Текст книги "Мой нежный ангел"

Хелен ушла, а Лиз и Виктория долго лежали вместе в одной кровати, разговаривая о Джеке и обо всем, что случилось. Вряд ли кто-нибудь из них сумел бы когда-нибудь забыть этот кошмар. За сегодняшний вечер Лиз разговаривала по телефону с несколькими людьми, которые говорили, что она никогда не сможет оправиться от этого внезапного и жестокого удара и что самое лучшее в ее положении – это как можно скорее вернуться к работе. Другие тоже советовали что-то в этом роде, но были более оптимистичны. Жизнь не кончена, говорили они. Главное, не замыкаться в себе, а идти в мир и жить нормальной жизнью, как живут все люди. Быть может, какое-то время спустя она снова сумеет выйти замуж и быть счастливой, добавляли самые смелые, но для Лиз это звучало почти как кощунство. Выйти замуж? Быть счастливой? И это после всего, что случилось? Да как они смеют говорить ей подобные вещи? Продать дом, переехать в город, купить собаку, завести любовника, прогнать любовника и завести другого, кремировать Джека, а пепел развеять над заливом, не пускать детей на похороны, обязательно взять детей на похороны – у каждого, с кем она разговаривала, был наготове один или несколько бесплатных советов. Лиз утомилась даже просто выслушивать их, не говоря уже о том, чтобы вникать в суть, спорить, возмущаться. Она знала только, что Джек ушел и она осталась один на один со своей болью. Все остальное не имело значения.

Всю эту ночь Лиз и Виктория проговорили и заснули только в пять утра. А в шесть в спальню пробрался Джеми и забрался к ним в кровать.

– А где папа? – сонно спросил он, устраиваясь рядом с матерью, и Лиз почувствовала, как вздрагивает его худенькое тельце. Неужели он забыл, задумалась она. Нет, вряд ли. Просто смерть отца нанесла ему такую глубокую психологическую травму, что подсознание мальчика самопроизвольно подавляет память об этом событии.

– Папа умер, Джеми. Один плохой дядя застрелил его.

– Я знаю, – неожиданно согласился Джеми и глубоко вздохнул. – Я хотел спросить – где он сейчас. – Он замолчал, и в его молчании угадывался упрек. «Как ты могла подумать, что я забыл?» – словно хотел он сказать, и Лиз грустно улыбнулась в полутьме.

– Сейчас он в зале для прощания. Мы поедем туда завтра. Но на самом деле папа давно на небесах, с богом. – Во всяком случае, она думала, что это так, и надеялась, что все, во что она всегда верила, – правда. Лиз надеялась, что Джек счастлив в том месте, куда он попал после смерти, и что когда-нибудь, когда она тоже умрет, они снова встретятся, – но это была только надежда. На самом деле Лиз все еще слишком хотела вернуть Джека, чтобы поверить в его смерть полностью и окончательно.

– А как он может быть сразу в двух местах?

– Папина душа – то есть все, что мы знали и любили в нем, – находится на небесах и в наших сердцах тоже. На земле осталось только его тело. Ну, знаешь, когда спишь, твое тело остается в кроватке, а сам ты путешествуешь где хочешь… – К горлу Лиз снова подкатил комок, и она не смогла продолжать, но Джеми, похоже, был удовлетворен.

– А когда я снова увижу его? – задал он следующий вопрос.

– Когда мы все отправимся на небо, милый. Но этого придется ждать довольно долго. Сначала надо вырасти, и не просто вырасти, а стать очень, очень старым…

– А почему плохой дядя застрелил папу?

– Потому что он очень рассердился, дорогой. Так рассердился, что сошел с ума. Кроме папы, он застрелил еще одну женщину, а потом убил себя, так что не волнуйся – он не явится сюда, чтобы причинить нам зло. – Последние слова Лиз добавила на всякий случай. Ей показалось, что Джеми думал именно об этом.

– А почему этот дядя так разозлился? Разве папа сделал ему что-нибудь плохое?

Ответить на этот вопрос было непросто, и Лиз ненадолго задумалась.

– Он разозлился потому, что наш папа действительно сделал ему одну вещь… – Она еще немного подумала, прежде чем продолжить. Как объяснить Джеми, что такое алчность, равнодушие, жестокость, – ведь за свои девять с небольшим лет он еще никогда не сталкивался ни с чем подобным? – Одним словом, – сказала она решительно, – папа пригрозил посадить его в тюрьму, потому что этот дядя плохо обращался со своей женой и со своими детками. Он не хотел давать им деньги на еду, и папа попросил судью, чтобы его либо отправили в тюрьму, либо заставили заплатить как положено.

– И он застрелил папу, чтобы не платить деньги?

– Вроде того.

– А судью он застрелил?

– Нет.

Джеми кивнул и надолго замолчал, обдумывая услышанное. Прошло сколько-то времени, он слегка расслабился, и Лиз крепче прижала его к себе. От всего, что у нее когда-то было, у Лиз остались только дети. О них она и должна была сейчас думать.

Но сказать это было гораздо проще, чем сделать. Наступивший день оказался гораздо более тяжелым, чем она ожидала. С самого утра вся семья отправилась в траурный зал. Дети разрыдались, как только увидели гроб, стоявший на небольшом мраморном постаменте. Рядом с гробом и на его крышке лежали живые цветы. Лиз хотела, чтобы это были белые розы, и теперь в воздухе плыл их тяжелый, густой запах, от которого у нее закружилась голова.

Довольно долгое время все молчали; в зале раздавались только приглушенные всхлипывания и рыдания. Потом Виктория и Джеймс увели детей; некоторое время спустя вышли и остальные родственники, и Лиз осталась один на один с закрытым гробом, в котором лежал человек, которого она любила на протяжении почти двух десятков лет.

– Как это могло случиться? – прошептала она, опускаясь рядом с гробом на колени. – Как мне жить без тебя?..

Она стояла на коленях на толстом ковре, положив руку на прохладное полированное дерево, и слезы текли по ее щекам. Лиз было невыносимо тяжело – намного тяжелее, чем она могла себе представить, чем она могла выдержать. Но теперь у нее не было другого выхода. Она должна была вынести все если не ради себя, то хотя бы ради их с Джеком детей.

Кто-то тронул ее за плечо. Это была Виктория, которая пришла за ней, и Лиз поняла, что стоит здесь уже довольно долго. Кивнув подруге, она с трудом поднялась на ноги и вышла наружу, где ее дожидались остальные. Они собирались зайти куда-нибудь, чтобы перекусить. Лиз тоже поехала с ними, но есть ей не хотелось. С отрешенным спокойствием она наблюдала за тем, как Питер поддразнивал сестер, стараясь хоть немного развлечь, и даже выдавила из себя улыбку, когда дети в конце концов стряхнули с себя мрачное оцепенение и разговорились. И все же Лиз не могла не заметить, что за прошедшую ночь все пятеро – включая Джеми – как-то вдруг повзрослели. Во всяком случае, они старались держаться, старались быть сильными, чтобы не быть обузой для остальных.

После того как они съели по гамбургеру и запили его кока-колой, Кэрол отвезла детей домой, а взрослые родственники вернулись в траурный зал. Почти до самого вечера не иссякал поток желающих проститься с Джеком. Люди приходили, чтобы отдать ему последний долг, выразить свое сочувствие Лиз, просто поплакать и поговорить друг с другом за пределами траурного зала. Вся церемония неожиданно напомнила Лиз бесконечный прием – только без коктейлей, со слезами вместо смеха и с Джеком, лежащим в тяжелом гробу. Она все ждала, что вот сейчас крышка откинется в сторону, Джек поднимется и скажет, что все это была просто неудачная шутка, он и не думал умирать, но ничего не происходило, и постепенно Лиз утверждалась в мысли, что он ушел от нее навсегда.

Второй день в траурном зале был похож на предыдущий. К концу его Лиз отупела от усталости и была близка к истерике, однако внешне она казалась внимательной и настолько собранной, что многие даже подумали, будто она приняла какое-то сильнодействующее успокоительное лекарство. Но Лиз не стала принимать таблетки, хотя Виктория и рекомендовала ей какое-то проверенное средство. Словно автомат, она бездумно выполняла то, чего от нее ожидали, но мысли ее были очень далеко.

Утро понедельника выдалось на удивление погожим и солнечным. Как и накануне, Лиз встала ни свет ни заря и приехала в траурный зал задолго до назначенного часа, чтобы побыть с Джеком наедине. Она дала себе слово, что не станет открывать гроб, но сейчас ей очень хотелось сделать это, чтобы взглянуть на него в последний раз. Больше того: Лиз казалось, что она должна сделать это, но ей так и не хватило решимости позвать служителей и попросить снять крышку. Наверное, это было к лучшему, потому что образ Джека, лежащего в гробу, преследовал бы ее до конца жизни, а так она запомнила его живым, улыбающимся, любящим. И не имело значения, что в последний раз она видела его сначала на полу в офисе, а потом – на носилках в машине «Скорой помощи», потому что это были лишь короткие эпизоды, ступени на пути от жизни к смерти.

В конце концов Лиз тихо вышла из траурного зала и поехала домой. Когда она вошла, оказалось, что дети – вместе с обоими своими дядьями, дедушкой и двумя бабушками – собрались в гостиной и ждут ее. Хелен была в черном брючном костюме; девочки надели платья цвета морской волны с глухим воротом, Питер впервые облачился в темно-синий костюм, купленный ему Джеком на день рождения, а Джеми был в темно-серых фланелевых брюках и блейзере. Что касалось Лиз, то она еще утром решила надеть свое старое черное платье, которое Джек любил больше всего, и черный кардиган, который одолжила ей Джин.

– Я готова, – просто сказала Лиз. – Можно ехать.

Служба в церкви Сент-Хилари была очень красивой и трогательной. Кафедра и распятие были украшены живыми цветами, в позолоченных канделябрах горели свечи, играла тихая музыка, и священник читал заупокойные молитвы. Многие из присутствующих плакали, но Лиз сумела сохранить спокойствие до самого конца службы, которая, к счастью, оказалась короткой. Зато все последующее представлялось ей каким-то хаосом. В зале ресторана, который Джин и Кэрол сняли для того, чтобы приглашенные могли перекусить, собралось больше ста человек, не считая официантов. От шума и духоты у Лиз разболелась голова. Потом были похороны, от которых у нее не осталось вообще никаких воспоминаний, кроме ощущения непереносимой, ослепляющей боли. Лиз смутно помнила, как положила на гроб красную розу и поцеловала блестящее темное дерево. Кто-то взял ее под руку и увлек в сторону; кажется, это был Питер, но Лиз почему-то чувствовала только узкую прохладную ладошку Джеми в своей руке. Затем ее куда-то везли, о чем-то спрашивали, и она, кажется, отвечала, но подробности поездки совершенно стерлись из ее памяти. Более или менее Лиз пришла в себя только дома, когда настала пора прощаться с родственниками. Брат Джека улетал обратно в Вашингтон, его родители возвращались в Чикаго, а брат Лиз уехал в Нью-Йорк еще раньше. Виктория тоже собиралась съездить домой. Она обещала, что завтра заедет к Лиз вместе с мальчиками. Джин предстояло заниматься делами, поэтому они с Лиз решили, что ей тоже лучше ночевать дома. Только Хелен оставалась на ночь; впрочем, билет на самолет был уже у нее в кармане, и завтра утром ей нужно было спешить в аэропорт. Лиз таким образом оставалась совершенно одна, и одной ей предстояло жить дальше.

Когда дети разошлись по спальням, Лиз и ее мать спустились в гостиную. Рождественская елка все еще стояла в углу, но разноцветные лампочки были погашены, а мишура и блестки странным образом потускнели и уже не выглядели атрибутами праздника. Даже хвоя, которая еще совсем недавно была ярко-зеленой и свежей, казалась какой-то поникшей.

– Я очень тебе сочувствую, – сказала Хелен, потрепав Лиз по руке. Десять лет назад она тоже потеряла мужа – отца Лиз, – но ему, во-первых, было семьдесят пять, а во-вторых, он скончался после долгой болезни. У Хелен было время смириться с неизбежным, да и дети их давно выросли. И все же она очень переживала, когда ее муж умер, однако ее боль не шла ни в какое сравнение с тем, что испытывала Лиз. И Хелен это понимала.

– Мне очень жаль, – добавила она, и по ее щекам потекли слезы. Лиз тоже заплакала, и обе долго молчали. Говорить было не о чем, поэтому они просто сидели в гостиной, и каждая думала о своем. Потом Хелен вдруг встала и порывисто обняла дочь, и – впервые со времени рождения Джеми – Лиз почувствовала, что мать любит ее.

Этого оказалось достаточно, чтобы она простила Хелен все. Страшное горе, которое обрушилось на Лиз, странным образом примирило ее с матерью, заставило забыть обиды, и Лиз была благодарна судьбе за это.

– Спасибо, мама… Хочешь чаю? – спросила она наконец, и они вместе прошли в кухню. Когда они сели за стол, чтобы вместе выпить чаю с остатками печенья, Хелен снова спросила дочь, планирует ли она переезжать.

Услышав эти слова, Лиз невольно улыбнулась. На этот раз вопрос матери не вызвал в ней раздражения. С Лиз что-то произошло: у нее словно открылось второе, внутреннее зрение, и она поняла – настойчивость Хелен есть не что иное, как способ показать, что она тоже волнуется и переживает. Она хотела знать, что с Лиз все будет в порядке, и не просила, а буквально требовала, чтобы та успокоила ее.

– Я пока не знаю, но мне почему-то кажется, что мы как-нибудь справимся, – сказала Лиз, печально улыбнувшись. За годы совместной жизни им с Джеком удалось отложить довольно много денег, к тому же Джек застраховал свою жизнь на значительную сумму. На крайний случай у нее была ее юридическая практика. Так что голодная смерть ей и детям не грозила, да и дело-то было не в деньгах – дело было в том, чтобы научиться жить без Джека.

– Мне не хочется ничего менять, во всяком случае – теперь. Это может плохо отразиться на детях, – добавила она, немного подумав.

– Как тебе кажется, можешь ты со временем снова выйти замуж? – спросила Хелен, и Лиз снова улыбнулась. Мать изо всех сил старалась быть деликатной, но у нее это плохо получалось.

– Вряд ли, – сказала она, покачав головой. – Я просто не представляю, как я выйду замуж за кого-то другого… – Голос ее дрогнул, и она поспешно прикусила губу, чтобы не разреветься. – И вообще я не знаю, как я буду жить без него!..

– Но ты должна… Должна ради детей! – воскликнула Хелен. – Сейчас ты нужна им больше, чем когда-либо. Может быть, тебе стоит временно отказаться от практики и побыть дома с ними?

Но Лиз не могла себе этого позволить, и Хелен прекрасно это понимала. Все дела, все клиенты теперь были целиком на ее ответственности, и Лиз не могла просто так взять и устроить себе каникулы, как бы она в них ни нуждалась. Их с Джеком клиенты доверяли им, рассчитывали на них. Лиз не могла их подвести.

– Я не могу закрыть контору, мама, – сказала она. – Ведь я отвечаю за тех, кто к нам обратился.

– Ты хорошо подумала, милая моя? – Хелен прищурилась и достала из сумочки сигареты и зажигалку. Курила она редко – особенно в последнее время, – но Лиз почему-то чаще всего представляла себе мать именно с дымящейся сигаретой в пальцах. – Знаешь поговорку: по одежке протягивай ножки.

Она вздохнула и, запрокинув голову, пустила к потолку тоненькую струйку дыма, но Лиз заметила, что в глазах Хелен тоже блестят слезы. Все-таки у нее были и сердце, и душа; просто ее высказывания зачастую были слишком резки и рассчитаны на немедленное решение вопроса, причем раз и навсегда. Таковы были ее первые побуждения, и это приводило к недоразумениям и непониманию между ними. В большинстве случаев Хелен желала дочери добра, но не умела правильно выбрать слова, чтобы выразить свои мысли и чувства.

– Ничего, как-нибудь справлюсь.

– Хочешь, я останусь и поживу с тобой немножко?

От неожиданности Лиз потеряла дар речи. За последние несколько часов Хелен успела уже несколько раз удивить ее. Лиз просто терялась в догадках, какие еще сюрпризы мать может ей преподнести. Но, немного подумав, она отрицательно покачала головой. Если бы Хелен осталась, Лиз пришлось бы заботиться и о матери тоже, а она еще не знала, хватит ли ей сил на собственных детей.

– Нет, спасибо. Если мне будет нужна помощь, я тебе позвоню. Обещаю…

Две женщины протянули друг другу руки через стол и несколько минут сидели молча. Потом Хелен затушила дымившуюся в пепельнице сигарету и пошла ложиться. Лиз немного задержалась, чтобы поставить чашки в посудомоечную машину. Когда она уже собиралась спать, ей позвонила Виктория. Подруга хотела знать, как она себя чувствует, и Лиз ответила, что все в порядке, но обе знали, что это не так. Было уже совсем поздно, когда Лиз поднялась к себе и легла, но сон не шел, и почти всю ночь она плакала и думала о Джеке.

Хелен уехала в аэропорт рано утром, и Лиз осталась с детьми одна. До самого обеда она бесцельно слонялась по дому, не находя себе места; дети тоже сидели скучные, и только предложение Кэрол, по-обещавшей свозить всех в парк поиграть в кегли, вызвало слабый всплеск энтузиазма. После обеда они действительно уехали, а Лиз отправилась в кабинет Джека, чтобы разобрать его бумаги. Джек всегда отличался некоторой безалаберностью, и она была приятно удивлена, обнаружив, что бумаги и документы в его столе аккуратно разложены по папкам, и каждая снабжена специальной этикеткой. Она без труда нашла завещание, страховой полис, оплаченные счета и некоторые другие документы, необходимые для оформления наследственных прав. Никаких неприятных сюрпризов, ничего, что могло бы ее обеспокоить или хотя бы насторожить, ни в столе, ни в маленьком, встроенном в стену сейфе Лиз не нашла и вздохнула почти с облегчением. По крайней мере, ей не нужно было начинать никаких тяжб с организациями, фирмами и частными лицами, отстаивая свои интересы и интересы своих детей. Джек, словно что-то предчувствуя, позаботился обо всем заранее.

Стоило Лиз подумать об этом, как в глазах у нее защипало, и очередная папка с документами выпала у нее из рук. Ей очень не хватало Джека – больше, чем она могла себе вообразить. С его смертью она как будто лишилась доброй половины собственного «я», перестала быть целым человеком. Как с этим можно справиться, Лиз не знала.

Она снова проплакала несколько часов кряду, и когда Кэрол и дети вернулись из парка, на Лиз было страшно смотреть. Ноги не держали ее, однако лечь она отказалась и, придя на кухню, села на табурет и стала молча смотреть, как Кэрол готовит ужин – гамбургеры и жареную картошку. (Индейку они выбросили сразу после Рождества, так как Лиз было страшно подумать о том, чтобы просто взглянуть на нее, не говоря уже о том, чтобы ее готовить.)

В девять дети уже разошлись по своим комнатам. Лиз тоже попыталась лечь пораньше, но около полуночи Джеми проснулся и прибрел к ней в спальню. После непродолжительных уговоров Лиз все же уложила его в свою постель, и это неожиданно принесло ей некоторое утешение. Джеми был таким теплым и так доверчиво прижимался к ее боку, что Лиз невольно подумала – ради него, ради других детей она обязана вынести все, что выпало на ее долю. Пусть даже в жизни ее не ждало ничего, кроме ежедневного тяжкого труда и громадной ответственности.

Следующая неделя тянулась невыносимо медленно. Начались рождественские каникулы, и дети не ходили в школу. Это только усугубляло всеобщее уныние и подавленность. В воскресенье – ровно десять дней после гибели Джека – они всей семьей отправились в церковь, надеясь обрести там некоторое подобие мира, но даже после того, как они высидели полную службу, горечь потери нисколько не ослабела. Все происшедшее по-прежнему воспринималось как тяжелый, удушливый кошмар.

В понедельник Лиз специально встала пораньше, чтобы самой приготовить детям завтрак и отвезти их в школу. Питер давно ездил в школу самостоятельно и иногда отвозил туда сестер, но сегодня он хотел заехать за Джессикой, и Лиз с легким сердцем отпустила его. Чем больше забот – тем лучше, решила она, усаживая девочек и Джеми на задние сиденья их восьмиместного фургона, который Джек в шутку называл школьным автобусом.

Школа, где учились Меган, Рэчел и Энни, была совсем недалеко. Лиз доехала туда меньше чем за пять минут и, высадив их у ворот, повезла Джеми в его специальную школу, где занятия начинались на полчаса позже. Как обычно, она остановилась на стоянке перед школьным зданием. Джеми всегда ездил учиться с радостью, но сейчас почему-то не торопился вылезать из машины. Наконец он открыл дверцу и, спрыгнув на землю, повернулся к Лиз.

– Скажи, мам, должен я сказать в классе, что папа умер? – спросил он, прижимая к груди новенький ранец, который подарила ему на Рождество Рэчел.

– Учителя уже знают, – ответила Лиз. – Я специально звонила им, чтобы они были в курсе. Кроме того, об этом писали в газетах. Если тебя кто-то спросит, можешь просто сказать, что не хочешь разговаривать на эту тему. Думаю, этого будет достаточно.

– А они знают, что человек, который застрелил папу, был плохой?

– Думаю, знают. – Разговаривая с учительницей Джеми, Лиз попросила позвонить ей или Кэрол, если сын вдруг запросится домой, но – как и остальные ее дети – он, похоже, справлялся с ситуацией значительно лучше, чем она ожидала.

– Если захочешь поговорить со мной, – добавила она, – просто скажи своей учительнице мисс Грин, и она проводит тебя к телефону.

– А можно мне будет вернуться домой пораньше, если я захочу? – с тревогой спросил Джеми.

– Конечно, милый, только, боюсь, дома тебе будет скучно. Я собираюсь на работу, так что, пока не вернутся девочки, тебе придется побыть с Кэрол. – Она улыбнулась. – Не волнуйся, малыш; вот увидишь – в школе, с друзьями тебе будет намного веселее.

Джеми кивнул и сделал шаг по направлению к школе, но снова остановился.

– А вдруг тебя тоже кто-нибудь застрелит, как папу? – спросил он, и его большие темные глаза мгновенно наполнились слезами.

Лиз как можно решительнее покачала головой.

– Этого не случится, обещаю! – сказала она и, протянув руку, погладила сына по щеке. Но на самом деле она, конечно, не могла обещать ему этого. После трагической гибели мужа Лиз больше не чувствовала себя застрахованной от всякого рода печальных неожиданностей. Не то чтобы она всерьез боялась, что какой-нибудь разочарованный клиент может явиться к ней в контору с ружьем, но ведь нельзя отрицать, что в ее жизни появилось ощущение зыбкости и ненадежности, от которого вряд ли скоро удастся избавиться.

– Со мной все будет в порядке, – добавила она. – И с тобой тоже. Увидимся вечером, ладно?

Джеми кивнул и, повернувшись, медленно побрел к школе. Лиз, провожавшая его взглядом, почувствовала, как все тяжелее и тяжелее становится у нее на сердце. Это состояние было уже почти привычным для нее. Во всяком случае, в то, что она когда-нибудь снова сможет радоваться и веселиться, Лиз верилось с трудом. Смерть Джека казалась ей бременем, которое и она, и дети обречены нести до конца своих дней.

В том, что ей еще очень долго не удастся прийти в себя, Лиз, по крайней мере, не сомневалась. Что касалось детей, то ей хотелось верить, что со временем они сумеют привыкнуть к своему новому положению. Хотя сколько бы лет ни прошло и что бы ни случилось, у них никогда не будет другого отца, а у нее – другого мужа. Потеря, которую они все пережили, была невосполнимой. При каждом упоминании о Джеке они всегда будут испытывать боль.

Лиз так глубоко ушла в свои невеселые размышления, что дважды проехала на красный свет и остановилась, только когда перед самым капотом ее машины возник полицейский с сигнальным жезлом.

– Вы что, ослепли, что ли?.. – рявкнул он, когда Лиз опустила боковое стекло. – Вы проехали на красный! Не жалеете себя, так пожалейте других!

Слова эти не сразу дошли до Лиз. Когда она наконец поняла, в чем дело, она извинилась, не замечая, что слезы ручьями катятся по ее щекам. Полицейский долго и внимательно рассматривал сначала водительскую лицензию Лиз, затем – ее, потом повернулся и зашагал к стоявшей на обочине полицейской машине. На полдороге он остановился, очевидно, припомнив ее фамилию, которая в последнее время достаточно часто звучала в передачах новостей. Вернувшись к машине Лиз, коп с сочувствием покачал головой.

– Вам не следует садиться за руль в таком состоянии, – сказал он, возвращая ей водительскую лицензию. – Куда вы направлялись?

– На работу.

– Примите мои соболезнования, миссис Сазерленд, – сказал полицейский, поймав ее взгляд. – Но я не могу разрешить вам ехать дальше одной. Сообщите мне адрес того места, где вы работаете, и я провожу вас.

Лиз назвала ему адрес их офиса. Полицейский кивнул и, сев в свою машину, включил мигалку на крыше. Сделав ей знак следовать за машиной, он медленно отъехал от тротуара, и Лиз не оставалось ничего другого, как последовать за ним. Стараясь держаться за полицейским автомобилем, Лиз снова не сдержала слез. Она бы предпочла, чтобы коп не узнал ее: даже равнодушие было для нее предпочтительнее, чем сочувствие постороннего человека. Но не могла же она заявить, что внимание полицейского ей неприятно!

На стоянке напротив здания, где располагался ее офис, полицейский затормозил. Подойдя, он помог Лиз выйти из машины и, пожимая ей на прощание руку, сказал:

– Постарайтесь все же в ближайшее время не садиться за руль без крайней необходимости. В таком состоянии вы легко можете попасть в аварию. Дайте себе время, миссис Сазерленд, подождите, пока все нормализуется.

С этими словами он сочувственно похлопал ее по руке и уехал, а Лиз, поспешно вытерев слезы, поднялась к себе в офис.

Она не была здесь с того дня, как погиб Джек. Одна мысль о том, что она снова увидит забрызганные кровью стены и ковер с кровавым пятном на полу, пугала ее чуть не до потери сознания, но все оказалось не так страшно. Умница Джин не сидела сложа руки и сумела привести офис в порядок. Она заменила ковер на новый и велела заново выкрасить стену, на которой запеклась кровь Филиппа Паркера. Теперь в комнате не осталось ничего, что бы напоминало о происшедшей здесь трагедии.

– Уж не полицейскую ли машину я видела на стоянке пару минут назад? – спросила Джин, когда Лиз вошла в контору. – Что им от вас надо?

Она выглядела озабоченной, и Лиз улыбнулась. Она хотела поблагодарить Джин за все, что та сделала, но говорить было по-прежнему трудно. К счастью, Джин поняла ее без слов. Кивнув, она вернулась к своему столику, чтобы приготовить Лиз кофе.

Лишь после того, как Лиз выпила полчашки, к ней вернулся дар речи.

– По пути сюда я два раза проехала на красный свет, – объяснила она. – Все могло кончиться скверно, если бы коп меня не узнал. Он был настолько любезен, что проводил меня. И еще он посоветовал мне некоторое время вообще не водить машину.

– В этом есть свой резон. – Джин нахмурилась.

– А как ты предлагаешь мне добираться до работы? – возразила Лиз. – Нанять лимузин с шофером, словно я кинозвезда или главарь мафии?

– Но вы всегда можете взять такси! – сказала Джин.

– Но это же глупо! В конце концов, я живу не так уж далеко.

– Будет еще глупее, если вы станете упорствовать. Вы ведь можете кого-нибудь задавить. В таком состоянии действительно не стоит садиться за руль!

– Я в порядке! – возмутилась Лиз, но слова эти даже ей самой показались неубедительными. – Ладно, давай работать, – добавила она и вздохнула. Ей было очень трудно сосредоточиться на чем-то, кроме своей боли, но она должна пересилить себя. Только работа могла спасти ее.

Как оказалось, Джин уже провела кое-какую подготовительную работу. Она обзвонила клиентов и отменила все встречи и все слушания, за исключением самых важных, отложить которые было нельзя. К счастью, эти слушания были запланированы на конец недели, так что у Лиз было в запасе еще немного времени, чтобы поработать с документами и определить стратегию ведения дела. Начала она с того, что продиктовала Джин письмо, в котором разъясняла обстоятельства гибели Джека. Письмо следовало разослать всем постоянным клиентам и тем, чьи дела сейчас находились в работе. Хотя трудно было предположить, чтобы кто-то из них оказался не в курсе. На протяжении всех рождественских каникул не было ни дня, чтобы об этом не писалось в газетах и не упоминалось в телевизионных программах новостей. Впрочем, существовала вероятность, что кто-то из клиентов уезжал на Рождество в другой город.

В письме Лиз сообщала, что отныне будет работать одна, и просила клиентов своевременно расторгнуть с нею контракт, если по какой-либо причине это их не устроит. Далее она добавляла, если кто-то захочет, чтобы она и дальше представляла его интересы, она готова вести дела, делая все, что в ее силах. Кроме этого письма, Лиз распорядилась отправить открытки со словами признательности всем, кто присылал ей цветы или звонил, чтобы принести свои соболезнования.

И она сама, и Джин были вполне уверены, что, за несколькими возможными исключениями, основная масса клиентов останется при ней. Но, пожалуй, для Лиз это было бы слишком тяжело. Что бы она ни говорила матери, реальность состояла в том, что Лиз могла просто физически не справиться с таким количеством работы. Ведь со смертью Джека ее нагрузка возросла почти вдвое, но дело было не только в этом. Главное, Лиз потеряла человека, который всегда был готов поддержать ее не только советом и делом, но и одним своим присутствием. Джек давал ей силы и энергию, а теперь Лиз могла рассчитывать только на себя.

– Как думаешь, я справлюсь? – спросила она у Джин. Рабочий день не перевалил еще и за по-ловину, а она уже чувствовала себя как выжатый лимон.

– Безусловно, справитесь, – уверенно ответила Джин. Она хорошо знала, что Лиз была отличным адвокатом, способным с успехом действовать самостоятельно. Конечно, работать в паре с Джеком ей было бы легче, однако дело было не только в той помощи, которую он подчас ей оказывал. С его смертью Лиз утратила уверенность в себе, утратила мужество и своеобразный кураж, без которого не может обойтись ни один адвокат. Она так и сказала Джин, но секретарша только покачала головой.

– Вот увидите – вы справитесь, – повторила она. – А я сделаю все, что смогу, чтобы помочь вам.

– Я знаю, Джин, знаю, – вздохнула Лиз. – Ты и так уже сделала для меня гораздо больше, чем любой другой человек на твоем месте. – Она бросила взгляд на новенький ковер, потом снова посмотрела на Джин, и глаза ее наполнились слезами. – Спасибо… – прошептала она и, поднявшись, пошла в кабинет Джека, чтобы разобрать дела.

В половине шестого вечера Лиз все еще работала. Наконец ей пришлось буквально заставить себя убрать папки в сейф – до завтра. Ей не хотелось возвращаться домой слишком поздно, потому что она знала, что дети будут ее ждать. Но работы все еще оставался непочатый край. Она могла бы в течение месяца сидеть в конторе сутками напролет и все равно не переделать всего. Лиз взяла домой полный кейс бумаг, чтобы проглядеть их перед сном, но это была капля в море. Кроме того, в конце недели ей предстояло защищать интересы клиентов в суде, а к этому тоже надо было готовиться.