Текст книги "Путь, исполненный отваги"

– Марсову потеху мы сменили на Нептунову, – поглаживая царя по плечу, приговаривал Меньшиков. – Нептунову меняли на Бахусову, а Бахуса всегда сменяет Венера. Она завсегда должна быть, мин херц, перед Морфеем, завсегда.

– Кстати, о Венере! – встрепенулся царь. – Ты-то когда свой триппер лечить будешь? Умудрился за три девять земель подхватить хворобу... Лефорта не заразил?

Франц Яковлевич потупился.

– Мы просто спать! – произнес он коряво. Он всегда говорил коряво, когда волновался.

– От просто спать иногда дети бывать! – передразнил его Петр. – Ладно, Алексашка. Вели карету закладывать.

У Джейн они с Алексашкой снова пили и жрали в три горла, пели и танцевали русские песни, Алексашка плясал как бес. Джейн, ожидавшая награды за свои мучения, была неприятно поражена парой сотен ефимков завернутых в носовой платок. Их утром вручил ей Алексашка, присовокупив, что московский царь зело благодарит ее за приятный вечер и не менее приятную ночь. Вообще-то ефимков было пятьсот, но Данилыч рассудил по-своему. «Хватит стерве и двести! – решил он, пряча триста монет в свой кошель. – Занавески могла бы и постирать».

Снова предрассветный сумрак, карета, лошади, плетущиеся «как-нибудь» и обдолбанный кучер, смотрящий вперед до рези в глазах.

– Проклятая страна! – проворчал Петр, выглядывая в окно.

– Воистину, мин херц, – подтвердил либер киндер, почесываясь в паху.

– Да сходи ты к лекарю, – вскипел царь, – и возьми снадобье от этих тварей!

– Нынче же, мин херц, – обреченно вздохнул Меньшиков, – портки в лохмотья изодрал.

– Мне оставишь, – тихим голосом сказал Петр.

Алексашка хотел было улыбнуться, но передумал, боясь возникновения нешуточной марсовой потехи со стороны Государя. Он не забыл давешний свист кочерги, а вспомнив его, вжался в спинку сиденья.

– Эк тебя перекорежило, куманек! – сказал Петр, внимательно наблюдавший за ним. – Вспомнил о каких грешках небось?

– Да ну тебя, мин херц! – махнул обреченно Алексашка. – Вспомнил, как ты вчерась меня кочергой едва не вытянул.

– А не на что гузно немцу подставлять! – буркнул Петр.

– Он швейцарец!

– Ты поговори у меня! – предостерегающе сказал царь, и путники молчали до самого Эвлина. Там, несмотря на ранний час, было неожиданно весело. Вчера после кабака Лефорт придумал новую забаву.

В сарайчике, где садовник хранил свой инвентарь, стояли три тачки. В России до этого приспособления еще не додумались, а здесь оно уже вовсю использовалось для облегчении человеческого труда при проведении различного рода земляных работ. Короче говоря, по зеленой лужайке бегали два дюжих семеновца и толкали впереди себя тачку с сидящим в ней князь-папой. Излечившийся от вчерашнего недуга, он держал в руках штоф с сивухой и умудрялся время от времени к нему прикладываться.

– А ну, стой! – заорал Петр, увидав такое веселье.

Перепуганные семеновцы остановились. Князь-папа слетел с тачки, но штофа не уронил. Перепачканный грязью и травой, он предстал перед Петром с выражением крайнего смущения. Но Петр не обратил на него ни малейшего внимания. Быстро запрыгнув в тачку, он прикрикнул на солдат:

– Давай я! Небось не упаду! Спорим на сто ефимков! – Колеса тачки продолжали месить когда-то красивую ухоженную лужайку.

Солдатские сапоги разносили эту грязь по всему поместью, дому, коврам и кроватям. Слуги сбивались с ног, пытаясь хоть как-то прибрать за гостями, что уж точно были хуже татар. Садовник плакал в своем домике от отчаяния, глядя как русские разрушают труд жизни его, его отца и его деда – великолепную живую изгородь в четыреста футов длиной, девять футов высотой и пять шириной.

Горничная рыдала над изорванными простынями и пологами, загаженными персидскими коврами, а дворецкий мастерил петлю из кусков уцелевшей шторы, ибо никак не мог придумать, как это ему, дворецкому в девятом поколении, смотреть в глаза хозяину после отъезда такой веселой компании.

Глава 6. Земля. 1977.
Новый друг?

Прошло уже полгода, как Ростислав посещал свой первый в этой жизни «университет». К его необычному виду и речи уже привыкли, и уже испуганно не косились, когда Ростик, сидя за своим столом, читал братьев Стругацких. Это было то, что нужно. Отец его защитил диссертацию и стал вообще пропадать на работе. Все позже и позже приходилось сидеть в детском саду и Ростику. Долгими темными вечерами они с Машей сидели с разных сторон стола. Паренек читал, а Машенька делала контрольные – она училась в пединституте на физфаке.

Был конец декабря. Отец очередной раз запаздывал, а книга Ростиславу быстро надоела. Читать фантазии Ефремова в его «Часе быка» и «Туманности Андромеды» было просто смешно. Мальчуган встал со стула и пристроился подглядывать через плечо воспитательницы к ней в тетрадь.

– Маша, – внезапно сказал он, – а почему бы тебе не выйти замуж за моего папу?

Девушка подпрыгнула вместе со стулом.

– Ты чего, Ростя? – Она посмотрела на него круглыми глазами. – Книжек обчитался?

– А чего, – невинно улыбнулся малыш, – какая разница, где контрольные делать... Дома у нас поуютнее небось. Ну что ты так уставилась? Я же знаю, что он тебе нравится...

– Замолчи, чертов мальчишка! Что ты в этом понимаешь! Еще четырех нет, а уже в планирование семьи лезет...

– Чш! – произнес Ростислав, тыча пальцем в контрольную. – Понимаю я достаточно, чтобы тебе сказать, что неопределенность вида «ноль на ноль» можно раскрыть проще, а двойной интеграл берется не так... А вот так!

– Чего? – только и успела сказать Машенька, опускаясь на стул.

– А-а, вон и папа приехал! – воскликнул паренек. – Я побежал одеваться! Ты все-таки подумай насчет замужества!

Воспитательница налила себе воды из графина и жадно осушила стакан. К этому времени у нее сложилось определенное мнение насчет этого ребенка. Как древние шаманы из Нижнего Тагила и строители египетских пирамид относили все необъяснимое к действию божественных сверхъестественных сил, так и советские люди научились принимать априори любой феномен. Маша, не мудрствуя лукаво, считала Ростика жертвой научных экспериментов. Это объясняло все, кроме одного: какие родители согласились бы на подобный эксперимент над собственным ребенком!

– Добрый вечер! – послышался голос отца Ростика и в группу вошел профессор Каманин. – Где мой сорванец?

– Там! – указала она рукой на гардеробную. – Алексей Михайлович, можно вас на минутку?

– С нашим удовольствием! – засмеялся профессор. – Мария Ивановна, вы уж извините меня за то, что вам приходится сидеть с моим карапузом так поздно... Девушка вы молодая, скоро Новый год, а каждый вечер до семи часов...

– Ну что вы, Алексей Михайлович! – зарделась Маша. – Я по долгу службы обязана до восьми быть! Я прошу прощения, но вы... вы не глянете на мою контрольную? Ростя сказал, что я неправильно взяла второй интеграл...

Каманин достал из футляра очки и, водрузив их себе на нос, склонился над столом. Девушку обдало ароматом «Красной Москвы». Она пошевелила плечами, чтобы унять поскакавших по спине мурашек, и нечаянно задела профессора. Он, казалось, ничего не заметил, так как тут же снял очки и, засовывая их обратно, произнес:

– Совершенно верно, Машенька! Но у вас там еще в первом примере неопределенность неправильно раскрыта. Вида «ноль на ноль». При В стремящемся к бесконечности все верхнее выражение должно стремиться к нулю, а у вас, – тут он внезапно опомнился.

– Ростик, подлец! А ну-ка иди сюда! – Из гардероба выглянула лукавая рожица. – Нам с тобой необходимо поговорить!

– Говори оттуда, я слышу! – донесся голос паренька.

– Ну уж дудки! – рассвирепел отец. Когда сын, облаченный в пальто и шапку, появился на пороге, профессор показал ему тихий кулак. Сынуля надул губы и пробурчал:

– Я сделал это в интересах математики. И вообще, она за тебя замуж хочет! Бери, пока не передумала!

Послышался сухой надсадный кашель. Не глядя на раскрасневшуюся воспитательницу, Каманин-старший налил в стакан воды из графина и осушил его одним глотком.

– И мне, пожалуйста, – жалобно попросила Машенька.

Профессор щедрой рукой налил и ей, а затем развернулся к Ростиславу:

– Подожди-ка меня в машине, вундеркинд, едри твою еврейскую мать!

Когда сын, шмыгая носом, вышел, Алексей Михайлович подошел к воспитательнице.

– Вы нас простите, пожалуйста, – сказал он, нервно подергивая плечами, – матери у мальца нет, вот он и повторяет за мной да за остальными всякие глупости. Знаете, на кафедре чего только не услышишь...

Мария Ивановна подняла подозрительно заблестевшие глаза.

– А вы точно уверены, что это глупости? – У профессора встали дыбом волосы на загривке. Он непонятно с какой целью достал футляр с очками из кармана и принялся его теребить в руках.

– Простите... – искусство тянуть время было ему известно не понаслышке. Необходимо отметить, что профессор Каманин был очень даже неглупым человеком. Робким – да, но не глупым.

Ему нравилась воспитательница сына. Он даже о ней думал, случалось, минут десять перед сном. Но на ухаживания времени не оставалось. У профессора его просто не было. Родина требовала полной отдачи на термоядерной ниве. Все же он решился. Запинаясь и спотыкаясь на каждом шагу, словно плохо выучивший урок школьник, профессор пробормотал:

– Все-таки необходимо признать, Мария Ивановна, что доля истины в высказываниях моего сына есть... Вы... вы знаете... Тяжело мне с маленьким ребенком... Работа поглощает почти все время, а то, что остается... Я с ним, конечно, занимаюсь, но боюсь, что мне одному не управиться. Вы мне нравитесь, Машенька... Простите, целую вечность не говорил женщине таких слов... не разговаривал на подобные темы и вообще...

Алексей Михайлович отвернулся к окну и спрятал чертов футляр в карман.

«К дьяволу! – подумал он. – Зря я все это затеял! Ничего конкретного не сказал! Напугал девчонку только».

Сзади неслышно подошла Маша и уперлась подбородком в его каракулевый воротник.

– Я вас не совсем поняла, – прошептала она, – или я, дура, ошибаюсь, или...

– Или! – яростно сказал он. – Я уже настолько на работе закопался, что даже с девушкой поговорить не в состоянии. Малыш, и тот понимает куда больше меня.

– Да уж, ваш малыш! – фыркнула воспитатель. – Гений в области математики и сопредельных наук. Вы его никому не показывали? Или вас просили не показывать? Извините...

Намека профессор не понял. Возможно, он и сам не в курсе о том, что его ребенок – вундеркинд по всем параметрам. Симпатичный мужик – этот профессор, хотя и сволочь. Вовсе не так представляла Маша процедуру прошения своей руки. Алексей присел на краешек стола.

– Не понял вас! Что я – враг собственному ребенку! Его же под микроскопом на составляющие разберут! – Он впервые посмотрел ей в глаза и тотчас отвел взгляд. – Так вы подумаете?

– Над чем? – недоумевающе вскинула она на него взгляд. – Ах да! Мне ведь молодой, интересный, богатый предложение сделал! Или не сделал? Собственно, я так и ничего не поняла! Глупая я, да?

Девушка отошла и села за свой стол. Подперев щеку левой рукой, правой она принялась обрывать катышки со своего мохерового свитера.

– В «любит-не-любит» играете? – проявил знания Алексей.

– Время тяну! – призналась Маша.

– В смысле? – не понял профессор.

– Ну негоже леди сучить ножками и кричать: «Да, Yes!» Леди должна подумать хотя бы полчаса и благородно отказаться.

– Машенька! – умоляюще зашептал Каманин. – За полчаса у меня малыш в машине окоченеет. Давайте вы откажете у нас дома, а? А может, передумаете?

По дороге он собрался кое-куда заехать. Кое-что купить. В фильмах всегда девушкам делали предложение с охапкой этих «кое-что». Купит штук пятнадцать. Должно подействовать. Иначе – безнадега.

– Только у нас есть нечего! – неожиданно вспомнил он. —Домработница на неделю в деревню отпросилась к больной маме.

Девушка улыбнулась.

– Ну что же мне с вами делать, господа хорошие? Сейчас, только тетю предупрежу, а затем я ваша, профессор!

– В смысле, наша?

– В смысле, твоя, Алексей Михайлович!

Утром автомобиль Каманина доставил к детскому саду уже двоих. Ростислав деликатно вылез первым и не спеша отправился к себе в группу. В салоне воцарилась тишина.

– Машуля, – прервал он минуту молчания, – ты в субботу свободна?

– Для вас, профессор, я свободна всегда. Для остальных – занята. Я правильно рассуждаю?

– Исключительно правильно! – рассмеялся он. – Заявление в загс отнесем?

– Конечно! До вечера, милый! – Она потянулась к нему и поцеловала жесткие губы. – Боже, до сих пор не верится...

Она рассмеялась своим звонким голосом и вышла из машины. Помахала ему на прощание рукой и быстро побежала во двор. На крыльце детского сада стояли заведующая и завхоз.

– Доброе утро! – поздоровалась с ними Маша.

– Доброе утро! – приветливо отозвалась Алевтина Мирославовна. – Ты знаешь, Машенька, как я уважаю рыболовов? У меня муж рыбак.

Маша недоуменно наклонила голову. Заведующая увлекла ее за собой, а следом увязалась и завхоз. У себя в кабинете Гаврон достала три «реаниматора» и раздала коллегам со словами:

– С утра, конечно, в развитых странах не принято, но есть повод. Машенька, кстати, о рыбаках. Я хочу выпить за настоящих рыбаков! За тех, которые способны день просидеть молчаливо, а затем, когда солнце уже начинает садиться, вылавливают здоровенного сома! А другой за день надергает полведра мальков и несет жене, чтобы чистила. Машенька, ты – настоящий рыбак! Дай-ка я тебя поцелую. Я так рада за тебя... – Заведующая отработанным движением отправила содержимое «реаниматора» в рот и отломала кусок от сладкой плитки.

– Молодец, Машуля! – подхватила завхоз и последовала примеру начальницы. – Свадьба когда?

Наконец Маша поняла суть иносказаний заведующей. В первый момент ее оскорбил столь откровенный цинизм; но она сдержалась и, изо всех сил мило улыбаясь, ответила:

– По-моему, было бы глупостью ответить отказом на ухаживания столь видного мужчины, не так ли.

– Что за вопросы? Девочка, ты все понимаешь очень правильно, – закивала головой Алевтина Мирославовна, – не так уж и много симпатичных молодых профессоров в нашем Минске. Тем более свободных. А теперь, девочки, за работу! Машенька, тебе новые игрушки в группу пришли. Будь добра – прими, как положено.

Вечером Каманин забрал сына домой, но Маша задержалась, ссылаясь на неподбитые накладные на игрушки. Алексей обещал подъехать за ней попозже. Спустя полчаса Маша, опьянев от выпитой с нянечкой полбутылки на двоих, горько плакала на груди у старушки.

– Ну почему! Ольга Александровна! Почему они так решили? Я ведь и в самом деле его люблю! А сейчас меня вываляли в грязи, и я просто не могу, не имею права касаться его вот этими грязными руками... грязными губами...

Нянечка молча гладила девушку по русой голове. Как объяснить ей, невинной душе, что в юности все относятся трепетно и к первой любви, и к первому поцелую, и к первому разочарованию. Лишь потом, когда жизнь своим жестким сапогом врежет под задницу от души, вот тогда-то и слетают розовые очки... Заведующая выходила замуж первый раз по любви – нянечка отлично помнила ту свадьбу. Помнила она и как спустя пять лет Алевтина приходила на работу в темных очках – чтобы скрыть синяки.

Странное дело – любовь всегда знает, куда бить, чтобы далеко видно было. Слава богу, дурой-то Алевтина не была – второй раз вышла замуж за академика Гаврона – третий десяток живут душа в душу. Но что же сказать этой девочке?

– Машенька, ты освободилась? – Алексей уже приехал за своей подругой. – Что вы тут...

– Тс-с! – перебила его Ольга Александровна. Она мягко откинула уснувшую Машу на спинку кресла. – Уснула она. Молодой человек, можно вас на минутку?

– Конечно-конечно, – кивнул Алексей.

Они вышли в коридор, где нянечка шепотом поведала ему причину столь поздних посиделок. Затем, поджав губы, посмотрела на него в ожидании реакции. Сначала профессор побагровел и долго молчал, не давая клокотавшей внутри ярости вырваться на свободу.

– Да как они смели! – не выдержал он в конце концов. —Я все понимаю, но нельзя же невинной девушке... Всю романтику сбили, гады! Эх, люди, люди! Знаете что, вы помогите мне, пожалуйста, уложить ее на заднее сиденье.

Маша проснулась, когда они уже подъезжали к дому Алексея. Она приняла вертикальное положение и успела полюбоваться ночной площадью Победы, а у Вечного огня успела заметить молодую парочку, застывшую молчаливым изваянием.

– Отвези меня домой, – тихо сказала Маша.

– Конечно-конечно! – поспешил заверить профессор.

Она прижалась щекой к прохладному поролону и закрыла глаза. Профессор – мужик классный, но отчего же все так странно отреагировали на ее счастье? Неужто им оно поперек горла, точно кость рыбья? Ладно, сейчас она выпьет снотворное, примет таблетку пирамидона от головной боли, и назавтра это безумие сегодняшнего дня покажется ей всего лишь сном, дурным сном. Машина мягко затормозила.

– Уже приехали? – Она раскрыла глаза. – Куда ты меня привез? Я ведь сказала КО МНЕ ДОМОЙ!

– Ничего подобного ты не говорила, – возразил Алексей, – ты просила отвезти тебя домой. Я привез. Машуля, милая, я прошу прощения, но я безумно занятой человек...

Он запнулся, неожиданно подумав, что вновь говорит что-то не то.

– И я... и мне страшно при мысли, что вот такую молодую красивую девушку с мягкими коленками я смогу попросту потерять. Я в отчаянии, а тебе сегодня показали изнанку жизни. Человек человеку не брат, как учили в школе, а троюродный дядя из Киева. И ему завидно на твою жилплощадь! За-вид-но!

– Знаю, – сказала Маша, – и понимаю. Но это...

– Это – как маленькая ложка уксуса в стакане вина, – медленно и с расстановкой проговорил он, – какую сладкую рожу ни делай, внутри остается кислинка. Я не могу без тебя, понимаешь?

– Да зачем я вам нужна? – едва не крикнула она. – Я – простая девушка, сирота, за душою ни гроша! Умом не блистаю, красотой тоже, а вы... вы... вы с любой красавицей партию составить можете!

Профессор протер глаза.

– Выговорилась? – спросил он. – Ну и пошли, составишь мне партию.

– Сегодня тот же день, что был вчера! – заметила она утром, вылезая из-под одеяла. – Тебя, мой дорогой, за аморальный образ жизни не привлекут?

– Пусть только попробуют! – отозвался, зевая, Алексей. – У нас свадьба в субботу.

У девушки выпал из рук бюстгальтер.

– Как в субботу? – выдохнула она.

– Ты против? – Теперь настала очередь удивляться Алексею.

Маша присела рядом.

– Я-то не против. Или против? Как-то неожиданно все... А как же гости... Мы успеем всех предупредить? И когда это ты просил моей руки? Я все-таки хочу услышать ФРАЗУ!

Алексей со всего размаху шлепнул себя по лбу, отчего тот внезапно покраснел, и сорвался в прихожую. Через полминуты он возвратился, держа в руке черную бархатную коробочку.

– Машенька, простите ради бога! Я такой рассеянный... третий день ношу в кармане!

Мужчина встал на колени, протянул раскрытую коробочку женщине. Та взяла из коробочки небольшое изящное колечко с модными в то время насечками и примерила. Мужчина смотрел почти умоляюще. Она – почти сурово. Затем черты ее лица смягчились и женщина рассмеялась.

– Фразу можете не говорить. Я хорошо понимаю по глазам.

– Каким же будет ваш ответ? – прошептал он.

– Конфиденциальным, – нашлась она, – сейчас тихонько скажу на ушко.

Маша нагнулась и шепнула ему на ухо короткое слово из двух букв. То самое, которое заставляет видеть невидимые звезды и целые галактики, понимать голоса птиц и молчание рыб.

– А насчет приглашенных мы так и не договорили, – вспомнила она.

Каманин нахмурился. Меньше всего в этот момент ему хотелось думать о каких-то гостях.

– И много ты решила пригласить... гостей? – хмыкнул он. – С моей стороны будут только четверо: два приятеля и руководитель института– академик Левенштейн с супругой.

Маша хихикнула.

– И с моей четверо: тетя, Ольга Александровна и Алевтина Мирославовна с мужем, всего вместе с нами – десять человек,

– Какие проблемы? Сегодня закажу в ресторане стол на десять персон, и вся недолга! Ты платье подвенечное хочешь?

– Канешна хачу! – с грузинским акцентом произнесла Маша. – Но к такому платью десять человек мало. Ерунда получится. Надену я просто костюм!

– Который мы тебе сегодня купим в «Ивушке». От какого-нибудь Валентино...

– Скажешь тоже! – фыркнула девушка. – Он стоит кучу денег!

Он нежно поцеловал ее сзади в шею.

– А какого дьявола я получаю полтыщи в месяц? Возьми на завтра выходной – поедем закупаться кольцами, костюмами, туфлями и прочей свадебной мишурой.

Открылась дверь, и на пороге возник Ростислав. Дитенок держал в своей руке облизанный половник из кастрюльки с манной кашей.

– Есть хочу! – безапелляционно заявил он, рассматривая обнаженную грудь будущей мачехи.

– Неплохо! – одобрил он с видом знатока. – Папочка, у тебя хороший вкус.

– Пшел отсюда! – зарычал профессор и швырнул в наглое чадо шлепанцем. Тот увернулся и, хохоча во все горло, поскакал на кухню.

– Такое чувство, будто меня облапали! – пожаловалась Маша. – Пожалуй, нужно одеться.

Следующим вечером Маша и Ростислав шли домой вместе. Отрывной календарь чуял скорую смерть: тридцатое декабря – два дня до Нового года. Под сапогами скрипел снег, ярко светили фонари. На небе была уйма звезд – завтра обещали мороз до тридцати градусов. Тысяча девятьсот семьдесят восьмой год стучался в двери, поскрипывая и потрескивая замерзшими деревьями и заиндевелыми опорами освещения.

– Помню, в декабре двадцать первого была точь-в-точь такая погода, – внезапно сказал Ростик, – только фонари светили керосиновые, и на лицах людей не было улыбок, конечно. Электричество включалось на пару часов, отопление разморозилось. Люди замерзали сотнями...

– Что это тебя, Ростик, на воспоминания потянуло? – спросила Маша. Она уже была в курсе относительно профессорских мозгов мальчугана, но все равно от легкого офигения не избавилась.

– Очень похоже, – ответил малыш, – но Москва, а не Минск. И время другое. Мне – двадцать девять лет. Я полон надежд и разочарований. Свирепствует красный террор, Ленин готовится отойти в лучший мир. Хотя по сравнению с тем, во что он превратил мир нынешний, лучшим покажется любой.

– Трудное время было?

– Страшное, Машенька. Полная анархия. Отсутствие власти позволяет многое... Одинокой женщине страшно пройти по улице днем, а уж ночью... Ночью и мужчины боялись выходить из дому без оружия. Если бандиты пощадят, то ограбят комиссары. Или загребут на гражданскую.

– Сейчас поспокойнее, – сказала девушка, – по крайней мере женщине.

– Все в мире относительно, – грустно улыбнулся Ростик, – людей превратили в серую массу. Человек в семь лет становится октябренком, в девять – пионером, в четырнадцать – комсомольцем. Невзирая на собственное мировоззрение. Как это еще в партию не загребают поголовно?

– Ну что ты говоришь? – возмутилась Маша. – Советский Союз – самое передовое и демократическое государство в мире!

– Ты хоть знаешь, что такое демократия? – полюбопытствовал паренек. – Вы привыкли оперировать словами и словосочетаниями, не вдаваясь в их смысл. Что ты, например, знаешь о крепостном праве в России?

– Ну, было такое право. Отменено в тысяча восемьсот шестьдесят первом году.

– Чушь! – фыркнул ребенок. – Оно не отменено до сих пор. И я тебе это докажу. Паспорта крестьянам у нас начали выдавать только недавно. А до тех пор председатель колхоза имел все права задерживать молодежь в колхозе. Деньги за свой труд крестьяне начали получать тоже сравнительно недавно. А система прописки, сохранившаяся у нас неизвестно с каких времен! Мы, равно как и крепостные, не можем ничего поделать с этой системой! Если ты куда-нибудь уезжаешь на срок более трех месяцев, будь любезен, предупреди военкомат и паспортный стол! Приехал куда-нибудь – будь любезен получить временную прописку!

– Пришли, господин спорщик! – улыбнулась Маша. —Но согласись, что не все так плохо. У нас бесплатное образование и медицинское обслуживание, всеобщая грамотность. В то время как при царе люди были в деревне почти полностью неграмотны...

Ростик фыркнул с еще большим негодованием. Пока Маша отпирала входную дверь, он успел еще несколько раз фыркнуть.

– Кто тебе это сказал? Перед Первой мировой войной в центральных областях России было почти девяносто процентов грамотного населения. Медицина бесплатная тоже была. У нас в университете детям малоимущих платили стипендию, и они, кстати, не боялись, что после окончания сего заведения их направят в каракумские пески обучать чабанов основам навигации.

Ростик передохнул и продолжал:

– То, чему вас учат в школе, – есть утилизация истории. Перекрой ее на новый лад. Большевики пытаются замазать собственные грехи. Ты вот, например, не знаешь, что во второй половине тридцатых годов было репрессировано более десяти миллионов человек – как вся Белоруссия. Люди днем веселились, а по ночам колотились от страха, ожидая «черного ворона». Колотились все: начиная от дворников и заканчивая членами правительства. Даже о Великой Отечественной войне на пятьдесят процентов – враки. Эта война – следствие неудачной попытки коммунистов установить в Германии прокоммунистический режим. Спросишь, откуда я это знаю, если сам недавно вылупился из яйца? Зато я свободен от шор, которыми закрыты ваши души!

Мальчик выпил немного сока, что налила ему в кружку Маша, и устало продолжал:

– Поскольку ты будешь членом нашей семьи, а я еще не слишком вышел из грудного возраста, то могу говорить свободно. Иначе ты могла бы донести мои диссидентские настроения, и меня бы арестовали. Вот, Машенька, а ты говоришь о какой-то демократии. Вот и вся демократия. Всех, кто мыслит инако, – за решетку, либо за границу! Мы с тобой будем еще много разговаривать на эту тему – мне, честно говоря, не по себе, оттого что рядом слепой человек, но упаси тебя бог поделиться с кем-нибудь своими сомнениями! Кто надо стуканет кому надо. Папочкин телефон наверняка на прослушивании стоит, так что лучше по нему не откровенничать. Даже в той комнате, где стоит телефон, лучше не говорить ничего лишнего.

– Почему? – поперхнулась соком Маша. Она внимательно слушала мальчика и грустно кивала головой.

– В КГБ не дураки сидят. Они знают, что интеллигенция – наиболее опасная часть нашего общества. С этой прослойкой постоянные проблемы. Имеющий мозги склонен размышлять, а при зрелом размышлении слишком много тайного становится явным.