Текст книги "Оранжерея"

– Ну, всей правды нам не говорят, – оправдывающимся тоном сообщает Линн. – Но я провела небольшое расследование. Профессора Юрдона интересует та эра на Земле, о которой я мало знаю, – первый темный век индустриализации, с середины XX по середину XXI века, по хронологии старой Zemly. Он работает с доктором-полковником Бойтенгом, специалистом по полиморфным обществам – кастовым системам, гендерным сегрегациям, стратификациям по рождению, астрологическим данным – все в таком духе. У него недавно вышла пара статей, где он говорит, что люди в большинстве обществ до интервальных монархий не могли действовать полностью автономно, потому что имели навязанные социальные ограничения. Кроме того, подозреваю, что Схоластия финансирует это исследование, потому что оно имеет некоторые дипломатические последствия.

Я чувствую, как Кей слегка дрожит под моей левой рукой, которая обнимает ее верхнюю пару рук. Она налегает на меня крепче, а я, в свою очередь, прижимаюсь к стволу дерева за спиной.

– Общества по типу ледяных упырей, – бормочет она.

– Упырей? – эхом повторяет Вхора.

– Малотехнологичное общество, стремящееся к развитию и еще не достигшее эры техноускорения. Ни тебе думающих машин, ни виртуальных и самовоспроизводящихся инструментов. Богоподобные сущности отсутствуют, целеполагание слабое, способности к реконструкции тел после тяжелых травм – никакой. – Она слегка вздрагивает. – Упыри – пленники собственных тел, которые разваливаются при старении. Если кто-то лишается, скажем, руки, они не в силах ее восстановить. – Она чем-то сильно недовольна, и на миг я задаюсь вопросом, сколь много ледяные упыри, с которыми она жила, значили для нее, если ей пришлось очутиться здесь, чтобы о них забыть.

– Звучит фигово, – говорит Линн. – По крайней мере, такой тип интересует доктора-полковника Бойтенга. Тип систем, в которых людям недостает самоконтроля.

– И как этот эксперимент должен работать? – спрашиваю я.

– Ну, я не знаю подробности наперечет! – Линн явно буксует. – Но, если подашь заявку, тебе подсунут стопку разных тестов. Кстати, тебя отсеют, если есть родственники или близкие друзья. Эта канитель только для одиночек.

Кей на мгновение сжимает меня сильнее.

– В любом случае они делают резервную копию, и она просыпается внутри эксперимента. Они подготовили полную систему под эксперимент. В материалах пишут, что это более ста миллионов кубометров жилой площади и целая внутренняя сеть проходных ворот. Не совсем дикая местность, как необработанный планетарный биом или что-то в этом роде. Но есть несколько подводных камней. Ассемблеры отсутствуют, поэтому нельзя выбрать себе форму по собственному желанию. Чтобы получить еду, одежду, инструменты, что угодно, придется пользоваться услугами специальных ограниченных фабрикаторов, которые делают лишь то, что всем дозволено в рамках и при условиях эксперимента. Действует своя денежная система: тебе придется работать и платить за то, что потребляешь. Так надо для имитации экономики и дефицита в эру до Техноускорения. Но жести не будет – там не стремятся морить кого-то голодом. И вот еще что – всем назначают новое тело, ортогуманоидного типа, и особую роль в их задуманном сюжете. Во время эксперимента нужно этой роли придерживаться. Резервных копий, модемов или редакций самого себя не будет. То есть, если поранился – жди, пока само заживет. До Техноускорения не было А-ворот, смекаете? Но миллиарды людей в те эпохи вполне спокойно жили. В общем, ничего страшного – просто чуть больше осторожности, чтобы себе не навредить.

– Но в чем суть эксперимента? – в который раз задаюсь я вопросом. Что-то от меня ускользает – правда, не могу понять, что именно.

– Симуляция общества темных эпох, – говорит Линн. – Живешь там, соблюдаешь все тамошние правила, а за тобой наблюдают. Потом – конец, все свободны. Что ты еще хочешь понять?

– И какие правила нужно соблюдать?

Линн мечтательно улыбается, прижимаясь к Вхоре и лаская рог кентаврихи, который светится нежно-розовым светом и пульсирует в ритме движений ее рук.

– Они просто хотят воссоздать микрокосм полиморфного общества наших предков. Темные века – большая часть нашей истории, именно тогда произошло Техноускорение. Но мы так мало о них знаем! Похоже, эти ребята надеются, что понимание того, как работало то общество, объяснит, как мы пришли к тому, к чему пришли. Происхождение когнитивных диктатур, ранних колоний – вопрос в ту же копилку.

– Да я про правила тебя спрашиваю!

– Они действуют по своему усмотрению, – говорит Вхора. – Чтобы подтолкнуть испытуемых к сохранению роли, им назначают баллы за поведение в полном соответствии с тем, что известно об обществе темных веков. Если поведение выбивается за паттерн – баллы снимают. По окончании эксперимента баллы конвертируются в дополнительные бонусные деньги. Вот и все.

Я смотрю на кентавриху.

– А ты-то откуда знаешь?

– Прочитала сценарий. – Вхора одаряет меня озорной улыбкой. – Они хотят, чтобы люди сотрудничали и действовали слаженно, ничего не навязывая. Ведь в любом обществе люди нарушают навязанные правила, верно? А тут просто играет баланс между затратами и выгодами.

– Дебильная балльно-рейтинговая система? – уточняю я.

– Ну да. Для оценки прогресса. Или регресса.

– В любом случае звучит интересно, – бормочет Кей.

Она крепко меня обнимает. Полуденное солнце в роще светит мягко и желто. Хотя насекомые назойливо жужжат и кусаются, биом дает нам покой. Линн снова улыбается прозорливой улыбкой и поглаживает точку на макушке Вхоры. В этом жесте есть что-то от заигрывания, откровенно чувственное, но мне такая чувственность не подходит.

– Итак, мы в деле? – спрашивает меня Кей.

– Думаю, да. – Я помогаю ей встать, а она в свою очередь меня поднимает.

– Спасибо, что заглянула, – мурлычет Вхора, заметно дрожа, когда Линн вновь щекочет основание ее рога. – Может, останешься еще ненадолго?

– Спасибо за предложение, но нет, – мягко пасует Кей. – У меня скоро сеанс терапии. Может, в другой раз?

– Ладно, увидимся позже, – отвечает Линн.

Когда мы уходим, Вхора одной рукой расшнуровывает лиф платья своей подружки.

– Я думал, мы вместе потусуемся. А у тебя, оказывается, терапия, – говорю я, когда мы отходим на достаточное расстояние. Я протягиваю руку, и Кей крепко сжимает ее.

– Какая еще терапия?

– Ну, ты же сказала…

– Ох! Ну ты и балбес. Я наврала с три короба. Ты что, думал, я поделюсь тобой с этой хвостатой цыпочкой?

Я оборачиваюсь, прислоняю ее к стене – и внезапно ее тело наступает со всех сторон: алчные руки загребают меня, поглаживают, сжимают во всех местах, а мой рот наполняют ее непередаваемые, экзотически-пряные вкусы.

* * *

Некоторое время спустя мы оказываемся в скромной беседке в гостиной, ранее нам неизвестной, где-то в Зеленом Лабиринте; потные, голые, усталые и счастливые. Раньше я занимался этим делом только с ее ортоформой, но сейчас – иной расклад. Своими четырьмя ловкими руками она проделывает такое, отчего я готов прямо-таки голосить от восторга. Жаль, не могу ответить ей чем-то в этом роде. Может, однажды, когда я соберусь достаточно, чтобы осмелиться переключиться на ксеноморфное тело… Я редко задумываюсь о таких вещах, но Кей хорошо умеет снимать мои запреты.

После всего она отрывается от меня и обнимает.

– В эксперимент не берут пары, – тихо говорит она.

– Но ты сказала, что мне нужно поучаствовать.

– Так и есть. – Она довольно спокойно относится к этому. А я не спрашивал, было у нас все всерьез или мимолетно.

– Почему? Я вовсе не обязан…

– Если тебе угрожает опасность, я хочу, чтобы ты был там, где безопаснее.

Я кладу руку ей на грудь – и Кей вздрагивает.

– Они дадут нам другие тела, – шепчет она. – Мы, наверное, даже узнать друг друга не сможем.

– Тебя это не смутит? – обеспокоенно спрашиваю я. – Если ты стесняешься…

– Я могу притвориться, что это тщательно продуманная маскировка. Я ведь так уже делала – забыл?

Вот оно что.

– Значит, придется солгать. – Слова срываются с губ почти против моей воли.

– Почему? – спрашивает она. – Мы же не пара. – Мое сердце на мгновение замирает. – Ну, пока что.

– Ты моногамна или полигамна?

– Я могу по-всякому. – Соски под моими пальцами напрягаются. – Хотя, скажу тебе, с одним партнером легче поддерживать эмоциональное равновесие. – Я чувствую, как ее спина слегка напрягается. – А ты у нас – ревнивая натура?

Я предельно серьезно обдумываю вопрос.

– Вряд ли. Хотя… не уверен. Я слишком мало помню. Когда Линн предложила тебе с ней задержаться, я не ревновал особо. Наверное, в кругу друзей не стал бы.

– Ну и славно. – Она придвигается ко мне, затем поднимается на все четыре руки и карабкается вверх, покуда не нависает надо мной как богиня-паучиха мирского блаженства. – Так что, строго говоря, мы не соврем, если скажем, что не состоим в длительной связи. Но ты обещаешь поискать меня там? Или после того, как все закончится? Ну, или… если вдруг кого-то из нас не возьмут?

Я смотрю ей в глаза на расстоянии в несколько миллиметров и вижу в них отражение – похоти, голода и беспокойства.

– Обещаю, Кей.

Богиня-паучиха довольно кивает и принимается ублажать меня, работая четырьмя руками, ртом, всеми доступными ей способами и конечностями. А я, самец-паучок, гадаю, в последний ли раз мы с ней видимся.

* * *

Когда после нашего свидания я иду домой один, кто-то пытается меня убить.

Несмотря на то, что я сказал Пикколо-47, до сих пор не сделал резервную копию. Этот шаг кажется мне безотзывным, как если бы означал принятие моего нового состояния. Резервное копирование собственной личности добавляет багажа, а стирание памяти лишает его. Но в моем случае мне действительно сто́ит сделать резервную копию, как только я вернусь в свою комнату. Кей, вероятно, было бы больно, если бы я умер сейчас и вернулся в состояние, в котором пребывал до нашей встречи. И теперь мне важно не обидеть ее.

Может, поэтому я и пережил ту атаку.

Выйдя из парка отдыха, мы разделились, застенчиво помахав друг другу, напоследок переглянувшись. Кей идет к терапевту, мне тоже лучше придерживаться своего режима чтения и учебы, который требует, чтобы я тратил на него не менее десяти килосекунд в день. Мы расстаемся нехотя, уязвленные новой чувствительностью. Я все еще не уверен, что чувствую, и меня беспокоит идея перехода в экспериментальную систему. Узнает ли она меня там? А я – ее? Заинтересуем ли мы друг друга в новых телах, в новых идейных координатах? В конце концов, мы оба – взрослые люди. Нужно вести собственную и полностью независимую жизнь. Надо будет прощаться – попрощаемся.

Мне сейчас не нужна ничья компания (кроме Кей), поэтому, идя домой через граф Т-ворот, соединяющий Зеленый Лабиринт, я врубаю на модеме режим инкогнито. Теперь для моего зрения люди – этакие столбы тумана, перемещающиеся в величественной тишине, а сетевые фильтры в их модемах точно так же «затуманивают» мою персону.

Однако не узнавать людей – не то же самое, что не знать о чьем-то присутствии. Примерно на полпути я замечаю, что один из столбов тумана следует за мной на небольшом расстоянии. Интересненько, отмечаю я про себя на сугубо рефлекторном уровне, о каком и не гадал до настоящего момента. Я велю модему пометить преследователя ярко-алой меткой и сообщать моим позиционным чувствам о его местоположении. Такую операцию можно провернуть, оставаясь в поле анонимности – приемчик старый, с историей. Так что я продолжаю идти, стараясь не показывать, что заметил хвост.

Вместо того чтобы вернуться тем же путем, каким прибыл, я иду через Зеленый лабиринт прямо в проход к своей квартире. Столб тумана преследует меня, и я небрежно сую левую руку в большой набедренный карман куртки, ища проход в рыхлой круговерти Т-ворот. Наступает момент, когда вокруг – никого, и мой преследователь решается атаковать. Он бросается на меня, думая, что я пребываю в блаженном неведении, да вот маркер моего модема выдает его. В левом глазу у меня есть фиксатор расстояний, и, как только он начинает сигнализировать о перемещении враждебного объекта в мою сторону, я сбрасываю режим инкогнито, разворачиваюсь и вооружаюсь.

Противник – невысокий и неприметный мужчина: кожа кофейного цвета, телосложение скорее жилистое, килт и черная жилетка на голое тело. На самом деле единственная примечательность в нем – его меч, не дуэльный, а из мономолекулярных нитей. Такой даже через алмазную броню пройдет как через мыльный пузырь. Разумеется, эта штука невидима глазу – если не считать красной бусины на острие, более чем в двух метрах над правой рукой убийцы.

Я напрягаюсь мимолетно, разряжая свой бластер, затем опускаю его и смаргиваю из глаз ужасные остаточные изображения в пурпурной гамме. Жуткий грохот, неприятный запах озона и подгоревшего мяса, отдача посылает болезненное ощущение вверх по руке. Лезвие упавшего меча высекает искры из каменного пола, и я спешу уйти с его пути – мне не хочется по глупости остаться без ноги. Я оглядываюсь в поисках других враждебно настроенных личностей.

– Подонок, – сплевываю я в сторону мистера Копченого. Я чувствую себя странно равнодушным к тому, что только что сделал, хотя мне хотелось бы, чтобы остаточные изображения исчезли быстрее – из бластера палят лишь в очках, защищающих от ярких вспышек, а у меня не было времени их нацепить. Бластер – простое оружие, маленькие Т-ворота, соединенные (через другую пару Т-ворот по принципу клапана) с конечной точкой в фотосфере изолированной нейтронной звезды. Грязная примочка для ближнего боя – ей под силу уничтожить все, кроме полной боевой брони, и, поскольку это, по сути, лишь пара червоточин, связанных вместе суперструной, она никогда не дает осечки. Но есть и минусы. Например, сейчас у меня дикий звон в ушах. Да и кожа на лице зудит от свеженьких радиационных ожогов. Для дуэлянтов считается дурным тоном использовать бластеры или вообще что-либо, не являющееся холодным оружием. Вероятно, поэтому нападавший не ждал такого исхода.

– Никогда не ввязывайся в войнушку-пострелушку, если при себе только нож, – учу я уму-разуму мистера Копченого, отворачиваясь от останков. Его правая рука висит на стене пару секунд, раздумывая над советом, а потом отваливается и шлепается на пол.

Остальная часть моего пути домой проходит без происшествий, но, к тому времени как я добираюсь туда, меня трясет, а зубы стучат. Я закрываю дверь и приказываю ей слиться со стенами, затем опускаюсь на единственный стул, который стоит посреди комнаты, когда кровать не раздвинута. Знал ли он, что я не записал резервную копию? Понимал ли он, что мое прежнее «я» не стерло все мои защитные рефлексы или что я знал, где достать бластер в Невидимой Республике? Понятия не имею. Что я точно знаю – так это то, что кто-то только что пытался убить меня тайком, без свидетелей – и без обычного воскрешения после дуэли. Это говорит о том, что кто-то хочет вывести меня из игры и самостоятельно покопаться в моих резервных копиях. Кража такой информации – серьезное преступление против личности, которое в большинстве государств оценивается на несколько степеней тяжелее убийства.

Что ж, кажется, дело решенное – придется сделать резервную копию, а затем искать убежища у Юрдона. Будучи изолированным государством, отключенным от коллектора на время выполнения исследовательского проекта, его экспериментальный полигон должен быть настолько безопасным, насколько это вообще возможно.

Если только никто из моих врагов не зарегистрируется там вслед за мной.

3. Нуклеарность

Выполнить резервное копирование предельно просто, но трудно справиться с его последствиями.

Вам нужно найти A-ворота, которые могут построить резервную копию (что просто означает, что их кабина должна быть достаточно большой, чтобы в ней мог разместиться человек, и что они не проходят как ворота специального назначения – военные, скажем). Такие можно найти в каждой квартире реабилитационного комплекса; они используются для фабрикации мебели и провизии, а также разложения людей на атомы и их дальнейшего объединения в прежнее целое. Займите кабину и попросите модем произвести резервное копирование – просто как апельсин. На это уйдет некоторое время – все-таки не чудеса червоточин, а разборка и копирование на наноуровне. Однако неприятных ощущений, связанных с тем, что вас погружают в синюю слизь-фабрикатор, пожирают, оцифровывают и снова исторгают наружу, не будет – модем «отключит» вас, едва начнет загружать в буфер данные вашего вектора состояния нейронов.

Меня беспокоит именно этот временной промежуток. Я не люблю «выпадать» даже на некоторое время, особенно когда неизвестный враг хочет украсть мою личность. С другой стороны, было бы безрассудно отказываться от резервной копии при таких подозрениях. Если кому-то все же удастся грохнуть меня, я хочу, чтобы наследующая меня копия знала, что происходит, – и помнила о Кей. Однако я принимаю некоторые меры предосторожности. Перед тем как войти в кабину, приказываю фабрикатору кое-что изготовить – невинные с виду вещички, превращающиеся в очень коварные и жестокие ловушки. Найдя им место, я делаю глубокий вдох… стою неподвижно долю килосекунды, глядя на зовущее нутро кабины. Ничего серьезного – просто надо унять мандраж.

И вот я захожу.

– Резервное копирование, – даю голосовую команду.

Появляется сиденье, я устраиваюсь на нем, дверь закрывается, мигает табличка с надписью «ЗАНЯТО». Я успеваю увидеть только молочно-голубую жидкость, выступающую из трещин в полу – потом все вокруг сереет, а мозг чувствует себя донельзя уставшим.

Теперь о последствиях. Через мгновение вы должны проснуться ошеломленными и немного потными. Дверь открывается, и вы идете в душ, чтобы смыть гель, оставшийся от ворот. Вы потратили, может, тысячу секунд на то, чтобы мембрана, покрытая несколькими тысячами триллионов автоматических демонтирующих головок, размером с белковое соединение – каждая, пережевывала вас нанометр за нанометром, возвращая к форме молекулярного сырья, при этом фоновым процессом сохраняя ваш вектор состояния для загрузки в новую копию. Однако вы этого не замечаете – все это время ваш мозг, условно говоря, мертв. Ну а потом А-ворота открываются, и вы можете продолжать жить дальше – как жили до резервного копирования. Конечно, есть некоторый дискомфорт, да и тело на первых порах кажется совершенно…

Чужим.

Я пытаюсь встать слишком быстро, и у меня подгибаются колени. Кружится голова, я падаю на стену кабины, но, ударяясь о нее, понимаю, что слишком низок. На данном этапе я все еще только чувствую, а не осознаю. Другое дело: снова сажусь, но кабина неприятно узкая, а у меня слишком широкие бедра и чересчур короткое туловище. И это не всё. Руки странные: человеческие, но совсем другие. Я поднимаю руку, кладу ее себе на колени; мои бедра кажутся слишком толстыми, но есть еще кое-что. О, понимаю я, просовывая руку между ног. Да я ведь уже не парень. Я – женщина. Поднимаю вторую руку и нащупываю грудь. Самка, ортогуманоид.

Ну, раньше-то я и был… была ортоформой. Понятия не имею, когда и как долго, и это вряд ли моя предпочтительная форма существования, но жить можно. А потом в голову влетает очевидный вывод из всего этого безобразия, и я в ужасе вскакиваю на ноги – тут же в глазах темнеет, пол и стены норовят врезать мне по лицу. Кто-то саботировал мою резервную копию! И вот – вторая запоздалая мысль: я – дубль. Моя первая копия умерла за ненадобностью.

– Эх, – выдыхаю я, привалившись спиной к белой дверце кабины. Мой голос жутко странный – выше на октаву, писклявый какой-то. – Охренеть и назад не выхренеть…

Я не могу торчать тут вечно и уже точно не увижу ничего хорошего, когда открою дверь. Преодолевая нарастающий ужас, я нажимаю замок. И примерно в этот момент понимаю, что на мне ничего нет. Это неудивительно – моя куртка была сделана из Т-ворот, а это одна из вещей, которые не могут сделать фабрикаторы. Штаны тоже исчезли, а они были из простой ткани. Кто-то меня хорошенько и основательно взломал, осознаю я с нарастающим страхом. Дверь открывается, впуская воздух, охлаждающий влажную кожу. Я моргаю и оглядываюсь. Как и в моей квартире, на низком столике рядом со стулом есть только планшет, а ловушек и двери в стене уже нет. Присмотревшись, я вижу, что все другого цвета, да и стул не такой, как раньше.

Смотрю планшет. Вверху мигает красный текст: К ознакомлению – немедленно.

– Ага, подождете. – Я смотрю на дверь, вздрагиваю и иду в ванную. Тот, кто хакнул меня, явно не торопился. Я тоже не буду. Вот соберу свои мысли в кучку, а потом переговорим с глазу на глаз.

Ванные комнаты в комнатах пациентов однотипные: белое керамическое яйцо с водяными и воздушными форсунками, освещенное рассеянным светом и укомплектованное датчиками движения. Делаю воду погорячее, пускаю мощную струю. Стою под ней, дрожа от страха, пока моя кожа не делается румяной и скрипуче-чистой.

Кто-то взломал меня, и я ничего не могу с этим поделать. Все, что мне остается, – преодолеть препятствия, уготованные мне. И надеяться на легкую смерть в случае чего. Сопротивление, как говорится, бесполезно. Если уровень доступа к моим резервным данным таков, что кожаный меч перековали на живородящее орало, злоумышленники могут делать со мной все, что угодно, хоть в крендель гнуть. Редактирование памяти? Легко. Создание нескольких независимых копий? За здорово живешь. Можно вообще зомби из меня сделать и управлять, как каким-нибудь сраным игровым персонажем. А потом шантажировать тем, что я натворил в зомби-состоянии. Раз меня разбудили у А-ворот в другой комнате – значит, и мой статус-вектор скомпрометирован. Я могу убегать тысячу раз, подвергнуться тысячекратным пыткам, и все равно меня в конце концов снова бросят в эту каморку. Как в тюрьму.

Кража личных данных – ужасное преступление.

Прежде чем выйти из ванной, я внимательно изучаю свое новое тело. В конце концов, я вижу его впервые, и у меня неприятное предчувствие, что оно мне что-то скажет об ожиданиях моих похитителей.

Итак, я обладаю характеристиками ортогуманоидной женщины: рост снизился сантиметров на пятнадцать, тело осесимметричное, кожа и волосы – просто загляденье. Тело хорошее, крепкое, не сексуализированное сверх меры – на куклу для потрахушек я не похожа. У меня широкие бедра, узкая талия, грудь больше, чем я бы выбрал, высокие скулы и полные губы; кожа бледнее, чем мне хотелось бы. Новый лоб гладкий и высокий, морщин над голубыми европеоидными глазами не видать. Каштановые волосы падают на плечи. На фига такие длинные? А ногти на руках и ногах короткие – что-то не бьется, это непрактично с точки зрения самообороны. Я вытягиваю руки над головой и чувствую шок. Я слабачка – на верхней части тела почти нет тренированных мышц.

Итак, подведем итог: я невысокая, слабая и безоружная, но симпатичная – в ретростиле, по-старомодному…

– Отличный, мать вашу, подгон, – рычу я отражению в зеркале. Затем я возвращаюсь в спальню, сажусь и смотрю на планшет.

К ознакомлению – немедленно, – все так же настаивает он.

– Ну, погнали, родимый. – Я нажимаю на надпись, и по экрану бегут строчки:

Уважаемый Участник!

Благодарим за согласие участвовать в экспериментальном режиме Юрдона—Фиоре—Хант (если вы не помните, что давали свое согласие, нажмите ЗДЕСЬ, чтобы прочитать заявление, которое вы подписали перед последним резервным копированием). Надеемся, что вам понравится в нашем эксперименте. Мы подготовили для вас вводный курс доктора Фиоре. Первая лекция начнется через 1294 секунды. В интересах надлежащего погружения в роль советуем вам уже сейчас надеть полагающуюся Вам по роли ретроодежду (см. ящик под стулом).

После лекции состоится приветственный фуршет, где у Вас будет возможность встретиться с другими участниками эксперимента, задействованными на данный момент.

Я моргаю. Перечитываю сообщение, стремясь найти хоть какую-нибудь зацепку или двусмысленность. Ни хрена я не подписывала! Или… подписывала? Похоже, все-таки подписывала – или это последствия взлома. Я жму на ссылку – всё чин чином: мой уникальный 16-значный идентификатор и отпечаток пальца в придачу, распознаваемые модемом как легитимная подпись. Я подписала контракт, где говорится, что я обязалась жить в экспериментальной подсети под вымышленным именем Рив в течение следующих… ста мегасекунд? Три года? И пока я там, мои гражданские права регулируются двусторонним соглашением: я не отказываюсь от основных прав разумного существа, меня нельзя пытать и подвергать промывке мозгов, но и сложить обязанности испытуемого я не могу, если на то не даст добро вышестоящее руководство проекта.

Я ловлю себя на том, что учащенно дышу, колеблясь между облегчением оттого, что не стала жертвой кражи личных данных, и опасением из-за масштабов того, на что я подписалась. У них есть право в одностороннем порядке изгнать меня (это нормально – если захочу выйти из игры, надо просто всех достать) и диктовать мне, в каком теле жить. Расклад максимально хреновый: в ряде прочих драконовских положений я с огромным неудовольствием нахожу согласие на контроль моих действий путем непрекращающегося и повсеместного наблюдения. Мой тематический раздел – «Паноптикум Темных Веков». Интересно, что меня вообще туда толкнуло? Мелким шрифтом в соглашении набран пункт «Компенсационные льготы».

Ага.

Во-первых, сама Схоластия гарантирует участникам эксперимента все компенсации и готова ответить на любые претензии. Так что, если мои права будут ущемлять, я могу на них подать в суд – а глубина карманов у ребят, я так понимаю, приближается к бесконечной.

Во-вторых, вознаграждение крайне удовлетворительное. Произвожу краткие подсчеты и выясняю, что за три года пребывания в клетке для хомячков мне сулят сумму, коей хватит на безбедное существование на свободе на срок, минимум в три раза больший.

Успокаиваюсь понемногу. Никакого взлома – я пошла на это добровольно, и у затеи даже есть плюсы. Мое второе «я» не рехнулось – уже плюс. Мне приходит на ум, что плохим парням, кем бы они ни являлись, будет очень трудно добраться до меня внутри экспериментального государства, доступ к которому возможен только через единственные Т-ворота, охраняемые брандмауэром и лучшими силами Схоластии.

Предполагается, что я играю роль персонажа исторического периода, в который мы якобы живем: ношу тело, которое не похоже на мое; использую псевдоним и фальшивую личность и не обсуждаю внешний мир ни с кем в исследовании. Это значит, что любой враг, явившийся по мою душу, столкнется с колоссальной болью в заднице – не зная, как я выгляжу, не имея права расспросить тех, кто знает, в нужном ему контексте, да и без толкового оружия он едва ли меня прищучит. В общем, если пан, я буду на коне, а если пропал – может, что-то прояснится с моей личностью. Вероятно, мне даже позволят сохранить полезные воспоминания.

Я достаю обещанный ящик с одеждой и морщу нос. Барахлишко не воняет – оно просто странное, зато исторически точное, как планшет и обещал. В комплекте – странная черная туника, предельно просто скроенная, оставляющая руки и голени голыми (верх непрактичности) и черная куртка, которую можно одеть поверх. Обувь – пара черных лакированных лодочек, функциональных лишь в зоне сильной гравитации, но с причудливыми заостренными носками и каблуками, сужающимися к острию длиной в три-четыре сантиметра. Нижнее белье довольно простое, но требуется время, чтобы понять, что ноги нужно просунуть в фигню из растягивающегося нейлона. Ноги, кстати, без плотного волосяного покрова – таковой у меня только на голове. Да, это ортотело со всеми вытекающими последствиями, но не такое пропащее, если подумать. Я качаю головой.

Страннее всего то, что ткань предельно тупая – и грязь не отталкивает, и кожные бактерии не жрет, уже не говоря о том, чтобы реагировать на обновление стиля или настрой того, кто ее носит. Никаких вместительных карманов: Т-ворота нигде не предусмотрены – ни в рукавах, ни в подкладке куртки. Когда их изобрели-то? Может, на мой век перепадет нормальная интеллектуальная одежда. Я полностью облачаюсь, оглядываю себя в зеркале в ванной. С волосами такой длины меня ждет много проблем, но никаких средств для их нормальной организации, кроме эластичного каучукового кольца, мне не дали. Ладно, пока и так сойдет – потом обрежу до разумных пределов.

Что ж, теперь мне ничего не остается, как пойти на ознакомительную лекцию и «приветственный фуршет». Так что я беру свой планшет и через дверь покидаю комнату.

* * *

По ту сторону двери – длинная узкая зала. Я только что вышла из одной из дюжины дверей на трех стенах, выкрашенных в стерильный белый цвет. Пол выложен плиткой из черного и белого мрамора. Четвертая стена напротив моей двери покрыта чем-то, в чем я через некоторое время различаю листы дерева – настоящего мертвого дерева, срубленного и расколотого на щепки, – с двумя проходами по обе стороны. Видимо, где-то там и будет лекция. Хотя я не понимаю, почему бы не провести ее онлайн. Я иду к ближайшей открытой двери. Меня раздражают мои туфли – они издают неприятное цоканье при каждом шаге.

В центре большого зала уже сидят семь или восемь человек на выставленных в несколько рядов и, казалось бы, неудобных стульях, обращенных к подиуму на фоне выкрашенной в белый цвет стены. Мы – нужно привыкнуть к тому, что я вызвалась добровольцем, хотя сейчас я себя так не чувствую, – все тут более-менее одинаковые мужчины и женщины в глупых ретрокостюмах. Кажется, они руководствуются неким сложным набором правил, определяющих, кому какую одежду разрешено носить, и все мы носим удивительно много тряпок, хоть и находимся в среде обитания с контролируемой атмосферой. У женщин – цельные платья или юбки до колен в сочетании с блузками, закрывающими верхнюю часть туловища. Мужчины носят подходящие по цвету комплекты брюк и курток с рубашками под ними; пояса и воротники выглядят до ужаса неудобными. По большей части одежда – черно-белая или серо-белая, невероятно бесцветная.

Помимо исторических костюмов, наблюдается ряд других аномалий. Насколько я могу судить, ни у кого из мужчин нет длинных волос, а у женщин – коротких. Несколько голов поворачиваются, когда я вхожу, но я не чувствую себя не к месту, хоть и собрала свои лохмы в хвост. Просто еще одна обезличенная фигура в ретроприкиде.

– Лекция здесь будет проходить? – спрашиваю я ближнего ко мне мужчину. Он среднего роста – точно не выше, чем я была раньше, но теперь я смотрю на него снизу вверх. У него черные волосы и аккуратно подстриженная растительность на лице.