?

Гина. Конечно!

Сарка (женщинам). По правде сказать, сестры, для меня траур – чистый убыток. Все думают, что я в отчаянии, и глядят на меня с каким-то уважением. А зачем мне их уважение, очень нужно мне их уважение!

Вида. Ну да!

Сарка. Помню, когда я в первый раз овдовела, вертелся около меня какой-то учитель, а я в трауре. Он мне говорит: «Хотелось бы мне, госп-а Сарка, сказать вам кое-что, но не могу, потому что уважаю вашу печаль». А какого дьявола мне нужно, чтобы он уважал мою печаль, пусть лучше скажет, что ему надо. Подумаешь, воспитанный человек: уважает печаль!

Явление третье

Те же и Агатон.

Агатон входит с улицы.

Все (с любопытством окружают его, задают вопросы все сразу). Ну? Был там? Что он сказал?

Агатон. Сейчас, сейчас расскажу вам!

Все. Говори скорее!

Агатон. Так вот, все пропало!

Все (разочарованно). Что?!!

Агатон. То, что я вам говорю!

Прока. Мы проиграли?

Агатон. Проиграли!

Все (глубоко разочарованные). Ах!!!

Mича. Как проиграли? Почему проиграли?

Агатон. Мы не можем опротестовать завещание.

Прока. Не понимаю, почему не можем?

Агатон. Потому, что завещание совершено на законном основании, и потому, что существует законный наследник.

Сарка. Разве внебрачная дочка может быт законной?

Агатон. Адвокат говорит: «Благодарите бога, что он оставил вам хотя небольшие суммы, потому что имел право не оставить и их».

Мича. Хорошо, пусть так, но я не понимаю, почему бы нам не начать дело?

Агатон. Можно начать дело, кто говорит, что нельзя! Можем уплатить адвокату, можем оплатить судебные пошлины, но, запомни, если доктор Стоянович говорит, что нам ничего не поможет, значит, ничего не поможет.

Прока. Откровенно говоря, Агатон, у меня это не вмещается в голове. Как так, мы, его родня, – не можем опротестовать завещание! Этого я не могу понять!

Агатон. Адвокат говорит, что мы не являемся прямыми наследниками; если бы появился прямой наследник, он бы еще мог.

Танасие. Не понимаю, почему, например, я не являюсь прямым наследником!

Агатон. Не являешься, Танасие, вот и все. И никто из нас не является. Возьми хоть Сарку, прямая она или не прямая?

Сарка. Кто, я?

Агатон. Ты – не прямая.

Сарка. Прошу тебя, Агатон, перестань, наконец, говорить мне такие вещи. Я лучше знаю, прямая я или не прямая.

Агатон. Ты этого не понимаешь, это выражение юридическое!

Сарка. А если оно юридическое, то скажи его Симке и Гине с Видой, а не обращайся с ним ко мне.

Прока. Хорошо, Агатон. А прочитал адвокат копию завещания?

Агатон. Прочитал, слово в слово.

Прока. Неужели он не отыскал ни единого слова, за которое можно было бы ухватиться?

Агатон. Наоборот, сказал: «Уберите руки!»

Прока. Ух, ей-богу, покойный зарезал нас, прямо-таки зарезал!

Танасие. А меня зарезал и схоронил. Можете, если захотите, уже сейчас прийти на мою панихиду.

Вида. Что же ты, Агатон, рассказывал нам, будто покойный был добрый и благородный человек?

Агатон. Да, говорил так, когда, подобно вам, надеялся на него!

Трифун. Уважаемый! Знаю я хорошо его уважение!

Танасие. Это был, братья и сестры, самый обыкновенный ростовщик. Подумайте только, с меня брал проценты!

Агатон. С тобой он поступил еще по-божески. Если и брал с тебя, то не больше двадцати процентов, а с других он драл шкуру, с живых шкуру драл.

Танасие. Отнимал и рвал у бедняка.

Прока. Нет человека, который не пострадал бы от него.

Вида. Боже мой, у него не было сердца!

Гина. Ни сердца, ни души!

Трифун. Откровенно говоря, покойный был настоящий ворюга.

Агатон. Ворюга, конечно, ворюга, прости господи его душу! Мне известно, что он заставил несчастного Симу Йовановича дважды заплатить по одному векселю. Стонал тот и заклинал, – ведь это не шутка. – двадцать две тысячи динаров! Человек заплатил, но Мата не вернул старый вексель, вытащил его на свет и снова потребовал уплаты. Человек плачет, божится, рвет на себе волосы, бьется головой о стену, а покойный и слышать ничего не хочет, говорит: «Плати!»

Танасие. Знаю. Пришел я к нему, как к человеку и родственнику, говорю: «Нет у меня», а он, как разбойник, кричит? «Плати!»

Mича. А мне он не постеснялся отказать в деньгах. Понадобились мне однажды три-четыре тысячи динаров. И, подумайте, он мне сказал: «Не дам!».

Танасие. А мы еще вчера его хвалили изо всех сил.

Прока. Видишь ли, вчера было так, а сегодня иначе.

Танасие. Не вижу разницы: каков покойный был вчера, таков он и сейчас.

Прока. Я ведь не говорю; что он был иной, – вчера мы были другие!

Трифун. Хотел бы я знать, какие у нас были основания надеяться, если известно, что покойный настоящий негодяй. Ни на что не могли мы надеяться!

Танасие. Я, братец, утверждаю, что он нас ограбил.

Трифун. Если он вас ограбил, то ограбил при жизни, а меня он ограбил после смерти. Мертвый ограбил, из могилы! Завещал мне три тысячи динаров и не постеснялся в завещании написать: «Моему родственнику Трифуну Спасичу три тысячи динаров, каковую сумму он получил под расписку четырнадцатого февраля прошлого года». Попросил его как человека одолжить мне три тысячи динаров, а он эту сумму оставил мне в качестве наследства.

Вида. Но скажите мне, ради бога, как этому человеку не стыдно было открыто признаться, что у него есть внебрачная дочь; ведь это позор даже для покойника!

Сарка. О, в этом отношении у него не было чести, и, если говорить откровенно, то покойный, прости его господь, был в этом отношении настоящая свинья.

Си м к а. Ию, Сарка!

Сарка. Да, да! Я не хотела вам говорить, но когда я овдовела после первого мужа, он и ко мне приставал. Я говорю ему: «Как ты можешь, кум Мата, о подобном даже подумать, когда мы состоим в родстве»! И знаешь, что он ответил? Сказал: «Какая же мы родня, десятая вода на киселе». Подумайте, какой безобразник, он мне сказал, что я десятая вода!

Мича. Это настоящее оскорбление!

Прока. Такую прекрасную семью ограбил ради любви к какому-то внебрачному ребенку!

Гина. Этого мы ему никогда не простим!

Сарка. Хорошо, кум Агатон, но разве наши законы признают внебрачных детей? Я понимаю так, что внебрачные дети – это так, что-то мимоходом… так… как бы сказать… это когда у человека в кармане дырка и по дороге из нее выпадут деньги. Не то чтобы он хотел оставить деньги на дороге, но они выпали из дырявого кармана.

Агатон. В старое счастливое время внебрачные дети считались незаконными.

Сарка. А сейчас разве они законные?

Агатон. И сейчас они незаконные, но теперь иначе смотрят на это. Был у меня молодой писарь, только что окончивший школу, и случилось так, что под забором нашли подкидыша, мать подкинула его. Знаешь, что про этого внебрачного подкидыша сказал писарь: «Ну что ж, и это член общества!»

Гина. Ию, какого общества?

Агатон. Откуда мне знать?

Сарка. Может быт, какого-нибудь певческого общества?

Агатон. Не певческого; это так говорят: и он – член общества!

Сарка. Тогда и эта, Матина, тоже?

Агатон. И она – тоже!

Сарка (крестится). Господь с нами!

Вида. Как же теперь, должны ли мы эту девицу считать своей родственницей?

Симка. Ию-у, внебрачный ребенок – и вдруг родственница!

Прока. Это позор для всей нашей семьи!

Гина. Мы все должны ее презирать!

Вида. Что касается меня, то я отвернусь, если ее встречу.

Агатон. Что касается меня, то я плюну в нее, когда встречу; даю слово, что от имени всей нашей родни плюну.

Мича. А если все же зрело поразмыслить, она и не виновата.

Сарка. Как не виновата, если она внебрачная! Если бы она была честная, то родилась бы законным ребенком.

Гина. Именно!

Агатон. Мы, как родственники, должны хоть перед людьми взять под защиту свое достоинство и свою честь; я предлагаю вынести резолюцию, чтобы огородить себя от этой девчонки.

Сарка. Зачем нам огораживаться, она ведь внебрачная; пускай она огораживается.

Агатон. Ты не понимаешь, Сарка, не забором мы будем от нее огораживаться, мы отречемся от нее.

Сарка. Это другое дело!

Агатон. Заявим, что не считаем ее за родню, что мы отказываемся от нее и презираем ее.

Все. Так, так! Согласны!

Агатон. Кроме того, мы все должны дать честное слово, что каждый из нас при встрече отвернется от нее.

Все. Так, так! Согласны!

Агатон. И затем, я предлагаю: в знак протеста тотчас же выехать из этого дома.

Сарка. Ах, как мне жаль моей комнаты!

Агатон. Не хочешь ли ты дождаться момента, когда она выбросит нас из дома?

Гина. Ию-у! Неужели это возможно?

Агатон. Она наследница, имеет право.

Вида. До чего мы дожили!

Прока. Пойдем, Гина. Не хочу, чтобы какая-то незаконная женщина выгнала меня из дома.

Гина. Пойдем, соберем вещи! (Идет вслед за Прокой.) Теперь, когда у тебя умрет кто-нибудь из родственников, ты сначала хорошенько разузнай, что он тебе оставил, и уже тогда заставляй меня плакать, а не так, как в этот раз, когда я плакала даром. (Уходит за Прокой в комнату).

Трифун. У меня вещей не бог весть сколько. Пойти собрать, что ли? (Поднимается по лестнице.) Свой долг покойному я отдал честно, и теперь, когда он увидит меня на панихиде, пусть он поставит мне свечку, а не я ему. (Уходит.)

Вида (Танасию). Пойдем и мы, что ли?

Танасие. Пойдем и мы, только я что-то надумал.

Агатон. Что?

Танасие. Скажи, Агатон, есть ли доказательства, что она его внебрачный ребенок?

Агатон. Знаешь, Танасие, в таких делах доказательства – сам ребенок. Внебрачный ребенок – сам по себе корпус деликти, так сказать, вещественное доказательство.

Танасие. Корпус деликти?

Агатон. Да!

Танасие. И меня такой корпус деликти может выгнать из дома?

Агатон. Может.

Танасие (оборачивается к портрету). Тьфу, Мата, да будет тебе стыдно!

Вида. Уйдем, чтобы не видеть своими глазами таких чудес.

Танасие. Пойдем, конечно. (Уходит в свою комнату.)

Сарка. А я чего здесь жду? Не сидеть же мне и смотреть на портрет покойного.

Агатон. Верно, Сарка, всем надо уйти отсюда.

Сарка. Пойду, соберу свои тряпки. (Уходит в свою комнату.)

Агатон. А ты, молодой человек, что здесь подсчитываешь?

Mича (сидевший поодаль от других, вычислял что-то на бумажке). Я хочу вас спросить кое о чем, кум Агатон. Мне кажется, мы с покойным вовсе не такие уж близкие родственники.

Агатон. Конечно, не близкие!

Mича (показывая бумажку). Я тут прикинул, выходит, что мы родственники в седьмом колене.

Агатон. Как говорит Сарка, десятая вода…

Mича. Следовательно, я могу жениться на этой девушке.

Симка. Ию-у, на внебрачной?

Mича. Когда она выйдет замуж, то станет брачной.

Агатон. Мы только что вынесли резолюцию, что будем плевать на нее…

Mича. Что ж, вы, женатые, можете остаться при этой резолюции, а я… скажу вам по правде, придумал кое-что: с какой стати такое богатство попадет в руки чужому человеку? Разве не будет лучше, если оно останется в роду?

Агатон. Конечно, было бы лучше и очень выгодно, если бы оно перешло в твои руки.

Mича. И потом, сказать по совести, я должен жениться, иначе на что же я буду жить?

Агатон. Верно говоришь! Ты сам так проектируешь или уже договорился с девушкой?

Mича. Нет, не договорился. Мне все кажется, что она как будто косится на меня.

Агатон. И ты косись на нее!

Mича. Если бы я был наследником, то смотрел бы на нее косо, а сейчас…

Симка. А ты уже ухаживал за ней?

Мича. Ухаживал, но не подозревал, что она может оказаться наследницей; если бы я подумал об этом, то вел бы себя иначе; думаю, что сейчас мне не удастся…

Агатон. Делай, что знаешь и умеешь, меня не спрашивай, нам нет дела до этой девушки.

Мича. А я собирался просить вас помочь мне немного.

Агатон. Меня? Как же я могу помочь тебе?

Мича. Если бы вы захотели, вы могли бы уговорить девушку.

Симка. Что ты, как это Агатон будет уговаривать девушку! Кто тебе сказал, кум Мича, что Агатон способен уговорить девушку?

Агатон. Перво-наперво, дорогой мой юноша, я эту девушку презираю, потому что мы вынесли такую резолюцию; я не желаю встречаться с ней, не только разговаривать. А во-вторых, братец, разве я умею уговаривать девушек? Кто тебе сказал, что я умею уговаривать девушек?

Мича. Я не думаю ничего плохого, но ведь вы были начальником волости и, как говорится, во всякой ситуации можете легко найтись и умеете уговаривать людей.

Агатон. Одно дело, братец, уговорить кого-либо из оппозиции перейти в правительственную партию. Это я действительно умею. Здесь же нечто иное. Закроет человек лавку вовремя, а ты наказываешь его за то, что он держал ее открытой. Пригласишь его на допрос, напишешь повестку и не отправишь; он, разумеется, не приходит, а ты его наказываешь за неявку на вызов; скажет он в кофейне: «О, господи, боже!», а ты его наказываешь за открытое богохульство; скажет: «Трудные времена, ей-богу, не могу свести концы с концами», а ты наказываешь его за распространение возбуждающих слухов; плюнет он перед дверью своей мастерской, а ты наказываешь его за нарушение чистоты в общественном месте. И так из дня в день, пока ему не надоест и он не закричит: «Пощадите!» Тогда ты даешь ему лоскуток бумаги, и он прекрасным образом напишет: «До сегодняшнего дня я принадлежал к такой-то партии, а с сегодняшнего…» – и человек спокойно вздохнет. Таким образом я их и уговаривал, а с этой девушкой так не получится. Не могу же я наказать ее за то, что она плюнула, или за то, что слишком поздно держала лавку открытой!

Симка. Знаешь, кум Мича, что я тебе скажу: спроси-ка ты куму Сарку, она, наверное, лучше знает, как уговаривают друг друга мужчины и женщины.

Агатон. Это ты умно сказала, Симка! Спроси-ка Сарку, никто не знает этого лучше нее. А нас оставь в покое, мы не можем вступать в разговор с девушкой, которую презираем. Пойдем, Симка, соберем-ка свои вещи и поскорее уйдем из этого проклятого дома. (Уходит в свою комнату.)

Явление четвертое

Мича, Даница.

Мича снова заглядывает в свою бумажку. Даница, заметив Мичу, неприятно поражена.

Мича. О, дорогая сестрица, я хотел бы… я нахожусь в затруднительном положении, не знаю, должен ли я изъявить вам свое сожаление, или…

Даница. Воздержитесь; мне не нужны никакие изъявления…

Мича. Да, лучше об этом не говорить. Жизнь поистине удивительна, полна неожиданностей!

Даница. Да!

Мича. Я, разумеется, как родственник, разделяю ваше горе, хотя, сказать по правде, мы не такая уж близкая родня. Седьмое колено. О, это очень отдаленное родство, можно считать, что мы и вовсе не родня.

Даница. Тем лучше!

Мича. Да, я полагаю, что, с одной стороны, это значительно лучше. И потому, не как родственник, но как человек, уважающий вас, имеющий к вам дружескую склонность, я очень озабочен вашим одиночеством. Вам предстоит столько хлопот, а вы так одиноки.

Даница. И останусь одинока, мне приятно одиночество…

Mича. Да, я понимаю, до известного момента. Но ведь это не может всегда продолжаться, скажем, шесть месяцев, пока длится первый траур. Не правда ли: шесть месяцев?

Да ниц а. Шесть лет!

Мича. Как?!

Даница. Шесть лет!

Мича. Шесть лет? Кто же может дождаться?

Даница. Чего дождаться?

Мича. Да конца такого долгого траура.

Даница. Для меня он не будет долгим…

Мича. Для вас да, но… И пока будет длиться траур, вы не предполагаете выйти замуж?

Даница. Ни в коем случае; но я не понимаю, почему это вас интересует.

Мича. Боже мой! Это интересует меня как родственника.

Даница. Только что вы сказали, что мы не родственники.

Мича. Конечно! Потому что… естественно… Я не знаю, могу ли быть откровенным?…

Даница. Прошу вас!

Мича. Видите ли, я хотел бы исправить некоторую бестактность, которую допустил в отношении вас. Я был неосторожен, возможно, даже развязен и сделал вам предложение, на которое не имел права. Прошу вас, забудьте об этом. Я хотел бы загладить это неприятное происшествие и убедить вас в том, что у меня очень серьезные намерения, очень серьзеные.

Даница (поражена). Сударь, неужели вы не понимаете, что я в таком состоянии, что не могу вести подобные разговоры?

Мича. Я хотел только…

Даница. Если вы действительно хотите исправить свою бестактность и загладить оскорбление, нанесенное мне вашими предложениями, то всего лучше сделаете, если возьмете свой чемодан и выедете из этого дома.

Мича. Как? Мне – выехать?

Даница. Да!

Мича. Это ваше приказание?

Даница. Это моя просьба.

Мича. Я ее выполню. И без вашей просьбы я отправился бы сейчас за своими вещами, теперь же – тем более. Об одном только прошу вас: сможем ли мы и когда возобновить наш разговор?

Даница. Через шесть лет, когда окончится траур.

Мича. Это значит никогда?

Даница пожимает плечами.

(Уходя.) Тогда… в таком случае… я прошу вас вовсе исключить меня из списка ваших родственников.

Даница. Сделаю по вашему желанию.

Мича поднимается по лестнице.

Явление пятое

Даница, Агатон, Симка.

Агатон (замечает Даницу, бросается к ней и обнимает, то же делает и Симка. Он достает платок и вытирает слезы). Дорогое мое дитя!

Симка. Милая моя, родная моя!

Агатон. Боже мой!.. (Плачет.) Неисповедимы дела твои, господи!

Симка. Слезы душат меня, не могу говорить, милое мое дитя.

Агатон. Говорю я Симке: «Как полюбилась мне эта девушка!»

Симка. И мне. Как только я тебя увидела, так сердце и заиграло. Боже мой, что значит родная кровь!

Агатон. Я почувствовал это с первого же дня, как тебя увидел. Помнишь, Симка, я сказал тебе: «Чувствую, что это дитя мне близко».

Симка. А знаешь, что я ему ответила? Сказала: «Она – словно частица моего сердца».

Агатон. Чудны дела твои, господи!

Даница (никак не может от них избавиться, потому что они все время наперебой обнимают ее). Прошу вас!

Агатон. Только что я сказал Симке: «Пойдем скорее к ребенку, ведь мы ей самые близкие родственники. Как сможет она справиться с народом». Знай, что я уже сделал: от твоего имени велел всем выехать отсюда. Тебе было бы много хлопот с ними, а я умею и прикрикнуть. Начали они мне: да то, да другое, а я им: «Слышите ли вы, не думайте, что ребенок беззащитен, если я здесь! Добром приказываю – выезжайте!»

Даница. И они уедут?

Агатон. Они не хотели бы, но вынуждены. Они ведь хорошо знают, что со мною шутки плохи. Собрал я их здесь, да как крикну: «Смирно!», и они, затрепетав, стали во фронт. А я им: «Хотите по-хорошему, а не хотите, так я поверну дубину толстым концом».

Даница. Спасибо вам!

Агатон. Не стоит благодарности, это моя обязанность. Еще когда я посещал покойного во время болезни, я понял, что он хочет что-то мне доверить, но все колеблется: то хочет, то не хочет…

Даница (плачет). Бедный отец!

Симка. Прости, господи, его душу!

Агатон. Такой честный человек, каких на свете не бывает!

Симка. Не бывает, нет!

Агатон. Говорю тебе… колеблется, а я читаю в его глазах, хочет он мне сказать: «Агатон, нет у меня никого ближе тебя, завещаю тебе это дитя!» Он не сказал этого, но ясно, как день, что собирался сказать. Ну, что поделаешь; как решишься не послушаться покойного, не выполнить его волю? Как же я могу тебя оставить!

Даница. Но…

Агатон. Симка говорит мне: «Хорошо ты сделал, Агатон, что строго-настрого приказал всем выехать из дома! А мы тоже должны выехать?»– «Как же мы уйдем? – говорю я ей, – разве я могу оставить ребенка одного! Ты скажешь: у нее есть тетка; но тетка это тетка, а я – это я. Не может тетка бегать по канцеляриям, клеить гербовые марки на документы, бороться с жильцами, ссориться с родственниками. Не может она этого, мы обязаны остаться в доме». Даница поселится в большом доме, а мы поместимся во дворе в том маленьком, где сейчас ты живешь, лишь бы быть около тебя в нужную минуту.

Даница. Не знаю, мне нужно посоветоваться с адвокатом.

Агатон. С адвокатом? Не о чем разговаривать с адвокатом. В конце концов, с нынешнего дня, когда нам передается имущество, он перестает быть нашим адвокатом.

Даница. Все же он так хорошо к нам относился, вел себя так дружелюбно… Я не хочу предпринимать что-нибудь, не посоветовавшись с ним.

Агатон (смотрит на нее). А ты, того… ты что же, думаешь всю жизнь с ним советоваться?

Симка. А почему бы нет? Сказать правду, Агатон, это совсем не плохая партия. Молодой, талантливый, серьезный.

Даница (с возмущением). Ради бога, что вы говорите, что вы говорите?

Агатон (Данице). Правду сказать, совсем неплохо иметь в доме адвоката. Иметь адвоката в семье – это все равно что держать в доме пистолет.

Даница (отчаянно защищается). Оставьте, ради бога, оставьте!

Агатон. Мне этот человек понравился с первого взгляда.

Симка. Как не понравиться! И вы будете прекрасной парой, замечательной парой!

Даница (в отчаянии). Прошу вас, умоляю, не говорите таких вещей!

Симка. Да мы, душенька…

Даница (затыкает уши). Не желаю слушать ни одного слова…

Агатон. Будь умница, предоставь это мне. Я все с ним улажу. Ни во что не вмешивайся, я все устрою.

Даница. Перестаньте, бога ради, прошу вас, перестаньте! Кто вам это сказал? Я ничего вам не говорила, мне не до этого! Мне не до этого! (Убегает).

Симка. Зачем ты прогнал ребенка?

Агатон. Застыдились она, ей так полагается. PI ты когда-то стыдилась.

Симка. Как кстати, что мы родственники.

Агатон. Да, родственники, правда, внебрачные, но что мне до того. Зачем мне отворачиваться от девушки, раз она получила такое наследство. Лучше мне быть ее родственником, чем родственником Проки и Гины.

Симка. Разумеется, лучше.