Текст книги "Вещие сны Храпунцель"

Глава четвертая

Подойдя к своему подъезду, я увидела на доске объявлений лист бумаги с текстом: «Милостивые господа и государыни. «Институт хороших манер юных княгинь» объявляет набор учениц, девочек семи-девяти лет, для обучения всему, что должна знать истинная маленькая княгинюшка. Как правильно вести себя за столом, разговаривать со взрослыми, красиво ходить, танцевать, петь, хорошо учиться в гимназии, шить, готовить – всему этому девочки научатся у нас. Внимание. Принимаем только лиц женского пола. Наш адрес…»

Я прочитала объявление, увидела, что сие учебное заведение находится в минуте ходьбы от нашего дома, и предложила Кисе:

– Давай зайдем, посмотрим, вдруг там интересно.

– Ладно, – без особого энтузиазма согласилась малышка.

– Потом куплю тебе мороженое, – пообещала я.

Киса мигом повеселела.

– Супер! Только в «Доггине-Боббине», а не в супермаркете.

Идти в торговый центр мне не хотелось. Да, он расположен недалеко, но надо воспользоваться подземным переходом, чтобы перейти улицу…

– «Доггин-Боббин», – запела Киса и побежала вперед.

– Подожди меня! – крикнула я.

– Догоняй! – завопила Кисуля, в ту же секунду поскользнулась и шлепнулась в грязь.

– Ну вот, теперь останешься без пломбира, – вздохнула я, – пошли домой.

– Почему? – удивилась Киса, вставая.

– Ты вся перепачкалась, – пояснила я, – в таком виде неприлично куда-либо идти.

– Почему? – повторила малышка.

– Грязные колготки, юбка, – перечислила я.

– И что? – заморгала Кисуля.

– Мы хотели посмотреть, что такое институт хороших манер, – напомнила я.

– Так пошли, – скомандовала Киса.

– Но юбка, – повторила я, – она испачкана. Впрочем, остальные вещи тоже.

– И чего? – удивилась девочка. – Я-то в одежде внутри чистая. Глазами о дорогу не стукнулась, все хорошо вижу. И почему в испачканных колготках нельзя зайти в этот институт? Там вообще кто нужен? Девочка или ее чулки?

Я вздохнула. Кисуля вытащила из кармана упаковку бумажных платков и начала растирать ими грязные пятна по своей одежде.

– Смотри, вот и нет ничего. Между прочим, с детьми нельзя так жестоко поступать. Сначала ты пообещала мне мороженое из «Догги», а теперь передумала.

Киса начала шмыгать носом, по ее щекам поползли слезы.

– Ладно, ладно, – сдалась я, – пошли.

Малышка вытерла мордочку рукавом куртки.

– Киса! – возмутилась я. – Разве ты не слышала про носовой платок?

– Я истратила их все, пока юбку чистила, – горестно сказала девочка, – дай свои.

Я порылась в недрах сумки, ничего похожего на бумажные салфетки не нашла и пробормотала:

– Э… э… ну…

– У тебя их нет, – запрыгала Киса и понеслась вперед, распевая: – Догги, Догги, малиновый Поги, сливовый Рогги, вишневый Тоги!

– На такое количество пломбира даже не рассчитывай, – на всякий случай предупредила я.

– Вот наверняка твоя мама давала тебе без разговоров целый мороженый торт! – крикнула Киса.

Я рассмеялась.

– Ох, нет. До семи лет мне вручали творожный сырок в глазури, втыкали в него палочку и говорили: «Это эскимо».

Малышка остановилась.

– И ты верила?

Я кивнула.

– Да, потому что везде ходила с мамой, а она ухитрялась очень быстро пробегать мимо будок с мороженым. Но когда я пошла в школу, то, конечно, узнала правду. Мне стали покупать сливочное с вафлями. Мамуля снимала вафли, давала их мне, отрезала кусок пломбира, укладывала его в кастрюльку и ставила на плиту. Когда белая масса таяла, я получала ее вместе с чайной ложкой.

Киса вытаращила глаза.

– Теплой?

Я кивнула.

– Главное в этом десерте – холод, – тоном гурмана заявила девочка.

– У моей мамы было другое мнение на сей счет, – сказала я.

Киса бросилась мне на шею.

– Лампуша! Какое у тебя ужасное детство! Мне так тебя жалко! Хочешь, когда придем в «Догги», я отдам тебе всю свою порцию?

Я прижала к себе малышку.

– Спасибо, солнышко. В кафе мороженого хватит на всех. Ты ошибаешься, у меня были самые лучшие папа и мама. Мы пришли, нажимай на звонок.

Дверь нам отворил швейцар, самый настоящий, таких я видела только на иллюстрациях в книгах и в кино: человек средних лет в красном длинном пальто с золотыми пуговицами и в странной шляпе.

– Добрый день, – прогудел он густым басом, – по какому поводу вы пришли в институт хороших манер?

– Увидели объявление, – закричала Киса, – захотели посмотреть!

– Разрешите вашу одежду, – улыбнулся страж дверей, – вам налево в актовый зал, экзамен там.

– Экзамен? – хором спросили мы.

– Конечно, – ответил швейцар, – абы кого княгиня Буравенская не возьмет, только лучших из лучших, самых достойных, умных, воспитанных…

– Зачем им в институт хороших манер? – справедливо удивилась Киса. – Они и так уже все знают. Лампа, меня сюда не возьмут, пошли домой.

И тут перед нами словно из-под земли выросла женщина.

– Добрый день, рады вас видеть. Хотите стать нашими ученицами? Маму не возьмем, она взрослая, а девочку с радостью.

– Мы не готовились к экзамену, – призналась я.

– Вы о чем? – спросила дама.

– Нам сказали, что надо идти в актовый зал, там какие-то экзамены, – ответила я.

– Кто поведал вам сию информацию? – изумилась собеседница.

Киса показала пальцем на швейцара.

– Он!

– Поскольку здесь нет никого, кто мог бы нас познакомить, – запела соловьем дама, – я сама представлюсь. Княгиня Агнесса Ильинична Буравенская, основательница института.

– Евлампия Романова, – представилась в свою очередь я.

– Киса, – пропищала малышка.

– Романова, – повторила Буравенская, – царская фамилия.

– Моя семья никак не связана с домом Романовых, – возразила я, – скорей всего, кто-то из предков был у них в крепостных. Крестьян часто записывали по фамилии барина.

– Покажите кисть вашей руки, – попросила Буравенская.

Я удивилась, но выполнила ее просьбу.

– Сейчас можно купить любой титул, – усмехнулась Агнесса Ильинична, – если щедро заплатите, получите родословную от Рюриковичей. Но происхождение выдают руки. Широкая ладонь, толстые пальцы, короткие ногти некрасивой формы, – все это свидетельство того, что предки на протяжении столетий занимались грубой физической работой. А я вижу узкую кисть, «музыкальные» пальчики, длинные ногти овальной формы, тонкую кожу, под которой просвечивают вены. Нет, дорогая, ваши деды играли в шахматы, стреляли дичь, читали книги, а бабушки вышивали, вязали для своего удовольствия, играли на клавесине.

– Я окончила консерваторию по классу арфы, – зачем-то разоткровенничалась я, – мама была певицей.

– Замечательно, – восхитилась княгиня, – руки всегда говорят правду. Оставьте девочку на пробное занятие, возвращайтесь за ней через три часа. Никаких экзаменов у нас нет. Василий Петрович перепутал. Пусть малышка осмотрится, поймет, нравится ей у нас или нет.

– Три часа, – повторила я, – мы хотели после института поесть мороженого.

– «Догги» открыт круглосуточно, – подпрыгнула Кисуля, – я останусь. Из простого человеческого любопытства!

– Вот и хорошо, – одобрила Буравенская.

У меня зазвонил телефон.

– Извините, надо ответить, – сказала я и отошла за гардероб. – Да, Вова, что случилось?

– Сергей Николаевич Решеткин был усыновлен, – ответил Костин, – такие сведения закрыты, но для Николаши преград нет.

– Сейчас приеду, – пообещала я.

Глава пятая

На следующий день рано утром, когда Киса завтракала перед уходом в школу, я тоже села за стол, стукнула по яйцу ложкой и начала очищать скорлупу.

– Так поступают только плохо воспитанные дети, – неожиданно сказала девочка.

Я откусила верхушку яйца и удивилась.

– Ты о чем?

– Вчера в институте первое занятие посвящалось теме «Как едят воспитанные дети», – объяснила Киса. – Там было много заданий. Мы их разбирали. Яйцо нельзя лупить ложкой!

Я заморгала.

– А как его нужно есть?

Киса подняла указательный палец.

– Изложи твои варианты, пожалуйста, все.

– Постучать яйцом по столу или покатать по нему, – начала я, – и… больше ничего в голову не приходит.

Киса нахмурилась.

– В каждом приличном доме должен быть колщик яиц.

Я с трудом сдержала смех.

– Солнышко, где мы его поселим? Конечно, квартира у нас большая, есть пара свободных комнат. Но я не уверена, что Макс придет в восторг, если здесь поселится человек, в чью обязанность входит разбивание по утрам скорлупы яиц. И чаще всего мы едим глазунью.

Киса закатила глаза.

– Мрак и туман! Колщик не мужчина, а предмет. Им обрушивают дом.

– Какой дом? – не поняла я.

– Мрак и туман! Скорлупа – дом, яйцо в нем живет. Колщик рушит дом красиво, по-дворянски. Бить им о стол это… э… сейчас… слово забыла… фо… фо… фотопопа!

Я чуть не подавилась куском сыра.

– Фотопопа?

– Да, – кивнула малышка, – хорошо воспитанные дети никогда не делают фотопопу. А верхушку скусывают только крокодилы, но их в приличный дом не пустят.

– И как положено есть яйцо? – поинтересовалась я.

– В каждом интеллигентном доме есть резчик, он снимает верхушечку, – пояснила Киса.

– Всем привет, – сказал Макс, входя в столовую. – Кисуня, чего такая грустная?

– Не успела поприветствовать тебя так, как следует воспитанной девочке, – пригорюнилась малышка.

– Хочешь, я еще раз войду? – предложил Вульф.

– Это будет весьма мило с твоей стороны, – сказала Киса.

Макс, старательно удерживая на лице серьезное выражение, вышел в коридор и крикнул:

– Сообщи, когда будешь готова.

– Конечно, любимый папочка, – ответила Кисуля и зашептала: – Хочешь, я тебя научу, как правильно приветствовать главу дома?

Я забыла про яйцо.

– Давай!

– Эта штука называется… – начала малышка, – ну… э… ну… каниксан! Смотри очень внимательно. Одна нога впереди, другая сзади, передняя медленно сгибается, задняя опирается на носок. Пятка первой ноги находится на одной линии с носком второй. Спина прямая, голова опущена. Но не висит на груди. Руки изящно согнуты в локтях. Мы приседаем и хором произносим: «Гутен морген тебе, дорогой наш пэр!»

– Вы готовы? – крикнул Макс. – Кушать хочется.

– Да, – ответила Киса и присела в реверансе. – Лампа, ну же.

Я поставила правую ногу перед левой.

– Продвинь сгибательную ногу вперед, – зашептала малышка. – Мрак и туман! Лампа, не молчи. Наш дорогой…

– Пэр! – выкрикнула я и свалилась на пол.

– Это мое самое лучшее утро, – расхохотался Макс, – хочу, чтобы каждый день было так! Лампуша, сама можешь встать? Или тебя поднять?

– Сама поднимусь, – прокряхтела я.

Вульф, ухмыляясь, сел за стол.

– Хорошо воспитанная девочка никогда не падает в каниксане, – заявила Киса.

– Книксен! – осенило меня. – Реверанс.

– Ну да, – кивнула Киса, – я так и говорю, каниксан. Папа, гречневую кашу не едят ложкой. Хорошо воспитанная девочка так не делает.

– Я мальчик, – возразил Вульф. – А чем гречку положено есть?

– Гречевниками, – заявила малышка. – Вот у нас дома какие столовые приборы?

– Обычные, – ответила я, – вилки, ножи, ложки.

– А габели? – спросила Киса.

– Габели, – хмыкнул Макс, – мудреное словечко.

– В интеллигентном доме вилок нет. В нем есть габели. Вилками пользуются в тех семьях, где грызут семечки, – отрезала Киса. – Габелей более ста видов. А у нас их сколько?

– Два, – робко ответила я, – большие, маленькие, ну, еще твои детские, старые. Не выбрасываю их из ностальгических воспоминаний.

– Это размеры, – поморщилась малышка, – а я про виды! Есть рыбогабели, мясогабели, тортогабели. Лампа, нам надо съездить в магазин «Товары для настоящих дворян» и хоть что-нибудь там купить. А то гости придут, а мы правильно стол не накроем.

– Киса, ты готова? – закричала из прихожей Краузе. – Я уже пришла.

– Ой! Чуть не опоздала в школу! – подпрыгнула малышка, кинулась к двери, но притормозила у порога, обернулась, сделала книксен и пропела:

– Гран мерси, маман и папан, за чудесный завтрак. Вот. Едва не ушла без интеллигентного «спасибо» родителям. Прямо фотопопа назревала!

– Что это было? – оторопел Макс.

– Киса вчера сходила на пробный урок в институт хороших манер юных княгинь… – начала я.

И тут в комнату опять влетела Киса.

– Маман и папан, ауф… э… э… забыла! Слово забыла! Сегодня опять на занятия пойду. Меня приняли в пенсионерки! Княгиня берет только пять девочек. Маман и папан… ауф… ауф… Ну почему я забыла? Это жуткая фотопопа. Как прощаться интеллигентно? Ауф… вер…

– Ауфвидерзеен, – подсказал Вульф.

– Ой, точно, – обрадовалась малышка, – мерси, папан!

Когда Киса умчалась в прихожую, Макс стал давиться смехом.

– Немедленно прекрати, – зашипела я, – ребенок обидится.

– Папан в шоке, – простонал Вульф, – сейчас скончаюсь. Ваши реверансы выглядели восхитительно. Лампа, ты так интеллигентно-воспитанно шлепнулась на пол. Падение поразило меня своей грациозностью! Слушай, почему Кисуля говорит: «Мрак и туман»?

– Не знаю, – ответила я, – выясню сегодня вечером. Меня еще интересует, что такое фотопопа?

Макс рухнул головой в тарелку.

– Умираю! Воды! Институт хороших манер юных княгинь! Магазин «Товары для настоящих дворян». Ее приняли в пенсионерки. Сейчас скончаюсь.

– Мне и в голову не могло прийти, что Кисе там так понравится, – недоумевала я, – она изо всех сил старается применить на практике полученные на уроке знания. Ну, перепутала девочка слова «пансионерка» и «пенсионерка», ничего страшного.

– Попрошу Николашу проверить это учебное заведение и его владелицу, – пообещал Макс, – если там все чисто, то пусть Киса ходит, скоро ей надоест реверансы делать. Съездите в этот магазин, купите ей пару нужных габелей. Ненадолго сия история. Я пока ничего плохого в этом не вижу. Научится есть ножом и вилкой, уже хорошо. Короче, папан собрался в офис. А маман?

– Едет к академику Решеткину, отцу Сергея, – отрапортовала я.

Глава шестая

– Вы не похожи на детектива, – сказал Николай Викторович.

– А как, по-вашему, должна выглядеть женщина-сыщик? – спросила я.

– Никак, – вздохнул Решеткин, – некоторые профессии нужно оставить мужчинам.

– Если я не ошибаюсь, то первой женщиной, которой разрешили учиться на врача, стала в тысяча восемьсот шестьдесят шестом году Надежда Суслова, – напомнила я, – до нее в эту профессию принимали только мужчин.

Николай Викторович поднял руки.

– Туше́[1]1
  Туше́ (toucher, фр.) – в фехтовании колющий удар, нанесенный в соответствии с правилами.


[Закрыть]. Что привело вас ко мне? При беглом внешнем осмотре никаких неврологических проблем у вас я не заметил. Кто болен? Муж? Отец?

– Супруг здоров, папа давно умер, – ответила я, – мой визит связан с вашим сыном.

– С Сережей? – изумился академик. – Что случилось?

Я рассказала о визите Джейн, лицо Николая стало хмурым.

– Да, у Сережи нет мизинца. Но он не помнит, где, когда и как его потерял. Если рану мальчику зашил врач, то голову ему надо оторвать. Следовало сделать операцию, исправить безобразие, но… Хорошо, давайте по порядку. Вы угощайтесь кофейком, у нас его вкусно варят.

Я взяла чашку, а Николай Викторович завел рассказ…

Более двадцати лет назад Решеткин организовал комиссию по проверке детских домов, куда отправляли детей с психиатрическими проблемами. Сподвигло его на это письмо воспитательницы такого интерната. Она сообщила об ужасных условиях, в которых живут несчастные ребята, о том, как над ними издеваются взрослые, о краже продуктов, постельного белья, о карцере…

Возмущенный до глубины души Николай, тогда уже академик, свалился на не ожидавшую ничего подобного заведующую. Поскольку ее не предупредили о визите комиссии, в интернате не успели создать «потемкинскую деревню», и проверяющие убедились в правдивости доклада воспитательницы.

Разозленный до предела Решеткин пригрозил заведующей тюремным сроком, а ее прихлебателям – розгами на Красной площади. Потом он решил сам осмотреть каждого воспитанника, отделить детей с настоящими психиатрическими проблемами от тех, у кого были нарушения поведения, связанные со стрессом, травмами, педагогической запущенностью. Николай несколько дней приезжал в проклятое место со своими сотрудниками. Последним пациентом стал мальчик, который его заинтересовал.

– Как тебя зовут? – спросил академик.

– Я сам думал над этим вопросом, – ответил подросток, – вроде Сережей. Про фамилию не спрашивайте. Она затерялась в омуте незнания. Я словно Фродо, бреду в тумане, только кольца нет.

– Ты читал книги Джона Толкиена? – удивился Решеткин.

– Да, – оживился мальчик. – А вы?

У доктора с пациентом завязался разговор, в процессе которого Решеткин понял: мальчик умен не по годам, по развитию обгоняет детей своего возраста, рассуждает, как взрослый, у него есть моральные принципы. С ним было интересно общаться. Сергей прочитал тьму книг.

Поскольку парень находился в психоневрологическом интернате, в документах у него был указан диагноз олигофрения и что он сирота, Николай осторожно осведомился:

– Где ты брал литературу?

Сережа задумался.

– Логично предположить, что в библиотеке.

– Дома? – уточнил врач.

– Не помню, но думаю, нет, – ответил мальчик, – слово «дом» не ассоциируется у меня с книгами.

Поскольку подросток не занервничал, услышав последний вопрос, Николай продолжил:

– Что ты помнишь из своего прошлого?

Сережа потер лоб ладонью.

– Вода. Я тону. Это все.

– Река? – уточнил академик.

– Не знаю, была вода, – повторил парень, – но раз я сейчас с вами беседую, то я не захлебнулся…

Николай Викторович отвернулся к окну и сказал:

– Даже при беглом осмотре мне стало понятно, что ни о какой умственной отсталости в этом случае речи нет. Почему мальчик оказался в психоневрологическом интернате? Я спросил у него:

– Как тебе здесь живется?

Честно говоря, я ожидал услышать рассказ о неприятностях, побоях, голоде, обо всем, о чем говорили те, с кем я ранее беседовал, воспитанники, которые могли внятно разговаривать. Сергей меня удивил, он ответил:

– Интернат очень старый, говорят, ему более ста лет. Здесь есть библиотека, я случайно ее обнаружил, искал место, где можно посидеть в одиночестве, подумать о жизни, набрел на запертую дверь, открыл ее и увидел длинный коридор. Интересно?

Я кивнул, он продолжил:

– Пыль там лежала толстым слоем, двери вели в разные комнаты… Я понял, что здесь раньше чья-то квартира была. В ней много чего осталось: мебель, занавески, картины, посуда. А потом распахиваю очередную дверь. Библиотека! Я нашел там такие книги! Невероятные! Еще дореволюционные, с ятями, фитой. Тут после завтрака можно делать что хочешь, главное, не шуметь, не бегать. И я бросился к полкам. Кресло удобное там стояло. Сижу, читаю. Вот же повезло. Хотите, покажу вам библиотеку?

Рассказ меня удивил, насторожила фраза про то, что он открыл запертую дверь, и я спросил:

– Как же ты с замком справился?

Сережа засмеялся.

– У Жюль Верна научился. В его романе «Таинственный остров» написано, как отмычку сделать.

Все мои подозрения насчет принадлежности паренька к криминальной среде отпали разом. Ну и что теперь делать с юным книгочеем, который с недетским смирением отнесся ко всему, что с ним случилось? И, главное, что именно с ним произошло?

Николай Викторович покачал головой.

– Запал мальчик мне в душу, я стал выяснять его историю, она оказалась непростой. Один человек в начале августа отправился в лес то ли за грибами, то ли за ягодами. И на опушке увидел подростка, тот лежал в траве. Мужчина, уж не помню, как его звали, попытался поговорить с ним, увидел, что реакции нет, и совершил христианский поступок: отнес паренька в свою машину и доставил в больницу. Никаких документов при мальчике не обнаружили. Из одежды на нем была какая-то рванина. То ли он был бомж, то ли так долго бродил по лесу, что весь обтрепался. Понятное дело, врачи связались с милицией. Приехал сотрудник, побеседовал с подростком в присутствии доктора. Разговор был примерно такой.

– Как тебя зовут?

– Не знаю.

– Где ты живешь?

– Не помню.

– Кто твои родители?

– Не знаю.

– Ходишь в школу?

– Не помню.

Николай Викторович стукнул ладонью по столу.

– На основании сего диалога великий невролог, а заодно и психиатр, психолог, невропатолог, может, в придачу еще хирург и гинеколог, врач из местной богом забытой больницы сделал вывод, что перед ним олигофрен. Вот просто так сразу решил. Глаз-ватерпас был у специалиста, он всех профессоров умнее. Вот так с ходу: олигофрен! Паренька подлечили. Воспаление легких у него было, синяки по всему телу. Но он не наркоман и точно не алкоголик. Был недобор веса, значит, не особенно сытно питался. Из медучреждения его определили в интернат. Там он сказал, что, наверное, его зовут Сергеем. Так и записали. Фамилию дали Потапов. Почему? А спросите у них! День рождения придумали, год установили навскидку – лет двенадцать. О методиках выяснения точного возраста подростков тамошние «великие» медики и не слышали. Лев Выготский справедливо заметил: «Проблема возраста не только центральная для всей детской психологии, но и ключ ко всем вопросам практики». Но трудов Выготского, который опередил свое время, соединил педагогику с психологией, в той клинике никто не читал. Милиция тоже не усердствовала, сотрудники сочли подростка бродяжкой. Каков был результат совместных усилий врачей и следователей? Отправка паренька в психоневрологический интернат с диагнозом-клеймом. Я определил его возраст как четырнадцать лет. Сделал необходимые исследования. Один вопрос снялся, возник другой: ну и что теперь делать?