Текст книги "Строки (сборник)"

Испытатель

Сутулый немолодой мужчина в джинсах и серой футболке выходит на дорогу. Упершись руками в колени, наклоняется, о чем-то думает.

Улицы словно вымерли. Кажется, еще вчера здесь кипела жизнь, звучали голоса, смех, шумели проезжающие автомобили; торговец газетами выкрикивал сенсационные заголовки; старая турчанка продавала с лотка горячую кукурузу, тараторя ее название на разных языках мира; ожидая своей очереди, возле ночного клуба веселилась молодежь.

Сейчас не осталось никого. Вчерашняя газета лежит на тротуаре, вульгарно раздвинув страницы, у ствола замершего дерева скучает кукурузный огрызок, не долетевший до мусорной урны. У входа в клуб вольготно расположились окурки, некоторые со следами яркой помады. Кристально чистый воздух ничем не выдает своего присутствия, даже не пытаясь заигрывать со страницами зазывно раскинувшейся газеты и листьями деревьев. Отличная работа, но что-то не так.

Ему кажется, что за ним наблюдают. Он идет по улице – широкой и прямой, обрамленной массивными тушами небоскребов – с запада на восток, и в глаза ему светит солнце нового дня. Пару раз он резко оглядывается, смотрит по сторонам, но видит только свое отражение и длинную до горизонта собственную тень.

Он глубоко вдыхает, расширяя легкие, замирает, прислушивается к себе и выдыхает, не чувствуя потоков исходящего воздуха. По инерции он продолжает дышать, так правильно, потому что мы живы, только пока дышим. Главное, не разучиться.

Асфальт идеально ровный, по нему должно быть легко идти, глядя по сторонам. Но идти нелегко, в ногах свинцовая тяжесть.

Он шагает прямо по середине дороги и мысленно к чему-то готовится, когда периферийным зрением вдруг замечает какую-то неправильность. Справа, на краю дороги лежит фотография.

Хмыкнув, он подходит, и, наклонившись, аккуратно ее подбирает, стараясь не зацепить ногтями неровности асфальта. С фотографии, улыбаясь, на него смотрит маленькая девочка. Его девочка, его дочь Веста. Ее детская улыбка, не отрепетированная многократно у зеркала, а радостная непосредственная детская улыбка заставляет его тоже улыбнуться и напоминает, зачем он здесь.

Он целует фото и аккуратно кладет в задний карман джинсов.

Пора начинать.

Он делает легкий разбег и прыгает вверх, пытаясь коснуться пальцами неба. Почти получается, но нет. К ногам будто привязаны пудовые гири.

Тогда он снова разбегается, уже быстрее, четко рассчитывая выпрыг с основной рабочей – левой – ноги, отталкивается. На долю секунды ему кажется, что получилось, он замирает в воздухе, которого нет, но сила притяжения сразу тянет его вниз. Он приземляется на ноги, сохраняет равновесие и задумывается. Паниковать рано, но что-то не так.

Собравшись духом, он снова бежит, разгоняясь и прыгает. Приземлившись, снова бежит, и снова прыгает, стараясь коснуться неба. Мимо проносятся магазины, лавки, бутики, вывески, билборды, дорожные знаки и светофоры. Он, не сворачивая, пересекает перекрестки, и прыгает, прыгает, прыгает.

Солнце поднимается выше, тень мужчины становится короче, а прыжки выше.

Еще через десяток кварталов у него получается. В очередной раз выпрыгнув вверх, – в этот раз метров на пять – он уже готовится снова упасть и получить болезненный удар по подошвам, как замечает, что завис над землей. Его губы непроизвольно растягиваются в улыбке.

Получилось!

Дыхание перехватывает, он размахивает руками. Ему кажется, что он завис в воздухе вниз головой. Гасит панику, сглатывает, вытирает пот со лба и медленно поднимается выше, выше, еще выше.

Он поднимается выше стоящих рядом небоскребов. Дорога под ногами превращается в ниточку, одну из многих артерий города. С высоты птичьего полета видно, что город похож на змею – шесть кварталов в ширину и тысяча, если не больше, в длину.

Так же видно, что город мертв. Словно нарисованные на голубом небесном холсте, неподвижны облака. За пределами города раскинулась пустыня. Он слышал, что на юге города будет море, это здорово. Он сейчас с большим удовольствием нырнул бы поглубже, освежился. Пот катится ручьем, футболка прилипла к спине.

Еще раз осмотревшись, он решает спуститься ниже, переворачивается вниз головой, тянется руками к такой далекой земле и начинает медленный спуск.

Неожиданно для него падение ускоряется и становится слишком быстрым. Дыхание перехватывает, он паникует, машет руками и кричит. Мимо проносятся окна небоскребов, а дорога внизу из узкой длинной ленточки превращается в широкое дорожное полотно. Хорошо воздуха нет, почему-то успевает подумать он.

Он приказывает себе успокоиться.

Осторожно, контролируя каждое усилие, делает кувырок, и в тот момент, когда его подошвы оказываются ниже головы, падение замедляется. Скорость падает, падение прекращается. Он замирает.

Дышать! В падении он перестал дышать, и вспомнил только сейчас. Легкие сокращаются, а он слышит только звук бьющегося, колотящегося о грудную клетку сердца.

Ему снова удалось, и он снова жив. Слегка наклонившись, он начинает движение над асфальтом в обратную сторону, к месту загрузки.

Он не отказывает себе в удовольствии и вволю наслаждается всю обратную дорогу полетом. Взмывает ввысь, резко меняет направление движения, чувствуя перегрузки, проносится в полуметре над асфальтом, касаясь кончиками пальцев его поверхности, срывает на лету листья с деревьев, а потом, уже не сдерживая и не слыша себя, орет что-то первобытное во всю мощь своих глотки.

Приземлившись у нужной точки, он вытаскивает фотографию Весты и снова целует, затем возвращает на место и заходит в стартовую кабину.

Удобно расположившись в кресле, закрывает глаза, нащупывает выпуклость кнопки в подлокотнике и вдавливает ее.

Тишину мертвого города сменяет гомон комнаты испытаний. Он открывает глаза. Крышка капсулы погружения раздвигается, и он видит над собой узкоглазое морщинистое лицо врача тестовой группы Кенты.

– Рой! Как себя чувствуешь?

– Кента, старый ты хрыч, – ворчит Рой, выбираясь из капсулы виртуального погружения. – Тебе ли не знать лучше меня? Как показатели?

– В момент падения пульс сильно превысил допустимые значения, на грани разрыва сердца. Но ты молодчина, справился! Ну и мы тут не хлопали ушами, вкололи мембраностабилизаторы и бета-блокаторы.

Кента протягивает руку, чтобы помочь ему встать. Рой хватается за нее, у него кружится голова. Подняв глаза, он видит всю свою команду, которая накидывается на него и начинает мять в объятьях.

– Да отстаньте, черти! – отбивается Рой. – Где Мамонт?

– Я здесь, Рой, – с готовностью откликается бородатый Мамонт, ведущий разработчик проекта.

– Мамонт, твою же мать, где воздух? Я думал, с ума там сойду! Дышишь, а не дышится, вакуум, понимаешь? Долбанный вакуум!

– Рой, мы не думали, что это критично, воздух добавим на следующем этапе. Воздух, ветер. Команда атмосферных явлений пытается увязать все это с физикой полетов.

– Это да, с физикой ваши полеты имеют мало общего.

– Магия! – хихикает Кента. – Левитация!

– А какого черта я так долго взлететь не мог? – возмущается Рой. – Все ноги отбил.

– Ноги! В виртуале! – Кенту сейчас хватит приступ от смеха. Он веселится так, как может веселиться человек, которого отпустило сильное напряжение.

– А, уже поняли, Рой, – тараторит Мамонт, – это тень!

– Тень?

– Да, наши что-то там нахимичили-перехимичили с массой объектов. Система распознавала твою тень как часть тебя, тень на рассвете у тебя было длиной в бесконечность. Так что, чем выше поднималось солнце, тем легче для системы ты становился.

– Ясно-понятно, … – матерится Рой. – Если бы я разбился…

– Не разбился же…

– Если бы я разбился, то следующие тесты ты бы сам проводил, понял?

Сказав это, он, ведущий VR-испытатель[2]2
  VR – виртуальная реальность.


[Закрыть] компании, смеется, а за ним и вся бригада.

– Вы только представьте – порхающий Мамонт! – реплика Кенты вызывает новый взрыв смеха.

– Всем спасибо, все – молодцы. И это… Мамонт, за закладку, за Весточку мою, спасибо!

Мамонт кивает. За его спиной на экране рекламный ролик новой виртуальной вселенной, где человек может летать.

Имя его

1

Все жрут это дерьмо. Все – маленькие дети, подростки, женщины, толстухи, большие дети, бизнесмены, старики, студенты все эти… Все эти бургеры, картошка фри, чипсы, кольца луковые, наггетсы куриные, крылышки, стрипсы … Прикинь, жрут это дерьмо, некоторые каждый день! Эти тонны калорий жрут, запивают ледяной колой. Колой, бро! Хрень! Конечно, они толстеют, жиреют, понимают это и к своей обычной порции заказывают салат коул-сло! Иногда я представляю себе, как их подвешивают к вертелу и крутят над огнем, а с их лоснящихся боков, задниц и щек плавится и капает воском, вспыхивая, жир. Поверь мне, их желудок какой-то сортир, я каждый день это вижу своими глазами. Целыми семьями приходят, прикинь, сами! Пузатый батя, жируха-свиноматка и их выводок толстых детишек за лишний кусок схлёстывается в схватке!

Короче, сегодня все было как всегда, только народу было больше, чем обычно. Намного больше, Новый год же, но это привычно. Подарки, кино, между делом – пожрать. Очередь была, мама не горюй, а мне бы поспать. Думал, кассиры свихнутся. Контролил все это, жопа потная – весь в мыле – когда же они нажрутся? Тут смотрю – пацан какой-то крутится. Ну, как пацан, парень, студент типа, глянешь, через секунду забудется. Одет был в пуховик дутый. Вроде и стоит в очереди, а вроде и нет. То встанет, то отойдет к соседям, там примостится – странные атрибуты. Подозрительным мне показался. Я, было, решил секьюрити вызвать, но потом смотрю – парень угомонился, встал в нашу очередь за девушкой какой-то, короче, из моего поля зрения отключился. Потом еще краем глаза видел, вроде как общались они, вряд ли показалось, но даже друг другу улыбались.

А дальше до сих пор не понял, че случилось. Народ ломанулся в разные стороны, все орут, кричат – все изменилось! А потом бахнуло.

Так что второй раз я сегодня родился, дружище, так совпало. Ладно, хорош курить, пойдем ко всем – пять минут до Нового года. Старый уходит, чувствуешь? Насовсем.

2

– Значит, вы были последней, кто с ним общался?

– Последней? – вырывается у меня. – Да! Я была последней…

– Он ваш знакомый?

– Нет, что вы!

– С какой целью вы вступили в контакт с… подозреваемым?

– Да не было никакой цели! Я работаю в этом торговом центре, отлучилась на обед… Или на ужин? Я всегда там обедаю!

– Это можно проверить, гражданка… Жунич.

– Да проверяйте! Не конкретно в этом фаст-фуде, вообще, на этом фуд-корте. Там же десяток их, по настроению! Конкретно сегодня мне захотелось именно там.

– Вы сказали, что работаете в этом же центре…

– Да! В бутике «Верутти».

– Почему вы были одна? Вы сторонитесь коллег?

– Каких коллег? Нас всего трое на весь бутик. Кассир, я и напарница. Обедаем по очереди.

– С этим разобрались. Итак, что побудило вас вступить в контакт с подозреваемым?

Я задумалась, вспоминая, как все было.

– Я стояла в очереди, поглядывала на часы – у меня было всего 20 минут, а очередь стремительно сокращала это время. Позади меня пристроился какой-то паренек. Глаза у него еще были такие… Мертвые. Вроде смотрел на меня, а вроде и сквозь. Поймал мой взгляд, уставился с вызовом. Я не люблю конфликтов, ответила улыбкой. Профессиональная привычка, понимаете?

– Дальше.

– А дальше – он убежал.

3

Брат не долго его уговаривал. Он и сам давно хотел сделать что-то подобное, что-то, что покажет этим зажравшимся уродам, что к чему, но это он просто так с друзьями в близком кругу разговаривал. Наказать их именно так – как герой, как истинный воин Аллаха – ему и в голову не приходило нах… Вот брат – тот голова! А он, что он? Школа, техникум, случайные заработки, хорошо, что всегда была трава. Хоть и не местный, но и не из аула, городской, с русским языком все хорошо, а то бы вообще пришлось на вокзале тележки катать, и то, если повезет, там и так тесно. А так – курьером работал, таксовал на дядькиной «шохе», темы были, короче, замуты там, копейка к копейке, не пропал бы, лишь бы не думали, как о лохе. Но, заебло. Везде, сука, эти надменные взгляды, презрение к его одежде, к его обуви, к его тачке – бляди! Девки даже – эти то чем берут, чем гордятся? Передком? Смазливым личиком? И те, сука, кривились, глядя на него, просвечивая сквозь ткань футболок лифчиком.

Он как-то пошел в кино с девчонкой. С нормальной девушкой, почти красивой даже, невинной, с лёгким по предплечьям пушком – он заметил. Все заранее просчитал, столько-то на кино по студенческому, столько-то на попкорн, на пиво, на мороженое после кино. Казалось, красиво. Потом кафе, покушать… А там – кто его знает, как получится? Резинки взял, подготовился, короче. На все с запасом хватало, впрочем.

Все заебись было, пока до входа в кинозал не дошли. Ухмыляющийся упырь зализанный в униформе кинотеатра затребовал студенческие билеты. Бля.

– Какие студенческие, братан, мы отдыхаем, правда!

«Правила, должен, обязан, извините», – отвечал упырь, а сам смотрел, сука, так понимающе, типа раскусил. Не пустили их, в общем. Пока сдавал билеты – сеанс уже начался, денег не вернули, весь план полетел к чертям, девчонка обиделась, набычилась, давай, до свидания! – можно было не тратиться на гондоны, сам виноват, хули хочешь?

Брат все объяснил. Кто ОНИ по жизни, а кто МЫ. На пальцах разложил, пояснил, рассказал, показал, брат, братишка, и нет бога кроме Аллаха, и Магомед – пророк его, да святится имя его во веки веков.

Главное, не испытывать страха.

Какие-то умельцы собрали пакеты пластита, забили все в жилет, туда же стальные шарики от подшипников, металлические гайки, гвозди, обрезки проволоки, шурупы, все шито-крыто. Брат его зарядил спокойствием, верой в правое дело, всего-то осталось прийти и сделать хоть как, умело, неумело, главное кнопку нажать смело.

Пришел, покрутился – охране похуй, народу море. Делай!

Присмотрел, где народу побольше, пристроился поближе, в общем. Девчонка рядом оказалась, красивая, сука, зараза. Загляделся на нее, пожалел краем, тут она улыбнулась, а он уже нажал! Всевышнему слава, не сработало с первого раза, палец замер на кнопке. Он заметался, что делать, куда бежать? Не догадался сразу, что мог соскочить, отказаться, удержать палец, мусоров вызвать – сесть, но знать, что есть девчонки, которые улыбаются просто так, даже если ты хочешь ее взорвать и считаешь, что это худший твой враг.

Он бежал так быстро, как не бегал никогда, даже тогда, когда его почти ловили с кило герыча – мог бы сесть навсегда.

Забежал в мужской туалет, заорал сгоряча:

– Все нахуй! Бомба! Ща взорву!

Мужики врассыпную кинулись, жизнь дорога, а то, что с конца капает моча…

В глазах его поплыли со стен кафельных ромбы, жить захотелось, общаться с друзьями, пиво пить, работать, жениться, ребенка вырастить…

Бахнуло.

Сорок девственниц не встретили его с помпой.

Просто мир выключился. Его не стало.

Хорошо, больше ни в кого не попало.

Кто ты, тварь?

Лето

Жила-была девочка Оля. Ей было пять лет, и она была очень счастливым ребенком и жила обычной детской жизнью – ходила в садик, любила играть со своими куклами и дразнить кошку Ваську-Василису.

Но больше всего на свете она любила маму и папу. Они часто играли с дочкой, баловали ее, покупали новые игрушки, водили в парки развлечений, в кино, возили на море. Подружки в садике завидовали Оле и говорили, что ее папа с мамой очень добрые и веселые.

Особенно сильно баловал Олю папа. Он никогда ей ни в чем не отказывал.

«Я – папина дочка!» – гордилась Оля. – «А мой папа – лучший в мире!».

Оля любила гулять с папой во дворе – зимой он катал ее на санках, играл с ней в снежки, помогал лепить снеговика; летом играл в мяч, возился с дочкой в песочнице, покупал мороженое и лимонад. Папа был очень большой, выше всех, и когда Оля была с ним, она не боялась ничего-ничего.

А мама… Мама была самая красивая! И самая добрая! Мама никогда не ругала, не кричала, но Оле самой хотелось ее слушаться, чтобы не расстраивать. Даже папа слушался маму, хотя был в сто раз больше нее и работал большим начальником!

Так они и жили, весело и дружно.

Осень

Тварь поначалу приходила только ночью. Родители к этому времени уже спали.

Оля, свернувшись под одеялом, приподняв край, подглядывала за тварью. В свете луны и фонарей за окном на потолке виднелось небольшое, с детский кулачок, переливающееся пятно, то черное-черное, чернее ночи, то с фиолетовым проблеском, то с ядовито-зеленым. А иногда так и вовсе наливалась чуть светящимся багровым.

Проявившись, тварь долго сидела неподвижно, словно набираясь сил, а потом редкими, незаметными глазу скачками передвигалась в сторону родительской кровати.

Оля поначалу и не воспринимала тварь как нечто живое, думала просто грязь или пыль на потолке, но потом поняла – тварь движется, и от угла над книжной полкой доползла до люстры. Путь этот занял весь сентябрь.

Если присмотреться, можно было заметить, что у нее есть щупальца, длинные усики-антенны и клешни, поэтому Оля про себя называла ее Крабиком. Крабики – милые, Оля была на море и знает. Значит, и Крабик добрый, не обидит.

Кошка Васька не любила тварь, и когда та появлялась, возмущенно шипела и убегала прочь из комнаты.

В ноябре, сразу после первого снега, Крабик уже обогнул люстру и был почти над кроватью родителей. Теперь он был виден и днем.

В декабре Крабик дополз до папы с мамой и навис над их головами.

А потом вдруг пропал.

Зима

Однажды папа не пришел домой после работы. Оля хорошо запомнила этот день, потому что тогда она больно поранилась, порезав палец, и очень ждала папу, чтобы пожаловаться ему. Он обычно брал ее на руки, и шептал в ухо, утешал, а потом начинал шутить так, что Оля забывала любые обиды, ушибы и ссадины – заливалась смехом.

Но папа не пришел ни ночью, ни на следующий день. Папа и раньше уезжал, поэтому Оля не переживала, хотя и очень по нему скучала. Но в этот раз папы не было долго.

И мама была грустная, часто плакала, а потом призналась Оле – папа не вернется. Папа ушел к другой тете, и навсегда уехал в другой город. После этого мама крепко-крепко прижала дочку к себе и беззвучно заплакала.

«Навсегда…», – шептала девочка. – «Навсегда…».

Навсегда! Оля не верила, что такое бывает. Навсегда – это же никогда? Никогда-никогда она больше не увидит своего папу? Это что же значит, что у нее больше нет папы? Нет, нет, так не должно быть!

Она кинулась в детскую комнату и закрылась. Долго-долго лежала, уткнувшись лицом в подушку и рыдала. Потом подумала, что маме тоже тяжело, встала и пошла к ней, чтобы утешить – так же, как папа утешал ее.

Она нашла ее на кухне. Мама сидела за столом, опустив голову и о чем-то думала.

– Мам… Я когда-нибудь увижу папу? – спросила Оля.

Мама не ответила, и тогда Оля повторила вопрос. Мама подняла голову и криво усмехнулась:

– Папу! Папу ей подавай!

– Тебя я тоже очень люблю, мамочка!

Мама весело засмеялась.

– У тебя бо-о-ольше не-е-ет па-а-пы, де-е-евочка, – нараспев ответила она.

– Нет…? – не поняла Оля. – Почему? Мамочка, почему?

Она попыталась обнять мать, но та оттолкнула ее, вскочила со стула, ухватила дочь за косичку, намотала на кулак, больно оттянула вниз и склонилась над ней.

– Ты поняла меня, девочка? – спросила мама, брызжа слюнями ей в лицо. – Поняла, я тебя спрашиваю, тварь?

Оля замерла, боясь вздохнуть.

– Нет! У тебя! Никакого! Папы! Ясно? – мама тяжело и часто, с всхлипыванием, дышала. – Нет! Нет! НЕТ!

Мамины глаза стали черными и глубокими, они полыхали ненавистью, а лицо перекосилось, и с краешка рта свисала слюна. Она тяжело дышала, выдыхая ей в лицо какой-то очень отвратительно-кислый запах. Мама так пахнуть не могла. И она никогда не называла дочь девочкой, тем более тварью.

Оля испугалась и часто закивала, лишь бы мама успокоилась. Ее мамочка, самая добрая мама в мире, превратилась в монстра.

Весна

Мама заболела. Она все чаще говорила, что плохо себя чувствует, и оставалась дома, а вместе с ней и Оля. Отвезти ее в садик было некому.

Вскоре мать окончательно слегла, перестав ходить на работу. С Олей она почти не общалась, изредка называя ее девочкой:

– Девочка, принеси воды!

Оля потерянно бродила по дому, не выпуская Ваську из рук. Кошка осталась единственным существом, с кем она могла общаться.

Мама почти все время лежала в постели – или спала, или тревожно, постанывая, дремала, или смотрела в телевизор и над чем-то хихикала.

В редкие часы, выбравшись из кровати и невпопад одевшись, в домашних тапочках выходила в магазин, приносила какие-то продукты, бутылки, небрежно готовила, съедала, молча, в мертвой тишине, выпивала из горла, тут же курила и снова ложилась спать, не обращая на дочь никакого внимания. Оля потом доедала то, что оставалось – вместе с Васькой.

Половину кухни занимали пакеты с забродившими помоями, мусором – обертками, упаковкой, окурками, пустыми бутылками, смятыми пачками. Васька уже не брезговала и картофельной кожурой. Оля тоже.

Завяли все цветы, которые мама так долго выращивала и разводила. Оля попробовала их на вкус – они были горькие, но она все равно их ела, глядя на Ваську, уминавшего их с утробным, каким-то остервенелым урчанием.

Повсюду деловито сновали тараканы. Васька ловила их, резким движением прижимая – прихлопывая лапкой – к полу, а потом, быстро пережевав, заглатывала. Оля пока брезговала. Тараканы? Фу-у.

Выйти на улицу не получалось, мать запирала дверь на ключ, а ключ всегда держала при себе.

Есть хотелось все время.

– Животик ругается, Васька, – жаловалась Оля кошке. – Что бы покушать?

Васька щурилась, толкала лбом ей ногу и пододвигала лапкой мертвого таракана – ешь и держись, маленькая хозяйка!

Оля держалась, но преодолеть отвращение не могла.

Мать перестала вставать, и только требовала воды в редкие моменты сознания. Телевизор вместо бесконечных шоу стал показывать радугу с текстом о необходимости оплаты кабельного телевидения.

Отключили интернет, и все, что осталось Оле – играть в несколько загруженных на планшет игр.

Потом отключили свет, и окончательно умер планшет.

В доме сильно воняло, но девочка не чувствовала запахов. Сил не осталось даже на горе, девочке стало все равно.

Мама стала постоянно стонать, так громко, что Оля, взяв Ваську, уходила в самую дальнюю от спальни комнату – папин кабинет, закрывала уши и тосковала, сидя в кресле.

Откуда-то из другого мира слышался мамин (твари?) вой.

Море, папина улыбка, мороженое, мамин смех – все стало зыбким, нереальным, и таким далеким, словно и не было этого никогда, а были только вонь, грязь, мамины стоны, тьма, тараканы и тварь.

Оля точно знала, что Крабик – тварь – у мамы внутри. И он всему виной. Но как его вытащить, чтобы мама стала прежней мамой, она не знала.

Мог знать папа, но папа был далеко, а как ему позвонить? Оля знала цифры, и даже могла бы воспользоваться маминым телефоном, но какой у папы номер? Пустые мечты, да и мамин телефон давно умер.

Как-то ночью Оля проснулась в папином кабинете и услышала тишину. Девочка встала и, пошатываясь, пошла проведать маму. Шаги давались тяжело, и она несколько раз спотыкалась, падала и подолгу лежала, глядя в потолок – рыскала взглядом по нему в поисках Крабика – и отдыхая.

Наконец, Оля добралась до родительской спальни. Дверь была открыта, но из комнаты не доносилось ни звука, даже уже ставшего привычным шумного сиплого дыхания мамы.

Казалось, что мама спала. Мама? Нечто, лежавшее на кровати, меньше всего напоминало мать. Почерневшее, покрытое слизью лицо; ссохшееся, покрытое струпьями тело; багровые глаза; отросшие и подрагивающие ногти-когти. Рядом неподвижно лежала Васька. Ее глаза белели в темноте.

Оля сама не поняла, почему она схватила кошку, вместо того, чтобы кинуться к матери. С окоченевшей кошкой в руках она выбежала из спальни, захлопнув дверь, споткнулась, кувыркнулась, ушиблась, поползла в сторону папиного кабинета – спрятаться, скрыться. Была уже почти у порога, когда услышала скрип открывающейся двери спальни и мамин голос:

– Девочка убегает?

Лето

Ей показалось. Да и не мамин это был голос. Показалось.

Оля заползла в папин кабинет, заперла дверь. Отдышавшись, кое-как добралась до дивана, легла, уложила рядом кошку и прикрыла глаза…

Снова было прошлое лето, когда они ездили на море, гуляли с папой и дурачились с мамой. Все было хорошо, и вспомнилось, с чего началось все плохое.

То темное пятно на потолке родительской спальни. Темное? Багровое? Ядовито-зеленое? Оля перестала просто наблюдать за ним, потому что знала – злу не место в мире. А чего боится зло? Света! Недаром Крабик появлялся только по ночам!

В этот раз Оля не стала бояться и прятаться под одеялом. Она встала, включила свет и Крабик исчез. Выключила – и через два биения сердца тварь вернулась. Обычным светом тварь не убить, поняла Оля. Нужен концентрированный свет. Сжатый в могучую всепробивающую силу.

Лазер.

Порывшись в ящике с игрушками, Оля нашла лазерный брелок.

– Крабик, скажи «Чи-и-з!».

Тварь пошла пятнами.

Оля включила брелок и провела лазерным лучом по потолку, рассекая тварь пополам. Где-то на грани ультразвука раздался визг.

– Нравится? Держи еще!

Оля полосовала Крабика, и его части хлопьями валились с потолка.

Потолок стал чист. Девочка снова включила свет.

Она опустила глаза и увидела на полу подрагивающие и скручивающиеся, словно бумага в огне, части твари. Издыхала она, визжа, еще долго. Но вскоре затихла.

Оля сбегала за веником, смахнула оставшуюся от твари золу в совок и развеяла из окна останки.

Занимался рассвет.

В дверь постучали.