Текст книги "Так рассуждать неправильно! Ошибочные способы рассуждения, которые ведут к неверным практическим решениям"

Ещё один подтип обстоятельственного ad hominem – это аргумент «к предвзятости». Данная схема рассуждения выглядит следующим образом: «Мой оппонент (собеседник) предвзято относится к обсуждаемому вопросу, следовательно, он не в состоянии конструктивно участвовать в дискуссии на данную тему». Предвзятость собеседника может быть разного свойства, и она может быть обусловлена разными причинами. Случай с депутатом, поддерживающим законопроект, равно как и случай с продавцом автомобиля, описанные выше, могут, в принципе, быть интерпретированы как аргументы к предвзятости. Почему мы склонны не доверять автору высказываний, если мы видим, что он предвзято относится к обсуждаемому вопросу? Прежде всего, потому что мы подозреваем, что он, будучи предвзятым, может прибегнуть к следующему нечестному коммуникативному приёму. Допустим, обсуждаемый законопроект имеет положительные качества А и В и отрицательные качества C и D. Депутат парламента, преследующий свои меркантильные интересы при поддержке данного законопроекта, может упомянуть о качествах А и В и умолчать о качествах C и D. Точно такого же речевого поведения мы можем ожидать и от продавца автомобиля.

Этот риторический прием называется «ошибка собирателя вишен» (cherry picking fallacy). Фермер, выращивающий вишни, заходит в свой сад и собирает в корзину только самые спелые и сочные плоды, оставляя недозрелые и червивые вишни на ветках. Потом он показывает свою корзину собеседнику, стоящему за забором сада, и заявляет: «Все вишни в моем саду такого же отменного качества». К этой коммуникативной тактике иногда прибегают, в частности, лингвисты. Некий лингвист может выдвинуть какое – то общее положение или гипотезу относительно словоупотребления и затем привести несколько конкретных примеров языковых выражений, подтверждающих справедливость этого утверждения или гипотезы. Если же в процессе анализа языкового материала этому лингвисту попадутся примеры языковых выражений, противоречащие выдвинутому им положению или опровергающие предложенную гипотезу, то он такие примеры проигнорирует, просто-напросто не станет их приводить в своей статье или диссертации. Ясно, что это бесчестная риторическая тактика. Предвзятый оратор, вполне вероятно, представит проблему однобоко – вот чего мы опасаемся, столкнувшись с таким оратором. Вот почему мы не склонны ему доверять. К ошибке же собирателя вишен мы еще раз обратимся чуть ниже.

Иногда доминирующая прагматическая цель делает рассуждения отдельного человека предвзятыми, в других случаях выражать предвзятое мнение человека заставляет его институциональное положение или принадлежность к определенной группе людей. Как-то раз я сопровождал иностранного эколога на встрече с администрацией одного из российских алюминиевых заводов. Директора завода показали нам розу ветров для местности, где расположен завод, которая однозначно показывала, что превалирующие ветры уносят вредные выбросы прочь от расположенного поблизости города. Обсуждая эту встречу после ее завершения, мы с иностранным экологом пришли к единодушному мнению, что другую розу ветров, такую, которая показывала бы, что ветер несет выбросы на город, нам дирекция алюминиевого завода показать просто не могла. Пришли ли мы к заключению, что та карта ветров была однозначно фальшивой? Нет, поскольку такое умозаключение было бы нелогичным. Карта могла отражать направления ветров, соответствующие реальной действительности.

Рассмотрим еще один пример аргумента ad hominem к предвзятости: «Мой собеседник – кардинал Римско-католической церкви. Поскольку эта церковь официально выступает против абортов, он ни в коем случае не мог бы высказаться в поддержку абортов, даже если бы он лично полагал, что женщина имеет право на аборт». Автор данного высказывания инсинуирует, что его собеседник вынужден выказывать предвзятое отношение к вопросу об абортах, поскольку он принадлежит к группе людей, имеющих официальную позицию по данному вопросу. Теперь обратимся к важной характеристике представленной выше схемы рассуждения. Является ли предложенный ad hominem к предвзятости аргументом в поддержку абортов? Ясно, что нет. Является ли он аргументом против абортов? Тоже нет. Он вообще ничего не говорит о правомерности/ неправомерности абортов. То есть данный аргумент полностью нерелевантен теме дискуссии.

Теперь обратимся к результатам исследований, полученным психологами. Автор речевого произведения может быть уличен в применении стратегии собирателя вишен, если он намеренно умалчивает об известных ему фактах, противоречащих его утверждению (теории, гипотезе и пр.). Психологи же с помощью экспериментов показывают, что иногда человек может искать и находить одни только подтверждения своему мнению/ гипотезе и упускать при этом из вида, просто не замечать противоречащие этому мнению/ гипотезе свидетельства, сам того не осознавая. Иными словами, мы можем бессознательно видеть только спелые вишни, упуская из поля зрения неспелые и червивые ягоды безо всяких дурных намерений, но лишь в силу несовершенства своего когнитивного аппарата. То есть в одних ситуациях мы можем лгать или жульничать, а в других – искренне заблуждаться. Вот только выводы наши окажутся ложными и в том, и в другом случае.

Эта схема мышления по-английски называется confirmation bias – склонность к подтверждению, в смысле «склонность искать и находить только подтверждения (имеющемуся мнению, гипотезе и т.п.) и не замечать опровержений (правильности этого мнения, гипотезы и т.п.)». Выше я говорил, что нам психологически неприятно понимать, что мы неправы. Однако не в меньшей степени нам приятно видеть, что наши мнения, оценки, отношения и проч. правильны – опять же, в силу психологичности нашего сознания. «Вот очередное подтверждение моей правоты!» И как же мне от этого хорошо на душе… Ниже я опишу несколько жизненных ситуаций, когда мышление субъекта может быть искажено имеющимися у него предустановками. Искаженность же мышления во всех случаях приведет этого субъекта к практическим выводам, которые окажутся в той или иной степени неверными.

Если ученый сформулировал некую гипотезу, которая ему «нравится», и он намеревается доказать справедливость данной гипотезы с помощью эксперимента, то он, возможно, станет неосознанно манипулировать условиями эксперимента таким образом, чтобы шансы на получение ожидаемого результата увеличились. Если он станет делать это намеренно, вполне осознанно, то его следует уличить в научном мошенничестве. Однако несовершенство когнитивного аппарата этого ученого (как и любого другого человека) может заставить его «подгонять» условия эксперимента совершенно ненамеренно. В этом случае его нельзя обвинять в мошенничестве, однако результаты его эксперимента все равно окажутся в той или иной мере извращенными, ненадежными. Данное когнитивное искажение является вариантом «склонности к подтверждению» и называется по-английски experimenter’s bias.

Если социолог хочет выяснить мнение общественности по какой-то проблеме с помощью соцопроса, и у него еще до начала этого предприятия имеются некие предположения о вероятных результатах исследования, он может формулировать вопросы, которые он собирается задавать респондентам таким образом, что его шансы получить ожидаемые ответы увеличатся. Здесь я должен сделать небольшое отступление от обсуждаемой темы и упомянуть об одном известном риторическом приеме, называемом «нагруженным вопросом». Классическим примером нагруженной формулировки вопроса является следующее высказывание: «Вы все еще бьете свою собаку?» Даже если адресат этого вопроса ответит «нет», останется впечатление, что ранее он все же бил свою собаку. Это нагруженный вопрос, поскольку в его формулировке имплицирована ложная пропозиция. (Импликация – это часть смысла, подразумеваемая в высказывании, но открыто словами не выражаемая. Пропозиция – это единица мышления, одна законченная мысль.)

Одна из секций на конференции по теории аргументации называлась так: «Почему с нами сила?» Такая формулировка вопроса подразумевает, что сила с нами (людьми, разбирающимися в теории аргументации или же теми, кто знает, как нужно правильно аргументировать), и предлагает выяснить почему. По моему же мнению, это нагруженный вопрос по двум взаимодополняющим (или взаимоисключающим?) причинам. Во-первых, я могу описать множество нелегитимных схем рассуждения, но я не могу четко сказать, какими качествами должен обладать хороший аргумент. И никто не может. Неформальная логика выдвигает следующие требования к хорошему аргументу: он должен быть релевантным, приемлемым и достаточным. Это значит, что такой аргумент должен предоставлять логическое обоснование тезису, его пропозиция (смысловое содержание) должна приниматься адресатом как истинная (приемлемая), и он должен быть в состоянии перевесить возможные контраргументы. Очевидно, однако, что все три критерия исключительно относительны. Во-вторых, логически безупречный аргумент может оказаться неубедительным, в то время как логически ущербный аргумент вполне может возыметь желаемый эффект. Иными словами, даже если я знаю, как нужно «правильно» аргументировать, силы, то есть способности оказать убеждающее вербальное воздействие на собеседника, со мной, увы, нет.

Нагруженный вопрос регистрируется в риторике как один из манипулятивных, нечестных коммуникативных приемов. Однако при интерпретации высказываний, заканчивающихся вопросительным знаком, нужно помнить, что любой вопрос с необходимостью содержит ту или иную импликацию. Даже безобидный, казалось бы, вопрос «Как вас зовут?» подразумевает, что у собеседника есть имя. Некорректно сформулированный вопрос будет содержать импликацию, которая является ложной. Именно так может формулировать вопросы социолог, ожидающий получить определенные результаты опроса. Причем он вполне может не отдавать себе отчета в том, что его формулировки «нагружены», то есть некорректны, поскольку мы не осознаем, что мы пали жертвой своей «склонности к подтверждению», когда в реальности дело обстоит именно так.

Если владелец некоего производственного предприятия задумал выпустить на рынок какой-то новый товар, то, в соответствии с требованиями экономической науки, он должен прежде заказать маркетинговое исследование, которое поможет определить, станет ли этот товар пользоваться популярностью у покупателей. Так вот, если этот человек заранее предположил, что данный товар будет продаваться хорошо, он вполне может интерпретировать результаты маркетингового исследования через призму этой своей предустановки. Он неосознанно станет придавать большее значение маркетинговым данным, подтверждающим правомочность его предположения, и меньшее значение тем данным, которые опровергают ее. Здесь особенно ясно видно, что свойственная человеку психологическая «склонность к подтверждению» может привести субъекта рассуждения к плачевному практическому результату. Если владелец предприятия неверно интерпретирует результаты маркетингового исследования в силу психологичности своего сознания, он может в конечном итоге понести материальные убытки.

Наконец, представьте, что вы смотрите футбольный матч, болея за одну из команд. Если судья останавливает матч после нарушения со стороны игрока команды-соперника, то вы приходите к заключению, что он «правильно свистнул». Если же он останавливает игру после нарушения со стороны игрока поддерживаемой вами команды, то вы с негодованием восклицаете: «Не было фола!» Так происходит не потому, что вы однобоко оцениваете действия судьи в силу недостатка у вас способности к разумному мышлению. Так происходит потому, что вы однобоко оцениваете действия судьи в силу переизбытка психологичности в вашем сознании.

«Склонность к подтверждению» – одно из наиболее ярких проявлений той вызывающей сожаление, но очень свойственной нам ментальной привычки, которую я называю «зашоренностью взгляда». Шоры на глазах лошади позволяют ей видеть только прямо перед собой и не отвлекаться на то, что происходит по сторонам от дороги. Так она лишний раз не испугается. Ментальные же шоры, которые мы регулярно нацепляем на свой ум, не позволяют нам видеть всей картины целиком. Мы часто вперим взгляд в одну точку и ничего другого вокруг не замечаем. Очевидно, что подобное ментальное отношение не позволяет нам ясно мыслить и в конечном итоге приводит нас к неправильным практическим решениям. Приведу еще пару примеров когнитивных искажений, регистрируемых психологами, которые свидетельствуют о свойственной нам привычке зашорить свой взгляд.

Иногда мы можем пасть жертвой «эффекта якоря» (или фокуса). Порой мы зацикливаемся на какой-то одной характеристике ситуации или на каком-то одном свойстве объекта, и все другие свойства и характеристики в упор не видим. Ясно, что при таком восприятии ситуации или объекта мы не в состоянии дать им объективной, взвешенной оценки.

При формировании мнения о чертах личности некоего человека мы также можем попасть под влияние «эффекта нимба». Если мы видим, что человек хорош в чем-то одном, мы можем водрузить мысленный нимб над его головой и считать, что он так же хорош и во всем остальном. Если нам, например, нравится игра какого-то голливудского актера, мы можем прийти к заключению, что он очень хороший, добрый человек, примерный семьянин, ответственный налогоплательщик и пр., и пр. Наши наивные выводы и в этом случае обусловлены не отсутствием способности критически мыслить, а присутствием психологической составляющей в нашем сознании.

«Эффект физической привлекательности» послужит еще одним примером того, как наша психология может взять верх над трезвым рассудком. В ходе одного эксперимента психологи показывали респондентам фотографии незнакомых им людей и просили выразить предположения о качествах личности каждого сфотографированного человека. Так вот, более симпатичные люди неизменно наделялись респондентами более положительными личностными характеристиками по сравнению с менее симпатичными людьми. Источником таких умозаключений снова служит не разум (и не его отсутствие), но человеческая психология.

Вернёмся к аргументу ad hominem «к предвзятости». Приведенные примеры показывают, что участник дискуссии может демонстрировать предвзятое отношение к теме обсуждения как осознанно, так и неосознанно. И в том, и в другом случае в его адрес может быть выдвинут ad hominem «к предвзятости». Важно отметить, однако, что риторическая функция и диалектическая роль аргумента «к предвзятости» в этих двух случаях будут отличаться друг от друга. (Слово «диалектика» здесь используется не в гегелевском смысле, а в том значении, в котором его употребляли древнегреческие философы: у них диалектика – это наука о споре или искусство спора.) Если я указываю на осознанную предвзятость своего оппонента в рамках публичной дискуссии (допустим, показываю, что он преследует шкурный интерес в своих речах), то такой коммуникативный шаг будет агрессивным. Моим намерением в данном случае будет подорвать доверие аудитории к своему оппоненту. Тогда следует ожидать, что дискуссия примет антагонистический характер. Попросту говоря, вполне вероятно, что мы с оппонентом теперь начнем обмениваться взаимными выпадами и оскорблениями.

Если же я указываю на то, что мой оппонент выражает предвзятое отношение к обсуждаемому вопросу, сам того не осознавая, то мой коммуникативный ход окажется не агрессивным, а напротив, дружеским. Если оппонент увидит, что он, допустим, попал под влияние некоего когнитивного искажения, сам того не понимая, то он сможет теперь взглянуть на вопрос более широко и прийти к более сбалансированным, более обоснованным умозаключениям, когда стряхнет с себя это наваждение. Присутствующая же при дискуссии аудитория, в свою очередь, не станет ненавидеть моего оппонента, но вместо этого пожалеет его: «Он искренне заблуждался, бедняжка!». В этом случае дискуссия, вероятно, примет не антагонистический, а кооперативный характер.

Поскольку предвзятость участника дискуссии может иметь разные причины, то и указания на эту предвзятость, то есть аргумент ad hominem «к предвзятости», выдвинутый в его адрес, может выполнять разные риторические задачи и иметь разные диалектические функции. С логической же точки зрения, аргумент ad hominem в любом из своих вариантов всегда останется нелегитимным доводом. Применяя эту схему рассуждения, нельзя ни опровергнуть истинность высказываний оппонента, ни обосновать правильность своих собственных утверждений.

Апелляции к вере

В предыдущем разделе мы обсуждали неправильные рассуждения следующего вида: «Автор данного утверждения не заслуживает доверия, следовательно, это утверждение ложно». Но иногда человек может неправильно рассуждать и в обратном направлении: «Автор данного утверждения заслуживает доверия, следовательно, это утверждение истинно». По-латыни эта схема аргументации называется argumentum ad verecundiam – аргумент к скромности или к почтению. У Джона Локка (а именно у этого мыслителя впервые встречается данное словосочетание) этот аргумент буквально означал следующее: «не стоит противопоставлять свое мнение мнению многоуважаемых мыслителей». В современной же литературе по теории аргументации такая схема рассуждения называется «апелляцией к мнению эксперта». Очевидно, что этот способ обоснования утверждений ровно на столько же нелогичен, что и argumentum ad hominem: характеристики автора высказывания нерелевантны для оценки истинностного значения этого высказывания. В то же время, при осуществлении практической деятельности мы часто вынуждены полагаться на мнения экспертов, хотя такой способ рассуждения и нелогичен. В современном узкоспециализированном мире нередко случается так, что на каких-то других основаниях, кроме как на мнении эксперта, мы практическое решение принять просто не можем.

Если мы заболели, мы идем к врачу и принимаем лекарства, которые он прописал. Если у нас сломался автомобиль, мы едем в автосервис и покупаем деталь, которая требует замены, по словам автомеханика. Если кто-то подал на нас в суд, мы нанимаем адвоката и следуем его рекомендациям в построении линии защиты. И так далее.

Почему схема рассуждения «апелляция к мнению эксперта» нелегитимна с логической точки зрения, вполне понятно. Почему она ненадежна с практической точки зрения? Потому что любой человек может лгать или ошибаться. Непогрешимых экспертов не существует. Нет такого источника высказываний, который гарантированно бы говорил истину и только истину. Если бы такой источник существовал, то данная схема рассуждения в его отношении была бы дедуктивной, то есть неопровержимой. Ср.: «Источник S глаголет только истину. S утверждает, что пропозиция р истинна. Следовательно, р истинна». Для глубоко верующего человека таким источником, возможно, является Бог, но «если ты разговариваешь с Богом, то это молитва, а если Бог разговаривает с тобой, то это шизофрения».

Схема рассуждения argumentum ad verecundiam может звучать убедительно, потому что человек – существо доверчивое по природе своей. Североамериканские исследователи формулируют следующую максиму критически мыслящего человека, среди прочих: «Критически мыслящий человек ничего не принимает на веру: он требует обоснований любому утверждению, которое услышит». Однако выдвижение подобного требования демонстрирует непонимание американцами роли веры (доверия) в процессе общения. Я верю собеседнику по умолчанию, до тех пор, пока у меня не появятся основания подозревать, что он, возможно, лжет или ошибается. Представьте, например, что я спрашиваю у прохожего, который час, и он отвечает: «Без четверти пять». Если бы я следовал обозначенной выше максиме, я должен был бы начать допрашивать этого прохожего: «А вы часы утром сверяли? А вы уверены, что они у вас правильно идут? А что если я у другого прохожего время спрошу?». Звучит абсурдно.

Вера – это очень экономный способ познания действительности. Гораздо проще поверить собеседнику на слово, чем пытаться выявить и критически оценить те доводы, с помощью которых он мог бы обосновать выдвигаемое им утверждение. Практическое решение, основанное на доверии собеседнику, принимается гораздо быстрее, чем то, которое требует анализа аргументов. Если я доверюсь автору высказывания, мне потребуется меньше времени и интеллектуальных усилий на принятие решения. Вера – очень удобный способ ориентации в мире, и в этом заключается, вероятно, основная причина убедительности аргумента ad verecundiam. С другой стороны, любой человек может лгать или ошибаться, как было указано выше, и поэтому вера является ненадёжным способом познания действительности.

Поговорим немного о том, кому и во что мы привычно верим. Маленький ребенок, например, безоговорочно верит своей матери до определенного возраста, и такая жизненная установка с его стороны вполне оправдана, по большому счету. У матери ведь намного больше житейского опыта, чем у ребенка, и знает она гораздо больше него. Я также считаю, что есть некоторые фрагменты реальной действительности, которые с помощью разума познать невозможно, но их можно познать с помощью веры. Один из таких фрагментов – это бог, например. Существование или не существование бога разумными средствами обосновать нельзя, но в бога можно верить. Или не верить. Подобным же образом мы верим или не верим в любовь, в возможность личного счастья, в реинкарнацию, в наличие жизни на других планетах и т. д. Отрадно, что человек имеет способность к вере, поскольку возможности его разума в деле познания реальной действительности достаточно ограничены.

Мы также привычно верим разного рода экспертам, и это часто вполне разумно с нашей стороны. Можно предположить, что общее количество знаний во времена древних греков (и раньше) было настолько невелико, что все наличествующие знания без остатка могли уместиться в одной голове. В таких диалектических условиях уповать на мнение эксперта было бы действительно неразумно. Если ты сам можешь приобрести знания, имеющиеся у этого эксперта во всей их полноте, то это значит, что ты сам в состоянии составить собственное суждение по данному вопросу на основе этих знаний. В современном же мире количество знаний настолько велико, что отдельный человек ни в коем случае не может компетентно рассуждать по всем вопросам. Именно по этой причине мы обращаемся за советом к эксперту: он обладает теми глубокими познаниями в своей (узкой) области, которых у нас самих нет. Следовательно, он может выразить квалифицированное суждение касательно вопроса, лежащего в рамках его специальности, и мы должны к его мнению прислушаться, поскольку сами мы не специалисты.

Такое положение вещей, однако, иногда используется в манипулятивных целях. Некий человек может быть представлен как эксперт, в то время как настоящим экспертом в релевантной области он, на самом деле, не является. Этот прием нередко используется, в частности, в рекламе различных товаров народного потребления. Был один ролик, где три известных спортсмена – футболист, теннисист и гольфист – рекламировали бритвенную систему определенной марки. Понято, что каждый из них – многократный чемпион и обладатель кубков в своем виде спорта, но в бритье они понимают не больше любого среднестатистического мужчины! Гонорары звёзд, снимающихся в рекламе, баснословны, однако производители товаров деньги считать умеют. Они знают, что реклама с привлечением знаменитостей эффективна, несмотря на то, что посыл ее откровенно нелогичен. Возможно, расчет здесь – на активацию упомянутого ранее «эффекта нимба» в мозгу у адресата рекламы. Ср.: «Этот человек хорош в своем виде спорта, следовательно, он хорош во всем. В частности, он знает, какой бритвой нужно пользоваться».

В другом рекламном ролике молодые люди с безупречными фигурами, красивыми лицами и белозубыми улыбками жуют жевательную резинку определенной марки. То есть они не являются экспертами вообще ни в какой области: они просто красавцы. На что рассчитывает рекламодатель? Возможно на то, что удастся задействовать у адресата рекламы стереотип физической привлекательности, о котором также уже шла речь. Ср.: «Этот человек красив, следовательно, он знает, какую резинку нужно жевать». Понятно, что слово «следовательно» здесь употреблено не в логическом смысле, а исключительно в психологическом. Может быть, рекламодатель также надеется, что в силу психологичности своего сознания, адресат захочет приобщиться к той жизни, которой живут красивые люди, приобретя один из продуктов, которые они якобы предпочитают. В обоих описанных выше роликах «эксперты» экспертами в релевантных областях вовсе не являются, и такая реклама направлена не на разумную, но на психологическую составляющую сознания адресата.

Ещё один манипулятивный прием, иногда используемый в рекламе, это апелляция к мнению обезличенных экспертов. Ср.: «Стоматологи рекомендуют» или «Педиатры советуют». С одной стороны, эти специалисты являются специалистами в релевантных областях: стоматологи рекомендуют зубную пасту, а педиатры – подгузники. С другой стороны, поскольку они по именам не названы, у меня нет возможности поинтересоваться у этих стоматологов, действительно ли они рекомендуют эту зубную пасту, и если да, то почему именно они это делают. Более того, я серьезно подозреваю, что от имени стоматологов в рекламном ролике говорит не стоматолог, а актер. Это несколько более изощренная риторическая тактика, по сравнению с предыдущей, однако и апелляция к мнению неназванных экспертов разумным доводом также служить не может.

Одним из вариантов аргумента ad verecundiam является апелляция к высокому социальному статусу автора утверждения. Ср.: «Доктор наук, лауреат Нобелевской премии, директор такого-то института и пр. утверждает, что р истинна, следовательно, р истинна». Подвариантом такого варианта аргумента ad verecundiam является апелляция к собственной персоне автора высказывания. Ср.: «Я как доктор наук, лауреат Нобелевской премии, директор такого-то института и пр. заявляю, что р истинна». Подобного рода аргументы могут прозвучать особенно убедительно в статусном обществе, каковым во многом является и российское общество. Мы традиционно уважаем людей с регалиями. Они нашего уважения, несомненно, заслуживают, однако данная схема рассуждения может быть использована и в целях манипуляции сознанием собеседника. Если лауреат Нобелевской премии по физике делает заявление, лежащее в области физики (а особенно в области того раздела физики, которым он занимается), то имеющаяся у него высокая награда должна добавить ему доверия и, соответственно, увеличить шансы на правильность выражаемого им суждения. Но что если этот человек делает некое политическое заявление или же заявление по какому-то моральному вопросу? Ср., например, следующее высказывание: «Я как доктор математических наук заявляю, что бить детей аморально». Здесь очевидно, что учёная степень говорящего не добавляет ему никакой «авторитетности» при выражении данного мнения. Он доктор не тех наук.

Также вы, наверняка, не раз слышали и «аргумент» следующего вида: «Пропозиция р истинна. Поверьте мне!» В данном случае говорящий даже не объясняет, почему ему нужно верить (он не апеллирует к своему высокому статусу). Вместо этого он просто предлагает адресату сэкономить умственные усилия и поверить ему на слово. Это эксплицитная (выраженная словами) апелляция к вере. Она может быть оправдана с той точки зрения, что вера – это одно из оснований для принятия человеком практических решений, несмотря на то, что основание это и ненадежно. Но о чем сигнализирует выбор такой коммуникативной тактики по существу? О том, что у автора этого высказывания нет сколько-нибудь убедительных аргументов в поддержку выражаемой им точки зрения, и ему ничего не остается, кроме как умолять адресата поверить ему без дальнейших расспросов.

Интересно также будет указать на описываемый в некоторых (хотя и очень немногих) сочинениях по когнитивной психологии т.н. «эффект посредника». Если на предприятии возникает конфликт между двумя группами работников, то директор может пригласить стороннего посредника, который помог бы этот конфликт урегулировать. Так вот, выслушивая как представителей конфликтующих сторон, так и посредника, директор предприятия станет придавать больший вес утверждениям посредника и меньший вес утверждениям конфликтующих сторон. Такое отношение обусловлено его психологической предустановкой: он подсознательно ожидает, что посредник будет выражать непредвзятые мнения, в то время как представитель каждой из сторон конфликта будет «ангажирован».

Эффект посредника может иметь место не только на предприятии, где разгорелся конфликт между работниками. Если мы слышим рассуждения какого-то человека по некоей проблеме, и мы знаем, что этот человек тем или иным образом заинтересован в том, чтобы говорить именно так, мы с недоверием относимся к его заявлениям. В этом случае мы рассуждаем ad hominem. Если же мы полагаем, что говорящий беспристрастен в своих рассуждениях по данной теме, то мы относимся к его словам с большим доверием. В этом случае мы рассуждаем ad verecundiam. Основательны ли такие рассуждения? Да, основательны, если мы приходим к выводу, что первый человек заслуживает меньшего доверия, а второй – большего. Однако наши рассуждения окажутся ошибочными, если на указанных основаниях мы придем к заключению, что высказывания первого человека ложны, а второго – истинны.

Есть еще один довольно коварный риторический прием, который можно было бы назвать argumentum ad verecundiam «наоборот». Вместо того, чтобы указывать на некие свои личностные характеристики, делающие произносимые им высказывания истинными, оратор может, напротив, сказать, что он, имея те или иные личностные свойства, должен был бы придерживаться определенной точки зрения, однако он, будучи честным человеком, эти свои характеристики игнорирует и придерживается как раз противоположной точки зрения. Например, работник международной организации, инспектирующей университеты по всему миру и присуждающей им рейтинги, говорит: «Хотя я сам египтянин, я не считаю, что университет Каира объективно заслуживает столь высокого рейтинга». Убедительно звучит, не правда ли? Я верю в честность оратора! Но это высказывание остается апелляцией к заслуживающему доверия источнику, то есть аргументом ad verecundiam, хотя и наоборот.