Текст книги "Невская русалка"

Невская русалка
Дмитрий Чудсков

Корректор Сергей Барханов

Иллюстратор Максим Литвинов

© Дмитрий Чудсков, 2023

© Максим Литвинов, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0050-4337-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1.
Газеты нападают

 
Я был так молод в этот год,
Когда на набережной Ниццы,
Под солнцем тая, как мокрица,
Беспечный тешился народ,
Болтая вздор и небылицы,
Что близится времён исход.
 
 
Мол, вдруг индейский календарь
Не врёт, и очень может статься,
Что год две тысячи двенадцать
Последним станет, чтоянварь
Навряд ли нам застать удастся.
А всё ж тот год умчался вдаль,
 
 
А солнце дарит людям свет.
Всё так же мир неколебимый
Летит в простор необозримый,
Но кто теперь нам даст ответ:
Была ли та угроза мнимой?
Быть может, молодой поэт?
 
 
* * *
 
 
Облокотясь о парапет,
Искал я новых вдохновений.
Мне дела не было до мнений
Пустых и болтовни газет.
Меж ветра свежих дуновений
Замыслил было я сюжет.
 
 
Но непоседа летний бриз —
Он что-то доносил такое,
Что не давало мне покоя.
Средь звуков, что в один слились,
Сумел я различить родное,
Судьба шепнула: «Оглянись».
 
 
Я обернулся. Две подружки
За чашкой кофе щебетали
По-русски. Подойти? Едва ли.
Прогонят тут же хохотушки.
Я продолжал взирать на дали,
И вдруг, представьте, как из пушки,
 
 
На брег шальной ворвался ветер,
Он начал всё подряд волочь.
Он был до баловства охоч.
Ко мне он мчался при газете,
Желая, видно, мне помочь,
И стал теперь за всё в ответе.
 
 
Газета взмыла, понеслась,
Порхали в воздухе страницы,
Прохожие отворотили лица,
Она же, словно с перепугу,
Зависнув, начала валиться
На стол к болтающим подругам.
 
 
Я ринулся судьбе навстречу
И вмиг проказницу достал.
Пред девушками я предстал
Как бог младой. Лучист и светел,
И нимб над головой блистал,
И волос чуть тревожил ветер.
 
 
Они сидели недвижимы
И жадничали улыбнуться,
Надменные. Глаза смеются,
Эмоции неудержимы,
Как ни крути, они прорвутся
Сквозь чопорность и слóи грима.
 
 
«Что встал? – повис немой вопрос. —
Мы клоуна не вызывали.
Иди-ка, мол, глядеть на дали».
Обидных слов не взяв всерьёз,
К тому же их и не сказали,
Я с расстановкой произнёс:
 
 
«На вас газета нападала…
Я спас, позволите присесть?»
«Уже садитесь, вы уж здесь,
Неужто зря козлом скакали.
Заход ваш решено зачесть,
Ещё такого не видали».
 
 
Мы познакомились. Эльвира —
Та, что вступила в разговор.
Любовь – молчала до тех пор,
Такая вся… как из эфира…
И голос, что ручей меж гор,
Как дуновение зефира,
 
 
Промолвил: «Много ль довелось
Опасных отловить газет
У побережья?“ – „Вовсе нет,
Напротив. Мне искать пришлось
Уединения. Я – поэт,
А вы, мол, «видим вас насквозь».
 

 
«Поэт?! И будете читать
Для нас свои произведенья?» —
Спросила Люба. «Без сомненья,
Коль вы готовы мне внимать.
Стихи томятся в нетерпении,
Желая слух ваш ублажать».
 
 
И я читал. Своё, из Блока,
Из нынешних, да неизвестных,
Вадима Шефнера чудесных
Я почитал стихов немного,
И озорных, и полновесных,
Но знал я меру монолога.
 
 
«Как у судьбы рука легка, —
Сказала Люба. – Что за лето!
Вчера (спасибо интернету)
Встречали Эле жениха,
Сегодня – слушаем поэта,
Внимаем красоте стиха,
 
 
И я ещё готова слушать,
Серьёзных и белиберды.
Подруга, что же скажешь ты?»
Та отвечала: «Было б лучше
Без философской скукоты,
Но слог хорош. Ласкает уши».
 
 
Потом взглянула с хитрецой:
«Все говорят, что отпускные
Поэты вечно холостые.
Так вот, увидев вас в лицо,
Желают девушки простые
Узнать: вы спрятали кольцо?»
 
 
Я отвечал: «На дне вулкана
Моё кольцо нашло покой.
Чтоб путь земной окончить свой,
Ждёт. Огнедышащая рана
Откроется, и пламенной струёй
Сожжёт его, хотя романа
 
 
Два года как конец настал.
Но удивительное дело:
Пока в тартар не улетело,
Терзаться я не перестал.
Всё сердце каялось, болело.
Нет, я жене не изменял,
 
 
Любил её, но был поэтом,
А жить с поэтом – тяжкий крест.
Живут как люди все окрест,
А мы же ни зимой, ни летом
Родных не покидаем мест
И возмущаемся при этом,
 
 
Что гениев не признают,
Что все издатели – уроды,
Что критики в рабах у моды —
То воду, то помои льют,
И что духовной нет свободы,
И что, как прежде, тёмен люд.
 
 
Моя привычка рифмовать
Без удержу её бесила,
И наконец любовь остыла.
Хотел стишок ей прочитать,
Сказала: «Баста! Нету силы», —
И ключ швырнула на кровать».
 
 
У Любы навернулись слёзы.
«А что кольцо?.. И впрямь в вулкан?
Или фантазий ураган
Вас в поэтические грёзы
Увёл и образный обман
Собой украсил жизни прозу?»
 
 
Ну как же Люба хороша!
Как чудно говорить умеет.
Вот-вот пред нею занемеет
Моя ранимая душа.
«В Везувии, где пеплом веет
Из исполинского ковша.
 
 
Я нёс его точь-в-точь как Фродо,
Чем выше, тем труднее путь,
Всё тяжелей сжимало грудь
Порой с утра без бутерброда,
Но час настал. Кольцо швырнуть
Хватило силы – и свобода
 
 
Свои расправила крыла,
Лечу… хожу… брожу… один.
Поэт… художник… пилигрим.
«Никита, я всё поняла!
Вам срочно нужен псевдоним. —
Эльвира паузу взяла. —
 
 
Без псевдонима как же можно?!
Раз вы ещё и пилигрим,
Философ, жизнию гоним…
Как вам… Никита Безнадёжный?
Вы будете неотразим.
Друзья, должна я неотложно
 
 
Покинуть вас. Мне, право, жаль».
И пересмешница вспорхнула,
Едва подруге подмигнула,
Через плечо накинув шаль,
Исчезла средь людского гула.
 
 
* * *
 
 
Что дальше, как не догадаться:
Влюбился я, и влюблена
Была она, и дотемна,
И досветла… И надо ж статься:
Теперь она моя жена.
Пришлось мне сильно постараться,
 
 
И вот счастливая газета,
Теперь в формате А-четыре,
Уже висит у нас в квартире
На стенке, в рамке из багета,
Мила душе моей и лире,
Воспевшей сказочное лето,
 
 
Страстей и нег запретный плод.
А в ней рисунок со статьёй,
Где тень нависла над Землёй
И близится времён исход.
Пренебрегал я ерундой,
Я был так молод в этот год!
 

Глава 2.
У пруда

 
Мечтал я осенью златой
Уже назвать её супругой,
Ну а пока, томясь разлукой,
Вёл образ жизни холостой.
Терзалась Люба той же мукой
В своей деревне день-деньской.
 
 
Ей было велено с семьёй
До свадьбы пребывать на даче,
Решать насущные задачи:
Полоть, бороться со стернёй.
Не помогли ни крик, ни плачи.
И я как мог искал покой.
 
 
Мы как-то засиделись с другом.
Его я до маршрутки проводил,
Да в темноте немного приблудил,
И пруд мы огибали кругом.
Мы – это я и пёс мой Нил.
Полночным возвращаясь лугом,
 
 
Нил вдалеке один гуляет,
Ко мне презрение храня.
Он игнорирует меня,
Поскольку пьянство осуждает.
То возле пня, то вдоль плетня
Всё рыщет. Пёс один лишь знает,
 
 
Чего он ищет, и на что-то щерится.
А то вдруг рявкнет в пустоту,
Сорвётся с места, за версту
Умчаться в чащу вознамерится.
Бессменны в небе на посту,
Хохочут надо мной Медведица
 
 
И присоседившийся Умка.
«Нил! Где ты, чёрт тебя дери?!»
Смеются даже фонари
Из полутёмного проулка,
Тут хоть ори, хоть не ори.
Виновна стременная рюмка.
 
 
А результат один – бойкот.
Но вот несётся, озорник,
Мой пудель. На плече язык,
И веток хруст, и в пене рот,
Но вдруг, издав тревожный рык,
Он словно вкопанный встаёт
 
 
У пру́да. Хвост приопустил,
И лапы широко в упор.
«Кому-то хочешь дать отпор?
Давно не дрался? Загрустил
И с кем-то затеваешь спор?»
Пёс на полшага отступил.
 
 
А после, выйдя на мостки,
К воде он голову пригнул
И воздух медленно втянул,
Но осторожно вдоль доски
Попятился. Никак струхнул?!
«Нил! Там опавшие листки
 
 
Да стебельками камышинок
Плотва играет – нету никого».
Собаку эту менее всего
Пугает рыба меж кувшинок,
Но неизвестность для него
Причина страха. Тут ужимок
 
 
И всех причуд его не счесть:
То гавкает, то след берёт,
Бросает, на дыбы встаёт…
Что в голове его – бог весть.
«Ну что тебе недостаёт?!
Несчастный трус! Утратил честь,
 
 
Мой пёс, отважный пудель мой?!
Считаешь драки ты забавой,
Покрытый шрамами и славой
В разборках с пёсьей гопотой.
Ну что?! Засел в пруду лукавый?!
Так ведь тебе он вроде свой.
 
 
Читали, помнишь, Гёте «Фауст»?
Там всё как будто про тебя.
Возьми уж в… лапы ты себя,
Уймись, и без тебя всё хаос…
И пруд, бессмысленно рябя,
Напоминает лишь, что август,
 
 
Что холодает. Что пора
Пришла уже идти домой».
Вдруг всплеск и голос за спиной.
Купальщица, да как быстра,
Плывёт ко мне: «Поэт, постой!»
Не разглядеть, темна, мутна
 
 
Водица, вроде голышом.
«Не пялься на меня, поэт».
«Да… я, простите… в смысле… нет…»
«Да ладно, все вы о большом
Твердить горазды столько лет,
Да после вертитесь ужом.
 
 
Да после девушки рыдают,
Да старятся в монастырях,
Да пропадают в полыньях,
Да – ужас! – в петлях повисают.
Ни в ад, ни в рай. Во всех краях
В непрошеных гостях блуждают.
 
 
И на Земле, и вне Земли
Они считаются за нечисть,
Они вне жизни. С ними встречи
Искать иль дружбы… можно ли?!
О том не может быть и речи».
Я перебил: «Вы б не могли
 
 
Напомнить мне, где мы встречались?
Вы, верно, знаете меня,
Коль, род мужской во всём виня,
Ко мне вплотную подобрались.
Перекупались вы и иссиня
Бледны. Видать, что обыскались
 
 
Вас санитары и врачи.
Вы б возвращались в заведенье,
Вам там помогут, без сомненья…»
«Поэт, ты лучше помолчи,
Вот пёсик твой другого мненья.
Сидит, внимает, не ворчит.
 
 
Идёт беда, послушай, ты.
Беда идёт, меня послушай.
Все неприкаянные души
Трясутся в страхе, что листы».
Мы с Нилом навострили уши,
Спросил я робко: «Кто же ты?»
 
 
«А я тут местная русалка».
Шагами смерил я помост:
«Ах вот как! Предъявите хвост.
Прицеплена у вас мочалка?»
«Хвост предъявить мне не вопрос.
Хвост предъявить совсем не жалко.
 
 
Я мигом». И на глубину
Ушла, и пруд застыл в тиши,
В сон погрузились камыши.
Ушла, с собой забрав волну,
И снова боле ни души,
И долго так. Всплывай же, ну…
 
 
Как не было, иль это сон?
А вдруг она уже у дна
Лежит и в ил погружена?
Коряги, лом со всех сторон,
Ей помощь срочная нужна…
Но нет. Она брала разгон.
 
 
Пруд разорвало сонмом брызг.
И брызги вод, и брызги света!
Русалка устремилась ввысь.
Не сыщут слов уста поэта!
Дельфин такого пируэта
Не сделает. Каков изыск!
 
 
Лес, очарованный, проснулся!
Однако… Завершён кульбит,
На ветви девушка сидит,
Мне позволяет прикоснуться.
Я хвост потрогал. Он блестит
И во всюда умеет гнуться.
 
 
И чешуя, и плавники —
Всё как у рыбы. И водица
По телу гибкому струится
На деревянные мостки.
А в остальном краса-девица.
Мне кровь ударила в виски.
 
 
«Поэт, оставь мои бока,
Мне, право, от смущенья жарко…
Уж Нил твой понял: я – русалка.
Нет, вы видали чудака?!
Укрыл бы лучше полушалком
Мне грудь и плечи хоть слегка.
Конечно, ты не взял платка,
Но дай же мне хоть что-нибудь,
Любую тряпочку на грудь,
Я возвращу, дай на пока».
И уж пытается стянуть
Футболку гибкая рука11
  Из большей части народных рассказов, русалки не имели одежды, ходили нагими и без головного убора, но при случае были бы рады одеться. Одетых русалок чаще всего видят в рваных сарафанах. Способ, которым русалки добывают себе одежду, поэтически описывается в восточнославянских песнях: У ворот берёза зелена стояла, на той на берёзе русалка сидела, веткою махала; рубахи просила: «Девки-молодухи, дайте мне рубаху: хоть худым-худеньку, да белым-беленьку!»


[Закрыть].
 
 
«Да на ж, возьми, да без умолку
Не тарахти, надень наряд,
Пусть на тебя все поглядят.
А вот возьми ещё бейсболку».
«Меня увидит парочка щурят,
Для них в нарядах мало толку.
 
 
Мы людям не тревожим взгляды,
Мы в параллели, мы – тот свет…
Ах! Что за душка ты, поэт!
Такого не носила кряду…
Да я не помню, сколько лет.
С тех пор, как выпила я яду.
 
 
Я помню, как деревней всей
Меня уж было откачали,
Но края не было печали,
Я с головою меж ветвей
Нырнула, люди закричали…
Куда там… Уж и сорок дней
 
 
Прошло, и сорок сороков —
Моя душа не улетала,
Но вот русалкою я стала,
Прохладный пруд – теперь мой кров.
Из камыша постель соткала
На дне, где каменный альков
 
 
Из валунов давно сложился.
Пришли два чёртика, рогаты,
Чертовки, с ними бесенята,
И старый водяной явился.
Все развесёлые ребята.
Мой друг, что на другой женился,
 
 
Меня коварно обольстив
И опозорив пред народом,
Однажды утро пред восходом,
Встречал в трактире. Прокутив
Всё с оголтелым, пьяным сбродом,
Вон вышел, но с собою прихватив
 
 
Двух размалёванных блудниц,
Что были из моих подружек,
Из двух русалок-лоскотушек22
  Лоскотухи – русалки, души девушек, умерших зимою, весною или летом. В полях они «залоскачивают» (защекочивают) насмерть парней и девушек. Самое верное средство, чтобы русалки отвадились, – полынь, «трава окаянная». Уходя после Троицына дня в лес, следует непременно брать эту траву с собою. Русалка – девка любопытная, непременно подбежит и спросит:
  – Что у тебя в руках: полынь или петрушка?
  – Полынь, – следует ответить.
  – Брось её под тын! – громко выкрикнет она и побежит мимо, и тут-то надо успеть бросить эту траву в глаза русалке: никогда она тебя больше не тронет.
  Если же ответить: «Петрушка», – то русалка с криком: «Ах ты моя душка!» – набросится на человека и примется щекотать до тех пор, пока он не упадёт бездыханным.


[Закрыть].
 
 
Сквозь поволоку их ресниц,
Чуть жив от смеси бормотушек,
Не видел лиц и небылиц
 
 
Дурацких их не понимал,
«Полынь, – они его спросили, —
Или петрушка?» Тут Василий
Глазами хлопал да икал,
В глазах-то чёртики кружили,
И приговор он подписал
 
 
Себе, когда сказал: «Петрушка».
Они же ну его ласкать,
А после стали щекотать,
Да до смерти: «Ты наша душка».
Ну а с собою забирать
Не захотели, ведь полушка,
 
 
Да без рубля, его душа.
К чертям её препроводили.
Те и того не заплатили.
Воспоминанья вороша,
Всплакнётся иногда меж лилий,
Да тьфу! Не стоят и гроша
 
 
Все эти страсти, я-то знаю,
Ведь из-за ерунды, ей-ей,
Я вечность в обществе чертей
В пруду покорно коротаю
Да маюсь от тоски своей…
Смотрю я, пудель твой зевает,
 
 
Попасть домой скорей мечтает.
Что ж, разговоры с полурыбой
Навряд его увлечь могли бы.
К тому ж он пьянство осуждает.
Не хочет шляться с забулдыгой.
Когда ж ночлег, уж он не знает.
 
 
Свернулся бедненький у пня».
«Вы что, с собакой сговорились?
Хоть ты не упрекай меня, —
Ответил я, – уж сделай милость.
Не пили мы, а просто обсудили
Последнее. Я про себя
 
 
Немного другу рассказал».
Она: «О том, как ты влюбился?»
Последний хмель мой испарился.
«Как за газетами скакал?
И как потом ты очутился,
В её усадьбе, где снискал
 
 
Расположение родных,
Где, словно юноша робея,
Готовил речь свою, не смея
Благословления у них
Спросить на брак с «чудесной феей»,
Но наконец в словах простых
 
 
Негаданно нашёл решенье…»
«Да как же ты?..» Я обомлел.
Я, верно, сделался как мел.
Застыв в немом оцепененье,
Я совершенно протрезвел.
А ей смешно: «Оставь волненья.
 
 
Мы слышим лучше вас, поэт,
И я подслушала невольно.
Мне шёпота вполне довольно.
Да, мы другие, мы «тот свет»,
Мы проникаем к вам подпольно,
Вы, к сожалению, к нам – нет».
 
 
«И часто вы у нас гостите?»
«Что до меня, то вовсе нет.
Мне ваша суета сует
Без интереса. Вы влачите
Своё житьё, мой мир согрет
Не космоса лучом, поймите.
 
 
Утробное тепло Земли
Нас греет, любит и хранит.
Так кто же Землю защитит,
Когда напасти к нам пришли?
Ведь ты поможешь мне, пиит.
Глухим остаться можно ли
 
 
Перед бедой? Беда идёт
Одна на всех, пред ней немеет
Весь наш народ и каменеет
В предчувствии, но что грядёт,
Увы, понять он не умеет
И помощи твоей лишь ждёт.
 
 
Ты разберёшься, что к чему,
Когда большой Луны восход
Случится. Завтра. Небосвод
Предстанет взору твоему,
А что уж там произойдёт,
Поэт, тебе лишь одному
 
 
Увидится. Или приснится.
Ах, я ждала тебя давно.
Пообещай ты мне одно:
Как будет солнышко садиться,
Открыть Луне своё окно.
Авось наш мир ещё продлится.
 
 
Возьми бумагу и перо.
Пиши немедля всё подряд,
Всё то, что твой увидит взгляд,
Услышит ухо, ощутит нутро.
Но коль напрасно всё галдят
Мне голоса, смеясь хитро,
 
 
Не упрекни меня наутро.
Ошибке рада буду я…
Но нет! В опасности Земля!
Я вижу, вижу, только смутно,
А чётко разглядеть нельзя.
В тебя ж я верю почему-то».
 
 
И вдруг собака зарычала,
И вроде тень мелькнула чья-то.
«Вон, – говорю, – трава примята».
На что русалка отвечала:
«Опять соседей бесенята.
Эй вы! Ваш омут у причала
 
 
Уж мал для игр и проказ?!
И нужно по чужим прудам,
Устраивая тарарам,
Козлами прыгать?! Ну я вас!
Ох, я сейчас вам наподдам!»
В траве блеснул зелёный глаз.
 
 
Трава от смеха затряслась.
Под громкий хохота раскат
Нам показали голый зад.
Поскольку шутка удалась,
Свистя и хрюкая не в лад,
Чертят ватага унеслась.
 
 
«Невинные на первый взгляд,
Но я слыхала не однажды,
Что черти подлы и продажны,
Под видом игр проследят,
Подслушают… Да мне не важно.
Тому лет триста пятьдесят
 
 
Я умирала, мне не страшно.
Отсюда гонят, эти ждут,
Сегодня дом мой – чёрный пруд.
А ты, Никита, как… отважный?»
«Смельчак! А как тебя зовут?»
«Русалка я одна же тут,
 
 
Так Руською за веком век
Ближайшие меня и кличут,
Хоть имена не наш обычай,
Их больше любит человек,
А нам же для своих обличий
Они нужны как талый снег».
 
 
«Я буду звать тебя Руслана.
Позволь, а то мне не с руки».
«Зови, коль хочешь, по-людски
Иль именем другого клана.
Мы на Земле все земляки…
До послезавтра… Утром рано
 
 
Я буду ждать тебя с рассказом,
Теперь ступай к себе домой,
Поспи, чтоб завтра под Луной
Готовым быть к её проказам.
Пиши. А мне бы на покой».
И, подмигнув зелёным глазом,
 
 
Футболку сбросила на ветки.
«Пока, поэт!» И в воду прыг.
Я лишь вослед бессвязно: «Дык…»
А по воде круги лишь редки.
Мой пёс издал прощальный рык,
И мы пошли по доскам ветхим,
 
 
Как вдруг: «Что „дык“?» – из-за спины.
Я обернулся, скован весь,
Спросил: «Что ж, вы и вправду есть?»
Её глаза были полны
Недоуменья, в них прочесть
Я мог обиду, но вины
 
 
Не находил я за собой.
Она пробормотала что-то
И уплыла в своё болото.
Мы с Нилом поплелись домой,
Где у меня была забота —
Мечтать об осени златой.
 

Глава 3.
Разговор на Луне

 
Проспав почти что до полудня,
За уйму неотложных дел
Я взялся, да не преуспел
В занятьях будничных и нудных.
Но главное, что я хотел,
Суметь ещё до полнолунья
 
 
Извлечь и привести в порядок
Подарок тестя моего
(Я за глаза уже его
Так называл). Мужик что надо,
Дочь обожал, но мне легко
Ответил: «Да». Вручил подарок.
 
 
С чердака, где пыль и свалка,
Его достал, из-за поленьев.
А было это в их «именье»,
Как назвала его русалка.
Их дача в псковском направлении,
Где нет дорог, где транспорт жалко,
 
 
Где Русь раскинулась за КАД,
Поля без бороны и плуга.
Грустит земля, где город Луга,
«Воспетый» двести лет назад.
В окне распутица и скука,
Да избы брошены стоят.
 
 
А нам-то что, мы здесь на даче
В деревне Малые Зевотки
В беседке с тестем, выпив водки,
Разогревали не иначе,
Как шишкой, самовар. На сковородке
Грибы шкварчали. Тесть мой начал:
 
 
«Никита, раз уж ты поэт
(Свезло мне очень, право слово),
Не скажешь: «Проку никакого,
Старик, в твоём подарке нет,
Не ровня он устройствам новым».
И тащит с чердака предмет,
 
 
Укрытый стареньким плащом.
Стянул покров, подносит ближе,
Машинку пишущую вижу.
Я был подарком восхищён.
Жаль, механизм неподвижен.
Сергей Михайлович польщён:
 
 
«Пускай не первый Remington,
Но пыли слой, куда уж толще.
Мы керосином прополощем.
Никита, это пыль времён».
Тут в разговор вмешалась тёща.
Ей не понравилось, что в дом
 
 
Приносят грязь. «Нет, ты скажи:
Зачем со всякой ахинеей
Пристал к Никите?! Он не смеет
Прервать. И с водкой… тормози».
Тесть пробурчал: «Потом сумеем…
Поговорить… Всё… уноси».
 
 
И я увёз. Теперь достал
И, будто бы с больным целитель,
Возился с ней. И растворитель,
И керосин вглубь проникал.
Я ликовал, как победитель,
Когда задвигался металл,
 
 
Освобождавшийся от пут.
Сперва так робко, еле-еле,
Но после смазки осмелели,
Задвигались. Ах, как снуют!
Как молоточки полетели,
Где сверху надпись: «Underwood».
 
 
Знать, я успел до полнолунья,
Я отворил Луне окно,
Луна – фонарь, вокруг – темно,
Мне обещает ночь-колдунья
Необычайное кино.
Или обманывает лгунья?
 
 
Пока не вижу ничего.
Луна в окне, окно на месте,
На нём машинка (ей лет двести).
Соврал, но минимально сто.
Поэт заждался. Ждёт известий.
Русалка завтра – от него.
 
 
Иль недостаточно мистично?
Надеть, быть может, чёрный плащ?
Пустое, глаз как ни таращь,
На небе всё вполне обычно,
Дымок струится из-за чащ
И всё банально романтично.
 
 
Опробуем машинку всё же.
А ну, про звёзды и дымок
Сооружу-ка пару строк.
Коснулся клавишей – и… Боже!
 
 
Луна близка, её песок
Едва не лезет мне в глаза,
И первых строчек полоса
Ложится с хрустом на листок.
Вот голубой, как бирюза,
Не низок, впрочем, не высок,
 
 
Легко, без дыма и огня
Садится чудный звездолёт,
Опоры выставив вразлёт,
Без суеты, лишь беготня
Подсветок. Он уже встаёт.
Вдруг с неба, словно головня
 
 
Горящая, летит стремглав,
Буравя космос, что комета,
Хвостом шипящая ракета.
Уже близка, но, реверс дав,
Затормозила. Что же это?
Кто свой показывает нрав?
 
 
Горизонтально прилунилась.
Дымы рассеялись, и вот —
Реальный чёрт. Ну, поворот!
Стекло кабины отворилось,
Копытами бренча, пилот
Стал на крыло, чуть закоптилась
 
 
Его одёжа, а лицом
Он от рожденья смугловатый.
Едва макушка лысовата,
Но волос вьющийся кольцом
Всё ж прикрывает виновато
Два рожка чуть седым венцом.
 
 
Спешил, почти перелетал
Туда, где первый НЛО.
Вдруг чёрный космос затрясло!
Не струсил чёрт, поди, он знал,
Кто так шагает тяжело,
Кого он в помощь призывал.
 
 
Кто, безвоздушие вдыхая,
Слоноподобных сорок ног
На проседающий песок
Поочерёдно опирает
И, будто сквозь открытый рот,
Из звездолёта выступает,
 
 
Луны поверхности коснулся.
То ль в чешую одет, иль в пене
Скрываются его колени.
Чёрт, поклонившись, изогнулся,
Но вздрогнул: новое явленье!
От удивленья встрепенулся:
 
 
Из корабля, да из-под пены,
Ватаги странные бегут —
Чудной инопланетный люд.
Одеты все как джентльмены —
В костюмы, ловко так снуют,
Бескостные. И, как сирены,
 
 
Визжат на языке своём,
Везде суются хоботками,
Таращат глаз под каждый камень.
Глаз ярким светится огнём.
Огромный глаз с двумя зрачками
Теперь на чёрта устремлён.
 
 
Досмотр, стало быть, окончен.
Глазастики остановились
И кучками распределились.
Копируя похоже очень
Жест чёрта, разом поклонились.
(Как люди ростом, между прочим.)
 
 
«Ну, здравствуй!» – хором говорят
На чистом русском, без акцента,
И, как врачи на пациента,
Так изучающее глядят.
Чёрт погрузился в суть момента.
Вдруг на себе почуял взгляд
 
 
Предводителя. Его я
Вам до конца не описал.
Пришелец тяжело дышал.
Сравнимый разве что с горою
Иль куполом вверх дном, лежал,
Покрытый снизу чешуёю,
 
 
А этой чешуи повыше
Был панцирь, и такой же глаз,
Как я описывал сейчас.
Чёрт ему: «Здравствуй!» – тот не слышит.
Чёрт повторил ещё пять раз.
«Здоров ли? Тяжело как дышит».
 
 
Один из тех, что в пиджаках,
Подходит, вынул хобот-рот:
«Землянин, есть у вас азот?
Тут пустотой дышать не ах».
«Азота нет, есть кислород».
«Пойдёт. А то я впопыхах
 
 
Не рассчитал совсем мал-малость».
«Ну ты даёшь! Везде бардак!
Пошли к ракете. В общем, так:
Баллонов семь ещё осталось.
Могу дать три. Взлетать-то как?»
«Спасибо, мне и не мечталось.
 
 
Мне б только мозги подпитать».
«Твой мозг питается отдельно?»
«А то! У нас придумано всё дельно».
«Уже я начал замечать.
Но, может, это запредельно,
Мне будет трудно понимать…»
 
 
«Да что ты, друг! У нас всё просто.
Ты только слушай и вникай».
«Ну вот, баллоны забирай».
И трое, небольшого роста,
Уже бросают их на край
Горизонтального помоста
 
 
И в хобот главному суют.
Баллон в утробе исчезает
И вскоре снова вылетает,
В лепёшку сплющен. «Во дают!»
Чёрт просто недоумевает:
«У вас пустые не сдают?»
 
 
«Сдают… Ну что ты начинаешь?!
Бывает всяко с голодухи».
«Понятно… разреженье в брюхе».
«Вот видишь, всё ты понимаешь».
«Я не пойму, к чему вам брюки».
«Коль ты клиента уважаешь,
 
 
Его обличье и язык
Принять уж как-нибудь смоги».
«Ах, вот оно… Свои мозги
Подзаряди, а то кирдык».
Смеялся чёрт. «И не гони пурги».
«Я объясню без закавык.
 
 
Ты думаешь, нас много здесь?
Нет, прибыл я сюда один.
Работник я и господин».
«Я насчитал вас двадцать шесть,
Ещё вот этот гражданин,
Тот, что баллоны мнёт, как жесть.
 
 
Кто ж есть они?» – «Они есть я».
«А кто же этот, самый важный?»
«И это я, – отвечу дважды.
Нет, мы не братья, не друзья,
И не спектакль эпатажный
Разыгрываем для тебя.
 
 
Суть бытия для нас в единстве
Таких разъединённых тел.
Чтоб лучше ты понять сумел,
То и у вас, куда ни кинься,
Такое есть. К примеру, налетел
Недуг – и ну творить бесчинства.
 
 
То там нарыв, то здесь прорвёт,
И вот уж новый норовит.
Карбункул множится, свербит,
А всё болезнь одна идёт».
Чёрт выслушал и говорит:
«Однако зря на свой ты счёт
 
 
Такие делаешь сравненья.
Иной, пожалуй, не поймёт.
Такое только отпугнёт,
И о тебе создастся мненье
Неважное. Не всяк живёт
У нас с идеей единенья».
 
 
«Оно и плохо. Я смотрю,
У вас проблем скопился ком,
А каждый суслик – агроном.
Негоже это, говорю.
Беда планеты вашей в том,
Что все вы не в одном строю».
 
 
Чёрт вспыхнул: «Много понимаешь!
И кто ты, чтобы нас учить!
Тебя планету подлечить
Я вызвал, ты же начинаешь…»
«Парниша, не учите жить!»
«Цитируешь… Откуда знаешь?»
 
 
«Читал. Готовился, летя.
Штудировал литературу,
Узнал религии, культуру
И бескультурье, а шутя,
Я изучил клавиатуру
И прочее. Теперь тебя,
 
 
Землянин, я хочу послушать.
Не дуйся, я тебе не враг.
Ну, извини, коль что не так.
Но должен ты открыть мне душу,
Чтоб понимал я, что и как,
Ведь я пришёл не бить баклуши.
 
 
Тобой я вызван мир спасти,
Так опиши мне ваши муки».
А чёрт спросил: «Когда ж науки
Все удалось тебе пройти?»
Глазастик восхищённо руки
Спешил к большому вознести.
 
 
«С таким умом, да не успеть?
Вот чудный мозг мой, многотонный,
Он создал мой корабль фотонный,
И к вам сумел я долететь.
Поэтов ваших многотомных
Я всех прочёл. Я песни петь,
 
 
Плясать могу и анекдоты,
Освоил юмор я и смех.
Не удивляйся, не для всех
Доступны хохмы да остроты.
Живём без глупых мы потех.
Понять, зачем вы до икоты
 
 
Себя доводите, пытаюсь».
Чёрт вставил: «Мозг один на всех?»
«Ну да! И в этом наш успех.
Я автономно лишь питаюсь.
«Я» – орган, лишь один из тех.
Так лучше – объяснить стараюсь.
 
 
Мой мозг творит без отвлечений.
И дни и ночи напролёт
Всё трудится, не устаёт.
Он цепью правильных решений
И курсом выбранным идёт,
Не раздираем сотней мнений.
 
 
Я двадцать шесть имею слуг…»
Чёрт: «Перебью тебя я всё же.
Вопрос практический тревожит.
Выходит, двадцать шесть подруг
С тобой одним разделят ложе
Одновременно…“ – „Нет, мой друг.
 
 
Что до любви и размноженья, —
Придумали вы ерунду.
В любви я смысла не найду.
Лишь тема для стихосложенья.
Описывать всю чехарду —
Измены, вздохи и сближенья —
 
 
Занятно, в этом спору нет,
Тут тьма интриг и положений.
И столько гибких упражнений
Для ума, искусен тот поэт,
Который сонмы треволнений
Вместит в коротенький сонет.
 
 
Но в жизни вам зачем страданья?
Обманы, ревность, дележи,
Дуэли, подлые ножи?
Возьмите курс на созиданье.
У нас серьёзные мужи
Предпочитают почкованье».
 
 
«А несерьёзные? И девы?»
«Да нет ни тех и ни других,
Повывели давно мы их,
О них сложили перепевы.
В них критикуем мы таких.
Адама отпрысков и Евы.
 
 
Посевы наши каждый год
Восходят, молоды и спелы,
Им нипочём Амура стрелы.
Немногочисленный народ
Меняет листья пожелтелы
На молодой и сильный плод.
 
 
Бессмертный мозг себе берёт
У них все стволовые клетки.
И ни к чему ему таблетки.
Дуб развивается, растёт,
Меняя жёлуди да ветки,
И уж до неба достаёт».
 
 
Чёрт как-то сник: «Скажи, любезный,
А как тебя мне называть?»
В ответ он: «Имена давать
Считаем делом бесполезным,
Мы органы нумеровать
Привыкли. Про меня известно,
 
 
Что я космический прораб.
Берусь за всякое, и смело
Осилю я любое дело.
Конечно, лучше, чтоб без баб.
Тут давеча одна зудела,
Свой демонстрируя нахрап…»
 
 
«И ты забыл про кислород
С таким умом необычайным?!»
Прораб: «Ну, это я случайно».
Чёрт искривил надменно рот:
«Тут до Земли уж чрезвычайно
Близко. Пролететь весь небосвод —
 
 
И на Луне остановиться,
Где пусто, хоть шаром кати.
Не понимаю, уж прости,
Тут ни напиться, ни умыться».
Пришелец: «Да не тарахти…
Здесь можно мненьями делиться…»
 
 
«Без воздуха мне нет комфорта,
Без облаков над головой.
Три года мчать сюда стрелой —
И чтоб с планетой голубой
Не покрутить роман курортный?!
Послушай пожилого чёрта.
 
 
Не лучший выбрал ты причал».
«Да, на Земле весьма красиво,
В садах и финики, и слива,
Всё прочее… Я побывал.
Но уж донельзя суетливо.
Достойного не повстречал
 
 
Я места. Всюду… отвлекут.
От вашей суеты сует,
По-моему, один лишь вред».
«И слуги не уберегут?»
«Угомонись же. Твой черёд
Рассказывать, как здесь живут».
 
 
«Да что ж… От сотворенья мира
Всё верещат и верещат,
Одни ничем не дорожат,
Другие бесятся от жира,
Грешат, не ведая пощад,
И не опишешь. Этот лиру
 
 
Настроить хочет, всё не в лад.
Где взять таланта, он не ведал.
Каков финал? Он друга предал,
И я забрал беднягу в ад.
От несуразицы и бреда
Избавить Землю буду рад.
 
 
Тут всё не так и всё не этак,
Зерна разумного на грош,
Всем жадность заправляет, ложь.
Сказать про зиму могут – лето.
Раз двести повторят. И что ж?
Глядишь, поверили и в это.
 
 
Вот верою они сильны,
Она им выжить помогает.
При этом многие считают
Что беды все от Сатаны,
А люди ни за что страдают
От наводнений, от войны.
 
 
Едва лишь справятся с войной,
На смену ей спешат холера,
Проказа, рак… Ну где же мера?
И ведь не я ж тому виной.
Корят напрасно Люцифера,
Всё катится само собой.
 
 
Уж я бы рад поискушать,
Поподличать, поиздеваться,
Но скучно мне. Куда деваться,
Не вижу смысла им мешать.
А как начнут друг с дружкой драться,
Взрывать, громить, уничтожать…
 
 
Да с каждым веком всё страшней,
Всё беспощадней канонада,
Дошли до атома распада.
Трещит планета всё сильней.
Не лопнули бы стены ада,
Мне страшно за моих чертей.
 
 
Я, кстати, не сказал вначале:
Я чёрт из бывших, из людей.
По пьянке да из-за бл… ей
В ад угодил. Меня встречали
Как и положено, ей-ей.
Ах, весело дрова трещали.
 
 
Сгорело всё нутро, как спичка,
Потом уж всякого видал.
Убитым падать наповал
Теперь почти вошло в привычку.
Случалось разно, собирал
И кости из-под электрички.
 
 
Тогда же чёрт стальным совком
Мой прах извлёк из печи смело,
Дабы своё продолжить дело,
Да вдруг прищёлкнул языком.
Заметили. Такое дело.
И взяли в ад истопником.
 
 
И вот я старший истопник.
И вот уже я завотделом,
Уже мне можно то и дело
Наружу, к людям. Где пикник,
Тут спор, там погребенье тела, —
Везде поспеет озорник,
 
 
Чтоб душу грешную в смятенье
И нерешимости застать.
Он ей предложит другом стать.
И речи нет о принужденье.
Ей лишь дорогу указать —
Сама отбросит все сомненья.
 
 
Ах, единицы лишь умеют
Не согрешить, сберечь и честь,
И душу в чистоте пронесть.
Роман про Дориана Грея
Мне как-то довелось прочесть,
Как человеком грех владеет,
 
 
Как юная душа дряхлеет
И превращается в ничто,
В ничтожество… Вот автор кто…
Ну, да значенья не имеет.
А в книге речь идёт про то…»
«Не нужно, всё я разумею.
 
 
Тебе-то что, не понимаю?
Ты, чёрт, не этого хотел?
Грехопаденья душ и тел».
«Да, но они не видят краю.
Я скоро буду не у дел —
Они дорогу сами знают».
 
 
«Ну, точно мир с оси слетел.
Чёрт жалуется: люди злые.
Однако есть места такие
(В пути я прочитать успел),
Где все намеренья благие…
Особый у страны удел.
 
 
Я о России, – пояснил прораб. —
И судят там не по одежде,
И гений выйдет из невежды.
Обрящет всяк, кто духом слаб,
Любовь, и веру, и надежду.
Да там души другой масштаб.
 
 
Души чудесной и певучей,
Как воды звонкие ключей.
Не любят там пустых речей,
Хотя язык такой могучий!
На случай, ежели горчей
Вдруг станет жизнь, на крайний случай,
 
 
Коли обступит Землю мрак,
Святая Русь подставит плечи,
Тогда верхом на русской печи
Попрёт Иванушка-дурак
Через леса, моря и мели,
Через сугроб, через овраг…»
 
 
Чёрт соглашался: «Это так.
Ты начитался, в самом деле.
Для справки: это был Емеля.
И помнишь, дело было как?
Работать люди не хотели —
Так щука, мать её растак…»
 
 
Прораб ответил: «Без нюансов.
Работал или нет Емеля,
Иль был лентяй и пустомеля…
На каждого свои пасьянсы
Раскладывать уйдёт неделя.
У нас нет ни нужды, ни шансов.
 
 
Вот-вот несут мне скан Земли.
Посмотрим, что у вас неладно.
Нам сразу станет всё понятно.
Программа всё определит.
Где что не так, там будут пятна.
Пока ж ещё не принесли,
 
 
Мне про Россию расскажи»
«Я изложу всё без утайки.
Она сама себе хозяйка.
Народ её не лыком шит.
И, как медведь среди лужайки,
Россия ленная лежит.
 
 
Подобная скорей горе —
Не обойти её, не сдвинуть,
И мне пришлось её покинуть.
Случилось это в ноябре,
И века не успело минуть,
Как грянул выстрел на заре.
 
 
Но по порядку. На Земле,
Как ручеёк среди порогов,
Я веселился меж пороков,
Людских страстей… На помеле
Младые ведьмочки в чертоги
Мои слетались. На козле,
 
 
В золе измазав ради смеха
Лицо своё и ягодицы,
Скакала юная блудница.
Разгул да пьяные потехи.
Мог всякий гость ко мне вломиться
И жить хоть сколько без помехи.
 
 
Да я ведь людям помогал,
Заветных целей добиваться.
Коль счастья нет, куда деваться?
Тут я услуги предлагал,
Чтоб не страдать, а наслаждаться
Мог человек, а забирал
 
 
С известною отсрочкой душу
(по сути дела – ничего).
Кому ж душа милей всего,
Того, с почтением послушав,
Без гонорара своего,
Законы чести не нарушив,
 
 
Тотчас же рекомендовал,
Конечно, в рай. Я разве против?
Всяк человек душе и плоти
Свою дорогу выбирал.
Будь то монах или юродив,
Я даже не претендовал.
 
 
Людской народец веселился,
Грешил, молился, изучал,
В измене друга уличал,
Писал холсты, над рифмой бился,
О лучшем будущем мечтал.
Покой же людям только снился.
 
 
Но мало кто осознавал,
Что в беготне да суматохе,
В борьбе за пяди да за крохи,
В умении сжимать штурвал,
Когда накатывает вал,
В полёте на последнем вздохе
 
 
И есть минуты наслажденья.
Пера ли росчерк, взмах меча,
Движенье кистью, иль с плеча
Удар, иль страстью упоенье,
Слова со зла да сгоряча, —
Вот жизни дивное горенье.
 
 
На этой огненной стихии
Не наяву и не во сне
Я нёсся где-то в вышине,
Но лаптем сбит, упал в России.
Меня ж, влетевшего извне,
Не стали бить, а отходили.
 
 
«Страшенный всё-таки, как чёрт!
Ужели впрямь сам бес свалился?!»
Народ, входя в избу, крестился.
Я затаился, будто мёртв,
А под покровом ночи смылся,
Да призадумался насчёт
 
 
Здесь погостить и вот остался,
И долго счастлив был вполне.
Ах, были здесь так рады мне.
О! Я без дела не шатался.
Все обращались к Сатане.
И с кем я только не встречался.
 
 
В домах людских и диких кущах
Простолюдинов и царей —
Всех обучал, как жить мудрей,
А их загадочные души
Всех душ мне сделались милей,
Сам русский воздух был мне гуще.
 
 
И я подумывал, ей-ей,
Что, может быть, я снова русский,
Меня Иваны да Маруськи
Взашей не гонят из дверей,
Порой и в дом, и в сердце впустят.
Запретных книжек дай, идей.
 
 
Тут некто Карло с бородою
Моей России удружил,
Своих воззрений заложил
Дурное семя. Сам собою
Растёт сорняк. Он предложил
Всем людям жить одной семьёю.
 
 
И всё по чести поделить,
А не тянуть тугую лямку
Учил. В России на полянках
Поклонники поговорить
Сходились. Я из адской склянки
Им маслица спешил подлить.
 
 
Ученье Карло растекалось
Стремительно, как быстрый яд,
Спешили мы расширить ад,
Ведь старого-то было мало,
Скорей, они уже летят,
Как пламя адское сияло!
 
 
Вот-вот рванёт, и… грянул залп
Из пушки крейсера «Аврора».
А значит, хватит разговоров,
И, значит, «караул устал»
И красного хотят террора.
Я вдоль по Невскому бежал,
 
 
Я, было, руки простирал
К своим. Я чувствовал: свои,
Кричал: «Матросики, братки!»
Приклад мой череп раскромсал,
Потом… ботинки-утюги…
И старший «маузер» достал.
 
 
«Товарищ, береги патроны,
И так он больше не жилец», —
Вмешался пожилой боец,
И штык достал меня проворный.
«Ты прав, Семёныч, молодец.
Вот контра! Ишь, из благородных».
 
 
Так чёрта выгнали взашей.
«Тебя, мол, нет», – они сказали.
Лихие времена настали
Красно-коричневых царей,
Когда планету оседлали
Чудовища, друг друга злей.
 
 
Такое действо разыгралось!
И что там шалости чертей,
Коль нет управы на людей.
Россия в корчах надрывалась,
Всяк норовил в неё гвоздей
Забить. Угомонились малость
 
 
К концу столетия, и вот
Признали: «Много ошибались», —
И каялись, и сознавались:
«И там, и здесь, мол, недочёт.
Немного потерпеть осталось,
Ещё один переворот —
 
 
И жизнь нормальная начнётся…»
Но лишь упало с глаз бельмо,
Глядят, ан новое ярмо
На шею стёртую кладётся,
И снова на Руси клеймо:
Иль «продано», иль «продаётся».
 
 
Что ж, одурманенная Русь
Опять больна и тяжко бредит.
У власти партия медведей…»
«Ну, с этим после разберусь…»
Тут в тёмном небе меж созвездий
Возник экран. «Прости. Вернусь
 
 
Я к русской теме непременно,
Но мне прислали скан Земли,
Чтобы с тобою мы смогли
Узреть изъяны, перемены…
Снимали, право, издали́,
Местами получилось скверно.
 
 
Сейчас подстроится и красным
Отметит нужные места».
Чёрт: «Мажет сплошь, да как густа
Ложится краска. Уж напрасно…»
«Коль красит, значит, неспроста.
Где ж наиболее ужасно?
 
 
Ну вот… нормальная картинка.
У полюса, под толщей льда.
Как будто роза, расцвела
Земная ось. Там невидимка.
Теперь найти источник зла
Для нас не велика заминка.
 
 
Всё от оси. Коль в ней изъян,
Уже не «так весь мир верти́тся».
Сердца ущербны, души, лица.
Где был цветник, теперь бурьян.
Сам знаешь, что у вас творится
И почему экран багрян.
 
 
Ось проросла и искривилась.
Причину не могу я знать,
Но нужно будет вырезать
Участок, раз уж так случилось,
А то и вовсе ось изъять.
Никак она одушевилась?!
 
 
О да! Она дрожит от страха.
Гляди, как клонит её вкось.
Живая ось – уже не ось.
Землянин! Мир на грани краха!
Менять. Пока не началось.
Иль ось менять, иль миру плаха».
 
 
«Давай без пафоса, прораб.
Меняй, коль оси есть на складе.
Ты не останешься внакладе.
Звони… куда там… в «Осьглавснаб»?»
Тот отвечал: «Не об окладе
Мыслю я. У нас другой этап
 
 
Развития. У нас всё есть,
У нас иные жизни смыслы.
Стремленье к абсолютной мысли
До всех миров хотим донесть.
А вы в развитии зависли.
Но к делу: рыть придётся здесь».
 
 
Дисплей зажёгся синей точкой.
Пришелец пальцем указал.
«Здесь с осью кто-то колдовал.
Ещё приблизить – мелко очень».
И точка выросла в овал.
«Что это, ты подскажешь точно?»
 
 
Чёрт пригляделся: «Ой, беда!
Другого не нашёл ты места?
Сие строенье мне известно,
Да нету хода мне туда.
Всяк вхож в него, однако бес-то
В храм не проникнет. Никогда.
 
 
Здесь, врезавшись в болотный холод
Сосновой тысячью опор,
Стоит Исаакиевский собор,
И мне столь ненавистный город,
Что вечно мне наперекор».
«И там ты был штыком заколот, —
 
 
Сказал прораб. – Да… нелегко…»
«И даже вспомнить тяжело мне.
Велели мне покинуть Землю.
Я падал, падал глубоко.
Большевики, себе лишь внемля,
Гигантский маятник Фуко
 
 
В соборе тросом прикрепили,
Чтоб показать Земли виток
Вокруг оси“. – „Постой, браток!
Всё те же, что тебя побили?
Читаем ясно между строк —
Они и с осью намудрили.
 
 
Мой подтверждается расчёт.
Рыть будем здесь, вернее, будешь.
О глупых страхах позабудешь.
Да, трудно, да, фундамент твёрд…
Ну что ты головою крутишь?!
Ты, право, чёрт или не чёрт?!
 
 
Уж поквитайся, в чём же дело?
Что ж, унижения терпеть?»
«Мне город изнутри не сжечь,
Он надо мной смеётся смело,
Как пыль отряхивая с плеч.
Глядишь, стоит, как прежде, в белом
 
 
И шпилями позолочён.
И стерегут его косматы
Львы, герои в древних латах
Атланты, всех не перечтём,
И воины при автоматах,
И козни чёрта нипочём.
 
 
Да сверху ангелы не спят.
Лишь углядят чертей с лопатой,
Не станет дело за расплатой,
А уж конечно углядят.
Короче, для меня чревато.
Боюсь, опять испепелят».
 
 
Прораб сказал: «Я лишь прошу
Исаакий в сторону подвинуть,
И всё. Чтоб ось сумел я вынуть.
Когда же новую вложу,
Вернуть обратно всё, как ныне.
И ты пойми, что я спешу.
 
 
У нас лишь ночь под лунным светом,
Чтобы, лишённая оси,
Своей космической стези
Не потеряла бы планета.
Уж ты, землянин, не бузи,
Не так уж сложно сделать это.
 
 
Чертей побольше собери,
Тяните тросом, да по трубам,
Да аккуратненько, не грубо
Пеньковым тросом оберни…»
Чёрт перебил: «Давай сугубо
О главном“. – „Что же, говори
 
 
Давай «сугубо», но уже ль
Мы не о главном говорили?»
Ответил чёрт: «Не обсудили
Безделицу – судьбу земель.
Представим, ход их изменили —
Тотчас свирепая метель
 
 
Наполнит небеса золой,
И тронется великий лёд,
И лава Землю разорвёт,
Сметёт и выжжет всё долой,
И небо в море упадёт,
И это всё твоей рукой.
 
 
Нескоро мир угомонится,
А новый, правильный покой
Планете, ныне голубой,
В прекрасных снах лишь будет сниться.
Нет! Не согласен. Сам собой,
Пусть кривенько, но мир верти́тся.
 
 
Я отменяю вызов свой.
Ты запиши: мол, вызов ложный.
Скажи мне, что тебе я должен?
Дороже собственный покой.
Мне, право, на душе тревожно».
«Инопланетный братец мой!» —
 
 
Пришельца глаз зажёгся синим,
Сошлись в один его зрачки,
По телу нервные толчки,
Покрылись руки сеткой линий.
Сбежались органы-дружки,
Шипят, свистят, аж брызжет иней.
 
 
Чёрт испугался не на шутку,
Но вспышка гнева улеглась
Внезапно, как и началась,
И длилась-то всего минутку.
Ещё вся плоть его тряслась
От головы и до желудка,
 
 
Когда он онемел от страха,
Никто уж слюни не ронял.
Пришелец даже приобнял
Его за шею. Словно птаха,
Чёрт съёжился, себе пенял.
Сам всё довёл до грани краха.
 
 
Меж тем пришелец продолжал:
«Инопланетный братец мой!
Кончай уж со своей бузой.
Ты счастья людям пожелал?!
За что же им судьбы другой?
Им только б гибнуть за металл!
 
 
А что там ось… Да что им ось!
Им только суета сует,
Куда важнее звон монет
Да зуб за зуб, чтоб злость на злость.
На что им сдался ход планет?!
Тверды их души, словно кость.
 
 
Да и тебе-то дела нету.
Живёшь, законы все поправ.
Мне жалко и зверей, и трав,
Но эти ведь спалят планету.
Ты сам воспитывал их нрав.
Давай-ка подпиши мне смету.
 
 
Не погоню тебя в собор,
Найму ребят с Альдебарана.
Они подвинут стены храма.
Уж так и быть, окончим спор,
Но ты мне сонного тумана
Нагонишь в каждый дом и двор,
 
 
Чтоб крепким сном весь город спал:
Народ, полиция, охрана, —
Пусть выспятся, вставать им рано.
Молчишь? Как я с тобой устал!
Ты, чёрт, меня уж за тирана
Не принимай, но ты «достал»,
 
 
Как говорят у вас – я знаю.
Жаргонный справочник читал.
Ты, прежде чем меня позвал,
С начальством высшим, полагаю,
Вопрос сей не согласовал.
Так я тебя предупреждаю:
 
 
Коль ты продолжишь саботаж,
Вставлять в колёса будешь палки,
Я удалюсь без перепалки,
Лишь коротéнький репортаж
Твоих интрижек подлых, жалких
Направлю в ад. Пусть твой кураж
 
 
Они укоротят“. – „Спалился, —
Понял чёрт. – Зря кислород отдал,
А мог сейчас бы править бал.
Он быстро бы угомонился,
Но… проиграл так проиграл».
Чёрт попыхтел да согласился.
 
 
«Ну вот и славно, – молвил гость. —
Да, мне прислали сообщенье:
Подслушать наше обсужденье
Каким-то гадам удалось
С Земли. Узнай их намерéнья.
И… чтоб без русского «авось».
 
 
С Землёй прощалось полнолунье,
И утро брезжило в окно,
Снимая ночи полотно,
И мне пора навстречу будням.
Глаза слипаются давно.
Опять просплю я до полудня.