Текст книги "Боги войны"

Глава вторая. Супротив Речи Посполитой

Яростный шестнадцатый век! Славное было время, когда русские, стряхнув ордынское ярмо, ринулись в наступление. Но не только Азия занимала их умы. Феодальная Европа, хищная, рыцарская, жадно вырывавшая из ослабленной Руси её плоть, должна была заплатить за прошлые бесчинства. Удивительное было время! Широко шагала молодая Русь! Смело шагала! В тринадцатом веке, когда татары-монголы прошлись огнём и мечом по раздробленным, ослабшим от внутренней вражды княжествам Киевской Руси, у русских людей опустились руки. «Божья кара!» – говорили они. Оставалось только терпеть. Кто не погиб и не спрятался, того увели в полон. Оставшихся, выживших, вернувшихся на пепелища, обложили данью. И вот прошло три века. Тяжёлым кошмаром тянулись они. Ещё в 1380 году на поле Куликовом Дмитрий Донской доказал, что и татары уязвимы, можно и нужно их бить. И хотя спустя два года Тохтамыш сжёг Москву, желанную победу уже нельзя было вытравить из сердца русского человека – обозлённого, отчаянно желавшего свободы. Спустя столетие Иван Третий отказался платить дань Орде, и в 1480 году на реке Угре, притоке Оки, два войска – русское и татарское – два месяца стояли друг против друга. И Ахмат ушёл – и закончилось ненавистное иго. Внук Ивана Третьего – Иоанн Васильевич первым венчался на царство. Стал первым русским царём! Ведь прежде царями называли ордынских ханов. Московская Русь крепко вросла в землю и уже никому не желала подчиняться. Завоевала татарские Астрахань и Казань, замирилась с ногаями на Волге, больно ударила по Крыму, считавшему себя первым наследником Золотой Орды.

И теперь посмотрела на запад…

В 1558 году двадцативосьмилетний русский царь Иоанн Васильевич объявил войну Ливонскому ордену, столетиями измывавшемуся над Русью. Не он объявил – Ближняя дума, первые его советники во главе с Алексеем Адашевым, князем Курбским, протопопом Сильвестром и другими патриотами своей родины. Это был осознанный выбор. Они решили: время пришло!

И заставили молодого царя обратить внимание на хищный, враждебный, вечно искавший войны Запад.

Два немецких ордена, образовавшись в бурях Крестовых походов на Святой земле и наконец вернувшись домой, заняли большие европейские земли. И не давали покоя соседям. Тевтонцы, немецкие рыцари, заняли Пруссию; меченосцы, те же самые немцы, – прибалтийские земли ливов и эстов. В 1238 году тевтонцы и ливонцы объединись, Ливонский орден стал подразделением Тевтонского. Между двумя орденами лежало Великое княжество Литовское. Столицей тевтонцев был город Магдебург, затем Кенигсберг; столицей ливонцев – Рига. Папы римские с особым удовольствием натравливали ордена на православную Литву и Русь. А рыцари и рады были стараться! Дай поживиться на дармовщинку, пограбить, позверствовать на землях схизматиков!

Злы и беспощадны были рыцари со своими врагами.

Ощутимый удар нанёс ордену Александр Ярославич, прозванный Невским за победу над шведами на Ладожском озере в 1242 году. Но самые тяжёлые удары воинственных немцев принимали на себя даже не русские, стоявшие в стороне, а Великое княжество Литовское. Гедиминовичи дрались с тевтонцами не на жизнь, а на смерть. В непрерывных войнах и набегах прошли два столетия. Всё решилось в 1410 году, под деревенькой Грюнвальд. На поле вышло тридцать тысяч литовцев и поляков. Были тут и смоленцы, ведь Смоленск входил в Русско-Литовское княжество, и чехи, были даже татары. Им навстречу вышло тевтонское войско числом более тридцати тысяч. Литовцев возглавлял великий князь Витовт, поляков – его двоюродный брат король Ягайло. Для средневековых времён это была великая битва! Немцы оказались разбиты наголову. В бою погиб магистр ордена Ульрих фон Юнгинген и великий маршал Воленрод. Пятнадцать тысяч с обеих сторон полегло в тот день, и пятнадцать тысяч немцев попало в плен. Великая битва, великий триумф! Прежней славы орден себе уже не вернул. В 1466 году он признал над собой протекторат Польши, а в следующем веке, в 1525 году, последний магистр ордена Альбрехт Гогенцоллерн объявил о роспуске ордена и секуляризации его земель. По воле императора Священной Римской империи Тевтонский орден или то, что от него осталось, стал называться герцогством Пруссия – и с тех пор началась его новая история, не менее, а, может быть, куда более значительная.

Но Ливонский орден, чьи земли лежали между Литвой и Польшей с одной стороны и Русью – с другой, продолжал крепко стоять на ногах. Он-то и стал целью молодого русского царя Иоанна Васильевича. Туда Ближняя дума направила полки. Туда, на запад, откуда столетиями приходили псы-рыцари и грабили Русь! Поляки и Литва разобрались с тевтонцами, Русь споёт за упокой ливонцам.

Замысел был хороший.

Война с Ливонским орденом начиналась триумфально. Русские войска с громами и молниями прошлись по ливонской земле. Русские занимали крепость за крепостью, освобождали прибалтов, отписывали новые земли русским служилым дворянам. Мол, закончится война, вернётесь сюда помещиками. Пали ливонские города Дерпт, Нарва и многие другие рыцарские крепости. Был пленён и увезён в Москву магистр ордена Фюрстенберг. Русские прошли все орденские земли и достигли Пруссии. Ордену грозило полное истребление. И тут новый магистр Готхард фон Кетлер запросил перемирия, и русские самым легкомысленным образом это перемирие ему предоставили. Правда, у Ближней думы были свои резоны: во время передышки Русь решила нанести удар по Крымскому ханству. Так и случилось: удар был нанесен. По Крыму пролетела конница Данилы Адашева, вырезала много работорговцев-татар, много спасла русских из плена. Но в это самое время хитрый Готхард фон Кетлер изменил ход европейской истории. Поняв, что рыцарскому веку конец, он решил последовать примеру магистра тевтонцев Гогенцоллерна и, сложив оружие, в 1561 году попросил Польшу взять орден под свою опеку. Огромную территорию ордена тут же поделили между собой Польша, Литва, Швеция и Дания. Достался жирный кусок и самому Готхарду фон Кетлеру. Он с наследным титулом герцога остался править в центральной области Ливонии – Курляндии, с тех самых пор положив начало династии герцогов Курляндских.

А Русь оказалась лицом к лицу не с поверженным Ливонским орденом, от которого не осталось и следа, а с рядом сильнейших европейских держав. И эти державы даже не собирались обсуждать, кому принадлежат земли бывшего ордена. Война, о которой думали как о деле законченном, оказывается, только ещё начиналась.

Крестовый поход русских на Полоцк в 1563 году стал последним большим успехом в этой войне. В 1565 году Иоанн Грозный ввёл на Руси опричнину. С той поры всё государство раскололось на «своих» и «чужих». По-живому раскололось, не жалея судеб сотен тысяч людей. Великое искушение обогатиться за счёт бесправного соседа многим вскружило голову! Страх и предательство, злоба и ненависть чёрным недугом поползли по стране. И это в тяжёлую годину войны!

И если Русь задыхалась и кровью обливалась в гражданской резне, то у западных соседей, у её врагов, дела шли прямо в противоположную сторону: они мирились и укреплялись.

Потому что был общий враг. Да ещё с еретическим вероисповеданием!

В 1569 году по Люблинской унии Польша и Литва объединились в одно государство – Речь Посполитую, к тому времени ставшую полностью католической. Ничего более не осталось от Великого княжества Русского и Литовского, в котором говорили на русском языке, молились перед иконами в православных храмах и все ещё помнили, что у русских, рассечённых татаро-монголами, есть общая история. Эта история – Киевская Русь! На первый план шагнула Польша, до того не смотревшая в сторону Руси. Прежде ей надо было отбиваться от татар на юге и от тевтонцев на западе. Выживать надо было Польше! Но враг был повержен. И теперь дорога на Русь – через Литву и Ливонию – была для неё открыта! Но католическая Польша, тайный недруг православной Руси, пока ещё не готова была начать свой истребительный поход на восток. Не пришёл тот вождь, который бы надоумил шляхту на такой поход, не вдохнул в неё уверенность в будущей победе.

Да и слишком силён был восточный сосед…

Но фортуна уже отворачивалась от русских. К тому времени Русь ослабла. Раны, нанесённые ей, не заживали. Ещё в 1571 году крымский хан Девлет-Гирей прошёл с огнём и мечом через всю Русь и сжёг Москву. Сотни тысяч людей сгорели и были убиты, более ста тысяч уведены в плен – в ненавистный всем русским людям Крым! Царь позорно бежал! Но бежал из Москвы и хан Девлет-Гирей с обозом, потому что сам убоялся огня! Сгореть страшился! То, что от Москвы осталось одно пепелище, в том никто не сомневался! Чёрная пустыня и треснувший от жара Кремль! Сам Иоанн спрятался в Калуге.

На следующий год Девлет-Гирей пошёл добивать Русь. Теперь уже Иоанн прятался в опустошённом Новгороде, по которому сам же и прошёлся чумой. Но враг был остановлен. Молитвой, мужеством, отвагой. Волей Господа. Под деревенькой Молоди в 1572 году разыгралась судьбоносная для Руси битва. Русским войском командовал князь Михаил Воротынский, строитель засечных черт, первый полководец Руси. Его войско, земское, уступавшее по численности войску крымских татар, обратило врага в позорное бегство. С тех самых пор Крым перестал быть врагом номер один Русского государства. Какая же награда ждала Михаила Воротынского, победившего крымских татар при Молодях? Грозный царь замучил героя до смерти – из ревности замучил, из лютой зависти! Меж двух костров приказал положить героя и сам подгребал к нему, корчившемуся и стонавшему от ожогов, угли. Имя Воротынского приказал вымарать из летописей! Но и своих вождей-опричников, оказавшихся плохими воинами, царь казнил одного за другим.

Трёхжильный русский народ! Истребляемый внутри, терзаемый внешними врагами, терявший лучших из лучших на полях брани и на плахе, он всё ещё сопротивлялся и не давал себя погубить, растоптать. А на европейскую сцену уже выходил новый недруг Руси – и почище всех остальных вместе взятых. Новый король Речи Посполитой.

Увы, такого неприятеля только злейшему врагу и пожелаешь!..

Неисповедимы пути Господа нашего – и что касается жизни простых людей, и королей, и могучих царств. Потянет Господь за одну ниточку, и распускается плотно свитый исторический клубок – судьбы целых народов ложатся в иное русло, идут в новом, неизведанном направлении.

Как говорит молва, королева Франции Екатерина Медичи решила отравить зятя Генриха Наваррского. Страницы его любимой книги злодеи пропитали ядом. Но вместо проклятого гугенота книгу взял любимый сын Екатерины – король Франции Карл Девятый. Слюнявил пальцы, листал роковой фолиант – энциклопедию по рыцарским турнирам – и вскоре умер. Едва коронованный на престоле Польши французский принц Генрих Анжуйский, узнав о смерти старшего брата, бросил ненавистную страну, случайно доставшуюся ему в наследство, и рванул домой – получать трон родной Франции. А трон Польши, а заодно и Литвы, вдруг остался пустым – наступило время безвластия. Кому же предложили трон? Победителю Ливонского ордена – русскому царю Иоанну Васильевичу! Нужен был такой вождь, который бы нашёл управу на турок и крымских татар. Но Иоанн, предчувствуя великую мороку, бесконечные тяжбы с гордыми и капризными польскими феодалами, отказался от такой чести. Пошёл на хитрость и предложил слабоумного сына Фёдора, но тут уже отказались поляки. В недобрый час Иоанн Васильевич пренебрёг таким предложением – ведь пройдёт ещё немного времени, и государство, пока что стоявшее перед ним в вассальной преданности, станет его проклятием! Корону Польши предлагали императору Максимилиану, эрцгерцогу австрийскому Эрнсту, но досталась она в конце концов князю Трансильвании – Стефану Баторию. Выбору именно этого европейского князя предшествовал опустошительный набег крымских татар осенью 1575 года на владения Речи Посполитой – Волынь, Подолию и Червонную Русь. Шляхте нужен был сильный вождь, уже закалённый в битвах с азиатами, и хитрый и дальновидный политик!

Кого хотели, того и получили.

Стефан Баторий был не только умелым государственным деятелем, хорошим воином, но и просвещённым монархом: Баторий окончил Падуанский университет и позже, находясь в свите короля Чехии и Венгрии Фердинанда Первого в Италии, общался с многонациональными подданными на языке юристов – латыни. Обучаясь в католической Италии, Стефан попал под влияние иезуитов – позже иезуитские миссии были им открыты во всех крупных городах Польско-Литовского княжества, а в любимом городе Гродно Баторий основал иезуитский университет. Можно догадываться, что именно иезуиты подсказали королю направление движения, вечной экспансии Запада. Всё туда же – на восток! На бескрайнюю Русь! Не поляки же сами додумались до этого! Им бы тогда ещё не хватило прыти. А вот иезуиты – могли. Они и разбудили в поляках всепожирающую гордыню. Но так было надо! Тевтонцы уже сгорели в этом пламени вечных походов на Русь, сгорели и уставшие от битв ливонцы под натиском молодой Руси. Кому же теперь предстояло справиться с ненавистным православием, решали иезуиты, вредной ортодоксией, проклятыми схизматиками? Именно таковыми считали католики восточных христиан. Поляков и литовцев в том числе. Ведь нет более злых врагов, чем единокровные братья, однажды расколовшие одну веру! Миссия совершить этот «духовный подвиг» выпала католическим Польше и Литве – не зря же их крестили по римскому образцу. Да и материальная причина была всё та же: территории бывшего Ливонского ордена, завещанные ливонскими рыцарями Западу, должны были ему и достаться.

Но огонь, на котором кипела предприимчивая ненависть многих польских аристократов к Руси, оказался ещё сильнее, чем можно было предполагать. Помимо прав на ливонское наследство и жестокой иезуитской политики порабощения мира был ещё и третий удивительный фактор обоснования польских поползновений на восток – на Русь. В XVI столетии польские историки, тотчас поддержанные наиболее читающими и думающими (увы, однобоко) аристократами, выступили с первой в Европе расистской идеей – об избранности польского дворянства. Даже германцы, «христианизировавшие» славянскую Пруссию огнём и мечом, не додумались до такого. А вот поляки – додумались! Они провозгласили благородную шляхетскую породу избранной среди всех прочих славян. Польские историки написали много трудов, где провозглашалась идея «сарматизма». Иначе говоря, в русле этой теории польская шляхта происходила от лучшего и наиболее цивилизованного древнего племени – сарматов, чья культура родилась задолго до германской. Сарматская культура ставилась в противовес всем остальным славянам, которые, по мнению поляков, произошли от степных дикарей – скифов. И в первую очередь потомками этих степных дикарей были, разумеется, русские! А значит, поляки – польская аристократия! – имели полное право помыкать всеми остальными славянскими народами. К тому же, как известно, сарматы заставили уйти скифов с исторической сцены. Так почему благородным полякам не заставить уйти с исторической сцены восточных славян – московитов?

Что и говорить, порабощение дикой Московии на долгие времена станет идеей фикс для Польши. Гордые своей кровью поляки станут биться головой в эту стену, проламывая в ней бреши. Разбиваясь в кровь, они даже сумеют пролезть на чужую территорию и похозяйничать там, но долго ли? История маниакального стремления завоевать и подчинить Русь однажды унизит их, как только может унизить история жадных и беспринципных грабителей, и выбросит с мировой арены как великую державу раз и навсегда. Но это будет много позже…

А пока что Стефан Баторий был полон решимости одолеть врага. С таким вот духовным подъёмом, поддержанный ободрённой шляхтой, он и обрушился на Русь. Курьёзным был тот факт, что сам Баторий имел к польской шляхте, к славянам и сарматам лишь косвенное отношение, ведь по крови он был венгром – потомком азиатов-гуннов.

Баторий вёл себя вызывающе нагло. Он дал понять царю Иоанну, что претендует на Полоцк и Смоленск. Ради войны с Москвой польский сейм назначил непомерно высокие налоги. Стефан Баторий пошёл на союз с ненавистными ему турками и привлёк на свою сторону султана, который пообещал Баторию помощь. Курфюрсты Саксонский и Бранденбургский также встали на сторону польского короля. К Баторию присоединились венгерские полки. В 1579 году Стефан Баторий осадил Полоцк, его войска разоряли Черниговщину и Смоленщину. Полоцк был взят и разгромлен, Баторий продвинулся на восток и осадил Великие Луки. Город не выдержал натиска. За яростное сопротивление поляки вырезали всё русское население Великих Лук.

Иван Грозный первым попросил мира. Стефан Баторий потребовал за мир непомерную цену: всю Ливонию, Смоленск, Псков, Новгород и 400 тысяч золотых червонцев. Всем было ясно, что русский царь не пойдёт на такие условия ни при каких обстоятельствах. А это будет означать продолжение войны. Так и случилось: Грозный ответил отказом. Баторию только этого было и надо.

Теперь взгляд Стефана Батория был устремлён на древний город Северной Руси – Псков. Ведь за Псковом был Новгород, а за Новгородом – Москва.

Именно туда – на московский трон – метил удачливый польский король!

А вдруг улыбнётся капризная удача?.. Вдруг?!

В 1581 году стотысячная армия Батория окружила Псков. Жители могли рассчитывать только на свои силы. Они так и решили: «За Псков-град биться до смерти и без всякой хитрости». Что означало буквально: без переговоров о сдаче. На крепостные стены – обливать кипятком поляков и осыпать их камнями – поднимались не только мужчины, но и женщины. В эти месяцы жесточайшей осады Пскову суждено будет отбить тридцать один штурм! Каждый житель в эти дни станет героем своего города и всей Русской земли.

Но были и другие витязи, которые старались помочь псковитянам на дальних рубежах – в тылу врага…

Велик Днепр своей историей! Кого только не видел он на своих берегах! С какими странами и народами не сроднилась эта река! Древние греки называли её Борисфеном, римляне – Данаприсом. Отсюда и пошло короткое название – Днепр. Он брал начало в русской Смоленщине и устремлялся на юг. Сотни вёрст Днепр питал Белую Русь. А затем его воды встречала Украина. Русская окраина! Но когда-то она была совсем иной. Центром славянского мира. Ведь на берегу Днепра возник Киев – отец городов русских. На его берегах, за порогами, родилась первая казацкая вольница, образовавшаяся в сильное и свободное государство – Запорожскую Сечь! На берегах Днепра встал город Черкассы, названный по имени охранителей русских границ – воинов-черкасов. И всё теплее и теплее, благодатнее и отраднее становились его воды к югу! А затем Днепр уходил к туркам, которые вот уже более ста лет хозяйничали на Средиземном, Чёрном и Азовском морях, и к их союзникам – крымским татарам, первым работорговцам подлунного мира. И не было ни одного русского человека или поляка, или запорожца, который бы не мечтал о том дне, когда добрые христиане сбросят пришлую нечисть в южные моря и потопят своих врагов раз и навсегда. Да только скольким поколениям предстояло ещё о том мечтать!

Но в северном течении Днепр был и тоньше, и спокойнее, великая река только начинала свой поход по Центральной Европе…

Тих осенними ночами Днепр под Могилёвом. Нет здесь шумных порогов, нет бурных стремнин. Этот край более других можно было назвать и русским, и литовским, потому что когда-то он занимал восточную область Великого Русско-Литовского княжества, выходившего границами к Московскому государству. Город Могилёв встал на излучине Днепра, где в большую реку впадала малая – Дубровенка. Тут, в Дубровенке, и стоял сейчас польский речной флот. Были тут и турецкие корабли, и венгерские. Они поднимались с низовьев Днепра. На одних были пушки, на других – провиант. В Могилёве сейчас собиралась большая сила для отправки её под осаждённый Псков.

С расстояния десяти вёрст могилёвский замок смотрелся грозным тёмным сторожем этих мест. Вытянутые крыши, крепостные стены. В редких окнах крепостных башен сверкали огоньки, разливая неяркий свет на всю округу, погружённую в тяжёлый сумрак осенней ночи. Справа под луной, за деревьями, сверкал Днепр. Тишина в округе стояла такая, что ею можно было укрыться и спать под ней непробудным сном.

У опушки леса, где дорога расходилась вилкой, раскатисто громко заухал филин. Ещё раз и ещё, точно настойчиво добивался ответа. И ответ последовал. Издалека! И вновь близко заухал филин. Звал и звал!

Скоро послышался стук копыт. На одном из рукавов дороги появился всадник – быстрой тенью он приближался к развилке. Всадник, при оружии, сабле и луке за спиной, остановил коня на самой развилке. Огляделся. Приложив ладони к лицу, несколько раз прокричал ночной птицей.

– Слышу я тебя, слышу! – остановил его окрик. К нему из леса вынырнул другой человек, тоже вооруженный с головы до ног. Пеший. – Хорошо кричишь, Дышло! Тебе бы в лесу жить да людишек загулявших пугать! Всю бы округу заиками сделал!

– Ты сам меня и учил, Фома! – нетерпеливо бросил всадник. – Где вы теперь? Атаман ответа ждёт!

– Близко, Дышло, близко, – ответил пеший. – Мой тоже ждёт! По камышам наши лодки рассыпались в трёх верстах отсюда!

– Говори, что решили? – спросил всадник. – Что твой атаман велел моему наказать?

– Твой моего велел спросить главное: когда всё случится? Когда угольков под польские зады вы насыплете? Когда пятки им подпалите и гулять отпустите?

– Если время тянуть не будем, уже через час запылают посады вокруг Могилёва, – поглядев в сторону города, ответил всадник. – Туда и бросятся поляки из крепости! Со всей прыти бросятся! Решат, что напали!

– И правильно решат! Да соображать будут долго: кто напал?

– Именно! А когда поймут, Фома, кто к ним в гости пожаловал, глядишь, и с кораблей половину войска снимут, а то и поболее! Всё туда же бросят!

– А нам этого только и надо! – ответил пеший. – Я сейчас в седло – и мигом у своих. На вёсла наляжем – и сюда, вверх, к Могилёву! Плыть будем вдоль берега. И вдоль берега десятка два людей пустим. Коли рыбаки попадутся или загулявшие ляхи, то в расход! Как увидим пожар, станем время считать! Им ещё надо будет войско выставить!

– Даже если с кораблей людишек и не снимут, всё одно – смотреть будут на округу! – заключил всадник. – На пожар будут смотреть!

– Точно говоришь, – кивнул пеший. – Лети, Дышло, с Богом лети! Ляхам этой ночью горячо будет! Мы им и Полоцк, и Сокол, и Великие Луки, и всю землю днепровскую припомним!

Лёгкие казацкие струги медленно двигались вверх по реке. Путь им освещала яркая луна. Идти против течения было нелегко, но привычно. Корабли следовали гуськом, метрах в тридцати друг от друга и на таком же расстоянии от берега, на первой глубине. По Днепру шли казаки с Волги! Эту реку они знали плохо или не знали вовсе. Оттого проводниками были запорожские казаки. Вот кто знал Днепр на любом его участке! Это была их вотчина! На верховьях – у врагов-поляков – и в низовьях – у врагов-турков – они промышляли, посерёдке жили. Любой днепровский фарватер им был известен. Сейчас, как и в дни разбойных налётов на кого бы то ни было, чужой глаз не должен был увидеть казацкую армаду. Впереди, на большом расстоянии, шёл струг-разведчик. Если возникнет опасность – корабли турецкие, польские, иные! – с него и подадут сигнал. Едва слышно уходили вёсла в тёмную воду; вырываясь, расплёскивали серебро. Казаки разговаривали мало. Гребли больше молчком. Извечные разбойники окраин хорошо знали, что молчание не просто золото: подчас его цена – жизнь. Вдоль берега, меж деревьев, корабли сопровождали сторожевые пешие казаки, готовые зарезать любого случайного ротозея. Двигались они вровень.

На широком носу головного струга сидел могучий атаман. Крепко вцепившись ручищами в борт, он упрямо смотрел вперёд. Короткая борода и усы. Тёмные кудри. Седину скрадывала ночь. Взгляд – острый, из-под бровей. Было в нём что-то от грозного зверя, поджидающего свою добычу. Торс казацкого атамана облегала кольчуга с бляхами, с широкими наплечниками. Сабля у пояса, кинжал. Всё это говорило о том, что атаман готов к скорому бою. Атамана звали Ермаком Тимофеевичем. Был он приглашён с Волги, вместе с ватагой своей, воевать за царя и Русь. Не все вольные атаманы принимали такие предложения – Ермак принял. Но так было не впервой. Молодым казаком Ермак уже воевал в казацких сотнях под Казанью, был и на фронтах Ливонской войны. За атаманом, привалившись к борту, сидел ещё один здоровенный казак, чуть помоложе, в коротком кафтане и кольчуге поверх него. Этого звали Матвеем Мещеряком. Правая рука Ермака! Его тень и в бою, и на отдыхе.

– Селезень, сколько до Могилёва ещё? – вполоборота спросил Ермак.

Селезнем назвали сухонького немолодого казака в лёгком кафтанчике, с луком и колчаном, полным стрел. Козлиная бородёнка его тянулась к груди; длинный чуб, как у всех запорожцев, змеёй сползал с выбритой головы. Селезень сидел ближе к носу, напротив Мещеряка, и тоже смотрел вперёд. Хоть он был и немолод, но взгляд имел, если приглядеться, не менее острый, чем у атамана. Стрелок! Он был из днепровских казаков. Его взяли, потому что знал он Днепр с юности как свои пять пальцев. Ловкий, как лис, Селезень был и заправским рассказчиком, чем особенно приглянулся волжским казакам.

– Да версты две будет, атаман, – спокойно ответил запорожец. – Скоро покажется волчье логово! Шляхетский вертеп! Никуда не денется!

Селезень не соврал. Вскоре из-за лесов проглянули очертания Могилёвской крепости. Все казаки оживились. Могилёв становился ближе, крепость чёрной скалой разрасталась вдалеке на фоне ультрамаринового неба.

– Теперь потихоньку, – сказал атаман гребцам. – Ждать будем весточку от Василя Янина…

Второй атаман, промышлявший на суше, должен был дать сигнал к наступлению. Один из казаков приложил ладони ко рту и гулко ухнул филином. Перекличка полетела по стругам, и те пошли тише. Вёсла на атаманском корабле мягко уходили в чёрную зыбь реки…

– Селезень, ты обещал нам историю рассказать! – глянув на спину Ермака, с вызовом прошептал Матвей Мещеряк. – Про диво дивное! И про то, почему ты, казак днепровский, а воды боишься!

Пожилой лучник-запорожец следил за округой.

– Не воды я боюсь, Матвей, а омутов!

– Один леший!

– Леший, да не один! – объяснил пожилой лучник. – Ладно, коли обещал, так расскажу, – подкрутив вислый ус, также шёпотом сказал он. – В низовьях Днепра это было, в Запорожье. Я оттуда родом. Юнцом ещё был! Лежу я в лодке. Отдыхаю. Вот так же, как сейчас. А лето стояло. Солнышко припекает. Вдруг слышу – всплеск. Сильный! Ну, думаю, рыба! Сом! Голову поднимаю. И вдруг на борт лодки моей рыбачьей руки девичьи ложатся. И сама дева тут как тут! Волосы мокрые по плечам! Откуда, думаю, взялась? А она глядит и улыбается! И глаза – зелёные-е-е!..

Казаки-гребцы примолкли. Матвей Мещеряк обратился в слух. Даже Ермак, грозный атаман, и тот прислушался к рассказу запорожца.

А тот как ни в чем не бывало продолжал:

– И говорит мне: «Здравствуй, Селезень!» А я ей: «Здравствуй, дева! Откуда моё имя знаешь?» Она: «Оттуда». – «А-а! – говорю. – Ясно! Купаешься, милая?» Она мне: «Ага. Хочешь со мной?» А сам я смекаю: голая же она! Как же тут отказаться? Ну я ей: «Хочу!» – «Идём!» – говорит. «Иду!» – говорю. Портки сбросил, срамоту руками прикрыл и с лодки – плюх! Плывём! Хорошо так плывём! Вода тёплая! А дева всё на меня смотрит. А я – на нее. Глаза – изумруды! Светятся аж! «Я, – говорит, – за тобой давно слежу, как ты тут рыбку ловишь! – И ласково так добавляет: – Полюбился ты мне, казачок!» Я говорю: «Ну?» А она: «Ноги гну!» – и весело так говорит! А я чувствую, хоть она и дева, а силы в ней много. Уверенно так плывёт! «Так ты с этих мест? – интересуюсь я. Она: «Да прямо отсюда!» – и кивает на воду. «А как звать-то тебя?» – спрашиваю. Дева: «А ты догадайся!» – «Любава!» – говорю. Она: «Горячо! Но не то». – «Луша?» – «Не-а!» – «Марыся?» – «Совсем не то!» – смеётся она. И смотрит, смотрит мне в глаза! Точно душу украсть хочет! Ну, коли по нраву я ей, то, думаю, можно и дотронуться. Чуток хотя бы! Не ударит же! Я руку протянул к ней под водой и спины коснулся! Лопаточек! Нежная спинка! Я – ниже… И тут чувствую, худо мне, братцы! Сердце холодом сковало! А дева уже и лицом изменилась. Хищно глядит! Как рысь на птицу! «Ну что, Селезень, – говорит она. – Понял теперь, как меня зовут?» – «К-как?» – спрашиваю. А сам заикаюсь от страха! «Смертью твоей меня зовут!» – говорит она. Я оглянулся: где лодка?! Далеко! А мы на середине реки! Ударила хвостом русалка – и под воду. И тут меня за ногу – цоп! И вниз, вниз! Я её пяткой, пяткой, а сам воду уже глотаю! Но и я хоть невысок, да жилист! Вырвался я – и к берегу! А подо мной – бурун! Она всё цапает меня, цапает! Тащит! Страшноо-оо! Кричу я! Вырываюсь и плыву, плыву! Сам не помню, как вылетел на берег! Отдышаться не могу! А дева-то хвостатая вдруг выныривает и говорит: «Днепр – моя река! И ты – мой, Селезень! Всюду за тобой поплыву! Увидишь водоворот или омут – там я! Когда напьёшься всей горечи жизни человечьей, я приду за тобой!» Ударила хвостом и ушла под воду, – старый лучник вздохнул. – Вот с тех пор и боюсь я омутов, братишки!

Казаки слушали его в гробовом молчании. Вздохнуть боялись!

– Брешешь ведь, старик! – наконец сказал кто-то из молодых гребцов.

– Хошь – верь, хошь – не верь, а было! – Селезень пожал плечами. – Да с чего бы мне тогда воды остерегаться? Днепровцу-то? Я ведь то и дело в воду гляжу – жду её! Вот и думайте сами!..

Кажется, этот довод подействовал на гребцов – и старых, и молодых. Ермак снисходительно покачал головой. Матвея Мещеряка разбирал животный смех. Он закрыл широкой ладонью рот, чтобы не прорвало, но атаману хватило и этого.

– Вот что, сказочники, – сурово бросил Ермак. – Коли ляхи встрепенутся, то всех нас к русалкам отправят! У них пушек и пищалей много! И самих ляхов да турков в десять раз больше. Ясно?

– Ясно, – тихонько вздохнул Селезень. – Всё ты, Матвей, виноват! Расскажи ему про диво-дивное! А я что? Если просят…

Ожидание выходило томительным. Напряжение нарастало. Долго в тишине просидеть было сложно.

– А скажи нам, Селезень, вот что, – вновь тихонько заговорил Матвей Мещеряк. – Мы сами казаки волжские – с ляхами да литовцами воевали мало. Я так, к примеру, хорошо знаю, каков татарин на вкус. Или ногаец. Ногаец – тот посолонее, татарин – с горчинкой. (Едва подгребая вёслами, борясь с течением, казаки широко скалились рассуждениям весёлого Мещеряка.) Но коли судьба распорядилась с панове поближе познакомиться, скажи нам, Селезень, днепровская ты душа, каковы на вкус ваши ляхи?