Текст книги "Торговец забвением"

Глава 5

Явление этого нового героя вряд ли можно было назвать эффектным или устрашающим. Низенький, среднего телосложения мужчина лет за сорок, темноволосый, в очках и сером грубошерстом костюме, он несколько нерешительно, даже робко, вошел в салун – с таким видом, точно был не уверен, что попал куда следует.

Риджер, приняв его, как и я, за посетителя, строго сказал:

– Бар закрыт, сэр.

Мужчина не обратил внимания на эти его слова – напротив, уже более целеустремленно зашагал к нам. Остановился у столика, где укладывали бутылки, какое-то время, хмурясь, разглядывал их, затем поднял глаза на полицейского, и я заметил, как изменилось выражение его лица, выдавая неведомый мне пока ход мысли, – напряглись и точно закаменели мышцы, взгляд стал более острым и настороженным.

– Я офицер полиции, – сухо сказал Риджер и показал удостоверение. – Бар закрыт до выяснения некоторых обстоятельств.

– Вот как? – надменно произнес пришелец. – Не будете ли столь любезны объяснить почему? – Первое впечатление оказалось обманчивым, подумал я. Робостью и нерешительностью тут и не пахнет.

Риджер заморгал.

– Это дело полиции, – ответил он. – Никак не ваше.

– Очень даже мое! – рявкнул коротышка. – Меня прислали из главного управления, принять на себя ведение дел в ресторане. Так что же тут происходит? – В голосе отчетливо звучали не только начальственные нотки, похоже, он принадлежал человеку действия. Акцент, если и был, самый нейтральный, типичный для деловой английской речи, лишенный даже намека на провинциальное растягивание гласных и проглатывание согласных, а тембр словно отсутствовал вовсе. Доброе ячменное зерно, подумал я, никакого солода.

– Ваше имя, сэр? – невозмутимо осведомился Риджер, словно и не слышал этих резких начальственных нот.

Мужчина оглядел его с головы до пят, одним взглядом вобрал и коротко остриженные волосы, и пальто с поясом, и начищенные ботинки. Риджер среагировал на этот взгляд довольно агрессивно: спина выпрямилась и точно окаменела, в разом отяжелевшем подбородке отчетливо читалось стремление взять верх любым путем. Интересно, подумал я.

Мужчина выдержал долгую паузу – ровно настолько, чтоб всем и каждому стало ясно, что называет он свое имя не по принуждению или желанию подчиниться Риджеру, но по зрелом размышлении.

– Пол Янг, – ответил он наконец многозначительно и веско. – Я представляю компанию, для которой данный ресторан является подконтрольным дочерним предприятием. Так что же все-таки здесь происходит?

Риджер, по-прежнему настроенный воинственно, используя полицейскую терминологию, надменным тоном объяснил ему, что «Серебряный танец луны» будет преследоваться в судебном порядке за нарушение законодательного акта о правилах торговли.

Пол Янг резко перебил его.

– Оставьте эти ваши выкрутасы и объясните толком.

Риджер окинул его испепеляющим взором. Пол Янг выказывал явное нетерпение. Ни один не выказывал намерения сдаться или уступить, однако в конце концов Риджеру все же пришлось объяснить, почему он укладывает эти бутылки в коробки.

Пол Янг слушал его со все нарастающим гневом, впрочем, направленным сейчас не на Риджера. Гнев адресовался бармену (тот безуспешно прятал свое смущение за ямочками). Затем мистер Янг громовым голосом осведомился о том, кто здесь ответствен за подмену товара. От бармена, официантки и помощника помощника он по очереди получил ответ, сводившийся лишь к слабому пожиманию плечами – ничего похожего на их явно вызывающее и пренебрежительное отношение к Риджеру.

– А вы кто такой? – грубо осведомился он, оглядывая меня с головы до пят. – Тоже полицейский?

– Посетитель, – кротко ответствовал я.

Не видя повода обвинить меня в чем-либо, он снова активно взялся за Риджера, высокомерно уверяя его в том, что в управлении ничего не знали о подделках и что обман, по всей видимости, зародился здесь, в недрах ресторана. И полиция может быть уверена, что они, управляющие, непременно выявят виновного и накажут его по всей строгости, а также проследят за тем, чтоб ничего подобного не случалось впредь.

Риджеру, равно как и всем присутствующим, было совершенно ясно, что Пол Янг действительно шокирован и возмущен происшедшим. Что, впрочем, не помешало Риджеру с плохо скрываемым злорадством заявить, что все равно лишь полиция и суд могут разобраться во всем этом до конца, а затем спросил, не даст ли мистер Янг ему адрес и телефон, по которому можно будет связаться с головной организацией.

Я наблюдал за тем, как Пол Янг записывает требуемую информацию на пустом бланке счета, протянутом ему барменом, и был несколько удивлен тем обстоятельством, что он не носит с собой визитки, могущей избавить от подобных хлопот. Я заметил, что руки у него крупные, мясистые, с бледной кожей, а когда он склонил голову над бумагой, увидел за правым ухом, чуть ниже дужки очков, розовую бляшку маленького слухового аппарата. Человек, занимающий такую должность, мог бы позволить себе более сложное и дорогое устройство, встроенное, к примеру, в оправу. И я снова удивился, отчего он не приобрел такое.

Малоприятное событие для родительской компании, неожиданно наткнуться на такое вот дерьмо, продолжал размышлять я. И кто, интересно, играл первую скрипку в этих махинациях – управляющий, мэтр по винам или же сам Ларри Трент?.. Нет, нельзя сказать, чтоб я задумывался об этом слишком уж всерьез. Личность преступника интересовала меня куда меньше, нежели преступление, а само преступление было в своем роде просто уникально.

Шесть пробок от бутылок с красными винами лежали там, где я их оставил, на маленьком столике; констебль опечатывал горлышки широкими полосами липкой ленты вместо того, чтоб просто заткнуть их родными пробками, и вот я, почти бессознательно, взял их и сунул в карман, ибо аккуратность во всем – одна из моих привычек.

Закончив писать, Пол Янг выпрямился и протянул листок бумаги помощнику помощника, тот в свою очередь протянул его мне. Я передал Ридже-ру, который, бегло взглянув на написанное, сложил бумагу и сунул в один из внутренних карманов под пальто.

– А теперь, сэр, – сказал он, – закрывайте бар.

Бармен вопросительно взглянул на Пола Янга. Тот пожал плечами и нехотя кивнул. Тут же откуда-то с потолка опустилась решетка с орнаментом, и бармен оказался заключенным в клетку. Щелкнув какими-то замочками, он вышел через заднюю дверь и к нам уже не вернулся.

Риджер и Пол Янг еще немного поспорили на тему того, когда «Серебряный танец луны» сможет возобновить свою деятельность в полном объеме, причем скрытая борьба за превосходство при этом продолжалась. Спор так и не был разрешен – я сделал такой вывод, видя, как они отлетели друг от друга, точно бойцовские петухи, позы агрессивные и напряженные, зубы ощерены в злобных ухмылках.

Риджер увел констеблей с коробками и меня на автостоянку. Пол Янг остался разбираться с беспомощным помощником. Уже на выходе, толкнув низенькие дверцы, я обернулся и краем глаза увидел в последний раз чиновника из головного управления – тот через очки озирал прекратившее деятельность просторное помещение с пустыми столиками в черных и красных тонах. Цвета рулетки.

По пути к моей лавке Риджер что-то бормотал себе под нос и впал просто в ярость, когда я попросил у него расписку за коробку с винами, которая ехала в багажнике.

– Но эти двенадцать бутылок принадлежат мне, – заметил я. – Я заплатил за них и хотел бы получить обратно. Вы же сами говорили, что для раскрутки дела достаточно одного виски. А вина, это была моя идея.

Он ворчливо признал мою правоту и выдал расписку.

– Где вас найти? – спросил я.

Он продиктовал мне адрес участка и, даже не сказав «спасибо» за помощь, умчался прочь. Что он, что Пол Янг, одним миром мазаны, мрачно подумал я.

Миссис Пейлисси сообщила, что в мое отсутствие от покупателей просто отбоя не было – по понедельникам такое случается – и что она совсем сбилась с ног.

– Идите пообедайте, – сказал я, хотя было еще рано. Она, рассыпаясь в благодарностях, надела пальто, взяла на буксир Брайана, и парочка отчалила в местное кафе, где миссис Пейлисси ждали булочки, пирог, чипсы, а также возможность от души посплетничать с лучшим другом, инспектором дорожной службы.

Покупатели продолжали заходить, я обслуживал их с отработанной до автоматизма расторопностью, улыбаясь, все время улыбаясь, расточая улыбки, доставляя удовольствие искателям удовольствий. При жизни Эммы я действительно торговал с удовольствием, находя радость в том, что делаю людям приятное. Без нее искренность и теплота в отношениях с клиентами куда-то постепенно исчезли, любезность моя была чисто внешней, напускной. Я расточал кивки, улыбки и почти не прислушивался к тому, что говорят, слышал лишь иногда слова и фразы, не относящиеся впрямую к торговле спиртным. Словно кто-то высосал из меня последние силы, и мне стало плевать.

Во время краткого затишья я успел составить список для оптовика, планируя отправиться к нему сразу же после прихода миссис Пейлисси, и только тут заметил, что Брайан без всяких просьб и понуканий с моей стороны подмел и прибрался в кладовой. Телефон звонил три раза, заказы поступали крупные, а заглянув в кассу, я увидел, что для утра выручка оказалась более чем приличная. Ирония судьбы, иначе не скажешь.

Тут вошли еще двое покупателей, и я начал обслуживать даму первой. Средних лет испуганная женщина, она заходила каждый день за бутылочкой самого дешевого джина и стыдливо прятала ее в объемистую хозяйственную сумку, настороженно косясь в окно на прохожих. Почему бы не купить сразу целую коробку, как-то, уже давно, поинтересовался я, ведь оптом выходит куда дешевле, но она вдруг страшно забеспокоилась и сказала: «Нет, мне нравится лишний раз прогуляться». А в глазах светилось одиночество и боязнь, что ее сочтут алкоголичкой, коей она пока что еще не вполне являлась. И я тут же ощутил угрызения совести, обозвал себя бессердечным болваном, потому как прекрасно знал, почему она покупает именно одну бутылочку и так тщательно прячет ее в сумку.

– Славный выдался денек, мистер Бич, – заметила она, бросая настороженные взгляды на улицу.

– Неплохой, миссис Чане.

Она отсчитала требуемую сумму без сдачи, монеты хранили тепло ладони, банкноты были мелко и аккуратно сложены в несколько раз, и нервно следила за тем, как я завертываю источник ее утешения в тонкую папиросную бумагу.

– Спасибо, миссис Чане.

Она молча кивнула, криво улыбнулась, сунула бутылку в сумку и удалилась, на секунду задержавшись у двери, проверить, нету ли кого поблизости. Я убрал деньги в кассу и вопросительно взглянул на мужчину, который терпеливо дожидался своей очереди. И только тут обнаружил, что никакой он не покупатель, а инспектор Уильсон, с которым довелось познакомиться не далее как вчера.

– Мистер Бич, – сказал он.

– Мистер Уильсон.

Одежда на нем была та же, что и вчера, словно он и спать не ложился, и не брился с утра, хотя на самом деле все обстояло иначе. Он выглядел свежим и выспавшимся и двигался так же неспешно, слегка ссутулив спину, глаза оставались столь же цепкими, а лицо – непроницаемым.

– Вы всегда угадываете, что нужно вашим клиентам, даже не спросив? – заметил он.

– Довольно часто, – кивнул я. – Но обычно все же жду, что они скажут.

– Так вежливее?

– Определенно. Он вьщержал паузу.

– Пришел задать вам пару вопросов. Где лучше поговорить?

– Да прямо здесь, – извиняющимся тоном ответил я. – Не желаете присесть?

– А вы тут одни?

– Да.

Я принес из конторы стул и поставил его у прилавка, и едва успел сделать это, как в лавку ввалились сразу три покупателя – за чинзано, пивом и шерри. Уильсон ждал, пока я закончу обслуживать их, и когда наконец дверь затворилась в третий раз, шевельнулся на стуле и, не выказывая ни малейшего нетерпения, спросил:

– Вчера на том празднике вы хоть раз говорили с шейхом?

Я невольно улыбнулся.

– Нет, не говорил.

– Что тут смешного?

– Ничего… Дело в том, что шейх был склонен считать все это, – я обвел рукой уставленные бутылками полки, – делом грешным, запрещенным. Вредной и пагубной привычкой. Ну, как мы относимся к кокаину. Я для него все равно, что торговец наркотиками. В его стране меня засадили бы за решетку или того хуже… Так что у меня не было ни повода, ни желания знакомиться с ним. Разве что для того, чтоб нарваться на презрительный и грубый отпор.

– Понимаю, – протянул он, по всей видимости, размышляя о достоинствах и недостатках ислама. Затем немного поджал губы, и я понял, что сейчас он задаст главный вопрос, ради которого и пришел. – Вспомните, – сказал он, – вот вы выходите из шатра, и тут как раз покатился фургон, верно?

– Да.

– С какой целью вы выходили?

Я объяснил, что пошел принести еще шампанского.

– Итак, вы выходите и видите: катится фургон.

– Нет, не совсем так, – сказал я. – Я вышел и взглянул на машины, и все было в порядке. Еще помню, как про себя отметил: ни одна машина не уехала… И стал соображать, достаточно ли привез шампанского, чтоб хватило до конца.

– А возле фургона кто-нибудь был?

– Нет.

– Вы уверены?

– Да. Во всяком случае, я никого не видел.

– Вы хорошенько подумали?

Я снова улыбнулся краешками губ.

– Да. Думаю, да. Он вздохнул.

– Ну а возле других машин кого-нибудь видели?

– Нет. Разве что… Да, там был ребенок, играл с собакой.

– Ребенок?

– Но далеко от фургона. Пожалуй, ближе к «Мерседесу» шейха.

– Вы можете описать этого ребенка?

– Э-э… – нахмурился я. – Мальчик.

– Одет?

Я отвел глаза от его лица и начал рассматривать ряды бутылок, пытаясь сосредоточиться.

– Темные брюки… возможно, джинсы… темно-синий свитер.

– Волосы?

– Гм… Кажется, светло-каштановые. Да, определенно, не блондин и не брюнет.

– Возраст?

Я задумался и снова перевел взгляд на своего терпеливого мучителя.

– Маленький мальчик… Года четыре, думаю.

– Откуда такая уверенность?

– Но я вовсе не… Голова у него была непропорционально большой относительно тела.

В глубине глаз Уильсона замерцал огонек.

– А что за собака? – спросил он.

Я снова вперился взором в пространство, пытаясь представить эту картину: ребенок играет на холме.

– Гончая.

– На поводке?

– Нет… Она бегала. Убегала, а потом возвращалась к мальчику.

– А какие на нем были ботинки?

– О Господи! – взмолился я. – Но ведь я видел его всего пару секунд!

Уголки губ у него дрогнули. Он опустил глаза, какое-то время разглядывал сложенные на коленях руки, затем снова взглянул на меня.

– И больше никого?

– Никого.

– Ну а шофер шейха? Я покачал головой.

– Он, должно быть, сидел в машине. Впрочем, не знаю. Стекла у «Мерседеса» затемненные.

Уильсон заерзал на стуле, потом поблагодарил меня, собрался было встать.

– Кстати, – заметил я, – кто-то стащил у меня три ящика с шампанским и еще несколько бутылок спиртного из фургона. После того как произошло несчастье. Наверное, мне следует сообщить в полицию, прежде чем требовать возмещения ущерба по страховке… Может, вы зарегистрируете это заявление?

Он улыбнулся.

– Запишу.

– Спасибо.

Он протянул мне через прилавок руку, я пожал ее.

– Это я должен благодарить вас, мистер Бич, – сказал он.

– Вряд ли от меня был большой толк.

Он снова улыбнулся, суховато, краешками губ, милостиво кивнул и вышел.

О Господи Боже, вдруг вспомнил я, следя за тем, как он, ссутулившись, удаляется к двери. Во дворе у Готорнов было разбито сто шестьдесят бокалов. Куда более уместно вспомнить о страховке в связи с этой потерей, поскольку буквально завтра, во вторник, мне предстояло поставить эти самые бокалы на благотворительную распродажу с вином и сыром в фонд Женщины Темзы. А я об этом напрочь забыл.

Я тут же набрал номер Готорнов, хотел просить Флору о маленьком одолжении – пересчитать, сколько уцелело бокалов. Но вместо Флоры услышал в автоответчике голос Джимми, громкий, звучный и немного томный, предлагающий мне назвать свое имя, номер и оставить, если желаю, сообщение.

Я исполнил его просьбу. Как, интересно, обстоят у Джимми дела в интенсивной терапии?.. Надо бы узнать. Когда вернулась миссис Пейлисси, я, взяв Брайана с собой, отправился к оптовикам, где он помог мне переложить тяжелые коробки с полок на тележки, затем – с этих тележек на другие тележки, у кассы, после чего мы вывезли тележки на улицу и уже там погрузили товар в фургон. Затем вернулись в лавку и принялись разгружать фургон и переносить коробки и ящики в кладовую. За двенадцать лет непрерывных упражнений такого рода мышцы у меня окрепли настолько, что я мог свободно соперничать с автопогрузчиком, Брайан тоже вполне достойно справлялся с делом. Работая, он усмехался. Ему нравилось поднимать тяжести. Двух коробок зараз ему казалось мало, он хотел, чтоб я подавал сразу три.

Вообще Брайан был молчуном по природе, это-то в нем мне больше всего и нравилось. На обратном пути он тихо сидел рядом на переднем сиденье, рот, как обычно, полуоткрыт, а я все думал: что же происходит в этой большой пустой голове, можно ли попытаться обучить его хоть чему-нибудь. Нет, за те три месяца, что он был со мной, он довольно многому научился. Чуть ли не профессором своего дела стал по сравнению с первым днем.

По возвращении он сам занялся разгрузкой фургона и совершенно самостоятельно расставил все товары на нужные места – следует заметить, что с его появлением я и сам стал придерживаться более жесткой системы в расстановке. Выяснилось, что миссис Пейлисси приняла по телефону еще два заказа, и я занялся подбором товаров, чтоб удовлетворить и этих и предыдущих заказчиков. Раскладывал бутылки по коробкам, а Брайан относил их в фургон. Я частенько думал о том, что быть виноторговцем – далеко не артистическое занятие. Нет, это тяжелый, изматывающий физический труд.

Я сидел в конторе и выписывал счета на заказы, как вдруг снова зазвонил телефон. Не отрывая глаз от бумаг, я снял трубку.

– Тони? – нервно осведомился женский голос. – Это я, Флора.

– О, Флора, дорогая, как вы? – спросил я. – Как Джек? Как вообще все?

– О… – голос у нее был совсем измученный. – Все просто ужасно… Я знаю, понимаю… грех так говорить, но… О Господи!..

– Я хотел приехать забрать бокалы, – сказал я, угадывая в ее голосе отчаянную мольбу о помощи. – Прямо сейчас.

– Но… но их не так много осталось… Хотя да, да, конечно, приезжайте!

– Буду через полчаса.

Она тихим голосом ответила:

– Спасибо, – и повесила трубку.

Я взглянул на часы. Четыре тридцать. Чаще всего по понедельникам, примерно в это время, миссис Пейлисси с Брайаном отправлялись развозить заказы – по тем адресам, что были по пути к их дому, остальные доставляли наутро. Умение водить машину – вот одна из основных причин, по которой я нанял миссис Пейлисси. Ей же в свою очередь нравилось общаться с клиентами вне лавки и развозить заказы в стареньком и вместительном «Ровере». Мы по очереди ездили то на одном, то на другом автомобиле; и вот я сказал, что займусь дневной доставкой сам, если она побудет до пяти, закроет лавку, а потом поедет домой на машине и выполнит по дороге остальные заказы.

– Непременно, мистер Бич, – она всегда была искренне рада угодить, пойти навстречу. – Тогда до завтра? Буду ровно в девять тридцать

Я кивком поблагодарил ее и, забрав счета и фургон, поехал прямиком на холм, к конюшням Джека Готорна, где, надо сказать, немногое изменилось со вчерашнего дня.

Спускаясь вниз по склону, я увидел, что большой зеленый фургон для перевозки лошадей по-прежнему стоит на лужайке, среди сваленных в кучу останков полотняного шатра. Впрочем, шейха не было, и его телохранителей – тоже. Немыми свидетелями происшедшего были лишь пятна крови на подстилке, а также беспорядочно разбросанные козлы и секции опор; там и сям в лучах заходящего солнца поблескивали миллионы стеклянных осколков.

Я запарковался там же, где всегда, у входа в кухню, со вздохом запер фургон. Из дверей дома медленно вышла навстречу мне Флора в серой юбке и зеленом жакете. Под усталыми глазами виднелись темные круги.

Я обнял ее и поцеловал в щеку. Прежде наши отношения никогда не заходили столь далеко. Но несчастья порой делают в этом смысле чудеса.

– Как Джек? – спросил я.

– Ему только что вправили ногу… фиксировали, как они выразились. Он все еще под наркозом, но я видела его утром… до того, – голос у нее дрожал, как чуть раньше, по телефону. – Он был очень угнетен. В депрессии, совершенно несчастный… – последние слова она произнесла еле слышно, лицо исказилось, по щекам поползли слезы. – О Господи… О Боже ты мой…

Я обнял ее за трясущиеся плечи.

– Не расстраивайтесь, – сказал я. – Он поправится. Обязательно поправится.

Она молча кивнула, шмыгая носом и нашаривая в кармане платок, а потом, все еще всхлипывая, пробормотала:

– Он жив, и я должна благодарить за это судьбу. И еще они говорят, что очень скоро он будет дома. Но это… все остальное…

Я кивнул.

– Да, просто ужасно.

Она, несколько воспряв духов, тоже кивнула, промокнула глаза платочком, а я спросил, не собирается ли кто-нибудь из детей приехать и поддержать ее в трудную минуту.

– О, но они все так заняты… Я сама просила не приезжать. А Джек, вы же, знаете, он так к ним ревнует. Ему не хотелось бы, чтоб они появлялись здесь в его отсутствие… Нет, конечно, мне не следовало бы говорить вам этого, Тони, дорогой… Я сама не знаю, почему говорю вам все эти вещи.

– Со мной – все равно что с обоями разговаривать, – успокоил ее я.

Она улыбнулась краешками губ. Значительный прогресс.

– Ну а Джимми? – спросил я.

– Его я не видела. Говорят, что он в сознании и хуже ему не стало. Просто ума не приложу, что мы будем делать, если он скоро не поправится… Вы же знаете, он ведет все дела… и без них обоих я чувствую себя совершенно беспомощной. Ничего не могу с собой поделать.

– Могу ли я чем-нибудь помочь? – спросил я.

– О да! – тут же ответила она. – Я так надеялась… я хочу сказать, когда вы позвонили… У вас есть время?

– На что? – спросил я.

– Э-э… Тони, дорогой, не знаю, может, я слишком злоупотребляю вашим терпением… но, может… не могли бы вы пройти со мной по двору?

– Отчего нет, конечно, – несколько удивленный, ответил я. – Если вам того хочется.

– Конюшни, – торопливо принялась объяснять она. – Джек очень просил, чтоб я присмотрела за ними. Хочет знать, как обстоят дела, потому что мы только что наняли нового главного конюшенного, он приступил к работе на прошлой неделе, и Джек говорит, что не слишком в нем уверен, несмотря на все рекомендации, и он взял с меня слово, что я обязательно сделаю этот обход. Но ведь он знает, прекрасно знает, что я не очень-то разбираюсь в лошадях, однако я дала ему обещание… потому что он был страшно подавлен… и так просил.

– Нет проблем, – сказал я. – Обойдем вместе, послушаем, что говорят, а потом составим полный отчет, и вы передадите Джеку.

Она с облегчением вздохнула и посмотрела на часы.

– Теперь, думаю, самое время.

– О'кей, – кивнул я, и мы, обойдя дом, направились осматривать конюшни и шестьдесят или около того их четвероногих обитателей.

Двор Джека состоял из двух больших и старых прямоугольных дворов, окруженных строениями, в основном деревянными и выкрашенными белой краской. Многие двери были распахнуты настежь – конюшенные вносили и выносили мешки и ведра. Некоторые были полуоткрыты, и над деревянными перегородками виднелись лошадиные морды, с любопытством взирающие на происходящее.

– Пожалуй, сперва лучше осмотреть двор с молодняком, – сказала Флора. – А уж потом – с молодыми кобылами. Так всегда делает Джек. Вы не против?

– Ничуть не против, – ответил я.

Кое-что в лошадях я смыслил, только потому, что рос вместе с ними – и до и после смерти отца. Мать, преданная его делу, редко говорила о чем-либо другом. В свое время она даже участвовала в скачках с препятствиями, а также обожала выезжать верхом на охоту – тем и заполнялась ее жизнь в отсутствие отца. Не только ее, но и его жизнь, в те краткие моменты, когда он бывал дома. День за днем я наблюдал на их лицах полное упоение и изо всех сил старался почувствовать то же, но, сколько ни пытался угодить им, притворство выползало наружу. Мчась галопом вслед за гончими по раскисшим ноябрьским полям, я мечтал лишь об одном: как бы поскорей оказаться дома. И только одна часть ритуала доставляла мне истинное удовольствие – чистка и кормежка лошадей после охоты. Эти огромные создания, усталые и грязные, были так покладисты и непритязательны. Они никогда не требовали, чтоб я, сидя в седле, плотнее сжимал колени, держал локти ниже, подбородок выше, спину прямой. Они не ждали от меня невиданной отваги, не заставляли прыгать через высокие изгороди. Они ничего не имели против, когда вместо этого я норовил проехать в ворота. Запершись с лошадью в конюшне, насвистывая и оттирая присохшую грязь и пот, я ощущал полное взаимопонимание с этими замечательными животными и был счастлив.

После смерти отца мать с тем же рвением продолжала выезжать на охоту, и за последние десять лет стала настоящим местным экспертом по части гончих – к вящему своему удовлетворению. И еще, казалось, испытала истинное облегчение, когда я наконец покинул родительский дом.

Конюшенные Джека Готорна уже наполовину покончили с вечерней частью программы, сводившейся к уборке навоза, кормлению и поению, – процессу, известному в мире скачек под названием «вечерние стойла». В традицию также входил обход, который обычно совершал тренер в сопровождении главного конюшенного. Он останавливался возле каждого стойла, обозревал находившегося там скакуна, щупал ноги (если горячие – дурной знак), проверял, ясные ли у лошади глаза (добрый признак).

Новый главный конюшенный приветствовал Флору с преувеличенным подобострастием, которое лично мне показалось признаком дурного тона и от которого Флора растерялась уже окончательно. Она представила его как Говарда и заявила, что будет совершать обход в сопровождении мистера Бича.

Раболепство в стиле Урия Хипа <Один из героев романа Ч. Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфильда». Отличался подобострастием.> тут же переключилось на меня, и вот мы вместе двинулись по двору, и я ради Флоры старался как можно внимательнее выслушивать каждое высказывание Говарда.

Нынешний обход, как мне показалось, почти ничем не отличался от вчерашнего утреннего, когда Джек был здесь сам. Одна из лошадей во время тренировки наступила на камень и теперь немного прихрамывала, другая съела только половину дневной порции, третья ободрала шкуру у коленного сухожилия, и ей требовалось лечение.

Флора время от времени вставляла: «Понимаю» и «Сообщу мистеру Готорну», в ответ на что Говард заискивающе заявлял, что волноваться ей совершенно не о чем, он обо всем позаботится до возвращения мистера Готорна.

Мы навестили лошадей шейха, все еще находившихся в конюшнях Джека, затем – скакунов Ларри Трента, так и пышущих здоровьем. Весь год они только и знали, что побеждать в скачках. По всей видимости, и шейх, и Ларри Трент знали толк в лошадях, к тому же им постоянно везло.

– Теперь, наверное, мы потеряем всех этих замечательных лошадей, – вздохнула Флора. – Джек говорит, что это обернется большой финансовой потерей.

– Ну а что конкретно с ними будет? – спросил я.

– О… Думаю, лошадей шейха продадут. Впрочем, не знаю. Неизвестно, есть ли у него семья. Ну а пятерка Ларри Трента вернется, разумеется, к своим владельцам.

Я удивленно приподнял брови, но не дождался никакого объяснения ни от Говарда, ни от Флоры. И лишь позже, когда мы с ней направились к моему фургону, спросил, что она имела в виду.

– Лошади Ларри Трента? – переспросила она. – Но они никогда не были его собственностью. Он их арендовал.

– Платил за них ренту?

– О нет, конечно, нет. Брал как бы внаем. Ну, допустим, есть у человека лошадь, но у него не хватает средств платить за ее тренировки. А кто-то другой хочет, чтоб лошадь выступала под его именем, и может позволить себе платить за ее обучение, а вот денег на приобретение лошади в полную собственность не хватает. И вот эти двое заключают договор, подписывают, регистрируют его положенным образом. Обычно на тех условиях, что, если лошадь, допустим, выигрывает на скачках денежный приз, сумма делится пополам. Это практикуется довольно часто.

– Я и понятия не имел, – застенчиво вставил я.

– Да, именно так. И Ларри Трент постоянно занимался этим. Он в таких делах знал толк. Брал лошадь, скажем, на год, а если она была перспективной, мог продлить контракт еще на год. Но если она ни разу ничего не выигрывала, брал другую. Лошадь можно брать внаем на какой угодно долгий срок, по обоюдному согласию. Допустим, на год, на сезон, на три месяца… как угодно.

Я счел сей факт любопытным и спросил:

– А как заключаются подобного рода сделки?

– О, у Джека есть специальные бланки договора и…

– Нет, я имел в виду, как люди узнают, что есть лошадь, которую можно взять внаем, а не купить?

– Слухами земля полнится, – рассеянно заметила она. – Люди говорят. Иногда помещают объявления. А иногда какой-нибудь владелец просит Джека найти ему человека, которому можно было бы сдать лошадь, чтоб не оплачивать расходов на тренировки. Чаще всего это проделывают с кобылами, чтобы затем заполучить свою лошадь обратно, Для бридинга.

– Славно придумано, – заметил я. Флора кивнула.

– Ларри Тренту очень нравилась эта система. Она позволяла ему выставить на скачки сразу пять лошадей вместо одной. Вообще, он был великим игроком.

– Игроком?

– Тысчонка здесь, тысчонка там, всюду снимал навар. Честно говоря, я изрядно устала от его хвастовства.

Я окинул ее удивленным взглядом.

– Вам он не нравился?

– Да нет, вроде бы нормальный человек, – голос ее звучал неуверенно. – Нет, он всегда был очень мил. К тому же Джек говорил, что клиент он идеальный. Платил всегда вовремя, понимал, что лошадь – это не машина. По-моему, он ни разу не винил жокея в проигрыше. Однако был довольно скрытен. Не знаю, почему мне так казалось, но он производил именно такое впечатление. Хотя был щедр. Не далее как на прошлой неделе пригласил нас на обед в «Серебряный танец луны». Там еще играл джаз-банд… очень громко, – она вздохнула. – Что это я… Вы, конечно, знаете, что мы были там… Джимми говорил, что сказал вам о виски. Я просила его забыть об этом… Джек не хотел, чтоб Джимми поднимал волну.

– М-м, – буркнул я. – Волна тем не менее поднята, причем независимо от нас.

– О чем это вы?

Я рассказал ей о бредовых высказываниях Джимми, о моем походе в «Серебряный танец луны» с детективом Риджером. Она, округлив глаза, слушала и несколько раз восклицала: «О Боже!»

– Кто-то в этом заведении изрядно нагрел руки на мошенничестве, – сказал я. – Уж не знаю, был ли в курсе сам Ларри Трент…