Текст книги "Кровь мага"

6. Слова огня и крови
Религия: амтехская

Ахм сотворил Урт, создал на нем все хорошее и добродетельное и поставил человека во главе его. Все вещи проистекают от Ахма. Так пускай на наших губах всегда будут эти слова: «Восславим же Ахма!»

Калиштам, священная книга амтехцев

За каждое зло, что совершишь ты в этом мире, тысячу раз воздастся тебе в Хеле. Но каждое совершенное тобой добро тысячу раз вернется тебе в Раю. А тот, кто умрет, сражаясь за Ахма, пребудет с Ним в вечности.

Калиштам, священная книга амтехцев

Аруна-Нагар, Баранази, Северный Лакх, континент Антиопия

Шаввал 1381 (октен 927 на Юросе)

9 месяцев до Лунного Прилива

На окраине Баранази стоял выстроенный из красного кирпича Дом-аль’Ахм. Он располагался в самом сердце трущоб-джхагги, где жило большинство амтехцев. Каким образом могол мог быть амтехцем, если большинство его амтехских подданных жили в нищете, было для Казима загадкой. Впрочем, у него сейчас были более важные дела, чем размышления о подобных вещах: юноша пытался понять, как и почему его жизнь перевернулась с ног на голову.

Последние четыре дня он провел в Дом-аль’Ахме, поскольку идти ему больше было некуда. И Казим был не одинок: сюда стекались многие бездомные в поисках ночлега и бесплатной еды. Кошелек юноши опустел после трех дней отчаянных попыток забыть о произошедшем или хотя бы притвориться, что ему все равно. Он пел, танцевал – и да, познавал ласки продажных шлюх. Теперь Казим сгорал со стыда. Как мог он вернуться домой после того, как наговорил столько гадостей? Как мог взглянуть в лицо Джаю? Вновь встретиться с Испалом? А Рамита? Что он ей скажет после всего, что натворил?

Испал Анкешаран сражался бок о бок с его отцом; он вынес Раза Макани с поля боя, и именно благодаря ему тот выжил. Без него они с Гурией не родились бы. Он был обязан Испалу самим фактом своего существования. Испал отворил им, беженцам, двери своего дома. Он радовался их с Гурией рождению, оплакивал смерть их матери. Казим полюбил его как второго отца.

А еще он полюбил дочь Испала – тихую, с нежным лицом, но при этом очень упрямую. Рамита была младше его на шесть лет, однако Казим ждал. Когда ей исполнилось четырнадцать, он попросил ее руки. Все были счастливы. Их улица гуляла несколько дней. Когда ей исполнилось шестнадцать, их родители решили, что они поженятся. Свадьба ожидалась этой осенью. А теперь Рамиту вырывали у него из рук…

Кто этот человек? Почему ему позволили совершить такое? Дело явно было в деньгах, но за какую сумму Испал отрекся от дружбы с Разом, своим побратимом? Отвечать на этот вопрос не хотел никто, и это сводило Казима с ума.

Рассветало, когда молодой мужчина сел рядом с ним на пол Дом-аль’Ахма, скрестив ноги на подогревавшемся камне. Казим последние двадцать лет спал, прижав колени к животу. Теперь же он был голоден как волк и ужасно хотел пить.

– Ты голоден, брат? – спросил юноша, дружелюбно улыбнувшись в свою короткую курчавую бородку и небольшие усики. Его белая курта выглядела неряшливо, а головной убор в синюю клетку указывал на то, что он из Геббской долины. – Хочешь поесть?

Казим молча кивнул. «Наверное, я выгляжу таким же жалким, каким себя ощущаю», – подумал он.

– Меня зовут Гарун. Я учусь здесь на богослова. Мы – братья по вере, Казим Макани.

Ему известно мое имя. Казим почувствовал легкое любопытство. Гарун… Это было дхассийское имя. Он согласился пройти вместе со своим новым знакомым за Дом-аль’Ахм, где толпились сломленные, отчаявшиеся люди всех возрастов, дожидавшиеся еды. Они были настолько измотаны, что даже не дрались за место в очереди.

Гарун нашел ему табурет в углу, оттеснив мужчину, подоспевшего туда раньше их, спокойным, но властным жестом.

– Подожди здесь, друг мой, – произнес он и вскоре вернулся с тарелкой черного дала[6]6
  Индийский пряный суп-пюре из разваренных бобовых.


[Закрыть], чапати[7]7
  Распространенный в Южной Азии листовой хлеб.


[Закрыть] и холодным чаем-масалой. Казим едва не расплакался.

– Почему ты здесь, Казим Макани? – спросил Гарун мягко, пока Казим жадно поглощал еду. – Что с тобой случилось?

Когда Казим частично насытился, к нему вернулось осознание необходимости быть осторожнее.

– Прошу простить меня, брат, но откуда ты знаешь мое имя? Я не узнаю тебя.

Впрочем, теперь, всмотревшись в его лицо, Казим вспомнил, что видел Гаруна, наблюдавшим за игроками в каликити и трудившимся в Дом-аль’Ахме.

– Я – сын Ахма, изучающий Священную Книгу. Я стремлюсь служить Богу. – Гарун пожал плечами. – Это все, что тебе нужно знать. Я увидел твое бедственное положение, услышал о том, как бесчестно с тобой поступили, и опечалился. Я искал тебя.

– Зачем?

– Разве желания совершить доброе дело недостаточно?

«Не в этом мире», – подумал Казим с подозрением.

Гарун улыбнулся:

– Наша община возлагает на тебя большие надежды, Казим. Ты – талантливый человек, душа, что ярко сияет среди людей. Я хотел напомнить тебе, что Ахм тебя любит. Хотел отвести тебя домой.

– У меня больше нет дома.

– Я здесь, чтобы привести тебя домой к Ахму. – Гарун указал на небо. – Расскажи мне, что с тобой сотворили, друг мой.

Казим подумал, что ему не следует ни о чем рассказывать. Он должен был быть со своими отцом и сестрой. Был ли дом Испала по-прежнему и их домом, или же они теперь жили на улице? Никчемный же он сын и брат, если, обезумев от горя, ни разу даже о них не подумал. Однако, взглянув на Гаруна, он ощутил отчаянную потребность снять груз с души. Наверное, если выговориться, станет легче…

Стояла чудесная погода. Они играли в каликити против мальчишек Санджая с Коши-Вихара, менее крупного рынка, расположенного в полумиле к югу. Санджай был ровесником Казима и считался «раджой» Коши-Вихара, точно так же, как Казим верховодил среди молодежи с Аруна-Нагара. Они состязались годами, и за это время стали не просто соперниками, а почти что друзьями. Почти. Санджай вызвал их на игру, рассчитывая на то, что мальчишки-амтехцы будут ослаблены месячным постом, однако Казим перед самым рассветом наелся так, словно это была его последняя трапеза на земле. Конечно, это придало ему сил и способствовало ошеломляющей победе. Как зачастую случалось и раньше, после игры завязалась драка, которая привычно закончилась примирением. Они нашли дхабу[8]8
  Придорожная закусочная в индо-пакистанском регионе.


[Закрыть], где торговали самым лучшим привозным пивом из того, что производилось варварами-рондийцами, и устроили настоящую гулянку.

К тому моменту, когда Казим и Джай вернулись домой, у них все плыло перед глазами от выпитого алкоголя. Испал Анкешаран ждал парней, чего не делал никогда – он всегда говорил, что они взрослые и могут делать, что хотят. Однако в этот раз он дождался их, чтобы сообщить Казиму новость, скосившую его под корень.

«Рамита будет отдана другому».

«Мы разбогатеем так, как не смели даже мечтать».

«Он – старик, который долго не протянет».

«Нет, я не могу сказать тебе, кто он».

«Твой отец понимает».

Ярость Казима переросла в бешенство. Он помнил, как схватил Испала за горло – человека, который дал ему так много, – и тряс его как пса. Как ударил Джая, когда тот попытался их разнять. Помнил, как звал Рамиту, звал ее вновь и вновь – однако на его зов пришли лишь соседские мужчины, избившие его до крови и отобравшие у него его нож. Они били его руками и ногами, били до потери сознания. А затем они выбросили его в переулок в квартале от дома. Он очнулся в луже холодной коровьей мочи, окровавленный, избитый и грязный.

Как он мог вернуться домой после такого?

– Ты не можешь доверять этим омалийцам, – сказал Гарун. – Они – безбожники, понимающие лишь язык денег. Им доверять нельзя.

– Рамита так прекрасна – прекрасней рассвета, – ответил Казим. – Она любит меня. Она ждет меня. – Юноша сумел встать. – Я должен найти ее.

Схватив Казима за рукав, Гарун вновь усадил его.

– Нет, это небезопасно. Они не будут тебе рады. Испугаются, что ты все испортишь. – Наклонившись вперед, он заговорил тише: – Ты знаешь, кто этот феранг?

Казим покачал головой:

– Нет, его имени я не знаю. Мне никто ничего не сказал.

Гарун, казалось, был немного разочарован. Казим угрюмо опустил взгляд, не желая больше говорить. Он не хотел рассказывать Гаруну, что провел три дня Ай-Ида в самых злачных местах джхагги, напиваясь, куря и сношаясь со шлюхами, спустив на это все до последней монеты. Это было слишком позорно.

Гарун посмотрел на него с пониманием.

– Идем, брат, – сказал он мягко. – Давай помолимся вместе.

Снаружи голоса Божьих Певцов призывали верующих обратно в лоно Ахма. Казим, чье тело насытилось, однако душа была пуста, позволил новому другу отвести себя туда, где он смог опуститься на колени и молить Ахма о том, чтобы его Рамита вернулась к нему.

Или чтобы свершилось возмездие.

Богослов читал Калиштам, главу под названием «Слова огня и крови». Она была написана пророком из Гатиохии, где безусловная вера прививалась людям с рождения. Это был поэтический поток, с незапамятных времен использовавшийся для оправдания и восславления любой войны. Конвокация сказала свое слово, и старый каменный свод охотно откликнулся на призыв к оружию. Против ферангов был объявлен шихад. Казим почувствовал себя обновленным. Теперь он не один – у него появились братья, разгневанные на окружающий мир так же, как и он сам, пусть причина их гнева и была более возвышенной, чем украденная невеста.

– Что думаешь? – спросил Гарун, когда они сели пить кофе в крошечной дхабе на базаре Гешанти, где большинство торговцев и покупателей оказались амтехцами. Все мужчины вокруг были в белом, а женщины – в черных накидках-бекирах.

– Смерть ферангам! – гаркнул Казим, чокаясь с ним крошечной чашкой густого черного кешийского кофе.

Казим никогда раньше по-настоящему не задумывался об иностранцах. Да, его отец был кешийцем, покинувшим родину из-за ферангов, – однако теперь их дом был здесь, в Баранази. Гурия даже не молилась Ахму. Она вела себя как омалийская девушка, носила сари, ходила с бинди на лбу и танцевала лакхские танцы.

Гарун покачал головой:

– Послушай себя, Казим! Ты говоришь «смерть ферангам», но единственная, о ком ты по-настоящему думаешь, – это твоя девушка. Разве ты не видишь, что твоя трагедия – это часть одной большой несправедливости? Ты – молодой человек огромной отваги и яростной решимости. Не растрачивай себя на отчаяние. Ахм взывает к тебе, ждет, что ты навостришь уши и услышишь его. Ты нужен Ахму.

– Почему я?

– Я долго за тобой наблюдал. Ты – прирожденный лидер, вся молодежь идет за тобой. Ты во многом преуспел: бегаешь как ветер и сражаешься как питон. Ты необыкновенно одарен, Казим! Отложи свой фривольный образ жизни и наметь себе серьезные цели, остальные молодые люди последовали бы за тобой. Ты ищешь путеводную звезду. И эта звезда – Ахм. Тебе нужно лишь открыть ему свое сердце.

Казим уже слышал подобные речи от богословов, однако всегда говорил себе: «Да, возможно, но я женюсь на омалийской девушке, и у нас будут сотни детей». Это по-прежнему было его мечтой – и даже больше. Это было его судьбой. Одна гадалка, старуха, выглядевшая древнее самого времени, сказала, что его судьба – жениться на Рамите. Так как ее могли у него забрать? Казим будет на ее свадьбе – о да! Он посмотрит ей в глаза и спросит ее, любит ли она его, и Рамита скажет «да». А затем он убьет этого чужака и вернет свою законную невесту. Казим принял такое решение во время сегодняшней утренней молитвы. Любовь победит. Он был в этом уверен.

Должно быть, какая-то из этих мыслей отразилась у него на лице, потому что Гарун недовольно вздохнул и покачал головой.

– Ты должен присоединиться к шихаду, брат. Должен изучить путь меча. Должен помочь нам вдохновить местных мальчишек и убедить их отправиться на войну. Скажи, что присоединишься к нам, брат.

Казим твердо встретил пристальный взгляд амтехского юноши. Я должен согласиться, но моя судьба – это Рамита… Он кивнул.

– Позволь мне об этом поразмыслить. Моя сестра – и мой отец… Я не знаю, где они. Я забыл о своем долге перед ними. А Рамита – она все еще любит меня. Я знаю это!

Глаза Гаруна затуманились, однако затем он пожал плечами:

– Тогда позволь мне помочь тебе, друг мой, и если все окажется так, как ты говоришь, – то просто замечательно. А если нет… ты присоединишься к шихаду, брат?

Казим сглотнул. Если все обернется подобным образом – то куда еще мне податься?

Казим и Гарун обошли все гхаты, ступени, спускавшиеся к самой воде, ища Раза Макани. В Баранази и жизнь, и смерть были неразрывно связаны с Имуной. Город стоял на западном берегу реки, которая текла с севера на юг. Воды ее уже были грязными: по утрам на берег выходил помолиться, помыться и почиститься почти весь город, и вниз по течению плыли все мыслимые и немыслимые виды грязи и отбросов. Люди побогаче предпочитали встречать рассвет, сидя прямо на воде в маленьких лодках, чтобы не стоять в толпе черни. У местного принца была баржа, на которой он проводил ритуальные песнопения по случаю праздников. Сам принц был амтехцем, однако делал это, чтобы задобрить людей, большинство из которых исповедовало омалийскую религию.

К середине дня верующих и купальщиков сменяли прачки, стиравшие и сушившие одежду на камнях. Сборщицы навоза подбирали коровьи лепешки и скатывали их для последующего использования в качестве топлива. Люди из омалийских храмов приходили и уходили весь день, звоня в тяжелые храмовые колокола. Вниз по течению, у южной оконечности города, весь день горели погребальные костры. Оставшийся от умерших пепел сбрасывали в Имуну, и ее воды уносили его.

Солнце припекало все сильнее. Казим и Гарун обошли уже все любимые места Раза, однако никто не видел отца и сестру Казима с самого кануна Ай-Ида. Гарун предложил поискать их в храме Деваншри, где жрецы-целители организовали лазарет. Он остался ждать снаружи, а Казим зашел в храм; юноша не был приверженцем омалийской религии, однако все равно почтительно склонил голову перед статуей безмятежного бога-целителя. Из лазарета доносились тихие, жутковатые стоны больных. Глубоко вдохнув и прикрыв рот шарфом, он переступил порог.

Воздух был полон зловонных испарений и миазм. Одетые в оранжевые мантии жрецы и жрицы входили и выходили. Юные слуги все время носили воду из Имуны, чтобы мыть своих подопечных. Зал был полон больных, раненых, умирающих и стариков. Их руки пытались схватить проходившего мимо Казима. Прижавшись к стене, он смотрел, как двое мужчин несут трусившуюся от озноба старуху. Ее взгляд был невидящим, словно ей уже открылся потусторонний мир. Ощутив тошноту, юноша развернулся, чтобы уйти.

– Казим! Казим!

Подбежавшая к нему Гурия сначала крепко обняла брата, а затем дала ему пощечину. Казим тупо смотрел на нее. Его щека горела, однако разум был словно онемевшим.

– Где ты был, ленивый ушлепок?! – заорала она. – Я нашла отца на песке на другом берегу реки! Он пытался утопиться, но вода была недостаточно глубокой, а опиум так его одурманил, что он не подумал в нее лечь! – Девушка вновь обвила его руками. – Он умирает! Ты должен что-нибудь сделать!

Казим прижал сестру к себе. Некоторое время она всхлипывала, а затем повела его к безмолвной фигуре, лежавшей на соломенном тюфяке в углу. Их отец спал, крепко обхватив руками свой привезенный из Гебусалима солдатский шлем – круглый, с заостренным верхом и с изображением шакала на нашлемнике. Щеки защищала бармица. «Он будет твоим, когда ты станешь достаточно взрослым, чтобы носить его», – говорил Раз сыну, когда тот был ребенком, однако не доставал его уже много лет.

– Гурия, снаружи меня ждет богослов по имени Гарун. Скажи ему, что я нашел отца. Скажи, что я разыщу его после того, как сделаю то, что должен.

Гурия с любопытством на него посмотрела, однако затем кивнула. Вернувшись, она обнаружила Казима гладящим отца по лицу. По щекам ее брата текли слезы.

– Ты нашла Гаруна? – спросил он, не поднимая взгляда.

– Да. Он спросил меня, знаю ли я, за кого должна выйти замуж Рамита. – В ее голосе звучало раздражение. – Какое его дело?

– Он – мой друг, – ответил Казим. – Что лекари говорят насчет отца?

Гурия уселась, скрестив ноги, на грязный пол. Ее сальвар был весь замусолен.

– Они сказали, что от долгого лежания в воде у него началась лихорадка. Его легкие постоянно нужно очищать, так что они все время переворачивают его на живот и колотят его по спине, пока он не начинает отхаркивать мокроту и кровь. Мне каждый раз приходится все это убирать. А язвы у него на спине вновь воспалились. – В глазах девушки стояли слезы. – Думаю, в этот раз он и правда умрет.

Казим тоже так подумал.

– Я позабочусь о тебе, – сказал он машинально.

– Так, как позаботился в этот раз? Вот уж спасибо, старший брат!

Казим поморщился. Я это заслужил.

– Я позабочусь о тебе, обещаю!

– Ха! Я позабочусь о себе сама, благодарю. – Она выпятила подбородок. – Я буду сопровождать Рамиту на север. Мне не нужна твоя защита! – Она сердито на него посмотрела. – Испал приходил сюда ухаживать за отцом каждый день, как и Джай с Рамитой и Танувой. Приходили все, кроме тебя.

Казим опустил голову, закрыв пылавшее от стыда лицо руками. Однако даже сейчас он думал только о возможной встрече с Рамитой.

Но его надежды оказались тщетными. Рамита больше не появлялась: не было сомнений, что Гурия рассказала ей о его приходе. В лазарет наведывались лишь Джай и Испал, но он не смел даже взглянуть им в глаза. Лекари позволили Казиму спать на полу рядом с отцом и менять повязки на его язвах, которые гноились и источали смрад. Смрад источал весь мир. Сон Казима был слишком тяжелым, чтобы давать хоть какое-то отдохновение, и вскоре он слился с явью воедино. Его отец стонал, практически никого не узнавая, и периодически громко взывал к «пламенной женщине», пока его не успокаивали. Он много раз звал Испала, и Казим в конце концов начал чувствовать себя так, словно оказался в камере пыток, где его терзал неумолимый палач.

Конец стал для него благословением. Его отец проснулся, вновь зовя Испала, а затем забился в конвульсиях, хватая ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Прежде чем они успели перевернуть его, он дернулся и замер. Прижав отца к себе, Казим плакал навзрыд. В последний раз он так плакал, когда его еще ребенком держала на руках мать, вскоре покинувшая этот мир.

Когда юноша наконец пришел в себя, то увидел вокруг море темных лиц: лакхийцы и лакхийки смотрели на него. Затем они, как по команде, отвели глаза. Пришедшие жрецы Деваншри попросили его забрать тело отца, чтобы освободить место для других пациентов. Один из них попросил денег, чтобы заплатить носильщикам, которые отнесли бы тело на один из гхатов, где горели погребальные костры, однако отец Казима был амтехцем, так что его надлежало похоронить в земле. Казим решил, что унесет отца сам. Не говоря больше ни слова и ни разу даже не взглянув на жрецов или носильщиков, он поднял свою скорбную ношу. Его отец был легким как перышко и в то же время тяжелым как священная гора. Нетвердым шагом он побрел к выходу, спотыкаясь и однажды чуть не упав.

Гарун уже ждал его. Он выглядел таким же усталым, как сам Казим, однако разделил с ним его ношу как настоящий друг.

7. Скрытые причины
Вознесение Коринея

Несомненно, самым эпохальным событием в истории Урта было Вознесение Коринея. В глухой деревне на территории Римонской Империи собралась тысяча последователей недовольного солланского философа. Легион римонских солдат отправили арестовать их. Произошедшее дальше обросло легендами. Создал ли сам Кор амброзию, даровавшую последователям Коринея гнозис? Или случилось нечто земное? Известно лишь, что выжившие в облаве Благословенные Три Сотни уничтожили легион неземными силами. Их потомки, маги, вот уже 500 лет как правят Юросом.

Коллегиат Ордо Коструо, Понт

Турм-Зауберин, Нороштейн, Норос, континент Юрос

Октен 927

9 месяцев до Лунного Прилива

Наконец настал первый день экзаменов: кульминация семи последних лет жизни Аларона. Юноша тупо смотрел на стену, дожидаясь, когда зазвонит колокол на старой башне коллегии. Порядок сдачи экзаменов, на которую каждому из студентов отводился час, был алфавитным: Андеварион сдавал первым, Аларон же оказался вторым с конца. Ему предстояло отвечать ближе к вечеру.

Первым предметом была история, которую он любил несмотря на то, что его отец считал достоверность большей части преподаваемого материала сомнительной; скептицизм Ванна и едкие толкования Рамона несколько путали Аларона, однако на занятиях ему, по крайней мере, было интересно.

Наконец колокол зазвонил. Дверь распахнулась, и из нее появился Сет Корион. Он просто стоял неподвижно, со стеклянными глазами.

«Трудно было, не правда ли, Сет? – подумал Аларон. – Возможно, на занятиях тебе следовало слушать учителей, а не сидеть как зомби, в уверенности, что тебе не станут задавать сложных вопросов».

Сет медленно развернулся, лишь теперь заметив его присутствие. Аларон приготовился услышать оскорбление или насмешку, однако, к его удивлению, Корион лишь произнес едва слышно:

– Удачи, Мерсер.

Его слова прозвучали столь неожиданно вежливо, что Аларон смог лишь одарить взглядом о чем-то негромко бухтевшего Кориона.

Через несколько минут, показавшихся ему часами, дородный магистр Хаут высунул голову из двери.

– Мерсер, заходи. – В его голосе звучало привычное презрение.

Поднявшись на едва державшие его ноги, Аларон, шатаясь, вошел внутрь. Перед ним было множество лиц, знакомых и незнакомых; они напоминали стервятников и ворон, слетевшихся с целью выклевать ему глаза. Впереди, в окружении преподавателей, сидел ректор Люсьен Гавий. Темное лицо Фирелла в неверном свете выглядело особенно угрожающе. Аларон окинул взглядом задние ряды и остолбенел. Губернатор Белоний Вульт. Как? Но, с другой стороны, почему нет? Мы ведь считаемся их будущим, не так ли? Некоторых из присутствующих, чьих лиц юноша никогда не видел, он узнал по их форме. Плосколицый великий магистр Киркегарде; бородатый центурион легиона; епископ. Аларон чувствовал себя так, словно был голым.

Ректор встал.

– Студент Аларон Мерсер, сын Теслы Анборн, происходящей от Бериала. Отец не из магов. Студент имеет четверть магической крови, родился в Нороштейне.

Аларон заметил, что при упоминании имени его матери губернатор Вульт подался вперед. Возможно, он знал ее. Или тетушку Елену.

– Готовы, Мерсер? – спросил Гавий.

В горле у Аларона пересохло. Он едва выдерживал взгляды собравшихся. Все эти глаза… Юноша сглотнул.

– Да, ректор.

– Хорошо. В таком случае, когда будете готовы, начните с перечисления завоеваний римонцев.

Глубоко вдохнув, Аларон заговорил. Поначалу он чувствовал себя весьма неуютно, однако постепенно обрел уверенность. Он рассказывал о Римонской Империи, о распространении веры в Кора в Сидии. Со знанием темы говорил о Мосте и Первом священном походе. Правда, немного запутался, описывая Второй поход, однако эта погрешность не испортила общей картины.

Когда экзамен закончился, Аларон был готов огорчиться, но, услышав тихие аплодисменты, воспрянул духом. У него получилось. Выйдя из зала, он увидел Рамона, который буквально трясся. Аларон успел лишь поднять большие пальцы вверх и сказать: «Буона фортуна, Рамон!»

Похоже, начал он неплохо.

Во втордень сдавали исчисление. Этот предмет был для Аларона сущим кошмаром. Они весь день решали формулы в виде письменных тестов. Малеворн вел себя уверенно, а вот остальные, даже Доробон, нервничали. Аларон чувствовал, что сдал экзамен сносно – однако не более того. Когда они вышли из аудитории, Сета Кориона вырвало. Смотреть, как его тошнит, стало своеобразным ритуалом первой недели экзаменов. Поначалу это выглядело отталкивающе, затем – смешно, а под конец Аларон понял, что ему жаль злосчастного генеральского сына.

На средницу был назначен экзамен по рондийскому. Юноша почувствовал облегчение. «Бедный Рамон! – думал он. – Для меня это, по крайней мере, родной язык». Сам экзамен большей частью представлял собой чтение наизусть древних поэм. По мнению Аларона, это было пустой тратой времени. Он лишь опасался, что подобные мысли отражались у него на лице.

В четверий была теология. К тому моменту, когда Аларон вышел из полутемного помещения, где сидел, ерзая, перед людьми, чьи лица мог едва разглядеть, он успел по-настоящему возненавидеть Фирелла. Тот, похоже, пребывал в решимости доказать, что Аларон – еретик, и испепелить его на месте. Худший день с начала недели. Однако Аларон быстро выбросил мысли о нем из головы. Завтра была пяденица – день сдачи дипломных работ. День, когда решалось все – во всяком случае, так им говорили.

Аудитория была набита битком. Лица окружали Аларона со всех сторон: губернатор Белоний Вульт, вновь пришедший, чтобы взглянуть на студентов; Джерис Мюрен, герой Норосского мятежа, ставший теперь капитаном нороштейнской стражи; представители всех видов вооруженных сил – офицеры регулярной армии, командиры воздушных кораблей и даже вербовщики из Вольсай и Киркегарде. Множество священнослужителей вилось вокруг епископа Посоха, которому экзамены уже явно надоели. Одетых в серые мантии ученых из Арканума было еще больше. На всех лицах читалась скука – Аларон, как-никак, был уже шестым выступавшим. Он нервно сглотнул. Не думай о собравшихся. Сегодняшний день не хуже, чем все остальные. Ты сможешь…

Подняв взгляд, Гавий нахмурился, а затем обратился к аудитории.

– Соискатель Аларон Мерсер, – объявил он, повторив родословную Аларона для тех, кто не присутствовал на предыдущих экзаменах. – Мастер Мерсер. У вас один час, половина которого будет отведена для вопросов. Можете начинать.

Поклонившись и разложив свои записи, Аларон заговорил. Постепенно его концентрация возросла, и юноша позабыл как о собравшихся, так и о собственном чувстве неловкости.

– «Скрытые причины Норосского мятежа». – Он заметил, что название его дипломной работы вызвало некоторый интерес. Хорошо! Сложив руки, Аларон поднял облако заряженной светом пыли, которое собирался пустить перед собой волной на уровне пояса. Знакомая гностическая техника. – В историографиях принято утверждать, что причиной Норосского мятежа стало сочетание чрезмерных имперских налогов, плохих урожаев и недовольства в рядах армии. Однако я намерен продемонстрировать, что у Мятежа была и четвертая подоплека, важность которой невозможно – повторюсь, невозможно – переоценить.

Он позволил себе обвести взглядом аудиторию и моргнул. Собравшиеся маги пристально всматривались в юношу и сосредоточенно слушали его. Аларон полностью завладел их вниманием. Даже губернатор и епископ не могли скрыть своей заинтересованности, чего Аларон никак не ожидал. От скуки не осталось и следа.

– Прежде чем назвать скрытую причину Мятежа, я хотел бы остановиться на подоплеках, которые обычно принято считать таковыми. Да, налоги были подняты, но вот это показывает, – он продемонстрировал налоговые отчеты с помощью техники визуального исчисления, известной как графирование, – что их рост не был запредельным и доходы от торговли, а также добыча, привезенная из Первого священного похода, полностью их перекрывали. В действительности экономика Нороса чувствовала себя после похода лучше, чем до него. Косвенно это можно понять из рассказов горожан и чиновников.

Юноша рискнул вновь посмотреть на аудиторию и был поражен хмурыми, задумчивыми взглядами. Губернатор поглаживал свою бороду, а капитан стражи Мюрен кусал губу. По крайней мере, они слушают…

– Второй причиной принято называть урожаи. Однако запасы зерна никогда не истощались и использовались для того, чтобы облегчить положение мелких фермеров. – Он вновь гностически визуализировал свои источники, развивая тему. – В-третьих, люди утверждают, что норосские легионы воротились из похода в состоянии бунта. Однако многие офицеры вернулись из него богачами. Публично они все высказывались против подушного налога, но в действительности хотели мирного решения. В мемуарах, опубликованных после Мятежа, и генерал Роблер, и губернатор Вульт цитировали свои направленные против Мятежа речи, произнесенные в 907, 908 и начале 909. – Аларон взглянул на губернатора, готовый, при необходимости, продемонстрировать точные тексты, но тот задумчиво кивнул. – На самом деле военное командование все еще было против Мятежа в феврó, однако затем стало его догматично поддерживать – еще до того, как подушный налог был введен в мартруа. В мемуарах губернатора Вульта говорится, что «общественное мнение необъяснимо, однако неумолимо склонилось в пользу восстания в феврó 909».

Он раскинул руки.

– Быть может, имели место некие тайные намерения и незаметное наращивание сил, хотя, на мой взгляд, это может означать и то, что в феврó 909 многие генералы негласно изменили свое мнение. Именно это изменение мнения я и хочу изучить.

Теперь собравшиеся ловили каждое его слово. Капитан Мюрен выглядел так, словно хотел что-то сказать. На лице наклонившегося вперед Вульта играла едва заметная улыбка. По телу Аларона прокатилась волна удовольствия.

– Сейчас я бы хотел обратить ваше внимание на четыре факта, которые обычно принято игнорировать и которые раньше никто не связывал воедино. – Юноша сотворил полностью объемное изображение трех мраморных бюстов и заставил их вращаться. Он долго практиковался и теперь был доволен тем, как хорошо у него все получилось. – Эти трое были знакомы каждому норосцу с детства; мы молились, испрашивая их благословения. Их статуи стояли везде, а лица были изображены в каждом катехизисе. Эти три каноника – люди, что должны быть причислены к лику святых, – были единственными канониками, рожденными в Норосе. Фульхий, Кепланн и Рейтер. Все трое были Вознесшимися, которым император даровал амброзию за их службу и добродетель. До начала Мятежа все трое жили в Палласе как герои империи. Однако к концу Норосского мятежа их статуи, все до единой, были разрушены, а катехизисы с их изображениями – конфискованы, после чего никто их больше никогда не видел. Нам говорили, что они умерли от старости в годы Мятежа. Церковь объявила норосские катехизисы устаревшими и изъяла их, огласив также, что в наказание за Мятеж изображения этих трех каноников больше демонстрироваться не будут. Подобное объяснение звучит настолько странно, что в него трудно поверить. Как три норосских Вознесшихся могли умереть один за другим в течение года, если Вознесшиеся способны жить веками? И почему любое упоминание о них стерли?

Взгляд Вульта был настолько пристальным, а кусавший губу Мюрен выглядел таким напряженным, что Аларон едва не оцепенел. Какое-то мгновение он колебался, однако затем выбросил аудиторию из головы и продолжил:

– Второй вещью, на которую я хочу обратить ваше внимание, является продолжающаяся военная оккупация Нороса. Шлессен и Аргундия бунтовали несколько раз. Норос – всего однажды, и гораздо менее кроваво. Однако оккупационные силы в Норосе насчитывают восемь легионов. Восемь! Это больше, чем все норосские армии во время Мятежа! Почему? Большинство норосцев приняли поражение и теперь считают Мятеж глупой ошибкой. Восстания никто не планирует, тогда как гораздо более масштабная и дорогостоящая оккупация, чем даже в Аргундии, бунтовавшей пять раз за последние сто лет, продолжается!.. И что делают все эти солдаты? Восемь легионов – 40 000 человек. Ответ: они копают! Они полностью перекопали поместья каждого из генералов времен войны. Королевский дворец был разобран по камешку, после чего отстроен заново. А раскопки все продолжаются. Это выглядит почти так, как будто рондийцы ищут что-то.