Текст книги "Диармайд. Зимняя сказка"

Но целительница взяла себя в руки и достала хрустальную пробку, которую своевольно преобразила в магический шар.

Пробку она поставила на столик, по обе стороны зажгла заранее припасенные свечи и потушила свет. Потом села напротив, склонилась над граненым шариком и очень попросила его показать Изорину дочь.

Сперва она увидела Сашку на лестнице, потом – в коридоре, вернее – увидела Сашкин затылок в синтетических волосах, вдруг девушка обернулась, кому-то улыбнулась, губы произнесли беззвучное слово. Уже догадываясь, с кем она говорит, Сана затрепетала и взмолилась, чтобы шар не показал никого, кроме Сашки. Она знала, насколько сильна злая воля беловолосого, и боялась его преждевременно потревожить.

Шар опять показал затылок, вдруг изображение качнулось – должно быть, Сашка резко повернулась на каблуках. И Сана увидела дверь с двузначным номером. Она качнулась вперед, чуть не уперлась носом в шарик – цифры полетели ей навстречу, вырастая, вырываясь за пределы хрустального шара, пролетая сквозь нее, но она успела поймать и запомнить число.

Потом возникло помещение вроде того, в котором сейчас находилась Сана. Казенная аккуратность и отсутствие лишних вещей ей обычно в гостиницах и пансионатах нравились, но сейчас она опять забеспокоилась – шар показал стерильный интерьер, но без всякой Сашки, и более того – в номере было темно!

Тут только до Саны дошло, что Сашка и ее спутник вошли в какую-то другую дверь, но – находившуюся рядом, а шар просто показал то, что она хотела увидеть за дверью с цифрами, не более.

Поблагодарив шарик, Сана положила его в сумку и накинула на себя старый славянский оберег – как они с Изорой увлеклись в свое время русскими, особенно сибирскими заговорами, так до сих пор на них полагались.

– Первая, другая, я иду третья, все вон, мне одной дом! – прошептала она и припечатала хорошим замком: – Собаке лаять, волку выть, мне с удачей быть. Ключ, замок, язык!

Теперь следовало спешить.

С хрустальными шарами та морока, что никогда не знаешь – которое время он тебе показать изволит. Может подключиться к тому, что происходит сей момент, может передать картинку с опозданием на несколько минут, может вообще выудить из непонятного слоя ноосферы событие многолетней давности. И это случается даже с шаром, который не первый год в хозяйстве, так что все его причуды хорошо известны.

Хрустальная же пробка от флакона всего несколько раз выступала в роли магического шара, и Сана, понятное дело, не знала ее особенностей. Может, беловолосый мерзавец увел Сашку полтора часа назад? Тогда он много чего успел натворить.

Она поспешила наверх – искать те металлические цифры на двери, которые показал шар.

Судя по всему, под подозрением было пять номеров – те, что слева и справа ит найденной двери, и те три, что напротив. Сана постучала в одни – тихо. В другие – тихо. За третьими шла беседа, чего-то делили и не могли поделить два мужских голоса.

А вот четвертые показались ей при ближайшем изучении очень подозрительны. Она дважды стукнула и, не дожидаясь приглашения, вошла.

Точно! Сашка сидела в кресле, беловолосый – на постели, и верхний свет был потушен – горела лишь толстая узорная свеча.

– Вот ты где! А мать обыскалась! – воскликнула Сана и сверху вниз посмотрела на беловолосого. Он легко поднялся с низкого ложа и сделал шаг ей навстречу.

– Удачи тебе и гроздь рябины. Ты Сана, крестница Дары, – уверенно сказал он.

– Теть-Соня! – завопила Сашка, вскакивая. Она была возмущена беспредельно – нелепая тетка со своей дурацкой бдительностью мешает начать прекрасную взрослую жизнь!

– Стой стоймя, спи дремля! – крикнула Сана и сделала общеизвестный знак растопыренной пятерней.

Сашка не удержалась на ногах и шлепнулась обратно в кресло.

– Спи-усни, спи-засыпай, – тихонько попросил ее беловолосый. – Спи, не бойся ничего…

И она действительно заснула.

– Лунных тебе ночей и корзину орехов! – пожелала Сана. – Я, собственно, за девочкой пришла.

– А кем тебе приходится эта девочка? – полюбопытствовал беловолосый. – Не дочь – кровь иная, и не племянница, я даже дальнего кровного родства не чую.

– Это дочка Изоры, – безмятежно сообщила Сана. – Изоры, Дариной крестницы. Ей еще рано заниматься нашим делом.

– Однако сила, которая в ней дремлет, уже, на мой взгляд, созрела, – возразил беловолосый.

Сана внимательно посмотрела на него. Высок, тонок, но не узок в плечах, и, хотя молодость его миновала, шея стройна и гладка, словно у двадцатилетнего. Рубаха темного шелка с острым вырезом, намекающим на безволосую грудь, скреплена у ворота фибулой – вроде бы бронзовой, старинной, грубоватой. Перстень, который сразу не понравился – недобрый какой-то перстень. Белые волосы удивительного природного платинового цвета достигают, если судить по выпущенным на грудь симметричным прядям, середины спины. И темные брови вразлет над чуть раскосыми глазами… зелеными?… Ну да, иных у него и быть не может.

Это лицо, оставаясь неподвижным, было в ее глазах то неуловимо женственным, то решительным и мужественным. Беловолосый, очевидно, знал о притягательной колдовской силе своего лица и спокойно позволял Сане любоваться и гибнуть, гибнуть…

Но маленькая целительница пришла сюда, чтобы выручить крестную, и эта мысль помогла ей удержаться даже рот легкого головокружения.

– Неужели я должна тебе напоминать, при каких условиях принимают на Курсы и дают посвящение? – спросила Сана. – Если ты хочешь поспорить об этих йсловиях – спорь, пожалуйста, только не со мной! Я сейчас позову сюда кого-нибудь из мастеров третьего посвящения – а ты объясняй им, что в девочке уже созрела сила. Идет?

Беловолосый хмыкнул и пожал плечами.

Ага, подумала Сана, готов идти на попятный, не ожидал, что девочку найдется кому защитить! Одно дело – подобрать непонятно где одаренную девчонку, пропустить ее через свою постель и предъявить руководству Курсов уже как почти готовую к посвящению целительницу. И совсем другое – неосторожно связаться с дочкой одного или одной из СВОИХ!

На этом и построила Сана несложный расчет. Беловолосый не захочет шума, значит, можно будет поторговаться! А ставка – тот самый гейс. Если сам не сможет его снять – так пусть хоть исказит! Там же есть возможность для искажения, можно вставить лишнее слово или даже несколько лишних слов!

Однако беловолосый живо сообразил, к чему клонит маленькая бледная женщина с неестественно рыжей гривой, с фигуркой тощего подростка и с крепкими руками профессиональной массажистки.

– Сан-на, Сан-на… – тихо произнес он, улыбаясь злорадным фавном. – Проснись, Сан-на…

Знакомый отклик тела на гулкий зов собственного, с умыслом произнесенного имени перепугал Сану до полусмерти. Она стал отступать к дверям, умом понимая, что еще три, еще два шага – и вот она уже в коридоре, а там можно бежать без оглядки.

– Сан-на, красавица моя, иди ко мне, Сан-на… – уже не говорил, а пел беловолосый враг. И протянул руки таким движением, что она мгновенно ощутила, как его пальцы бродят по ее телу, то сжимая, то отпуская, легкие и жадные, трепетные и неумолимые…

Все же она держалась из последних сил – и не она к нему, а он к ней сделал те необходимые шаги. Она ощутила запах – пряный, как от растертых листьев растения, чье название вылетело из головы, и тут же волна, с которой она не могла справиться, та волна, которую при помощи Изоры она уже умела посылать вверх, забилась в ее теле, словно огонь, ищущий выхода.

– Сан-на…

– Да… да…

Мыслей больше не было – одна жажда. А он еще длил ожидание, не выпускал ее огонь на волю! И она должна была прижаться к нему всем телом, чтобы он наконец соблаговолил возложить ладони ей на спину, на чувствительную спину женщины, легко вспыхивающей и не умеющей с собой бороться, да и зачем?…

Она расстегнула бронзовую фибулу и стала целовать его грудь.

– Сан-на, Сан-на… – он легонько подстегивал ее возбуждение, он хотел победы абсолютной и покорности радостной. Но волна, раздавшись вширь, достигла, видно, какого-то предела – Сана застонала от боли и едва не повалилась на пол. Беловолосый вовремя удержал ее и опустил на низкую тахту.

– Ну, ну!… – умоляла она. – Ну?!.

И в то же время пыталась хоть кого-то позвать на помощь!

Ближе всех была Изора – взаимопонимание с ней Сана уже отточила, и Изора стала единственной (кроме Дары, конечно), кто помогала ей управиться со сгустком силы, который необходимо поднять вверх, иначе – темное бешенство тела, и ничего больше.

– Бедная Сан-на… – услышала она голос не столько вкрадчивый, сколько совершенно трезвый. – Не думал я, что настанет и твоя очередь… Но ты сама этого хотела. И если никогда в жизни не сможешь меня позабыть – не жалуйся.

– Никогда, – пообещала она.

И тогда он дал ей ощутить свои нежные, словно лепестки засушенного шиповника, свои осторожные, свои властные губы.

Глава девятая
Победа!

А незадолго до того Дара бежала по ночному городу, скользя и врезаясь в прохожих. Наконец она упала-таки на левое колено, разозлилась на себя – ее не боль в колене возмутила, а собственная неловкость, нелепый взмах руками и судорожный изворот тела, не сумевшего удержать равновесие, – и поймала такси.

– Куда едем? – спросил шофер.

– Пока – прямо, – велела она, растирая ногу.

Дни перед Йулом были ужасны. Впервые за столько лет она оказалась лишена СВОЕГО общества.

Если уж совсем честно – Дара сама лишила себя праздника. Иначе не могла – ей было проще умереть, чем появиться среди СВОИХ побежденной.

Если бы она всего-навсего случайно нарушила один из трех гейсов посвящения – заколку в волосы воткнула, что ли! – она бы помчалась к СВОИМ за помощью. Те, кто собирался на праздниках годового круга, могли бы изобрести какой-нибудь ловкий ход – остричь Дару наголо, к примеру. И, сведя вину на совершившие преступление и допустившие к себе нечто постороннее волосы, торжественно похоронить их. Такой казуистикой на Курсах иногда баловались – и уж, во всяком случае, ради Дары и придумали бы юридически безупречный ритуал, и осуществили его. А чтобы заставить волосы быстрее расти, есть сотни способов – через год Дара восстановила бы свою шевелюру.

Но тот гейс, что наложил Фердиад, не допускал постороннего вмешательства. И было в нем что-то унизительное – как будто Дара, попав под этот гейс, перестала быть не только целительницей, но и женщиной…

Она даже пожалела, что приехала в этот город как раз накануне Йула. Что бы ей стоило еще на неделю-другую задержаться в погубившем ее фригидном городе? Ничего бы не изменилось для нее – а смотреть, как Изора с Саной готовятся к празднику, ей бы не пришлось. Она бы перетерпела эти дни до Йула и приехала после него – хотя, как знать, Фердиад мог так исхитриться, что Йул и в том случае прибыл бы к Даре, с доставкой на дом!

Здесь, по крайней мере, у нее было занятие – она возвращала себя в состояние любви к Артуру. Конечно, тридцатисемилетней женщине вряд ли удастся восстановить в себе все оттенки чувства семнадцатилетней нетронутой девочки, но она пыталась сделать то, что действительно возможно.

Прежде всего, она спросила себя, можно ли любить его такого, каким он стал? И ответила «да». Когда он в кафе взял ее за руку – ей понравилось прикосновение его сухих и теплых пальцев. Когда в заснеженном дворе они целовались – ей понравились вкус его губ, упрямство, быстрота и нежность его языка. Она очень пожалела, что не Артур учил ее целоваться, – сейчас и она могла бы его кое-чему научить.

Но спешить с близостью она не хотела!

Теперь, когда рыбка проглотила наживку, можно было и поводить ее немного. Впрочем, рыбками в этой игре были оба – Дара водила на прозрачной леске, играя, не только Артура. Она и с собой играла, прислушиваясь к собственному телу и душе куда внимательнее, чем к телу и душе самого трудного пациента.

Разумеется, приглашение в гости она приняла, но все время что-то ей мешало вернуться в тот дом, оказаться у того окна, только не снаружи, а изнутри. Снаружи-то она там не раз побывала – как двадцать лет назад, она удачно находила поводы оказаться в тех краях и спрямить путь, пробежав через пассаж Геккельна. Она и в тяжкую телегу под названием «семейный салон накануне открытия» впряглась потому, что хотела быть занята делом, требующим беготни, суеты, азарта, хотела добывать и тащить в логово добычу, даже если эта добыча – двадцать коробок с дискетами, купленными по случаю с невероятной скидкой, хотела встреч впопыхах, суматошных и веселых.

Это не было буквальным повторением их прежнего общения. Тогда, двадцать лет назад, они подолгу разговаривали, несколько раз уходили бродить по старой части города чуть ли не на полдня. Но показать Артуру, что у нее есть целых свободных полдня, она не хотела – он сразу бы нашел этому времени практическое применение. И странно было бы отвечать ему: «Ты мне очень нравишься, дорогой, но давай лучше часика четыре погуляем по кривым переулкам!»

Да и не была Дара уверена, что долгая беседа о высоких материях взволнует ее сегодняшнюю так, как волновала тогдашнюю. Сейчас ее будоражили именно короткие встречи и быстрые поцелуи, а не длительное и безнадежное ощущение близости любимого человека – без малейшего шанса даже на прикосновение его руки.

Вот как раз рукам Артур и норовил дать волю.

А она всего-то навсего хотела созреть для близости…

Но настал день, когда созреть – не созрела, а что-то такое, отшибающее напрочь и мысли, и чувства, потребовалось.

Это было двадцатое декабря. Вечер Йула.

Дара сбежала от Саны с Изорой и не знала, куда деваться.

Они пораньше отпустили ремонтников и помчались готовиться к празднику. Видеть их сборы было бы совсем невыносимо, а услышать, чего доброго, фальшивое приглашение тоже ехать к озеру, – и того хуже. Поэтому Дара слонялась по городу, пытаясь думать, что двадцати лет разлуки как не бывало, и вот же на ней модная в том году полосатая шаль, вязаная крючком, и вот же сумка-»ладья» с широкими и плоскими ручками, на которую встречние женщины поглядывают с большим интересом, наверняка применяя к ней слово, которого тогда еще не было: эксклюзивная!

Но в восемь часов вечера закрылись магазины готовой одежды, обуви, ювелирные и посудные. Универсамы работали до десяти или до одиннадцати. Можно было еще пойти в кино!

Восемь часов вечера в декабре – это уже почти ночь, особенно если подмораживает. Все женщины – дома, кто с мужем и детьми, кто с телевизором. А те, которые спешат сейчас по улицам пешком, припозднились на работе или навещали близких в больницах. Некоторые, кстати, сидят в театрах и досматривают первое действие.

Есть и другие женщины – проезжающие мимо в машинах. Эти, возможно, едут радоваться жизни. Вернее, их везут радоваться жизни. Дара подумала – денег в кошельке хватит и на дорогой ресторан. Только вот что она там забыла? И на кой ей сейчас банальный ритуал знакомства с заинтересованным самцом? Легче от этого не станет!

Пришла даже в голову совсем мудрая мысль – напиться. Но это было уже в половине десятого, когда она, как раз в круглосуточном супермаркете, брела вдоль совершенно бесконечных полок со спиртным, поражаясь названиям водок и наливок.

Отмахнувшись от мысли, не такой уж и глупой, кстати, Дара посмотрела на часы.

Сейчас мастера третьего посвящения сверяют положение планет, а мастера второго посвящения раздают крестникам факелы, которые будут зажжены от костра в знак возрожления солнца к новой жизни и годовому кругу.

И только вчера был Самхэйн этого года, и только вчера (два месяца назад, но в миг воспоминания двух месяцев, понятное дело, не стало) она выносила к священному дубу корзину, на дне которого одиноко лежал древний золотой серп! Серп, отрезающий прошлое от будущего…

Вот он и отрезал ее прошлое от будущего, не надо было домогаться этой почетной обязанности. Ведь уже тогда она тосковала при мысли о возвращении с Самхэйна в тот город и к тому мужчине, чье имя сейчас с превеликой радостью выкинула из головы, ибо он и город для нее слились воедино. Он действительно олицетворял тот город – в меру остроумный, вполне эстетичный, чуточку – авантюрист, но в таких узких пределах, что это ничуть не мешало его делам. Авантюрой были поход на яхте, вылазка на охоту, вложение небольших денег в странное предприятие, спор на тысячу долларов о том, кого изберут в президенты. И единственная серьезная страсть – дело. Даре даже казалось, что ему все равно, чем заниматься, лишь бы куда-то спешить и приходить вовремя, с кем-то договариваться и – на своих условиях, и делать из денег другие деньги, совершенно не беспокоясь о внутреннем смысле промежуточных стадий.

Общение с женщиной тоже было делом – он занимался любовью активно, радостно, от души и с пользой для здоровья, но – выделив для нее строго определенное место в своем графике и определив объем постельных достижений, превышение которого, количественное или, Аллах упаси, качественное уже могли бы помешать другим делам.

Дара вспомнила подтянутое спортивное тело, безупречность которого проявлялась во всем – мужчина прекрасно плавал, ловко играл в мяч, а когда, выйдя из ванной и явившись в спальню, скидывал с бедер полотенце, впору было зажмуриться – мраморный древнегреческий курос, весь в грамотно вылепленных мышцах, гордый своей бесстрастно-прекрасной наготой, не был так блистательно сексапилен.

В воспоминании ожило то, что однажды ее очень сильно взволновало, – подходя к постели, где она ждала его, он остановился, глядя на нее, и стоял не меньше минуты, так что она забеспокоилась, заволновалась о судьбе этой ночи, и внезапная неуверенность в грядущей близости вдруг обострила желание до судорог.

Опомнившись, Дара опять взглянула на часы – и поняла, что прошло целых пять минут. Факелы розданы, крестники и крестницы притихли. Сейчас все построятся, чтобы идти к берегу и к дубу. А спиртные полки кончились, за поворотом начались парфюмерно-косметические.

Дара честно пыталась выбить из себя мысли об Йуле. Она добралась до полок с периодикой и взялась за дамские журналы, которые, при всем обилии обнаженной натуры, напомнили ей фригидный город. Неуемное стремление свести все на свете к получению от мужчины обязательного оргазма привело ее в состояние мрачной злобы. Она гораздо лучше этих пошлых теток знала все, связанное с оттенками и качествами оргазма! Но было ли ей от этого сейчас легче? И могло ли это знание вернуть в душу то, без чего Дара была бессильна?

А меж тем лучшая подруга, целительница второго посвящения Брисса, которой на сей раз наверняка доверили быть в ритуалах богиней трех начал, Бриг, покровительницей искусства стихосложения, врачевания и тайных знаний, надела на голову тройной золотой венчик с зелеными камнями и расправила складки белого платья… И спросила ли себя лучшая подруга, безмерно довольная ответственной ролью, куда вдруг подевалась Дара? Почему без всякого объяснения не прибыла на праздник?

А вот кто, обнаружив ее отсутствие, отметил факт своей победы одной-единственной злорадной улыбкой, – так это Фердиад!

Тут Дару и понесла нелегкая на улицу, под снег, на ледяные бугры, меж корявых сугробов, куда-то туда, туда, туда…

Она несколько опомнилась лишь в такси, и то – шофер уже в третий раз спрашивал адрес.

– Пассаж Геккельна.

– Это где?

Она невольно повернулась к нему. Шофер был молод и не знал давнего названия. Пришлось указать улицу и ориентир – старый, еще довоенный кинотеатр, который теперь перестроили и превратили в казино.

Въезжать в пассаж было запрещено – только транспорту с пропусками, а для гостей имелась автостоянка, куда заезжали с другой улицы. Дара сообразила, где заветное окошко, и велела везти себя к автостоянке.

Оттуда оно действительно было видно, только совершенно темное, черное, неживое. Артура не было дома.

– Сюда, что ли? – спросил шофер.

– Да, наверно… – рассеянно ответила Дара, не отрывая взгляда у окна. Сейчас, когда она не ставила целью возродить в себе свои семнадцать лет, ожидание света в окошке было точно таким же, отчаянным, как будто для нее тогда от этого света действительно что-то зависело!

Но тогда она умела присочинить к окошку то, на что теперь ее уже не хватало.

И без всяких зазывов на дым и на ветер она делала то, чего не могла сделать сейчас, – после недолгого ожидания окно вспыхивало, за ним обозначался вдруг силуэт, бывало, створка приоткрывалась – Артур несколько минут курил. Но так хорошо он был виден лишь зимой – а в остальное время то ли мешала, то ли на самом деле помогала черемуха, своими ветвями и листьями создававшая целый мир в том высоком окне.

– Так еще куда-нибудь поедем, что ли? – грубовато спросил шофер.

Дара достала из сумки деньги, превышающие стоимость поездки, положила их на панель и опять повернулась к окну.

– Может, поближе подъехать? – сообразив, что имеет дело с женой, выслеживающей мужа у любовницы, предложил шофер.

– Можно, – позволила Дара, и он, пренебрегая знаком, въехал во двор пассажа.

Несколько минут она, не отрываясь, смотрела на окно – и свет зажегся!

– Спасибо, – сказала Дара шоферу и собралась было выходить.

– Вас ждать?

Очевидно, ему уже приходилось катать ревнивых жен. Дара задумалась – в конце концов, где гарантия, что она не застанет Артура в обществе молоденькой девочки, которой этот неувядаемый трепач с задатками художника сейчас вешает обычную предпостельную лапшу на уши? Она же не видела, физически не могла видеть, один ли он вошел в подъезд.

– Вот окно, третье справа, – Дара показала пальцем, нацелившись так точно, чтобы шофер ничего не перепутал.

– Ну, вижу.

– Как только в нем погаснет свет – езжайте!

И она поспешила к подъезду.

Лестничные клетки в пассаже Геккельна были изуродованы сперва советской властью, понаделавшей в таких великолепных зданиях коммунальных квартир, потом – новыми временами, когда эти квартиры стали скупать, переделывать, перекраивать, но рядом с пышными апартаментами, снабженными стальной дверью с телекамерой, могла торчать облупленная деревянная дверь, пробитая и навешенная еще в пятидесятых, за которой однокомнатное убежище с сомнительными удобствами.

Как раз за такой символической дверью и жил Артур.

Дара поднялась на третий этаж и обнаружила, что звонок не работает. Это было как тогда – тогда в Артуровом хозяйстве много чего не работало! Пришлось стучать.

Он подошел к двери не скоро, спросил «кто?», услышал «я», поскрежетал замком, и Дара засомневалась – кого же он ждал, если даже не уточнил, какое такое «я»?

Но открылась дверь, в прямоугольнике света возник сутуловатый мужской силуэт, чуть качнулся вперед и тут же отступил назад – Артур узнал Дару, хотя на лестнице было темно, и пропустил ее в коридор.

Она прекрасно помнила, что кухня и душ (конура, выгороженная в кухонном углу) – направо, кладовка и туалет – прямо, жилая комната – налево.

И быстро вошла в комнату, и поставила на стул сумку-»ладью», и расстегнула полушубок, и скинула его прямо на пол, но оставила на плечах полосатую шаль. Никаких соперниц не было.

– А у тебя ничего и не изменилось, – заметила она, обводя взглядом книжные полки, узкий шкаф, диван со старым пледом. Но не обернулась – она хотела знать, что за спиной стоит тот, к кому она сейчас примчалась, с молодым лицом, с безумными от предвкушения завтрашней славы прекрасными глазами.

– И ты не изменилась, – с некоторым недоумением ответил, войдя следом, Артур. Ему действительно показалось, что все – по-прежнему, и он – прежний, и одна из тех, тридцатилетних, за кем он гонялся, пришла в его дом добровольно и с заранее обдуманным намерением. Тогда это был бы праздник! Теперь, очевидно, тоже – во всяком случае, предвкушение праздника ожило в нем, то самое, молодое предвкушение, без тонкостей и без тормозов.

Впрочем, он со дня на день ждал, что Дара созреет, и держал комнату в полной боевой готовности.

– Что это? – спросила Дара, показывая на пришпиленные к стене куски ватмана, сплошь замазанные мрачной гуашью. На них были странные лица, уже не совсем человеческие, и все – в коронах…

– Вот, над серией работаю, назвал ее «Безумные короли», – с большим удовольствием объяснил Артур. – Их было больше, но все время приходят покупатели, одних королей отдаю, других делаю, прямо какая-то бесконечная серия на мою голову, никак не могу от нее отвязаться, но раз уж кормят…

Это было не совсем вранье – однажды он за полдюжины совсем старых королей действительно получил деньги!

Чудо свершилось несколько лет назад, после выставки, куда Артур дал то единственное, что у него было готово, – безумных королей. Его заставили вставить их в рамы, почему-то именно шесть рыл, повесили на хорошем месте, потом Артур поочередно с коллегами дежурил на выставке и продавал билеты с буклетами. Прибежала практикантка из газеты, сделала круглые глаза и опубликовала большую статью о художниках, а королей использовала в качестве иллюстрации.

Как на выставку забрел столичный гость, имеющий филиал своей фирмы в городе, как Артур пил с ним дорогой коньяк и повез его к двум подружкам, уступив право выбора и согласившись осчастливить ту, которую гость отверг, как они еще несколько дней колобродили – эти воспоминания Артур хранил для особо неопытных слушателей. Потому что опытные уже знали продолжение.

Артур попросил у богатого гостя денег в долг. Сумма была невелика, он обосновал ее размеры и необходимость. Гость задумался, и тут Артура осенило – он сказал, что готов оставить в залог картины, своих драгоценных королей, которые так прогремели по всему городу. Гостю была предъявлена публикация, а впридачу и выдуманный коллекционер, который якобы пробует вести переговоры, но согласен взять только четыре работы из шести, то есть – разрушить цикл!

Вскоре короли переехали в филиал фирмы, деньги оказались у Артура, а гость убрался к себе в столицу.

Артур перекрестился с облегчением. Оставалось только пережить неприятный период – когда сотрудники филиала будут искать его, чтобы получить с него долг и вернуть обратно королей. Он этот период пережил – а то, что шесть работ демонстративно снесены в подвал особнячка, занимаемого филиалом, и засунуты за поленницу дров для камина, его уже мало беспокоило. Некоторое времz спустя он поверил в то, что продал картины солидной фирме и, часто рассказывая об этом женщинам, уже отточил историю до литературного и актерского совершенства.

– Это хорошо, что кормят… – рассеянно произнесла Дара, глядя на одного из королей, в маске, корона которого была украшена синими кривыми гранеными ромбами. Собственно, только маска и корона были на этом листе, и в чем тут заключалось королевское безумие, Артур ни тогда, ни теперь объяснить бы не смог. На других работах оно читалось отчетливо – дурацкий смех на одной, кривой прищур на другой, попытка выглянуть из-под собственной подмышки – на третьей, да еще все короны были набекрень, прямо-таки зависали в густом, тщательно промазанном гуашью воздухе безумных королевств.

Дара вглядывалась так упорно, что цветовые пятна поплыли и обнаружилось-таки лицо. Артур не собирался писать лица, тем более – правильного, со взглядом исподлобья, но так уж легли мазки на бурой, с бронзовым отливом маске, он и сам не знал, что пристальный взгляд может тут увидеть мужское лицо, тонкое и острое.

Оно показалось – и тут же растаяло.

Дара вспомнила, зачем сюда пришла, и одновременно вспомнила про шофера в такси. Не считая нужным что-то объяснять Артуру, взрослый же человек, она подошла к выключателю и нажала. Тихо щелкнуло.

Теперь шофер мог спокойно уезжать, а Артур – не менее спокойно браться за свое мужское дело.

– Ты сошла с ума! – воскликнул он.

Дара понятия не имела, что сейчас сбылась его мечта – мечта двадцатилетнего парня о взрослой и красивой женщине, которая решительно придет и возьмет власть в свои руки, избавив от страха быть отвергнутым, от страха насмешки, от страха несостоятельности и еще каких-то обычных мужских страхов. Как ей удавалось на несколько секунд вернуться в семнадцатилетие, так и он перелетел в свои двадцать два – да там и остался, а этого она как раз и не умела!

Артур в два шага оказался рядом, схватил ее в охапку и завалил на тахту. Семнадцатилетняя Дара заорала бы от ужаса, сегодняшняя Дара вдруг захотела всего и немедленно!

– Ну да, да, да, наконец-то! – шептала она, зарывшись пальцами в его волосы, все еще густые и упругие. И ощущение пальцев оказалось именно тем, в котором она нуждалась. Она придумала его себе двадцать лет назад – и она его узнала.

Артур стал прежним – и невольно сделал прежней ее.

Его руки и его молчание, его губы и тяжесть его тела оказались именно таковы, как мечталось ей все эти дни.

Зернышко любви, которое она столько дней выхаживала, вдруг пошло в рост. Где-то в глубине ее тела она стало набухать, прорезался острый росток. Он рвался наружу, и она пыталась ему помочь, выталкивая его из себя резкими сокращениями мышц.

Артур пришел на помощь – освободил ростку дорогу.

И несколько секунд спустя – это были очень долгие секунды, очень насыщенные секунды, именно те, в какие вписывают всю любовную прелюдию два жадных тела, – Дара ощутила: сбылось, сбылось!

Двадцать лет вывалились из ее жизни, полетели в пропасть и вспыхнули там, на самом дне, белым пламенем. Она засмеялась от счастья – любовь, любовь проснулась наконец! Тот, кто любил ее в эти минуты, был единственным на земле мужчиной, достойным женской близости. Ничего, кроме любви, не осталось, и она чувствовала это всем телом, потому что мыслей тоже в себе не находила.

Он был таким, какого только можно было пожелать, – самозабвенно пылким, достаточно гибким и сильным, чтобы возносить тело подруги ввысь и дарить ему невесомость, и Дара плавала, ни о чем не заботясь, потому что главным тут был он, он решал, как и чему быть. В ней родилась безмерная благодарность – и тут же выплеснулась…

Они не сговаривались – у них все само собой получилось одновременно. И она, не желая его отпускать, извернулась, подтолкнула его, а сама оказалась у него на груди, не размыкая объятия, не нарушая близости. Просто легла сверху и целовала, и целовала…

Но вдруг она услышала голос.

– Дара! Дара! Крестненькая! – звала ее Изора.

Изора была далеко, на берегу озера, и то, что голос прозвучал здесь, могло означать одно – проклятый гейс отступил! Дара оторвалась от Артуровых губ, отжалась, приняв позу змеи, и слушала, слушала, наслаждаясь отчаянием в голосе крестницы едва ли не больше, чем за секунды до того – телом Артура.

Она слышала – значит, и любовь вернулась, и сила – за ней следом! О чем еще можно было мечтать?

Дара вскочила.

Вот теперь она могла мчаться на Йул – и прилететь туда победительницей!