Текст книги "Не позже полуночи и другие истории (сборник)"

– Эй, вы, шале шестьдесят два, вы не суеверны?

Я повернулся на табурете. Он уставился на меня со стаканом в руке. Его жена смотрела прямо перед собой. Может быть, она даже вытащила свои беруши. Памятуя, что к сумасшедшим и пьяницам следует относиться с юмором, я ответил достаточно вежливо:

– Нет, я не суеверен. А с чего бы?

Он принялся хохотать, и на его ярко-красном лице образовалось с сотню складок.

– Черт бы меня побрал. Да малый из этого шале утонул всего две недели назад. Два дня не появлялся, а потом тело его, наполовину съеденное осьминогами, вытащили в сетях местные рыбаки.

Он затрясся от смеха, хлопая рукой по колену, а я отвернулся в сторону от омерзения и вопрошающе поднял брови, взглянув на бармена.

– Несчастный случай, – пробормотал тот. – Мистер Гордон был такой приятный джентльмен. Интересовался археологией. Было очень тепло в ту ночь, когда он исчез; он, должно быть, после ужина ушел купаться. Конечно, вызвали полицию. Мы здесь, в гостинице, расстроились больше всего. Понимаете, сэр, мы об этом особенно не рассказываем. Может повредить делу. Но смею вас заверить, что купаться совершенно безопасно. Это первый случай за все время.

– Ну и ну, – сказал я.

И все же… Не очень-то приятно, что бедняга был последним, кто жил тут до меня. Однако он ведь умер не в кровати. И я не суеверен. Теперь я понял, почему с такой неохотой сдавали домик, понял, почему испугалась маленькая горничная.

– И вот что я вам скажу, – продолжал греметь отвратительный голос, – не ходите купаться после полуночи, а то осьминоги съедят и вас. – За этим предостережением последовал новый взрыв хохота. Затем он сказал: – Идем, Мод. Пора отправляться спать. – И он с шумом отпихнул в сторону стол.

Я с облегчением вздохнул, когда мы остались одни.

– Что за ужасный человек, – сказал я. – Неужели администрация не в состоянии от него избавиться?

Бармен пожал плечами:

– Бизнес есть бизнес. Что тут можно сделать? У Столлов полно денег. Они здесь вот уже второй сезон, приехали, когда мы только что открылись, в марте. Кажется, они без ума от этого места. Только теперь вот мистер Столл так сильно пьет, раньше он пьяницей не был. Он погубит себя, если будет продолжать подобным образом. И так все время, из вечера в вечер. Днем-то еще ничего. В море на рыбалке с раннего утра до захода солнца.

– Я полагаю, бутылок летит за борт больше, чем он наловит рыбы, – заметил я.

– Возможно, – согласился бармен. – Он никогда не приносит в гостиницу свой улов. Наверное, отдает лодочнику.

– Жену его жалко.

Бармен пожал плечами.

– Она не из бедных, – ответил он sotto voce[46]46
  Вполголоса (ит.).


[Закрыть], потому что тут в бар вошло двое посетителей. – Я не думаю, что мистер Столл – хозяин положения. Быть глухой, может быть, для нее удобнее. Она – ни на шаг от него. Ловит рыбу с ним целыми днями. Да, джентльмены, что вам угодно?

Он повернулся к новым клиентам, а я ушел. Каких только людей на свете не бывает, промелькнула у меня избитая мысль. По мне, так пусть себе мистер Столл и его глухая супруга хоть целыми днями дочерна коптятся в море на солнце и по вечерам дуют свое пиво. Они даже не соседи. Да, последний обитатель номера 62 случайно утонул, зато тому, кто живет в нем сейчас, теперь по крайней мере обеспечено спокойствие.

Я прошел по садовой дорожке к своему жилищу. Стояла ясная звездная ночь. Воздух был ароматен и сладок от запаха цветущего кустарника, густо посаженного на красной земле. Я посмотрел с балкона на море, в сторону далеких, окутанных дымкой гор, посмотрел на огни маленького рыбачьего порта. Справа от меня мерцали огни других шале, создавая приятное, почти сказочное впечатление, как искусный задник на сцене. Поистине замечательное место, и я благословил агента по туризму за рекомендацию.

Я вошел в дом через прикрытую ставнями дверь балкона и включил лампу у изголовья кровати. Комната выглядела приветливо и уютно; лучше и быть не могло. Я разделся и уже хотел улечься в постель, как вспомнил, что оставил на балконе книгу, которую собирался посмотреть. Открыл ставни, забрал ее из шезлонга и еще раз, прежде чем улечься спать, взглянул в открытое море. Большинство волшебных огней потухло, но в шале, которое стояло на отшибе, на самой крайней точке, еще горел на балконе свет. На лодке, привязанной к причалу, светился фонарь. Секунда-другая, и я увидел, как что-то движется недалеко от моих скал. Это был шноркель подводного пловца. Тонкая трубка, словно крошечный перископ, спокойно двигалась по неподвижной, темной поверхности моря. Затем далеко слева она исчезла из виду. Я закрыл ставни и отошел от окна.

Не знаю почему, но при появлении этого предмета мне стало несколько не по себе. У меня возникли мысли о несчастном, утонувшем во время полуночного купания. О моем предшественнике. Он тоже, наверное, отправился таким же благоухающим вечером поплавать под водой и… расстался с жизнью. Казалось бы, этот несчастный случай должен был отвадить обитателей отеля плавать в одиночку по ночам. Я твердо решил купаться только среди бела дня и – пусть это трусость – не заплывать далеко.

Я пробежал несколько страниц своей книжки, потом, почувствовав, что засыпаю, повернулся выключить свет. И сделал это так неловко, что задел телефон, и он свалился на пол. Наклонился, поднял его – к счастью, никаких повреждений, – но маленький ящичек, часть подставки, раскрылся. В нем – клочок бумаги или, вернее, карточки с именем Чарльза Гордона и адресом в Блумсбери[47]47
  Район в центре Лондона.


[Закрыть]. Гордон – это же фамилия моего предшественника? Маленькая горничная, убирая комнату, и не подумала открыть ящичек. Я перевернул карточку. На обороте было что-то нацарапано, несколько слов: «Не позже полуночи». А дальше, видно, пришедшее потом в голову число 38. Я положил карточку обратно в ящичек и выключил свет. Дорога меня утомила, но уснул я, когда было уже почти половина третьего. Я лежал без сна и слушал, как плещется о скалы вода у меня под балконом.

Я безостановочно писал три дня, ни разу не покидая своего жилища, только выбегал окунуться по утрам да вечером ходил в отель на ужин. Никто мне не мешал. Услужливый официант приносил завтрак, от которого я откладывал булочки на полуденный ланч, маленькая горничная убирала постель и делала свою работу, не отвлекая меня, и, когда я к середине третьего дня закончил свое импрессионистическое полотно, я вполне определенно осознавал, что это одна из лучших моих картин. Она займет почетное место на моей будущей персональной выставке. Очень довольный, я мог бы теперь отдохнуть и решил на следующий день обследовать побережье, отыскать еще какой-нибудь вид и, быть может, снова обрести вдохновение. Погода была великолепная. Тепло, как в хорошем английском июне. И самое главное – отсутствие поблизости соседей. Остальные постояльцы держались своей территории и не пытались завязывать знакомств, если не считать обмена поклонами и кивками при входе в столовую на ужин. Я старался выпивать свой кофе в баре до того, как там появится мистер Столл.

Теперь я понял, что это его лодка причаливала у мыса. Они отправлялись очень рано, и я не видел, как они уходили, но, бывало, замечал, когда возвращались в конце дня: легко узнавалась его квадратная, сутулая фигура, а иногда, когда они приближались к причалу, слышался и хриплый голос человека, управлявшего лодкой. Они занимали уединенное шале на косе, и я подумал, а не специально ли Столл выбрал это шале, чтобы напиваться до умопомрачения подальше от соседей? Что ж, вольному воля, лишь бы он не навязывал мне своего отвратительного общества.

Чувствуя необходимость немного поразмяться, я решил прогуляться на восток от отеля. Еще раз поздравил себя с тем, что не оказался в скоплении домиков на густонаселенном участке. Мини-гольф и теннис были в разгаре, а на маленьком пляже каждый клочок песка был покрыт телами с неуклюже раскинутыми руками и ногами. Но скоро гомон публики остался позади, и меня надежно защитил от него цветущий кустарник. Я оказался на мысе около причала. Лодки еще не было видно ни тут, ни в заливе.

Меня охватило неожиданное искушение заглянуть в шале неприятного мистера Столла. Я прокрался по небольшой тропке, словно грабитель, рыщущий в поисках добычи, и посмотрел вверх, на закрытые ставнями окна. Дом ни от моего, ни от своих собратьев ничем существенным не отличался, если бы не предательская куча бутылок в углу на балконе. Скотина… Потом кое-что еще задержало мой взгляд: пара ласт, трубка. Вряд ли при таком количестве выпитого он отваживался погружать свою тушу в воду. Может быть, он снаряжал для ловли крабов местного грека, нанятого в качестве «команды»? И я вспомнил мой первый вечер, трубку рядом со скалами и фонарь на лодке.

Я пошел прочь, потому что послышались шаги на дорожке, а мне не хотелось, чтобы видели, как я шпионю. Уходя, я взглянул на номер домика. 38. Число это не произвело на меня тогда никакого впечатления, но позже, переодеваясь к ужину и доставая булавку для галстука, которую я положил на прикроватную тумбочку, я машинально открыл ящичек под телефоном, чтобы еще раз взглянуть на карточку своего предшественника. Да, так и есть. Небрежно написанное число было 38. Чистое совпадение, конечно, и все же… «Не позже полуночи». Слова неожиданно приобрели смысл. Столл в первый же вечер предупредил меня в отношении поздних купаний. Может быть, он предупреждал и Гордона? И Гордон написал это предупреждение на своей карточке, а на обороте – номер домика Столла? В этом был смысл, но, очевидно, бедняга Гордон пренебрег советом. Так же, по-видимому, поступает и один из обитателей шале 38.

Я закончил переодеваться и, вместо того чтобы положить карточку на место, положил ее в бумажник. У меня было смутное чувство, что при случае ее надо вручить дежурному, что она прольет какой-то свет на кончину моего несчастного предшественника. Я не расставался с этой мыслью в течение обеда, но ни к какому решению не пришел. Ведь и меня бы впутали, да и полиция стала бы задавать вопросы. А насколько я знал, дело было закрыто. Нет, не стоило вдруг появляться с забытой визитной карточкой, которая, вероятно, не имела абсолютно никакого значения.

Так случилось, что люди, сидевшие в столовой справа от меня, по-видимому, уехали, и место Столлов в углу было теперь у меня на виду. Я мог, не вытягивая шею, наблюдать за ними незаметно и был поражен тем, что он ни разу, ни единым словом не обмолвился с ней. Они составляли странный контраст. Она словно аршин проглотила, чопорная, строгая, орудующая вилкой, как учительница воскресной школы на пикнике; он еще краснее, чем всегда, словно большая раздутая сосиска; отпихивающий от себя после первой пробы большую часть того, что ставил перед ним официант, и протягивающий короткую волосатую руку за все время пустеющим стаканом.

Я кончил обедать и прошел в бар выпить кофе. Было еще рано, и я нашел себе место. Мы с барменом обменялись обычными любезностями; затем, поговорив о погоде, я кивнул в сторону столовой:

– Я заметил, наш друг мистер Столл и его жена, как обычно, провели весь день в море.

Бармен пожал плечами.

– Каждый день так, никаких изменений, – ответил он. – И большей частью одно и то же направление – на запад из бухты в залив. К тому же погода бывает шквалистой, а им будто все нипочем.

– Не знаю, как она его терпит, – сказал я. – Наблюдал за ними во время еды, так он с ней даже не разговаривает. Интересно, другие постояльцы какого мнения о нем?

– Они держатся в стороне, сэр. Вы помните, как было с вами? Если он раскрывает рот, то только чтобы хамить. Вот и с прислугой. Девочки не осмеливаются делать уборку в доме, пока он не уйдет. А запах! – Он поморщился, наклонился ко мне и доверительно произнес: – Девочки говорят, он варит свое пиво. Жжет в камине огонь, у него стоит там горшок с гниющим зерном, что-то вроде помоев для свиней! Ну да, он и выпивает все тут же. Вообразите состояние его печени, да еще при том, что он употребляет за ужином и потом здесь, в баре!

– Я думаю, поэтому у него и горит на балконе до поздней ночи свет, – сказал я. – Пьет эти свиные помои до рассвета. Скажите, а кто тут из обитателей в отеле занимается подводным плаванием?

Бармен заметно удивился.

– Никто, насколько мне известно, после несчастного случая, по крайней мере. Бедный мистер Гордон любил по ночам купаться, вернее, мы так полагали. Он был одним из немногих постояльцев, кто хоть иногда разговаривал с мистером Столлом, я теперь припоминаю это. Раз вечером они серьезно поговорили здесь, в баре.

– В самом деле?

– Не о купании, однако, и не по поводу рыбной ловли. Они говорили о старинных вещах. Здесь, знаете, в деревне прекрасный маленький музей, но он сейчас закрыт на ремонт. Мистер Гордон имел какое-то отношение к Британскому музею в Лондоне.

– Кто бы мог подумать, что у этого Столла такие интересы, – сказал я.

– Ничего удивительного, – сказал бармен. – Мистер Столл вовсе не глуп. В прошлом году, бывало, он и миссис Столл брали машину и посещали все достопримечательности: Кносс, Маллию и некоторые малоизвестные места. В этом году все иначе. Каждый день лодка и рыбалка.

– А мистер Гордон? – не отступал я. – Он когда-нибудь ловил с ним рыбу?

– Нет, сэр. Насколько я знаю – нет. Он нанимал машину, как и вы, и изучал окрестности. Он написал книгу, он рассказывал мне об археологических находках на восточном Крите и об их связи с греческой мифологией.

– Мифологией?

– Да, я понял, что они с мистером Столлом говорили о мифологии, но слышал я их разговор, как вы понимаете, краем уха, – мы были очень заняты в тот вечер в баре. Мистер Гордон был из спокойных джентльменов, если позволите, сэр, пожалуй, в вашем стиле, он, кажется, был очень заинтересован разговором – речь шла о каких-то древних богах. И проговорили они так больше часа.

– Хм…

Я подумал о карточке в бумажнике. Передать или не передать ее дежурному клерку? Пожелав бармену спокойной ночи, я пошел через столовую в холл. Столлы только что вышли из-за стола и шли передо мной. Я немного отстал, дожидаясь, пока путь будет свободен, и очень удивился, что они не пошли в бар. Сделав вид, что меня интересуют открытки, я остановился у витрины. Потом увидел, что миссис Столл снимает свое пальто с вешалки в вестибюле; тем временем ее неприятный супруг посетил туалет, а затем они вышли через переднюю дверь, которая вела прямо на стоянку машин. Наверное, собрались на автомобильную прогулку. И Столл за рулем в таком состоянии?

Я все колебался. Дежурный клерк говорил по телефону. Передавать карточку было не время. Какой-то порыв, как у мальчишки, изображающего детектива, заставил меня подойти к своей машине, и, когда габаритные огни Столла исчезли из виду – это был «мерседес», – я последовал за ними. Дорога была одна-единственная, и он поехал по ней на восток в направлении деревни и огней гавани. Доехав до маленького порта, я, как и следовало ожидать, потерял его. Инстинктивно направился к пристани – подумал, что он сделал то же самое. Напротив находилось большое кафе. Припарковал «фольксваген» и посмотрел вокруг. Никаких признаков «мерседеса». Только туристы, такие же как я, и местные жители, которые прогуливаются, пьют кофе за столиками перед кафе.

Ну ладно, ничего страшного, посижу, поглазею тут на них, выпью лимонада. Я просидел, должно быть, больше получаса, смакуя так называемый «местный колорит», развлекаясь проходящей мимо толпой. Шествовали греческие семьи, вышедшие подышать воздухом, хорошенькие, застенчивые девушки поглядывали на юношей, которые держались особняком, как бы подчиняясь своеобразной сегрегации; бородатый православный священник за столом рядом с моим беспрестанно курил, играя в кости с двумя очень пожилыми людьми, и, конечно, бесцеремонная компания хиппи из моей собственной страны – самые длинноволосые, самые грязные из всех и создающие больше всех шума. Как только они включили транзистор и расселись на булыжнике позади меня, я понял, что пора уходить.

Я заплатил за лимонад и прогулялся до конца набережной и обратно – бесконечные ряды рыболовных лодок, наверное, были колоритны днем, и, возможно, их бы стоило написать. Затем я перешел через улицу, и мой взгляд уловил блеск водной поверхности там, где боковая дорога, казалось, оканчивается тупиком. Это, видимо, была местная достопримечательность – упоминавшееся в путеводителе озеро Боттомлесс-Пул[48]48
  Бездонная лужа (англ.).


[Закрыть], которое в разгар сезона часто посещают и фотографируют туристы. Оно было довольно велико, гораздо больше, чем я думал; в воде его плавал всякий мусор, и я не завидовал тем, кто днем безрассудно прыгал в воду с трамплина, виднеющегося на его дальнем конце.

Тут я увидел «мерседес». Он стоял напротив слабо освещенного кафе, и – ошибки не было – за столом сгорбленная фигура, перед ней пивные бутылки, рядом – «несгибаемая» дама. Но к моему удивлению и, могу добавить, отвращению, он пил не в одиночестве, а, по-видимому, разделял свою послеобеденную пьянку с компанией хрипатых рыбаков за соседним столом.

Крики и смех висели в воздухе. Они, очевидно, дразнили его, греческая учтивость осталась в их стаканах. Один из молодых участников попойки вдруг запел, потом протянул руку и смахнул с его стола на тротуар пустые бутылки. Раздался грохот бьющегося стекла, сопровождающийся криками его приятелей. И я ждал, что явится местная полиция и прекратит безобразие.

Но никаких признаков властей. Меня не волновало, что случится со Столлом – ночь в тюрьме отрезвила бы его, – но для жены его все это было бы ужасно. Впрочем – не мое дело, и я уже повернулся, собираясь возвратиться на набережную, когда он под дикие овации рыбаков, шатаясь, поднялся на ноги, схватил со своего стола уцелевшую бутылку, замахнулся ею над головой и с поразительной для его состояния ловкостью, как дискобол, запустил ее в воду. Она пролетела мимо меня в каких-нибудь двух футах, и он видел, как я пригнул голову. Это было уже слишком. Я шагнул к нему.

– Ну что вы тут разыгрались? – заорал я.

Он, пошатываясь, стоял передо мной. Смех в кафе прекратился: его друзья с интересом наблюдали. Я ожидал потока брани, но опухшее лицо Столла скривилось в усмешке. Он, пошатываясь, шагнул вперед и похлопал меня по плечу.

– Знаешь, – сказал он. – Если бы не ты, я бы, черт побери, забросил ее на середину этой лужи. Подальше, чем кто-нибудь из этих парней. Среди них – ни одного чистокровного критца. Все это чертовы турки.

Я попытался избавиться от него, но он прицепился ко мне с навязчивостью привычного пьяницы, который вдруг нашел или думает, что нашел друга на всю жизнь.

– Ты ведь из отеля? – Он икнул. – Не отказывайся, приятель. У меня хорошая память на лица. Это же ты, черт побери, рисуешь целыми днями на своем дурацком крыльце. Ты меня восхищаешь. Я ведь кое-что понимаю в искусстве. Я бы мог даже купить твою картину.

Его bonhomie[49]49
  Простота (фр.).


[Закрыть] была отвратительна, попытка покровительствовать – невыносима.

– Извините, – сказал я жестко, – картина не продается.

– Да бросьте! – возразил он. – Все вы, художники, одинаковы. К вам не подступишься, пока не предложишь хорошенькие денежки. Вот Чарли Гордон… – Он замолчал и хитро взглянул на меня. – Постойте, вы ведь не знали Чарли Гордона?

– Нет, – сухо ответил я. – Он был до меня.

– Верно, верно, – согласился он. – Бедняга умер. Утонул здесь, в бухте, прямо под вашими скалами. Во всяком случае, его там нашли.

Маленькие глазки-щели были не видны на его заплывшем лице, но я знал: он наблюдает за мной.

– Да, – сказал я. – Об этом я слышал. Но он не был художником.

– Не был художником? – повторил Столл за мной и расхохотался. – Да он был знатоком! По мне, так это практически то же самое. Ну и особого счастья ему это, в конце концов, не принесло, так ведь?

– Да, – сказал я. – Очевидно, не принесло.

Он попытался взять себя в руки; покачиваясь, нащупал зажигалку, извлек пачку сигарет. Закурил, протянул пачку мне. Я помотал головой и сказал, что не курю. Потом, набравшись храбрости, заметил:

– И не пью тоже.

– Вот это да! – удивленно сказал он. – И я тоже. Тем более что пиво, которым они тут вас угощают, – настоящая моча, а вино – отрава. – Он взглянул через плечо на группу у входа в кафе и, заговорщически подмигивая, потащил меня к стене, ближе к воде. – Я вам говорил, что все эти ублюдки – турки, – сказал он. – А турки, они же пьяницы и кофеманы. За пять с лишним тысяч лет не наварили тут ничего стоящего. А раньше тут знали, как это делается.

Я вспомнил, что говорил бармен о помоях у него в шале.

– В самом деле? – спросил я.

Он опять подмигнул, и тогда его сощуренные глаза приоткрылись, и я заметил, что они у него грязно-карие, с налитыми кровью белками и слегка навыкате.

– Знаете что? – хрипло зашептал он. – Ученые тут ничего не понимают. Именно пиво пили критяне здесь в горах, пиво, сваренное из ели и плюща. Вино было изобретено века спустя чертовыми греками.

Он встал поустойчивее: одна рука на стене, вторая у меня на плече. Потом наклонился вперед и его стошнило в воду. Меня самого чуть не вывернуло.

– Ну вот и полегчало, – сказал он. – Избавился от отравы. Плохо отравлять организм. Вот что я скажу, вернемся в отель, и вы с нами, и выпьем на сон грядущий у нас в шале. Вы мне нравитесь, мистер, как вас там! Вы правильно соображаете. Не пьете, не курите и пишете картины. Кто же вы?

Отказываться сразу было невозможно, и мне пришлось позволить потащить себя через дорогу. К счастью, группа у кафе разошлась, несомненно недовольная тем, что дело до рукоприкладства не дошло, и миссис Столл забралась в «мерседес» и заняла место впереди рядом с местом шофера.

– Не обращайте на нее внимание, – сказал Столл. – Она как пень глуха. Если не орать в ухо, она ничего не услышит. Сзади места хватает.

– Спасибо, – сказал я. – У меня своя машина на берегу.

– Как знаете, – ответил он. – Так скажите же, господин Художник, кто вы? Академик?

Я мог бы и не уточнять, но некоторая склонность к помпезности и наивная надежда, что он сочтет меня занудой и не станет больше привязываться, заставили меня сказать правду.

– Я учитель, – сказал я. – В приготовительной школе[50]50
  Имеется в виду частная школа для мальчиков от 8 до 13 лет; готовит к поступлению в привилегированные частные школы.


[Закрыть] для мальчиков.

Он словно споткнулся на ходу, в довольной ухмылке широко раскрыл мокрый рот.

– Бог мой! – заорал он. – Вот забавно, вот уж в самом деле забавно! Наставник, черт побери! Нянька для младенцев. Ты наш человек, приятель, наш человек! И у него-то еще хватило наглости говорить, что не варил елки с плющом!

Он прямо как помешался. Но эта неожиданная вспышка шумного веселья заставила его освободить мое плечо, и он пошел вперед к своей машине, покачивая головой из стороны в сторону; ноги несли его тело забавной трусцой: трюх-трюх… трюх-трюх… как неуклюжую лошадь.

Я посмотрел, как он уселся рядом с женой в машине, и поскорее улизнул прочь, но он с удивительной ловкостью развернул машину и, не успел я дойти до перекрестка, догнал меня. Он высунул голову из окна, все еще продолжая улыбаться:

– Заходите же к нам, мистер Наставник, заходите когда хотите. Всегда будем рады. Скажи ему это ты, Мод. Ты что, не видишь, парень стеснительный?

Эта зычная команда раздалась на всю улицу. Прохожие повернулись в нашу сторону. Деревянное, невозмутимое лицо миссис Столл показалось из-за плеча мужа. Она выглядела совершенно спокойной, как будто все было как надо, как будто ехать по незнакомой деревне с пьяным мужем было самым обычным делом.

– Добрый вечер, – сказала она без всякого выражения. – Рада познакомиться, мистер Наставник. Пожалуйста, заходите к нам. Только не позже полуночи. Шале тридцать восемь…

Столл помахал рукой, и машина с воем рванулась по улице отмерить несколько километров до отеля. Я отправился следом, твердя себе, что, если мне дорога жизнь, не следует принимать это предложение.

Сказать, что эта неожиданная встреча испортила мне отдых и выбила из колеи, было бы неправдой. Но половиной правды – наверное. Я злился и негодовал, но только на Столлов. Спал ночь крепко и проснулся посвежевшим, готовым встретить новый прекрасный день, и ничто уже не казалось таким скверным в это утро. Передо мной стояла одна-единственная задача: избегать Столла и его не менее сумасбродную жену. И это не представляло труда – весь день они проводили в своей лодке. Обедая пораньше, я мог не встречаться с ними в столовой. Они никогда не гуляли поблизости, и маловероятно, что я столкнусь с ними нос к носу в парке. Случись мне быть на балконе, когда они вернутся вечером с рыбной ловли и он направит в мою сторону бинокль, я тотчас исчезну у себя в шале. В общем, если повезет, он может и совсем забыть о моем существовании или, хотя это уж слишком хорошо, чтобы на это надеяться, воспоминания о нашем вечернем разговоре могут просто выпасть у него из памяти. Эпизод был неприятный, даже в некотором смысле тревожный, но я не собирался позволить ему отравить мне оставшиеся дни.

К тому времени, как я вышел на балкон позавтракать, лодка уже отошла от причала, и я вознамерился осуществить свой план исследовать берег с этюдником. Погружусь в свое любимое занятие, совершенно забуду о них. И не стану передавать администрации карточку с каракулями бедняги Гордона. Но жуткое сходство записанного на карточке и слов, сказанных миссис Столл, все же мучило меня. Я догадывался теперь, что произошло. Несчастный малый и подумать не мог, к чему приведет разговор в баре, его заинтриговало, что Столл знал кое-что из мифологии и разные глупости о древних критянах. Как археолог он надеялся, что беседа со Столлом будет полезной. Он принял приглашение посетить шале 38.

Однако почему он решил переплыть залив, вместо того чтобы пройти пешком, правда сделав крюк по горной тропке, оставалось загадкой. Может быть, своего рода бравада? Кто знает! Бедняга! Раз уж он оказался в шале Столлов, ему пришлось выпить предложенного хозяином адского варева, от которого он, должно быть, потерял всякий рассудок. И когда он снова отправился в воду после попойки, произошло то, что и должно было произойти. Остается надеяться, что он был настолько хорош, что не успел и понять, в чем дело, как утонул. И что интересно: Столл так и не пожелал дать свидетельских показаний. Конечно, моя теория случившегося основывалась на интуиции, совпадениях, которые представлялись не случайными, предубеждении, и только. Но пора было выбросить все это из головы и заняться предстоящим днем. Или, скорее, днями.

Моя разведка в западном, противоположном от гавани направлении оказалась даже успешнее, чем я ожидал. Я отправился по кружащей слева от отеля дороге и, проехав километров семь в гору, снова спустился к морю, где суша справа от меня неожиданно оказалась совершенно плоской, похожей на большое, цвета шпаклевки, высохшее и затвердевшее на солнце болото; ослепительно-голубое море, омывавшее с двух сторон эту полоску суши, великолепно контрастировало с ней. Подъехав поближе, я увидел, что это и не болото вовсе, а отложения соли с проложенными по ним узкими дорожками, прорезанные перегородками и канавками для дренирования и испарения морской воды. Повсюду развалины брошенных ветряных мельниц: их круглые стены напоминали башни замков. А на взгорбленном клочке земли в нескольких сотнях ярдов от моря торчала маленькая церквушка – можно было даже рассмотреть на крыше блестевший на солнце крошечный крест. Потом соляные отмели резко обрывались, и, снова поднимаясь, суша образовывала длинный узкий перешеек Спиналонга.

Я съехал на «фольксвагене» по ухабистой дорожке к отмелям. Местность была довольно пустынная. После обстоятельного знакомства с ней я решил, что тут-то и поработаю следующие дни. Разрушенная церковь на переднем плане, чуть поодаль – брошенные ветряные мельницы, слева – соляные отмели и голубая вода, накатывающая на перешеек справа.

Я установил мольберт, напялил на голову свою потрепанную фетровую шляпу и забыл обо всем, кроме вида передо мной. Три дня на соляных отмелях – я трижды повторял свои экспедиции сюда – были лучшим временем моего отпуска. Абсолютное уединение и покой. Я так и не увидел тут ни души. Случалось, машина проезжала по дороге вдоль побережья и исчезала. Я прерывался, чтобы съесть бутерброды с лимонадом, которые привозил с собой; потом, когда солнце особенно палило, отдыхал у разрушенной мельницы. Возвращался в отель, ужинал пораньше и отправлялся к себе в шале почитать перед сном. Богомолец-отшельник не мог пожелать большего уединения.

На четвертый день я завершил две картины с разных точек и, несмотря на это, не склонен был покидать избранную мной территорию, ставшую как бы моим собственным и уже привычно посещаемым местом. Я уложил свое имущество в машину и отправился пешком по поднимающейся поверхности перешейка с намерением подобрать новую площадку для следующего дня. Высота могла дать кое-какие преимущества. Обмахиваясь шляпой, потому что было очень жарко, я с трудом поднимался в гору и, достигнув вершины, был поражен, насколько узок оказался перешеек – всего лишь полосочка суши, и прямо подо мной – море. И не спокойная вода, что омывала оставленные позади соляные отмели, а завивающиеся гребешки открытого залива, подгоняемые северным ветром, который чуть не сдул с меня шляпу. Гений, может быть, и передал бы эти изменяющиеся тона на полотне – бирюзовый, незаметно переходящий в эгейскую синь с глубокими винными оттенками, – гений, но не такой любитель, как я. К тому же я едва держался на ногах. Мольберт с полотном мгновенно бы сдуло.

Я спустился вниз, к островку ракитника, образующего укрытие, в котором бы можно было несколько минут отдохнуть и понаблюдать за пенящимся морем. И тут я увидел лодку. Она стояла на якоре в маленькой бухте, где берег изгибался и вода была сравнительно спокойной. Ошибки быть не могло, лодка несомненно их. Нанятый ими грек расположился на носу с лесой, заброшенной через борт. Судя по его ленивой позе, ловля не была для него серьезным занятием, и я даже подумал, что он задремал. Он был один в лодке. Я взглянул прямо перед собой, на песчаную косу, тянущуюся вдоль берега, и увидел грубое каменное строение, сооруженное у торца скалы и частично разрушенное: когда-то оно, наверное, использовалось как укрытие для овец или коз. У входа лежал мешок для провизии, корзина, какие обычно берут на пикники, и пальто. Столлы, должно быть, высадились из лодки раньше, хотя удар бортом о берег при неспокойном море был чреват опасностью, и теперь отдыхают где-нибудь за ветром. Возможно, Столл даже варит свою микстуру из ели и плюща вместе с хорошей порцией козлиного помета, и это уединенное местечко на перешейке Спиналонга является его «винокурней».