Текст книги "Страна восходящего солнца"

Повстанцы явно декларировали христианский характер восстания – в конце концов, они впервые за долгое время могли открыто и гордо исповедовать избранную ими религию. Заново укрепленный замок Хара был весь увешан крестами, распятиями, образами святых и белыми знаменами с христианской символикой. Фактически крест стал опознавательным знаком повстанцев – все лодки, перевозившие припасы и самих восставших, имели маленькое распятие, прикрепленное к рулю.

Власти реагировали настолько быстро, насколько позволяло состояние дорог. Уже в январе фактически спровоцировавший восстание своей бессмысленной ретивостью и жестокостью даймё Мацукура отбыл из столицы в свою провинцию с войсками для подавления восстания, размах и характер которого он поначалу недооценил. Верховным главнокомандующим карательными войсками был назначен Итакура Сигэмаса. К февралю 1638 года он сосредоточил у замка Хара до 100 тысяч самураев, тяжелую артиллерию и флот – огромные силы, которые должны были быстро справиться с мятежом. Опустошив деревни Симабара и Амакуса, уничтожив всех, кто не ушел в замок Хара (в том числе маленьких детей), Итакура не добился желаемого – вместо того чтобы испугаться, «подлая чернь» еще больше обозлилась и решила стоять насмерть. Интересно, как сами повстанцы мотивировали свое поведение и причины, вынудившие их восстать, – в письмах, прикрепленных к стрелам, которые часто посылались из замка в лагерь осаждающих, речь шла сугубо о христианских мотивах: невозможности ранее свободно исповедовать христианство, надежде попасть в рай, защищая свою веру, и приверженности своему Пророку, Посланнику Небес Амакуса Сиро, власть которого – не от мира сего и выше власти сёгуна. Такая трактовка знаменитого «Богу Богово, а кесарю – кесарево» не могла не беспокоить власти, решившие преподать урок всем японцам, прежде всего тайным христианам, неимоверно жестоко подавив восстание в Симабара. Восставшие же, прекрасно понимая, что их ждет, по нашему мнению, намеренно не писали об экономических причинах восстания, также сыгравших немалую роль. Готовясь к славной смерти, вряд ли стоило говорить о рисе и налогах.

Решение отступить в замок Хара означало одно – восставшие надеялись только на помощь Небес, осознав невозможность победы и намереваясь подороже продать свои жизни. И это им удалось, несмотря на чудовищное неравенство сил. В первый день японского нового года, 14 февраля 1638 года, восставшие отбили массированный штурм войск сёгуната и достигли небывалого успеха, убив главнокомандующего Итакура. Следующий командующий, князь Мацудайра, мобилизовал колоссальные силы, и к марту замок Хара осаждали от 150 тысяч (по более умеренным оценкам) до четверти миллиона человек, которые вскоре начали страдать от недостатка провианта. Ни уговоры, ни провокации, ни голод, начавшийся в замке Хара к апрелю, не могли заставить восставших сдаться. Попытки вылазок из замка успехом не увенчались, как, впрочем, и обстрел замка правительственной артиллерией, и засылка в замок ниндзя. Сёгун в отчаянии даже обратился к голландцам, имевшим право торговать с Японией, и голландский капитан Кукебакер, похоже, вовсе не желавший войти в историю как пособник убийц христиан (пусть даже и нелюбимых им «папистов», католиков), для проформы сделал со своего корабля несколько бортовых залпов по замку Хара, что особо не повлияло на ход боевых действий. В конце концов 12 апреля начался общий штурм. Он был долгим и кровавым, продолжаясь целых два дня – дольше, чем большинство великих битв в истории Японии. Голодные повстанцы, у которых закончился запас стрел и пороха для аркебуз, отбивались яростно. В последние часы великой осады матери бросались в огонь вместе с детьми, мужчины совершали самоубийства или бросались на мечи врагов. Вряд ли поведение этих героев было сродни христианскому непротивлению злу насилием, но умирали-то они с возгласами «Сантьяго!», «Дзэсусу Кирисуто!» и «Санта Мария!». Даже даймё, участники подавления восстания, отмечали в своих дневниках, как поразил их героизм крестьян, умевших умирать не менее достойно, чем самые отважные самураи…

15 апреля все было кончено. Десятки тысяч голов были представлены чиновникам сёгуната в качестве доказательства победы. Не уцелел никто, кроме бывшего иконописца, друга Амакуса Сиро по имени Ямала Эмонсаку, вовремя перебежавшего в лагерь врага. Сам Сиро погиб, причем существуют десятки версий того, как это произошло. Его голова была опознана и выставлена в Нагасаки.

Фактически восстание в Симабара не привело к улучшению положения крестьян (хотя самые жестокие методы выколачивания налогов и были упразднены), но главное – это было последнее крупное выступление против режима Токугава до самого XIX века. Основная масса отчаянных крестьян-христиан погибла, уцелевшие затаились, часто формально отрекаясь от веры. Вскоре число арестов христиан резко снизилось, что в условиях расцвета всеобщего доносительства могло означать только резкое снижение числа христиан. На Кюсю массово строились синтоистские и буддистские храмы, велась слежка за подозрительными. В конце 1650-х годов близ Нагасаки были осуществлены последние массовые аресты тайных христиан – власти арестовали около 600 крестьян, из которых около 500 были казнены или умерли в тюрьме, а 99 отреклись и были отпущены на свободу. Впрочем, отдельные семьи тайных христиан существовали на Кюсю и гораздо позже – вплоть до отмены антихристианских законов в эпоху Мэйдзи. Так, уже в 1865 году в районе Нагасаки местные власти выявили около 100 тайных христиан, большинство из которых отреклись после пыток от своей веры. Фактически до нового «открытия» Японии в XIX веке христианскую веру пронесли из поколения в поколение члены тайных общин.

После Симабарского восстания сёгунат ужесточил и политику сакоку – закрытости страны, казнив в 1640 году экипаж португальского корабля из Макао, прибывшего в Японию для возобновления торговых контактов. Отныне торговать со страной Ямато позволялось только голландцам, и то в очень ограниченных масштабах и только через порт Нагасаки. Португальским властям в Макао было послано грозное предупреждение: «Даже если сам король Фелипе, или даже сам христианский Бог, или великий Будда нарушит запрет, они заплатят за это своей головой!»

Самим же японцам еще в 1633 году было запрещено покидать пределы страны. Запрещалось возвращаться на родину всем проживавшим к тому времени за границей. После начала антихристианских гонений тысячи японских христиан устремились за пределы страны. Волна эмиграции была направлена на юго-восточную Азию: на Филиппины, Яву, Тайвань. К 1635 году в этом регионе проживало уже от 80 до 100 тысяч японских католиков. Несмотря на жесточайшие запреты, христианское влияние проникало в Японию и в период самоизоляции. Христианская литература попадала в Японию в основном из Китая, где ее переводили на китайский язык, а затем нелегально доставляли на Японские острова через мелких китайских торговцев. Переводами занимались знаменитые католические миссионеры-иезуиты: Маттео Риччи в Пекине и Жюль Алени в Фудзяне. Литературы было так много, что в 1630 году в Нагасаки было учреждено специальное ведомство, следившее за ее изъятием и уничтожением.

Несмотря на уничтожение всего, что хоть как-то было связано с христианством, сохранились произведения искусства на евангельскую тематику, до наших дней дошли песни и баллады, воспевающие подвиги японских мучеников за веру, особенно Амакуса Сиро, ставшего настоящим символом сопротивления режиму сёгуната. В буддистском храме в Такаяма до сих пор хранится портрет юного бунтаря, написанный, как ни удивительно, еще в конце XVIII – начале XIX века. Сиро изображен в изящном португальском воротнике, с золотым распятием и… самурайским мечом. Образ Амакуса Сиро – искреннего юного вожака бунта, терпящего поражение, до сих пор востребован и популярен. Есть даже песня о нем и о Симабарском восстании, написанная после Второй мировой войны. Правда, собственно христианство, понятно, как раз не так уж притягательно для новых почитателей Сиро. Некоторое влияние христианства испытал на себе и японский театр.

Второй период распространения христианства в Японии начался во второй половине XIX века. С этим периодом связана активность на архипелаге европейских стран и США, которые в 1854 году заставили японцев подписать договор «о мире и дружбе». С одной стороны, договор стал началом «открытия» Японии для мира, а с другой – поначалу негативно сказался на экономике страны, так как западные страны, в первую очередь США, получили значительные преимущества в торговле. Так что новая волна христианизации в Японии опять-таки оказалась связанной с торговлей. Американцы привезли с собой протестантских миссионеров, которые сразу стали строить свои церкви и проповедовать. Одновременно с американской миссией летом 1853 года в Нагасаки прибыла русская эскадра под командованием вице-адмирала Путятина, который привез предложение об официальном установлении торговых отношений (которые, кстати, еще с XVII века нелегально велись между жителями Южных Курил, Сахалина и Хоккайдо).

С 60-х годов XIX века отношения Японии с Западом становятся регулярными. Благодаря международным выставкам в Лондоне и Париже в 1862–1863 годах японская культура получила всемирное признание, став основой для нового течения в европейском искусстве – модерна. С этого времени христианские миссии в Стране восходящего солнца приобрели более направленный социальный характер и к христианам стали относиться терпимее.

Сейчас для исповедания христианства в Японии, естественно, нет никаких препятствий. Фактически менее 1 % населения Японии, немногим более миллиона человек, исповедуют христианство – то есть примерно столько же, сколько и в XVI веке. В числе современных японских христиан есть и приверженцы православия, зерно которого было заронено в конце XIX века святым Николаем Японским[14]14
  Николай Японский – глава русской православной миссии в Японии на рубеже XIX–XX веков.


[Закрыть]. Впрочем, число православных не превышает 30 тысяч человек. Наиболее эффективно действовали и действуют протестанты. Англиканская, баптистская и пресвитерианская церкви опережают католическую и православную по числу паствы, которая составляет почти половину всех христиан Японии: 440 тысяч человек, 800 приходов и 16 епархий.

Интересно, что центром распространения католицизма остается Нагасаки – здесь построен самый крупный в Японии собор Мира Христова. Однако и сегодня, как отмечают современные католические публицисты, «миссия сталкивается с многочисленными предрассудками, культивировавшимися японским правительством на протяжении 200-летнего периода самоизоляции». Впрочем, некоторые из них все же говорят о том, что, «несмотря на все трудности, японская католическая община с оптимизмом смотрит в будущее, и, возможно, Страну восходящего солнца когда-нибудь будут считать христианским оазисом в Азии».

Сосредоточившись на социальной сфере и образовании, католики в сегодняшней Японии помогают обездоленным и лишенным средств к существованию, а также создают свои школы и даже университеты, которые пользуются довольно большой популярностью. «Христиан уважают в Японии за уровень и качество их образования», – говорит Тосиаки Косо, католический священник и профессор токийского иезуитского университета «София». Государственные деятели и крупные предприниматели нередко предпочитают отдавать своих детей в католические школы и университеты. Для многих японцев европейское образование позволяет открыть для себя новые ценности, характерные для Запада, например интерес к личности в сочетании с традиционным для японцев предпочтением к коллективным интересам. Это дает современным японцам значительное преимущество перед европейцами, которых, кстати, в Японии нередко считают слишком замкнутыми на своих традициях. Охотно воспринимая все новое, они бережно сохраняют свою культуру и свою религию. Впрочем, и сегодня христианство в Японии продолжает восприниматься как иностранная религия. Оно не может претендовать на место, занимаемое синтоизмом, буддизмом или даже конфуцианством.

И все же, вправе спросить читатель, почему при очень неплохих стартовых позициях, ошеломляющих начальных успехах и непростой дальнейшей судьбе христианство (в его католическом варианте) все же не стало в Японии основной или хотя бы широко распространенной религией и была ли альтернатива тому ходу событий, который изложен в этой главе? Пожалуй, доля загадочности и даже случайности здесь все же присутствует – не зря наша книга посвящена великим загадкам истории страны Ямато. Кто с уверенностью может сказать, что движет историей? Целенаправленная Божественная сила? Некие экономические, политические, ментальные закономерности? Воля великих людей? Географический фактор? Сочетание всего, перечисленного выше? Или хаотичный набор случайностей? Что было бы, если бы Нобунага стал христианином и завершил бы объединение страны или Кониси Юкинага со своими союзниками выиграл битву при Сэкигахара? Или раздробленность в Японии просто затянулась на более долгий срок? Ждали бы в этом случае страну завоевание и колонизация западными странами под прикрытием христианских лозунгов – то, чего так боялся сёгунат Токугава? Или Южная Япония стала бы аналогом христианизированного французами Южного Вьетнама? Мы не можем дать однозначного ответа на эти вопросы.

«Успешной христианизации Японии в XVI–XVII веках, проводимой талантливыми и Боговдохновенными отцами церкви, помешали репрессивные меры японского правительства, без сомнения, наущаемого Князем тьмы. Вот уже несколько веков христианский мир является удивительно способным к развитию, творчеству, нахождению выходов из системных кризисов, умению осознавать ошибки и перестраиваться. Японский же «особый путь развития» завершился непреодолимым системным кризисом, в котором находится сегодня экономика этой страны и ее общество в целом», – скажет не без тени жалости историк-католик.

«Миссионеры были, по сути, орудием западных государств, чьи цели на Востоке были весьма далеки от духовного сближения. Прагматичные японцы уважали католиков до тех пор, пока не поняли, к чему может привести излишнее доверие. Вряд ли японцы боялись влияния католичества на свою жизнь. Сама структура японского общества, главенствующая роль в котором отводится группе, общине, а не индивиду, не приспособлена для христианства, прагматический ум японцев не склонен к абстрактно-мистическому христианскому учению», – возразит ему приверженец социальной истории, претендующий на понимание особенностей японского менталитета.

«Все дело в том, что в окончательном военно-политическом раскладе действующих лиц в начале периода Эдо (Токугава) большинство южных князей-христиан оказалось на стороне проигравшей коалиции. Вот если бы страну объединили, к примеру, христиане Арима или хотя бы Симадзу…» – не без меланхолии отметит военный историк старой закалки, с гордостью поглядывая на раритетный самурайский клинок на стене своего рабочего кабинета и втайне продолжая верить в то, что на самом-то деле историю творят не болтуны-политики или наемные писаки, а воины.

«Христианство было лишь лозунгом людей, сражавшихся за свое социальное освобождение от пут феодализма и репрессивной системы! Тогда они не смогли победить, но мы продолжаем их дело сегодня. Да здравствуют свобода, равенство и братство!» – прокричит пылкий приверженец левых убеждений, возвращаясь с митинга, на котором, конечно, жгут уже не изображения сёгуна Токугава, а куклы Джорджа Буша и Билла Гейтса – символов глобализации и власти над Человеком еще более всеобъемлющей и могущественной Системы, чем та, которая существовала в Японии триста лет назад.

«Чушь! Антихристианские законы при всей их жестокости и бесчеловечности спасли Японию от иноземного порабощения, дали возможность следовать собственным самобытным путем, не дали привиться на земле Ямато идеологии рабов и трусливых пацифистов, растлевающему души учению, чуждому японскому духу (ямато-дамасии). Европейцы-католики пристально следили за политической жизнью Японии, которая оставалась раздробленной, что было им выгодно. Поэтому они поддерживали феодалов, выступающих в оппозиции к централизованной власти. Однако японцы не хотели, чтобы их постигла участь Филиппин, завоеванных Испанией. Поэтому в Японии запретили исповедовать христианство», – выпалит с ходу сторонник крайне правых взглядов, ревнитель японских традиций.

Хвала Аматэрасу, сегодня вдумчивый читатель уже не требует от автора прочитанной им книги невозможного – объяснить все-все загадки и дать ответы на все-все вопросы. Поэтому скажем – каждый из перечисленных нами выше небезразличных к истории Японии людей может оказаться прав. Что касается скромного мнения самого автора, то оно в чем-то созвучно идее, талантливо озвученной его любимым японским писателем, неоднократно цитировавшимся уже в этой главе Акутагава Рюноскэ.

Собственно, вся новелла «Усмешка богов» является попыткой дать ответ на те же вопросы, которые мы поставили перед собой. Герой новеллы – известный уже читателю нашей книги падре Органтино, проповедующий в Осака во времена Хидэёси. От имени досточтимого падре автор пишет: «Живя здесь, в Японии, я понемногу стал понимать, как тяжела моя миссия. В этой стране и в горах ее, и в лесах, и в городах, где рядами стоят дома, везде сокрыта какая-то странная сила. И она исподволь противится моей миссии. Если бы не это, я не впадал бы в беспричинное уныние. А что это за сила, я не понимаю. Но как бы то ни было, эта сила, словно подземный источник, разливается по всей стране. Сокруши эту силу, о милосердный, всемилостивый Боже! Не знаю, может быть, японцы, погрязшие в ложной вере, никогда не узрят величия парайсо [от японизированного лат. Paradisum – рай. – Д. Ж.]. Из-за этого мукой мучаюсь столько дней. Ниспошли своему слуге Органтино мужество и терпение…» Далее падре воочию увидел знаменитую сцену из японских мифов, связанную с явлением в этот мир богини Солнца Аматэрасу и буйной радостью прочих богов-ками и духов синто, представших в облике толпы «мужчин и женщин непривычного вида, с нанизанной на нитку яшмой вокруг шеи. Они наливали друг другу сакэ, плясали, смеялись и веселились». Когда Аматэрасу выглянула из грота, все боги и духи закричали: «Всюду, куда ни посмотришь, твои горы, твои леса, твои города, твои моря! Нет никаких новых богов! Все твои слуги!»

Идея необычности хода разных культурных процессов на японской почве ярко выражена в разговоре потрясенного увиденным Органтино с неким старцем – духом страны Ямато. «Ты явился, чтобы распространять веру в Небесного Царя? – спокойно заговорил старик. – Может быть, это и не дурное дело. Но даже если Дэусу и придет в эту страну, в конце концов он будет побежден.

– Я думаю, над Дэусу никто не может одержать победы, – ответил Органтино.

– Но надо считаться с действительностью. Послушай. Издалека в нашу страну пришел не только Дэусу. Из Китая сюда пришли Конфуций, Мэнцзы, Чжуанцзы, да и сколько еще других мудрецов. А ведь в то время наша страна только родилась. Мудрецы Китая, кроме учения дао, принесли шелка, яшму… и много других вещей. Они принесли нечто более благородное и чудеснее, чем яшма, – иероглифы. Но разве благодаря этому Китай смог подчинить нас? Посмотри, например, на иероглифы. Ведь не иероглифы подчинили себе нас, а мы подчинили себе иероглифы… Не то наш язык мог бы стать китайским. Мудрецы Китая привезли также в нашу страну искусство каллиграфического письма. Кукай, Косэй, Дофу, Сари – я постоянно навещал их тайно от людей. Образцом им обычно служила китайская каллиграфия. Однако их кисть всегда рождала новую красоту. Их знаки как-то незаметно стали знаками не Ван Сичжи и Чжу Суйлина, а японскими. Наше дыхание, как морской ветер, смягчило даже учение Конфуция и учение Лаоцзы – дао…

Органтино тупо поглядел на старика. Ему, незнакомому с историей этой страны, при всем красноречии собеседника, половина сказанного осталась непонятной.

– После мудрецов Китая к нам пришел из Индии царевич Сиддхарта. Но и Будду постигла такая же судьба… Хочу лишь сказать, что хотя такие, как Дэусу, в нашу страну и приходят, но никто нас еще не победил… Наша сила не в том, чтобы разрушать. Она в том, чтобы переделывать.

– В самом деле, ваша сила в том, чтобы переделывать? Но так не только у вас. В любой стране… например, даже злые духи, считающиеся богами Греции…

– Великий Пан умер. Но может быть, и Пан когда-нибудь воскреснет? Однако мы пока живы… Пусть сила переделывать есть не только у нас, все равно нельзя быть беспечным. Даже больше, именно поэтому тебе надо быть настороже. Ведь мы – старые боги. Мы, как и греческие боги, видели рассвет мира.

– Но Дэусу должен победить, – Органтино упорно повторял то же самое.

Старик постепенно перешел на шепот:

– Может статься, что Дэусу сам превратится в аборигена нашей страны. Все идущее из Китая и Индии ведь стало нашим. И все идущее с Запада тоже им станет. Мы живем в деревьях. Мы живем в мелких речонках. Мы живем в ветерке, пролетающем над розами. В вечернем свете, упавшем на стену храма. Всегда и везде. Будь настороже. Будь настороже…

Сошедший с ширм падре Органтино из храма Намбандзи, – нет, не только Органтино. Рыжеволосые люди с орлиными носами, волочащие полы сутаны, из зарослей лавра и роз, залитых сумеречным светом, возвратились на прежнее место. На старинные, уже три века хранящиеся ширмы с картиной, изображающей вход в бухту корабля «Южных варваров». Прощай, падре Органтино! Ты теперь, прохаживаясь с приятелем по берегу Японии, смотришь на корабль «Южных варваров», над которым в тумане из золотой пыли высоко вздымается флаг. Победил ли Дэусу или богиня Охиромэмути [одно из имен Аматэрасу. – Д. Ж.] – может быть, пока решить нельзя. Но наша задача не в том, чтобы выносить решение. Спокойно смотри на нас с берега прошлого…»

И, казалось бы, чужая, странная и по-своему загадочная как для японца времен Акутагава, так и для нашего соотечественника и современника тема попыток распространения христианства в Стране восходящего солнца окутывается такой горьковато-сладкой, такой истинно японской дымкой, имя которой моно-но-аварэ – «печальное очарование преходящих вещей»…