Текст книги "Аквитанская львица"

Глава вторая. Крестоносцы

1

31 марта 1146 года в Бургундии, в небольшом городке Везеле, на его холмах, состоялось историческое событие. На самой крупной возвышенности, под древним раскидистым дубом, были возведены подмостки и поставлен огромный шатер. Он был обращен к северному склону холма, где чуть подальше освещенные весенним солнцем ярко читались стены и крыши старинного аббатства Везлэ. Под гигантским шатром, то и дело хлопающим на ветру ярко-голубой холстиной, на помосте стояли два трона – король и королева Франции восседали на них. Людовик был одет в синий кафтан, расшитый серебром, и медвежью шубу. На плечах Алиеноры, в богатом пурпурном платье из парчи, густо подбитом мехами, была наброшена песцовая шубка. Королева то и дело топила носик в пушистом воротнике и грела руки в муфте. Венценосную чету окружали пышно одетые первые аристократы королевства. Пар шел изо ртов сиятельных особ. А впереди, с кафедры, перед десятками тысяч стянувшихся из разных городов дворян и горожан, тесно расположившихся на северном склоне, произносил свою пламенную речь Бернар Клервоский – в простой грубой рясе с капюшоном. Он не хотел замечать богатых нарядов вельмож – это была их слабость, но он прощал ее им.

Главное – зажечь их сердца!

Вначале он наизусть прочитал папскую буллу, которая уже отскакивала от его зубов как «Отче Наш», а затем начал свою речь словами:

– Гроб Господа нашего Иисуса Христа в опасности!

Он говорил долго, и все, затаив дыхание, слушали первого мыслителя и оратора своей эпохи. Только флаги баронов хлопали над головами жаждавших святого слова христиан. Для всех людей, собравшихся тут, монах из Клерво был совестью мира, его горячей кровью и страдающей плотью. Бернар говорил о том, что время пришло и Господь призывает всех своих чад выполнить Его волю – теперь или никогда!

И вот уже первый крик полоснул тишину: «Крест! Святой отец, дайте мне крест!» Через минуту десятки голосов требовали: «Крест! Крест!»

Но неожиданно голоса стали стихать. Взгляды тысяч людей были прикованы к королевским креслам. Крепко сжав руку жены, Людовик Седьмой Французский порывисто встал с трона и опустился на одно колено перед Бернаром Клервоским.

– Я беру крест! – громко выкрикнул он. – Я возглавлю этот поход, как повелел нам понтифик и Господь наш Иисус Христос!

А за ним то же самое проделала и его прекрасная жена, подобрав платье и тоже встав на колено перед торжествующим монахом:

– Крест, ваше преподобие! Я вместе с мужем моим, королем Франции, беру крест! – Ее горячности мог позавидовать любой полководец. – Мы идем вместе выполнить волю Господа нашего!

И Бернар вложил в руки супругов по красному кресту, а за ними и вельможам короля. Вот тогда холмы Везеле и загудели тысячами голосов: «Крест! Дайте нам крест! Мы тоже идем в Иерусалим! Крест!»

И маленькие птахи от испуга рванули в небо из пустых крон деревьев, и вороны с отчаянными криками, бросив гнезда, закружили над холмами…

Все было решено в считаные минуты. Цистерцианские монахи уже резали красные полотнища, приготовленные заранее, на кресты и раздавали их завербованному воинству, теснившемуся у подножия кафедры. А когда кресты закончились, но руки все еще тянулись к святому человеку, Бернар Клервоский снял с себя грубую рясу и, оставшись в одной рубахе, стал собственноручно рвать одежду на лоскуты, из которых его монахи тут же сшивали кресты.

Этот мартовский день закончился полным триумфом для всех трех лидеров Европы – короля Франции, папы римского Евгения Третьего и громовержца-монаха Бернара Клервоского.

Но этот триумф был только началом. В маленьком бургундском городке Везеле только ярко загорелся святой огонь. Теперь его нужно было пронести по всей Франции, достичь с ним Британии, преодолев Альпы, бросить искры в Италию и рассыпать их по воинственным землям Германии.

Весь 1146 год аббат Клерво и его ученики без устали проповедовали крест, по-хозяйски входили в города и призывали франков, как писал им папа римский в булле: «Препоясаться и с отвагой приложить усилия, дабы противостоять легиону неверных, ликующих в этот час».

Юг Франции для агитационной работы Бернар Клервоский милостиво отдал королеве Алиеноре. Что тут скрывать, ее порыв на холмах Везеле вызвал в нем восторг. Монах сообразил, что в Аквитании и других соседних ей землях, где молитве предпочитали богомерзкие песни бездельников-трубадуров, Алиенора справится не хуже него, а то и лучше. И как хозяйка этих земель, тем более искренне воодушевленная будущим походом, королева Франции соберет великое войско.

Оставив Людовика готовиться к войне, Алиенора взяла сестру Петрониллу и с отрядом рыцарей выехала в Бордо. Уж здесь она сможет собрать аквитанцев на помощь общему их любимцу – Раймунду Пуатьерскому, князю Антиохийскому! К тому же ей хотелось похвастаться перед земляками дочерью – годовалой Марией, названной в честь Богоматери.

Пиры и приемы во дворце Омбриер следовали один за другим. Как она соскучилась по легкой куртуазной беседе с милыми ее сердцу людьми! Тут, под южным небом Аквитании, вдыхая ее ветра, плывущие с океана, она вновь чувствовала себя озорной девочкой – принцессой, которая привыкла купаться в нежной привязанности и любви своих подданных.

Но Алиенора не забывала о цели своей поездки ни на минуту. Ей хотелось показать мужу, что она стоит многого, и не одни лишь пустые капризы суть ее натуры; а также доказать понтифику Евгению Третьему и отцу Бернару, что и южанка способна быть истинной слугой церкви.

Она говорила красавчику Жоффруа де Ранкону, изумленному тем, как расцвела его госпожа: «Вы мне понадобитесь, когда мы будем гнать по пескам Палестины злых сарацин». Сердце ее друга детства все еще полнилось горечью неутоленной любви. Гуго де Лузиньяну она доверительно сообщала: «Ваш меч всегда будет для меня подмогой». И откровенничала с Сельдебрейлем: «Без вас на Святой земле мне окажется неуютно». Одним словом, аквитанцы и пуатевинцы вооружались – каждому хотелось драться бок о бок со своей королевой и, если надо, отдать за нее жизнь.

Маркабрюн не отходил от королевы ни на шаг и находил музыку к любому ее настроению. Он даже упрашивал взять его с собой в поход, обещал, что упадет в ноги королю, но в ответ Алиенора со смехом заметила:

– Я бы рада, милый Маркабрюн, но мой муж хоть и не любит трубадуров, но человек образованный и умный. Читать и слушать умеет. Если до него дойдет ваше колкое сочинение, что тогда мне прикажете с вами делать?

– Какое из моих сочинений? – нахмурившись, спросил поэт и певец.

Алиенора лукаво улыбнулась:

– «О, злое, жестокое древо, что так ненавидит весну, ты юную милую деву, не зная стыда и пределов, томишь в своем душном плену!»

Щеки Маркабрюна запылали, он опустил глаза.

– Ах, это…

– Да, Маркабрюн, это. Могу поспорить, что вы написали свою канцону, когда уносили ноги из Парижа, дрожа от досады и гнева. Если хотя бы вы не упомянули, что это древо – Франция, а юная и милая дева живет в Пуатье…

Трубадур горько усмехнулся:

– Кто же вам напел эти строки? – он упрямо взглянул на нее. – Кто посмел?

– Так, сорока на ухо нашептала.

Королева переглянулась с Петрониллой. Это через свою младшую сестренку, невзлюбившую короля за то, что он отступился от их союза с графом Вермандуа, Алиенора получила весточку из родного дома.

– Написанного пером, Маркабрюн, топором не вырубишь, – вынесла приговор его стремлениям королева. – Поэтому лучше оставайтесь в Бордо, куда до вас не дотянется рука моего грозного мужа. Голова целее будет!

Пока Алиенора соблазняла аквитанскую знать принять участие в новом крестовом походе, Бернар Клервоский добрался до Германии. В это самое время там свирепствовал некий монах Рудольф, занимая умы жителей княжеств, тянувшихся вдоль берегов Рейна, одной навязчивой идеей. Монах проповедовал массовое избиение евреев и, надо сказать, находил живой отклик в сердцах германцев. Трепетавшим от страха евреям надо было молиться своему Богу за то, что Он послал им христианского проповедника. Понадобился весь авторитет аббата Клерво, включая его красноречие, чтобы отвлечь воинственных жителей Рейна от грядущих погромов.

– Король направляется в Шпейер, – в одном из немецких аббатств, во время ночлега, сказал Бернар своим ученикам и спутникам, – значит, и нам туда дорога. Да благословит нас Господь.

Пятидесятилетний Конрад Третий и впрямь направлялся в Шпейер – он созвал большой сейм, где хотел обсудить со своими баронами частные вопросы Священной Римской империи.

И тут как из-под земли возник Бернар Клервоский. Разумеется, великого человека немедленно позвали провести службу в кафедральном соборе Шпейера. Ради такого дела в этот день в соборе присутствовали король Конрад и его многочисленные вассалы. Неожиданно размеренная речь Бернара Клервоского оборвалась – он прервал службу и со всем пламенем, которое было в его сердце, заговорил о грядущем крестовом походе. Такого поступка от аббата Клерво не ожидал никто – да и никто не посмел бы позволить себе подобное. Он заговорил о Страшном суде, о том, что с каждого германского барона, включая самого короля, в день оный Господь спросит, где он был, когда французы шли в Святую землю на защиту христиан от злых сарацин.

Но еще большая неожиданность поджидала свидетелей этой сцены – у короля Конрада задрожал подбородок, и по его лицу потекли слезы.

– Я беру крест! – выкрикнул он, и голос его еще долго гулял под сводами храма. – Мой меч принадлежит Господу! Я иду с вами, святой отец!

Примеру короля немедленно последовали все его вассалы. Бернар решил закрепить успех и прошел по другим городам Германии. Воистину он нес с собой факел, которым стоило коснуться любой территории, и там тотчас вспыхивал пожар. Несколько раз, разбрасывая его учеников и стражу, с Бернара срывали одежду, чтобы сохранить хотя бы лоскуток с плеч святого человека. К чести Бернара надо сказать, что он стойко выдерживал подобную популярность.

Во Францию Бернар Клервоский вернулся абсолютным победителем. Мечта его юности – поднять весь христианский мир против неверных – сбывалась…

2

Но прошел без малого еще один год после проповеди на холмах Везеле, пока наконец крестовый поход не стал реальностью…

16 февраля 1147 года в городе Этампе по зову короля Людовика Седьмого собрались первые бароны Франции – будущие соратники своего сюзерена. Добрая весточка со Святой земли лишний раз сулила им удачу – Кровавый Зенги, палач Эдессы, пал от руки убийц, и его место занял Нуреддин, старший сын Зенги.

Баронам необходимо было выбрать маршрут, по которому крестовому воинству предстояло добраться до Святой земли. Варианта было два – идти морем или сушей. Первый предполагал сесть на корабли на юге Франции и отбыть к месту назначения. Но загвоздка состояла в том, что флотилии пока еще не было. Второй путь выходил длиннее. Надо было идти дорогой Готфрида Бульонского – через Венгрию и Болгарию в Византию. И уже там просить императора об услуге – переправить крестоносцев через Босфор в Малую Азию.

Еще до собрания в Этампе король Франции отправил послов к разным европейским государям, которым так или иначе предстояло столкнуться с крестоносцами. Получили письма и главные адресаты: император Византии Мануил Комнин и король Сицилии – норманн Рожер Второй. Эти двое ненавидели друг друга и уже давно воевали между собой. И византийцы, и сицилийцы слыли хитрецами. Короли франков никогда не доверяли грекам, не верили и норманнам, еще полтора века назад беспощадными набегами наводившим ужас на всю Европу.

Тем не менее распря Константинополя и Сицилии сыграла на руку крестоносцам. Каждый из владык не просто предлагал, но навязывал свои услуги. Выгода была налицо: у кого окажется такой грозный союзник, как Людовик Седьмой Французский, тому нечего опасаться своих врагов.

Большинство баронов оказались на стороне Рожера. Во-первых, это был более легкий и короткий путь, а во-вторых, норманн являлся католиком. Но тут слово взяла Алиенора – и слово она взяла не в парадной зале дворца Сите, на Королевском совете, а в супружеской постели.

– Ах, милый, – сказала прекрасная Алиенора, – а мне сдается, что лучше нам идти через Константинополь.

– Но почему? – спросил удивленный Людовик.

Она пожала плечиками, с которых то и дело сползала шелковая рубашка.

– Видишь ли, император и король Рожер – враги. Сицилия не так сильна, чтобы в случае неприятностей помогать нам. Но, связавшись с Рожером, мы оставим у себя в тылу могущественного врага – Византию. А стоит ли это делать? И не лучше ли, чуть задержавшись в пути, приобрести сильного союзника?

Зерно истины в словах королевы было. Тем более что император Византии умело манипулировал эмирами и султанами Святой земли – несмотря на молодость, Мануил Комнин слыл мудрейшим политиком своего времени. На таких императорах и держался Константинополь – иначе бы не прожить великой державе столько веков! Но суть истины крылась в другом. Алиеноре очень хотелось увидеть своего родного дядюшку Раймунда, как все говорили, копию покойного Гильома Десятого. Он был всего лишь на восемь лет старше Алиеноры. О его бурной жизни, полной авантюр, ходили легенды. Чего только стоило его восхождение на трон Антиохии – такая история ни одному сочинителю в голову не придет! А ведь когда-то, в Бордо и Пуатье, они вместе играли в благородных крестоносцев и злых сарацин. И это он, Раймунд, первый, кто учил ее драться на деревянных мечах и стрелять из лука. Воспользовавшись услугами норманна Рожера Второго Сицилийского, шанс встретиться с дорогим дядей заметно сокращался – на то была веская причина.

Алиенора вздохнула:

– И потом…

– Да, моя королева?

– Князь Антиохии – подданный Византии. Эдессы пока нет – она у проклятого Зенги. Антиохия – одно из трех государств, которое мы собираемся защищать. Связавшись с Рожером, мы станем и неприятелями Антиохии. Так благородно ли это? Я уже совсем не говорю о выгоде – Рожер вряд ли сможет помочь нам продовольствием на Святой земле.

Людовик задумался. Неожиданно лицо его просветлело.

– Ты – умница, – обнимая красавицу-жену, закивал он. – Почему мне первому не пришла эта мысль? Странно!

Совет длился с 16 по 18 февраля. В эти дни послам Рожера Второго Сицилийского был дан от ворот поворот. Они уезжали не просто раздосадованными, но обиженными до глубины души.

Светловолосый норманн с грубым шрамом на левой щеке, старший среди послов, почтительно остановил аббата Сугерия, когда тот выходил из дворца. Гости были наслышаны о влиянии аббата Сен-Дени на французского короля. Норманн запахнул подбитый мехом плащ, перехваченный золотой пряжкой на правом плече.

– Вашему государю, да хранит его Господь, еще предстоит узнать, что стоит лживое слово греков, – сказал представитель дипломатической миссии отцу Сугерию. – Греки мягко стелют, да спать жестко. Придет время, и Людовик Седьмой вспомнит о благородном короле Рожере Втором!

Но Сугерий только пожал плечами и вздохнул: ему что император Византии, что король Сицилии был один черт. Меньше всего аббату Сен-Дени хотелось видеть своего наставника-венценосца игрушкой в руках государей чужеземных стран, которые умело пользовались набожностью единоверцев, чтобы решать свои политические задачи.

Что до велеречивых греческих послов, то они повезли в Константинополь добрую весть – король Франции встал на сторону Византии.

3

Вихрь приготовлений к великому путешествию закружил и увлек Алиенору с головой. Воистину, это занятие оказалось ей по душе. Она была женщиной – красивой и сказочно богатой, да к тому же еще королевой – и потому хотела обустроить свою жизнь именно так, как полагается ее красоте и статусу. Крестовый поход, который она называла исключительно «путешествием», мог продлиться год и более. А значит, ее гардероб должен был сгодиться на все случаи жизни. Легкие шелковые платья – для лета, шубы и меха – на случай холодов. Воздушные покрывала должны уберечь от загара, десяткам пар обуви предстоит сохранить ножки королевы в любое время года.

И вот уже тащили слуги из углов дворца тяжеленные кованые сундуки, и камеристки паковали громоздкий гардероб, которого бы хватило на целую армию амазонок, а главный конюший и его помощники подсчитывали, сколько подвод понадобится для драгоценных тряпок королевы.

Алиенора была великолепной наездницей, может быть, лучшей в своем огромном королевстве, и жизни себе не представляла без седла.

– Я не Петр Пустынник[7]7
  Петр Амьенский по прозвищу Пустынник (1050–1115) – вдохновенный оратор и экзальтированный фанатик, проповедник печально закончившегося «Похода бедноты», предшествовавшего Первому крестовому походу; как нищенствующий монах, одевался в рубище и странствовал на осле. Именно так он и въехал в ворота Константинополя в 1096 году, чтобы предстать перед басилевсом Алексеем Комнином.


[Закрыть] и не хочу предстать перед императором Византии на осле, – говорила она все тому же королевскому конюшему. – И не святой отец Сугерий, чтобы странствовать в деревянной клетушке на скрипучих колесах, глядя, точно арестант, в окошко. У меня будет своя конюшня, я хочу рысаков гнедых и белых, по десятку. И хочу, чтобы попоны у лошадей были богатыми, как и положено государыни, сменных седел побольше, и чтобы сбруя была золоченой!

– Да, ваше величество, – говорил первый конюший Франции.

Весна вступала в свои права – светлела вода в Сене, все больше лазури разливалось по небу над мрачноватыми башнями и крышами Парижа. И солнце золотом расцвечивало реку, взявшую в кольцо остров Сите и дворец короля.

– Ах, походная жизнь, – со вздохом делилась Алиенора с Петрониллой, – каждый божий день в дороге, мне придется завтракать, обедать и ужинать, как и во дворце. Но я привыкла, чтобы посуды было много. Я не монашенка из Фонтевро и не могу есть из одной лишь тарелки! А если мне захочется устроить пир? Даже самый небольшой. Только подумай! Сколько же посуды мне теперь нужно вести с собой!

И вот уже сенешаль королевского двора отдавал распоряжение за распоряжением:

– Кубков золотых и серебряных для ее величества королевы Франции – по тридцать штук, серебряных блюд – полсотни, соусниц серебряных – полтора десятка, тарелок из того же серебра – полторы сотни…

В год свадьбы Людовика и Алиеноры в Париже было образовано командорство тамплиеров[8]8
  Тамплиеры, духовно-рыцарский орден, занимался охраной паломников на территории Святой земли. Официальное название: орден Бедных рыцарей Христа. Король Иерусалима отдал им часть дворца храма Соломона. Французское слово le temple означает «храм». Отсюда в просторечии и название «тамплиеры», в русской транскрипции – «храмовники». Давали обет безбрачия. По уставу Бернара Клервоского не стригли бороды и жили в вызывающей бедности. Что им не помешало благодаря огромным пожертвованиям королей и баронов Европы сделать свой орден мощнейшей и богатейшей общеевропейской организацией.


[Закрыть]. Их услугами пользовался еще Людовик Шестой Толстый. Памятуя о расположении к ним отца, Людовик отдал тамплиерам целый квартал в столице. Эврара де Бара, великого сенешаля ордена, король назначил своим военным советником. Как-никак, а в будущем походе тамплиеры должны были стать одной из опор христианского войска. Приезжая во дворец на остров Сите, Эврар де Бар уже давно с подозрением косился на прирастающий обоз, пухнущий как на дрожжах. Бородатый храмовник, рыцарь-монах, он и так относился скептически к женщинам, а в лице королевы безрассудный род их становился великой опасностью для мужчин, идущих исполнять священный обет.

– Ваше величество, чем меньше обоз, тем скорее мы доберемся до Святой земли! – однажды заметил сенешаль ордена королю, когда они остались наедине в дворцовой оружейной, где Людовик любовно осматривал мечи для своей экипировки.

– Разумеется, де Бар, – откликнулся ничего не замечающий государь, укладывая на ладонь очередной клинок и прицельно меря взглядом его прямую линию, – вы же знаете, как я ценю ваши советы!

Эврару де Бару оставалось только молчать и хмуриться. Напрямую выступить против чрезмерных «хлопот» королевы не решился бы даже он.

Все знали: король влюблен, и его чувство слепо!

Тамплиер косился на гигантский багаж королевы, а та, в свою очередь, сталкиваясь с мрачным храмовником, готова была прожечь язвительными взглядами дырки в его белом плаще с алым крестом. Люди, добровольно отказавшиеся от плотских увеселений, были ей непонятны и даже враждебны!

– И вот что, – говорила она спальничему двора, – не забудьте о пуховых перинах, одеялах, шелковых простынях и покрывалах. Помните, мало ни того, ни другого не бывает. И пусть будут поярче! Я не Бедный рыцарь Христа, слава богу, и не собираюсь спать на соломенном тюфяке, накрываясь серой дерюгой!

– Будет исполнено, ваше величество! – отвечал первый спальничий королевства и уходил отдавать распоряжения многочисленной прислуге.

Приготовления шли полным ходом, когда Людовик, посвящавший дни фехтованию, обратил наконец-таки внимание на аппетиты супруги. Он и без того диву давался ее энтузиазму, но тут осмелился возразить.

– Вспомни, о чем говорил отец Бернар, – пробормотал он, разглядывая, как прибывают и прибывают со всех закутков дворца Сите новые сундуки и тотчас наполняются добром. – Ведь это ненужная и порочная роскошь…

– Скажите мне, ваше величество, кого вы видите перед собой? – подбоченившись, спросила у него супруга.

Оруженосцы, пажи и прислуга затаились при этих ее словах. Король оглядел своих подданных, так активно занятых его женой по хозяйству, и пробормотал:

– Королеву Франции, я так думаю.

– Ну, слава богу, – облегченно вздохнула она. – А то я уже было подумала, что на мне ряса, на голове моей выстрижен круг, а в руках четки!

Людовик вспыхнул:

– Отец Бернар – святой человек!

– Кто же в этом сомневается, ваше величество? – недоуменно парировала Алиенора. – Говорят, он спит на соломе, а питается одним хлебом и бобами. А как он одевается, вы и сами знаете не хуже меня. Только захотите ли вы спать со мной, если и я буду вести такой же образ жизни?

Челядь, из приближенных к королю, тайком скалилась.

– Может быть, вы и дворец захватите с собой? – меняя тон, уже с насмешкой решил обороняться Людовик. – Заберите крышу в таком случае, снимите полы.

Алиенора задумалась, неожиданно лицо ее просветлело.

– Господи, хорошо, что вы напомнили мне, – ковры! Я же забыла про ковры из Бордо! Те самые, из моего приданого. Вы помните, мой государь. Их еще дед мой привозил из Персии. А то чем я буду выстилать полы своих шатров? Спасибо, ваше величество. – И она, с нежностью коснувшись губами его уха, прошептала: – Вы так заботливы!

Челядь давилась от смеха, но под быстрым и разгневанным взглядом короля лица их тотчас становились каменными – кому хочется получить затрещину?

Так продолжалась неделя за неделей. И вот уже по королевству стали расползаться слухи: несравненная супруга Людовика Седьмого готовится к путешествию, точно собирается провести в нем остаток своей жизни. Но кто из жен владетельных сеньоров позволил бы себе отстать от Алиеноры Аквитанской? Любая герцогиня и графиня, тем более северянка, знала, как изысканна и утонченна королева Франции. Ее вкус и любовь ко всему яркому, сверкающему и дорогому были известны всем. На пиру, где все наряжались как павлины, она любую соперницу могла заткнуть за пояс! И вот уже первые дамы королевства поднажали на своих воинственных мужей. Уж если они, женщины, не желая отпускать мужчин в одиночку и последовав примеру королевы Франции, взяли крест, то и поедут с помпой. Сивилла Анжуйская, графиня де Блуа, графиня Фламандская, Флорина Бургундская, Фетида Тулузская и еще десятки знатных женщин выпросили, да нет – потребовали у сильной половины отдельную статью расходов на «путешествие». Их лозунгом было: если не превзойти Алиенору, так хотя бы не отстать от нее!

Первые дни мая 1147 года Людовик и Алиенора провели в аббатстве Сен-Дени. В окружении рыцарей, готовых выступить в поход, они усердно молились в новом соборе, выстроенном Сугерием в годы опалы. Конечно, Людовик проявлял в молитве усердия больше, Алиенора меньше, но этому священному ритуалу необходимо было подчиниться беспрекословно. Их душам предстояло очиститься перед тем, как они выступят в поход. Ведь только с чистым сердцем можно было обнажить меч во имя Господа!

Ради такого случая в парижское предместье пожаловали Бернар Клервосский и папа римский Евгений Третий.

Людовик, которого ближайшие рыцари едва спасали от напиравшей толпы вояк, поклонился мощам святого Дионисия, покровителя Франции, а затем взял с алтаря орифламму – королевское знамя, штандарт красно-золотых цветов.

– Сын мой, – выступив вперед, под сводами собора сказал ему понтифик, и все разом умолкли, – вручаю тебе суму и посох паломника, – и папа протянул Людовику бедную холщовую сумку и добротно сработанную палку с загогулиной для кисти руки. – Пусть смирение и молитва будут главными твоими спутниками в этом походе, и тогда Святая земля встретит тебя и твоих братьев и сестер с распростертыми объятиями. Да пребудет с тобой и воинством христовым Господь!

Понтифик был прав, вручая королю суму и посох. Ведь любой крестовый поход являлся в первую очередь паломничеством. А то, что пилигримы были вооружены до зубов, так это только для того, чтобы обезопасить себя на дорогах Европы и Азии.

В этот знаменательный день аббатство Сен-Дени оказалось так переполнено народом, что королю и королеве пришлось покинуть святую обитель через дортуар монахов. Алиенора печально вздохнула, когда увидела соломенные топчаны и грубые покрывала братьев.

Нет, эту жизнь она никогда не понимала…

В день отъезда Сугерий, на которого возложили управление всей страной, поцеловал ученика в лоб и перекрестил.

– Да хранит вас Господь, мой возлюбленный государь, – заплакав, сказал аббат.

Едва сдерживая слезы, Людовик обнял наставника.

– Я вернусь с победой, – сказал он. – Жди меня.

12 мая войско короля Франции Людовика Седьмого вышло из Парижа. Горожане диву давались, наблюдая за медленно ползущей гусеницей обоза. Сотни телег выплывали за ворота столицы, и не было им конца. Если бы никто не знал, что речь идет о крестовом походе, то можно было подумать, что король решил поменять столицу.

Папа римский Евгений Третий, аббат Сугерий и Бернар Клервоский лично провожали войско. Неистовый Бернар хмурился, когда наблюдал за телегами с сундуками, – ему уже рассказали о капризах королевы. Но, наконец, лишние тряпки не самое страшное. Что поразило настоятеля Клерво куда больше, так это сотни женщин, сопровождавших обоз. Если бы это были только прачки! Нет. Тут ехали в седлах разодетые наездницы-фрейлины королевы, на повозках сидели ее камеристки и служанки всех мастей. Верхом разъезжали и другие знатные дамы, которые тоже отправились в путешествие в привычном окружении своих помощниц. А еще целая армия менестрелей – они уже настроили свои виолы и круты, чтобы ублажать слух королевы и ее свиты. А потом появилась и сама Алиенора, разодетая в шелка и парчу, вырвалась на белом жеребце вперед, пришпорила коня и в сопровождении нескольких наездниц понеслась вперед – молодая, ослепительная…

– Блуд окутает войско Христово своими сетями и захватит в плен, – сказал Бернар пожилому Сугерию, немного сникшему от вида шумной и пестрой процессии. – Грех поглотит их…

Аббат Сен-Дени вздохнул:

– Что тут поделать, они молоды и жаждут приключений. Будем надеяться, что Господь убережет их от ошибок. Может быть, на время битв все эти женщины и музыканты осядут в Константинополе? – Сугерий еще раз вздохнул. – Может быть, им хватит ума не лезть в пекло и не вертеть хвостом перед носом отважных мужей в самое неподходящее время? Будем надеяться.

Но по голосу его чувствовалось, что он мало верит своим словам. И все же, размышлял Бернар, потягивая носом теплый весенний воздух, главным было то, что он сдвинул с места этот камень. Он вдохнул в сердце христианских рыцарей желание покорить, а если можно, то и раздавить враждебный мусульманский мир.

На прощание, по просьбе понтифика, с одной из телег он произнес перед христовым воинством напутственную речь. Как всегда, она была зажигательной и проникновенной.

В конце он сказал:

– Язычникам можно было бы сохранять жизнь, если бы нашелся способ удержать их от немыслимой вражды и угнетения христиан. Нынче же, в дни великих потрясений, когда истинные верующие гонимы и побиваемы, нехристей стоит истреблять без сожаления. Не бойтесь обагрить свой меч в их крови – Господь простит и вознаградит вас!

Сохранив эти слова в сердце, армия Людовика Седьмого, этот великий караван, двинулась под ярким весенним небом по юго-восточной парижской дороге. Сейчас со всех провинций королевства текли такие же гусеницы, полные добра. Это следовали к Рейну феодалы со своими женами, поделив поровну сундуки, – в одних томились аккуратно сложенные оруженосцами рыцарские доспехи, мечи и кинжалы, щиты, в других – не менее опасное и прочное оружие: узорчатые шелка из Византии и Венеции, парча и муар, газ и атлас из Флоренции и Милана, серебряная посуда. А еще много золотых украшений и дорогих благоуханных бальзамов, чтобы обольщать и соблазнять воинственных и жаждавших славы мужчин.

На восточной границе королевства все эти потоки разнаряженных людей пересеклись и вошли в одно течение. Запад вновь шел покорять Восток. Молодая, полуварварская Европа, заточив мечи и настроив музыкальные инструменты, искала великое приключение. Всю страсть она вложила в этот порыв – найти для себя Землю обетованную, всю ненасытность души и ума отдала она походу, всю жестокость и всю нежность. Небольшой опыт и много простоты вели ее к великой авантюре. Сердце стремилось к неиспытанным ранее чувствам, разум – к новым знаниям. Тысячи красивых женщин и рыцарей под неумолкаемый звон тамбуринов двигались вперед – они хотели жить полно и не могли надышаться этой жизнью. Остаться дома значило бы упустить что-то главное. На карте мира было столько белых пятен! Да что там пятен! Весь этот мир был одним сплошным белым пятном, доселе неизведанным, державшимся то ли на слонах или на черепахах, то ли в ладонях Господа. Только зеленая весенняя Европа и была на этой карте, и вот она растекалась, одетая в сталь и парчу, чтобы как можно скорее заполнить собой весь этот мир.