Текст книги "Неспящие"

Чарли Хьюстон
Неспящие

Глава 1

Парк смотрел, как бездомный вплетается в паутину полуночного дорожного затора на бульваре Ла-Сиенега и выплетается обратно. Он не отрывал глаз от ярко-оранжевого AM/FM-радиоприемника, который болтался на шее у бездомного на черном капроновом ремне. Такого же оранжевого цвета была форма у группы реагирования на НСП, зачищавшей дома. Парк закрыл глаза, вспоминая тот день, когда группа появилась на их улице у коричнево-зеленого коттеджа, недалеко от дома, где жил Парк, вой пилы, донесшийся из гаража, резкий взвизг, когда она наткнулась на кость.

Помехи, перемежаемые звуками техно, заставили его открыть глаза. Бездомный был у окна его машины, пританцовывал, переступая с ноги на ногу, шея недвусмысленно согнута и напряжена, в руке дрожит сделанная на заляпанной белой доске надпись:

БЛАГОСЛОВИ БОГ!!!

Парк смотрел на шею бездомного.

Люди, сидевшие в машинах вокруг него, тоже обратили на нее внимание, некоторые закрыли окна, хотя кондиционеры были запрещены.

Парк открыл бардачок, взял пригоршню мелочи и протянул было неспящему с безумным взглядом, как вдруг в нескольких кварталах от них взорвался террорист-смертник, от взрыва задребезжало ветровое стекло.

Парк дернулся, монеты выпали из руки, рассыпались по асфальту, и звон, с которым они ударились оземь и раскатились во все стороны, затерялся в отзвуках, отраженных от фасадов зданий вдоль проспекта, в вое сирен, когда разбились окна и припаркованные машины взрывной волной перевернуло на бок.

Когда монеты замерли на месте и бездомный опустился на четвереньки, чтобы собрать разбежавшуюся мелочь, Парк уже успел сунуть руку под сиденье за пистолетом.

Кобура с «Вальтером-PPS» была пристегнута к водительскому сиденью с нижней стороны большим куском липучки. Начищенный, смазанный, заряженный, в патроннике пусто. Ему не нужно было проверять, потому что он уже проверил пистолет перед уходом из дома. Парк достал пистолет из кобуры и сунул в боковой карман брюк.

Он вылез из машины, захлопнул и запер дверь, точно зная, что пробка не рассосется до рассвета. Он пробирался сквозь автомобили с плотно закрытыми окнами, за которыми неподвижно сидели и потели водители и пассажиры, когда улица внезапно погрузилась во тьму.

Парк остановился, на всякий случай потрогал пистолет и подумал о Роуз и малышке, прося замерзший мир защитить их, если он погибнет здесь. Но тьма не спровоцировала никаких новых нападений. А если и спровоцировала, они еще не начались. Скорее всего, это было просто внеплановое веерное отключение электричества.

Парк медленно продвигался между автомобилей, глядя, как мужчина в покоробившемся от пота костюме давит на гудок своей «ауди», что вызвало аналогичные протесты из окружающих машин. Или, может быть, они хотели заглушить крики, раздававшиеся из пылающего кратера на перекрестке.

Теперь одно это пламя освещало улицу, так как почти все водители выключили двигатели и фары, чтобы не тратить бензин. Он уже чувствовал на лице языки пламени, от жара которых натягивалась кожа. И ему вспомнился домик в Биг-Сюре, куда он отвез Роуз, когда они узнали о беременности еще до того, как ей поставили диагноз.

Там был камин. И они просидели у камина чуть ли не до самого рассвета и в первую же ночь сожгли запас дров на весь уик-энд.

Тогда у него было такое же ощущение на лице.

Он попытался вспомнить, как назывался коттедж, в котором они остановились. «Синяя птица»? «Синяя река»? «Синяя гора»? Точно что-то синее, но вот что?

«Синяя луна».

Название было написано прямо над дверью: «Синяя луна». С нарисованным маленьким сине-зеленым полумесяцем в окружении звездочек, при виде которых Роуз закатила глаза.

«Господи боже, это, типа, чтобы мы думали, как будто мы в каком-нибудь козлином Коннектикуте?»

Парк что-то ей ответил, какой-то шуткой, мол, не ругайся при ребенке, но, прежде чем вспомнил, что именно сказал, он угодил ногой в большущую лужу чьей-то крови, которая вернула его в настоящее, к огню под самым его носом.

Дворники «Хаммера-НЗ», одного из немногих автомобилей, у которых уцелели стекла после взрыва, яростно бились, разбрызгивая очиститель, размазывая кровь. Они гоняли взад-вперед по оконному стеклу что-то похожее на скукоженный кусочек скальпа и ухо, а девушка в салоне вытирала с подбородка рвоту и кричала в микрофон беспроводной гарнитуры.

Глядя на человека на краю воронки, у которого пролетевшим обломком снесло всю челюсть, Парк задумался о том, почему инстинкт заставил его взять из машины оружие, а не аптечку.

* * *

Это был не первый террорист-смертник в Лос-Анджелесе. Он был первым только севернее Выставочного парка и восточнее шоссе I-5.

Звук детонации, прокатившийся по всей лос-анджелесской долине и хлынувший на холмы, заставил меня выйти на террасу. Не было ничего удивительного в том, что по ночам из Голливуда доносится треск выстрелов, но грохот взрывчатки в Западном Голливуде – это что-то новенькое. Этот звук располагал к задумчивости, а в тот раз напомнил мне о заряде си-четыре, подсоединенном к зажиганию черного «ситроена» вьетконговского полковника в Ханое, да и о других случаях из моей юности.

Предаваясь этим ностальгическим воспоминаниям, я вышел на террасу в тот самый момент, когда участок города между Санта-Моникой, Венис-Бич, Вестерном и Сепульведой погрузился во тьму. Я тут же поднял глаза к небу, зная по опыту, что зрение постепенно приспособится к темноте, и смотрел, как проявляются нечасто различимые созвездия.

Под этими звездами, обычно закрытыми чадрой, горел город.

Точнее, лишь небольшой его участок, но зато один из самых дорогих. Каковое обстоятельство, само собой, возымеет серьезные последствия.

В принципе я не возражаю, если бандам «Мэд свон бладз» и «Эйт трей гангстер крипс» охота закладывать противопехотные мины в Манчестер-парке или гангстерам из Авенидас и Сайпрус-парка стрелять из противотанковых гранатометов по бульвару Игл-Рок, но если смертники появляются меньше чем в миле от Беверли-Сентер, этого никак невозможно стерпеть.

Открыв вторую бутылку «Кло де Пап» 2005 года, я успокоился в уверенности, что штурмовые отряды Национальной гвардии при первых же лучах солнца ударят по южному и восточному Лос-Анджелесу.

Ничто так не поддерживает моральный дух широких слоев населения во времена ограничения свобод, как демонстрация силы. То, что демонстрация будет направлена в совершенно другую сторону и вызовет лишь еще большее недовольство, к делу не относится. Мы давно уже прошли этап, когда последствия оперативного вооруженного реагирования взвешивались заблаговременно. Любой, у кого хватало времени и средств, чтобы повесить на стену карту и утыкать ее булавками, мог без труда разобраться в том, что происходит.

Если красными булавками отметить акты насилия, совершенные теми, кого традиционно определяют как потенциальных преступников, против тех, кого обычно так не определяют; желтыми булавками – акты насилия, совершенные между людьми, традиционно определяемыми вышеуказанным образом; а голубыми булавками – акты насилия, совершенные военными и работниками правоохранительных органов в форме и (или) со значками, над людьми, определяемыми вышеуказанным образом, то можно ясно увидеть узор из плотно посаженных желтых булавок в окружении голубых, сосредоточенных далеко на юге, востоке и севере от самой элитной лос-анджелесской недвижимости, где, в свою очередь, начали рассыпаться редкие оспины красных булавок.

Именно обширность территории, занятой желто-красными актами насилия и голубыми ответными мерами, относительно крошечной площади, засеянной красными крапинками, заставляет задуматься.

По зрелом, да и по незрелом размышлении казалось, что гнойники болезни неумолимо распространялись, подавляя слабое сопротивление недействующей вакцины, разнося заразу по артериям города, пробираясь все дальше, сколько бы раз хирурги ни поднимали линию ампутации на истерзанной конечности.

Ирония, заключенная в том, что это был симптом болезни, а не сама болезнь, никогда не вызывала у меня смеха. В перспективе конца света вообще мало смешного.

Но все-таки я ее понимал. Иронию и то, что болезнь, убивавшая нас, не обращала никакого внимания на классификации и границы, которые так четко определяли для многих, кого и почему они должны убивать.

Болезни не было дела до класса, расы, дохода, вероисповедания, пола или возраста. Казалось, что болезни было дело только до того, чтобы не дать никому закрыть глаза и сделать всех очевидцами этого. Чтобы любые твои кошмары посещали тебя только наяву. Болезнь считала всех нас равными и хотела, чтобы мы разделили одну и ту же участь.

Она хотела, чтобы все мы лишились сна.

Я мог спать.

Но в ту ночь решил бодрствовать.

Решил вместо этого налить еще стакан неплохого ронского вина, устроиться в шезлонге и смотреть, как горит этот маленький, дорогостоящий кусочек города.

Я знал, что впереди нас ждет худшее.

7/7/10

Сегодня Бини сказал, что, мол, Хайдо знает «того чувака». Я не переспросил, и это несколько обнадеживает. Хайдо сделал заказ, и я поехал на фарм, чтобы подогнать товар (сто 15-миллиграммовых спансул с декстроамфетамином). Он спросил, не хочу ли я колы, и я задержался, успел просмотреть все сообщения и наметить еще пару доставок. Бини тоже там был, договаривался насчет продажи золота, которое нафармил, но в основном просто торчал без дела с ребятами. Хайдо пустил декс по кругу, и все начали читать спид-рэп и при этом мочили зомби и все такое. Один из них (по-моему, его зовут Чжоу, но надо посмотреть в записях) сказал, что его двоюродный брат перестал спать. Другие парни стали рассказывать про своих неспящих. Бини спросил, может, из моих знакомых тоже кто-нибудь не спит. Я сказал, да. Потом все еще малость потрепались, и тот парень (Чжоу?) сказал, что разместил объявление в электронной газете, что меняет Рыцаря Некроманта сотого уровня на «дрему», чтобы отдать ее двоюродному брату, но ему ответил только один мошенник. Вот тогда-то Бини посмотрел на Хайдо и сказал: «Слышь, Хайдо, а как насчет того чувака?» Хайдо как раз занимался обменом в «Бездне Приливов». На мониторе его главный персонаж в Пурпурном Гроте собирался сбыть золото Темному Буяну, как только один из парней подтвердит, что поступила оплата через PayPal. Но как только Бини заговорил, все сразу замолкли. Только Хайдо в наушниках говорил с Буяном в микрофон, что еще за двадцать евро он отдаст ему Жезл Хаоса. Он вел себя так, будто не слышал, что сказал Бини. Но все-таки он на него взглянул. И Бини стал закрывать свой макбук и сказал, что ему надо сматывать. Я сунул телефон в карман, допил колу и сказал ему «пока».

Бини был моим первым клиентом на фарме. Мы познакомились на вечеринке на Хиллхерсте. У него полно знакомых. Он им нравится. Если он говорит, что Хайдо знает «того чувака», наверняка так и есть.

Во всяком случае, я ничего не сказал. Просто вышел с фарма следом за Бини. Мы поговорили, пока он снимал с замка свой велосипед и надевал шлем, налокотники и наколенники. Он сказал, что ищет опиум. У него слабость к старым голливудским фильмам, и он где-то прочитал, что Эррол Флинн так описывал курение опиума: «Как будто твою душу массируют норковыми варежками». Теперь и ему хочется попробовать. Я сказал, что подумаю, как это устроить. Потом он покатил на север по бульвару Эвиэйшн, наверное, в пончиковую «Рэндиз донатс».

Я пометил себе, что надо поспрашивать насчет опиума. Потом еще пометил, что надо просмотреть список знакомых Хайдо, о которых я знаю.

Закончил с доставками.

И когда я возвращался домой – террорист-смертник.

Я сделал все, что мог. Остановил кровотечение у мальчишки, чтобы довезти его до больницы. А уж что там с ним случилось, никому не известно. На дорогах черт-те что на несколько километров. После того, как появились спасатели и «скорые», я по большей части раздавал воду. Одна женщина поблагодарила меня, когда я дал ей бутылку воды, увидев, что она теряет сознание в машине. Очевидец сказал, что бомбу подорвала женщина, повстанка из деревни Нового Американского Христа. Он сказал, мол, она наверняка была из НАХов, потому что прокричала «что-то про сатану», перед тем как взорваться. Еще он сказал, что она шаталась, как пьяная. НАХи не пьют. Гвардеец сказал мне, что, судя по размеру образовавшейся воронки, похоже, она шаталась под тяжестью бомбы. Он сказал, что такие взрывы они видели в Ираке, когда подрывали заминированные машины. Я ответил что-то вроде: по крайней мере, он уже не там, а он спросил: «Издеваешься, что ли?»

Домой добрался почти к полудню.

Франсин пришлось оставить Роуз одну с ребенком.

Она сидела на заднем дворе со своим ноутбуком. На земле лежали всякие садовые принадлежности, но она залогинилась в свой аккаунт в «Бездне Приливов» и играла за своего мага элементалей Люцифру, опять пыталась в одиночку пройти Заводной Лабиринт.

Малышка лежала рядом с ней на одеяле под зонтом и плакала. Когда я подошел, Люцифру как раз расчленял скелет из медных шестеренок, проволоки и ржавых пружин. Бини говорит, что никто не может в одиночку пройти Лабиринт. Обязательно нужно присоединиться к гильдии, но Роуз не хочет даже и пробовать этот способ. Что неудивительно.

Она закрыла ноутбук, взяла лопатку и стала тыкать в сухую почву, подкапывая корень одного сорняка из тех, что заполонили сад. Я взял малышку на руки и спросил, как прошел день, и Роуз сказала, что она опять расплакалась буквально перед моим приходом. Сказала, что до этого девочка несколько часов не плакала. Но, по-моему, она просто так говорила. Потом Роуз стала рассказывать про сад своей бабушки, топиарии, огород, цитрусовые деревья, клубничную грядку и розовые кусты, в честь которых ее и назвали. Она сказала, что ей хотелось, чтобы малышка росла в саду, видела бы, как семена превращаются в растения. У нее был пакетик с семенами ноготков, которые она хотела посадить. Я держал малышку, пока Роуз рассказывала, и она немножко успокоилась. Роуз замолчала, посмотрела на меня и спросила, что это у меня на одежде, и мне пришлось пойти в дом и почиститься, а когда я посадил малышку, она снова расплакалась.

Войдя в дом, я позвонил Франсин, и она извинилась, что ушла, но ей нужно было отвезти детей в школу. Она сказала, что Роуз вообще не спала. Сказала, что малышка, возможно, спала, но ее глаза так и не закрывались. Хотя пару часов после полуночи она лежала тихо. Я сказал ей: «Увидимся вечером» – и пошел в душ. Грязь под ногтями было трудно вычистить. Потом Роуз залезла ко мне под душ и попросила меня потереть ей спинку, и мне пришлось сказать ей, что она забыла раздеться. Она посмотрела на меня, потом на свою одежду, как будто не поняла. Потом поняла и расплакалась и попросила прощения. Я обнял ее. Она плакала, и ребенок плакал.

Вечером пойду повидаюсь с Хайдо.

Может, он и правда знает того чувака.

Глава 2

Парк понял, что на фарме случилась беда, когда увидел распахнутую дверь.

Дверь никогда не оставляли открытой.

Чтобы попасть внутрь, нужно было встать перед камерой, потом кто-нибудь внутри тебя узнавал, потом нужно было оставить отпечаток пальца на биометрическом сканере, а потом уже тебя пропускали внутрь под жужжание зуммера. Там ты оказывался в клетушке, и внутренняя дверь клетушки не открывалась до тех пор, пока внешняя дверь не была закрыта и заперта. Поэтому если бы кто-нибудь встал вне поля видимости широкоугольного объектива камеры и наставил бы на тебя ружье, пока тебя пропускают, и потом попытался бы войти вместе с тобой, то этот кто-нибудь просто оказался бы в клетке. А тот, кто находился внутри, мог уже решить, пристрелить его или отравить газом или поступить по-другому, смотря что посчитал бы лучшим в данной ситуации.

Но дверь была распахнута настежь.

А Парк был без оружия.

Во время таких визитов он оставлял пистолет под сиденьем своей «субару».

Он мог бы сходить за пистолетом. Но вдруг кому-нибудь внутри нужна помощь? К тому времени, как он дойдет до машины и вернется обратно, кому-нибудь внутри помощь, возможно, уже не понадобится.

Не то чтобы Парк все это продумал или взвесил варианты. Как только он увидел распахнутую дверь, его рука инстинктивно дернулась к тому месту на поясе, где он носил пистолет еще в то время, когда ходил в форме. А потом он вошел. Он вполне успел бы вернуться за оружием; внутри никто никуда не торопился.

Дверь клетки была открыта. Он посмотрел на окошко под потолком и не увидел никаких признаков того, что кто-то сидит в боксе за окошком. Он посмотрел на пол и увидел ряд красных смазанных пятен. Тонкие полоски, украшенные с одной стороны геометрическим узором. Полдюжины отпечатков краешка правой ноги, каждый бледнее предыдущего, шли от внутренней двери клетки и исчезали, не успев выйти на улицу.

Не обращая внимания на то, что след уводил в обратную сторону, он достал из кармана брелок с ключами, отцепил миниатюрный фонарик и сжал его в ладони; узкая рукоятка высовывалась из кулака сантиметра на два-три и годилась для резкого удара в висок, горло или глаза. Однако, пройдя в дверь клетки, уже в самом голдфарме, он первым делом использовал фонарик для того, чтобы выхватить ярким лучом света мертвые глаза Хайдо. Парк хотел найти в них то, чего найти не мог, – запечатленное лицо убийцы.

Он мог бы заглянуть в глаза их всех. Все они были одинаково мертвы.

Хайдо. Тот, которого, как казалось Парку, звали Чжоу. Киблер, и Тед, и Том из Мелроуза. Нигде не было видно Тома из Окснарда, но он обычно появлялся там ненадолго, во всяком случае, насколько понял Парк.

Парк стоял над трупом Хайдо и думал.

Ему нельзя было быть здесь.

Быстро, производя как можно меньше беспорядка, он должен стереть свое пребывание в этом месте.

Он посмотрел на пол.

В комнате всегда стоял полумрак, чтобы мониторы не бликовали, пока парни занимались своим ремеслом, но теперь свет исходил от единственной уцелевшей спирали энергосберегающей лампы и единственного работающего монитора.

Отбрасываемый монитором свет мерцал разными оттенками зеленого и голубого: ночной лес, мертвое тело, пульсирующее эктоплазменным сиянием на переднем плане, зловещий зомби, покачивающийся у опушки леса. Заколдованная роща, которую разрабатывал один из парней. Убивал орды зомби, одного за другим, собирал их скудные сокровища, складывал их во все разбухающем аккаунте, дожидаясь покупателя.

Парк посветил фонариком на пол, выбрал место, не забрызганное кровью, и встал как можно ближе к центру комнаты. Стоя в центре, он достал из кармана телефон и стал медленно поворачиваться на месте, фотографируя комнату через каждые несколько градусов поворота. Закончив, он аналогичным образом сфотографировал пол и потолок, не переставая жалеть, что не купил себе телефон с камерой помощнее.

Закончив фотосъемку, он опустился на колени рядом с Хайдо, нашел его «Блэкберри», открыл список контактов и удалил свой номер и адрес электронной почты, потом протер коммуникатор и снова положил его в карман мертвеца.

Затем взглянул на прикрепленную к стене лестницу, которая вела в бокс размером с гроб. Сейчас в боксе никого не было. Никаких ног, предательски торчащих из люка. Никаких следов стекающей по стене крови. Парк как-то присутствовал при том, как Хайдо велел одному из парней поменять диск в записывающем устройстве камеры наблюдения.

Его лицо есть на нескольких этих дисках, но это просто лицо, подумал Парк. В любом случае дисков было слишком много, чтобы тогда же их просматривать. Его биометрические данные внесены куда-то на жестком диске компьютера, но они связаны только с файлом JPEG с его лицом. Возможно, Хайдо хранил имена своих клиентов, но не стал бы записывать имя своего дилера нигде, кроме как в личном телефоне.

Во всяком случае, на это надеялся Парк.

Клиенты.

Парк осмотрел комнату: портативного оборудования на сотню с лишним тысяч долларов, кое-что изрешечено пулями, но на первый взгляд ничего не пропало. Хотя это ничего не значит. Истинные богатства этого предприятия не имели материального воплощения. И товар, и плата хранились в другом месте, на высокозащищенных иностранных серверах. Непосредственно они были связаны с «Уан Уилшир», телекоммуникационным центром в деловом районе города, где волоконно-оптические провода змеились по внешним стенам, вползали в окна, сливаясь в центральном стволе здания, и все это подключалось к тихоокеанским подводным кабелям. Чистая пропускная способность, напрямую соединенная с долговечным дальневосточным продуктом: целыми милями подземных бомбоубежищ, превращенных в кондиционированные серверные фермы. Работающие от купленных на черном рынке реакторов самые надежные интернет-провайдеры на планете. Бастионы, хранящие эфемерное, словно реальное, почти осязаемое.

Так что хотя в этой комнате не было ни золота, ни других сокровищ, добытых, отбитых и отвоеванных в онлайновых кампаниях, ни электронной оплаты, которую они получали взамен, все-таки ограбление могло иметь место.

Пароль, вырванный перед тем, как раздался выстрел.

Парк считал секунды, установив себе лимит еще в одну минуту, прежде чем ему нужно будет убираться.

Когда оставалось семнадцать секунд, он заметил это.

Прямо у подножия лестницы он обнаружил небольшую рабочую станцию. Широкоэкранный ноутбук «Делл-XPS», соединенный кабелем с внешним жестким диском и больше не подключенный ни к чему. Ни к локальной сети, общей для всех остальных компьютеров в комнате, ни к принтеру, ни к какому-либо другому периферийному устройству. Один только кабель питания от сетевого фильтра, расположенного на панели рядом с восемью такими же, и внешний диск.

Парк перешагнул через труп Хайдо, размазав кровь на герметизированном бетонном полу. Он встал над ноутбуком и посмотрел на диск и на красный стикер со знаком биологической опасности, прилепленный на крышке корпуса.

За те месяцы, которые прошли с тех пор, как Бини свел его с Хайдо и он стал регулярно снабжать фармеров, он только раз видел, как пользовались этим ноутбуком. Сидя в одном из заляпанных «Ред буллом» рабочих кресел «Зоди», он перекладывал белые таблетки метокси из пакетика в пустую черную баночку из-под фотопленки и кивнул, когда Хайдо позвонили и тот сказал, что ему нужно ответить.

Не поднимая головы, по второму разу пересчитывая зверские таблеточки 5-метоксидиизопропилтриптамина, он расслабил мышцы глаз, чтобы расширить периферийное зрение, как учил инструктор по самообороне, и краем глаза увидел, как Хайдо расстегивает молнию рюкзака, вынимает плоскую коробочку, украшенную одним красным кружком, и подсоединяет к ноутбуку, стоявшему в режиме ожидания. Закончив с этим, он стал говорить через беспроводную гарнитуру о таких вещах, как Указующая Десница Тирана, Амулет Тени, Рукавицы Крестоносца, о ком-то по имени Трад Редейв и больших количествах золота.

Парк взглянул на свои часы с самовзводом, не зависевшие ни от каких источников питания, помимо его собственных двигательных усилий.

Он пробыл в комнате больше пяти минут.

Он отсоединил USB-коннектор диска, обмотал короткий кабель вокруг корпуса и сунул в карман брюк.

Выйдя из комнаты, Парк задержался, чтобы сфотографировать один из частично отпечатавшихся следов, потом вышел под последние лучи неторопливого вечернего солнца, оставив дверь открытой, и не спеша направился к «Субару-WRX», припаркованной за мусоровозом, который почти скрылся под горой своего же мусора, в конус аллеи, выходившей на бульвар Эвиэйшн.

Не дело, если кто-нибудь заметит, что он бежит оттуда.

Даже в наше время полиция расследует убийства.

Парк сказал себе, что в этом и есть смысл сделанных им фотографий и кражи жесткого диска.

Но было и еще кое-что: Бини сказал, что Хайдо знает «того чувака».

А Роуз не спала уже больше четырех недель. И в тот же день ближе к вечеру, перед тем как снова уйти работать, он зашел в детскую и увидел, что она стоит над кроваткой плачущей малышки, приложив указательный палец к ее губам, и отчаянным громким шепотом старается ее успокоить, причем так давит пальцем на младенческую кожу малышки, что она побелела.

Звякнул телефон. CMC. Вызов:

дрмр отчт Зч/хаундз хайленд+фаунтен

Три часа. Парк прикинул расстояние, пробки. Может быть, он успеет перекусить. Если потом кое-где нарушит правила.

Все по порядку. Он открыл дверь с водительской стороны, сунул руку под сиденье и плавно оторвал кобуру вальтера от лоскута липучки. Забрав пистолет и диск, он открыл багажник. Распихав по углам разное барахло, снял чехол, накрывавший домкрат и другие инструменты, просунул пальцы под маломерную запаску и отогнул резиновую нашлепку, открывая внутреннюю часть вечно сдутой шины. Туда отправились пистолет, диск, часы, а оттуда появились пакетик с низкопробным экстази и пара флаконов валиума и демерола. Потом он положил чехол на место, разбросал барахло и закрыл багажник. Таблетки сунул под пассажирское сиденье, откуда их было легко достать.

Парк помедлил, задумавшись, не положить ли туда что-нибудь посущественнее, чтобы никто не мог придраться, когда найдет заначку, но решил не класть. Зачем выбрасывать свой лучший товар из-за всякой ерунды.

Пожалуй, дело не в том, что не стоит метать бисер перед свиньями. Но в нем по сию пору крепко сидели протестантские ценности его отца. В данном случае «Не трать напрасно». И точка.

Парк опять взглянул на часы.

Если выехать прямо сейчас, подумал он, останется время что-нибудь перехватить по дороге.

Но он сидел, положив руку на ключ зажигания, зная, что должен повернуть его и уехать, но на мгновение замер, стараясь вспомнить, какой был день недели и месяц.

Когда я встал на следующее утро, пламя уже потушили, над Ла-Сиенегой еще висело облако густого черного дыма, и мне вспомнилась история лос-анджелесской долины.

Бережно держа блюдце и кофейную чашку с эспрессо, я думал о том, как осушали здешние болота, и о клубах газа, наверняка витающих над ней. И о нефтяных месторождениях, которые открыли потом, о жирных струях промышленной вони. И о смоге в середине семидесятых, еще до каталитических нейтрализаторов и неэтилированного бензина.

Это небо в желтушных синяках больше уже никогда не возвращалось, но не из-за недостатка людского усердия. На дорогах творился настоящий кошмар, но дело было не столько в общем количестве автомобилей, сколько в том, что улицы перекрывались, потому что никто не ремонтировал и не убирал обломков после смертельных аварий, или в том, что им приходилось объезжать автоколонну гвардии, или наводнение из-за прорванной трубы, или оборванные провода линии электропередачи, или какую-нибудь группу демонстрантов, отчаянно протестующих против такого состояния дорог и магистралей.

Помимо всего этого, из-за высоких цен на бензин на дорогах появилось достаточно гибридов, а людям с низкими доходами пришлось попрощаться с личным автотранспортом, так что, если бы не периодические взрывы и не постоянная пелена дыма, наплывающая на город с низовых пожаров на юге, востоке и севере, качество воздуха, пожалуй, было бы наилучшим за многие годы.

Когда я думал об этом, я часто жалел, что купил дом в холмах, а не тот, который приглядел в Санта-Монике. Рано или поздно мы окажемся на последней линии обороны спиной к морю и по щиколотку в прибое. Не то чтоб мне особенно нравилось думать, что я буду очевидцем этой финальной сцены. Сказать так было бы большой натяжкой.

Большую часть дня я возился в саду и со своими коллекциями. Выставлял горшки и вазоны с растениями, то на солнце, то в тень, одни щедро поливал, другие только сбрызгивал. Подсыпал мульчи. Потом в доме обмахнул тряпкой холсты и гравюры, пару-тройку урн, мерцающие экраны двух видеоинсталляций, глядевших друг на друга в пустом холле, где, кроме них, ничего не было, отрегулировал увлажнитель, опасаясь, как бы не пересох воздух в комнате с оригинальными рисунками тушью. И наконец, с помощью клеенки и металлических щеток с мягкой щетиной и силиконовой смазкой удалил пыль и позаботился о том, чтобы снизить трение в движущихся частях моего многочисленного оружия. Это была самая трудоемкая из задач, к которой я прилагал наибольшие усилия. Не потому, что любил эти вещи, а потому, что понимал, что любая из них обладает гораздо большей способностью спасти мне жизнь, чем даже самый роскошный куст помидоров или самая живописная акриловая картина Мураками.

Закончив с работой к обеду, я смог устроиться в шезлонге, попивая вино и созерцая те самые помидоры, политые на тарелке бальзамическим уксусом. На секунду мне подумалось, что помидорный куст для меня более жизненно важен, чем оружейный арсенал. Потом подумалось, что опасность, которую представляет для меня оружие, больше опасности, которую оно может предотвратить. Мысль не новая.

Я представил себе, как потрясаю помидором в окружении противников.

В доме зазвонил телефон.

Деловой телефон.

«Добро пожаловать ко мне в кошмар» в качестве рингтона.

Я позволил себе закончить упражнение на визуализацию и представил себе миску с пулями, плавающими в ярко-красном соусе неизвестного происхождения. Аппетита она не возбуждала. Нет, у меня все шло так, как и должно было идти. Все ценности на месте. Такие, какие есть.

Я вошел в дом, и мои уши ощутили мельчайшее изменение давления, когда тонированные зеленые стеклянные двери закрылись за мной. Песня все не смолкала, и Элис Купер говорил мне, что, по его мнению, у него в кошмаре я буду чувствовать себя как дома.

Прямо как дома.

Я стоял у кубического стола из коллекции «Дадокс», мое лицо отражалось в хромированной поверхности, обрамленное сверху и снизу восемью телефонами, расставленными в два аккуратных ряда по четыре. Под этим углом, глядя вниз, я видел, что потолочные светильники в нишах идеально высвечивают полоску редеющих волос на макушке от затылка до лба.

Я мысленно отметил, что надо передвинуть столик, чтобы убрать этот эффект, понимая, что такая перемена вызовет цепную реакцию и новые перестановки, ведь я старался поддерживать в комнате гармонию.

Песня все не смолкала.

Я смотрел на мигающий экран ярко-синего «Саньо Катана». Я назначил этот телефон конкретной клиентке не в приступе откровенной расистской иронии, но из-за того, что синий оттенок корпуса превосходно соответствовал цвету, которым, как мне довелось увидеть, были обведены нижние чешуйки дракона, вытатуированного по всей длине ее левой руки. И все-таки иногда случаются совпадения.

Я нажал кнопку.

– Вы долго не подходили.

Я чуть подпихнул «Дадокс» коленкой на пяток сантиметров вправо и посмотрел вниз, чтобы оценить воздействие этой перемены на мою разоблаченную залысину.