Текст книги "Ожерелье Дриады"

Глава 4
Про нельзей и льзей

Когда бываешь в сомнительных местах – вцепись в сумку обеими руками и держи ее перед животом. Если же место не выглядит сомнительным, сумку лучше вообще с собой не брать.

Улита

Мошкин, Чимоданов и Ната вынырнули из переулка, оглушенные царящим там треском отбойных молотков. Москва, эта беспокойная молодящаяся старушка, вечно сверлилась, чинилась, достраивалась и наводила марафет, уже который год заставляя всех своих жителей находиться в состоянии вечного ремонта.

Всю дорогу к резиденции мрака Ната пребывала в хорошем настроении. Чуть ли не впервые в жизни рассказывала о своих родственниках и называла тетю Свету – «тетя Цвета». Затем купила у какой-то бабульки перезревшие вишни, мгновенно окрасив губы и зубы в вампирствующий цвет.

Большая Дмитровка встретила их каленым солнцем. Была та предвечерняя пора летнего дня, когда город внезапно высветляется и кажется остановившимся и неестественным. Раскалившиеся стены домов дышали жаром. По асфальту, обгоняя застрявшие в пробке машины, неторопливо катилась скомканная газета. На месте знакомого дома возвышалось теперь нечто скромно-респектабельное. Подчеркнуто и намеренно никакое. Такими бывают неброские офисы крутых западных фирм, избегающих назойливой рекламы и работающих под девизом: все, кто надо, о нас и так знают.

На небольшой вывеске (настоящее золото, хитро маскирующееся под обветренную медь) значилось одно-единственное слово:

EIDOS

И чуть ниже:

Московское представительство.

– Надо же! Никакой строительной сетки! – озадаченно сказал Мошкин.

Он так привык к ней, страшной, потемневшей, с взлетающими от ветра бородами грязи и тополиного пуха, что без сетки дом казался ему неодетым и чуть ли не неприлично голым.

– Только что заметил? – поинтересовалась Вихрова.

Десятка два зеркальных, до блеска отмытых окон безлико таращились на Большую Дмитровку. К одному из них Чимоданов прильнул лицом, надеясь углядеть, что внутри, но не увидел ничего, кроме собственных безумных зрачков. Затемненное стекло запотело от дыхания.

Чимоданов углядел у двери кнопку и клюнул ее пальцем. Раз, другой, третий. Никакого эффекта. Ната, никогда не имевшая терпения, потеряла то небольшое благоразумие, которое его заменяло.

– Ты будешь звонить или нет? – накинулась она на Чимоданова.

– Я и так звоню! – огрызнулся тот.

– Громче звони!

– Громче нельзя!

– Нечего мне рассказывать про нельзей и льзей! – огрызнулась Ната.

Подумав, Чимоданов что-то шепнул Зудуке, раскрутил его за ногу и запустил в крайнее левое окно на втором этаже, где прежде, в старой резиденции, располагалась его комната. Метнув Зудуку, он присел, ожидая звона стекла и осыпающихся осколков, однако ничего не произошло. Стекло, чавкнув, расступилось и, поглотив Зудуку, сомкнулось за ним, как поверхность болота.

Более того, на краткий миг весь дом с его темными окнами, сероватым облицовочным камнем и пластиковым водостоком зримо смялся, как огромный кусок глины, и ухмыльнулся, провиснув карнизом. По дому пробежала рябь, затронувшая даже асфальт у их ног, и все стало, как прежде – солидно и офисно. Белое солнце, спрятавшись за соседними крышами, дышало блинным жаром. Пыхтели бензиновыми легкими и обмахивались веерами вентиляторов сгрудившиеся в пробке автомобили.

Не доверяя себе, Мошкин уставился на Нату, а та на Чимоданова. Сомнений не оставалось – все трое видели одно и то же. Это прежде, до сноса, по Большой Дмитровке, 13, помещался честный дом с фундаментом, стенами и балками. Теперь же, втиснувшись между соседствующими строениями, перед ними, точно надутый мыльный пузырь, затаилось живое глумящееся и мыслящее существо, чем-то родственное, возможно, комиссионерам и суккубам. Хорошенькую резиденцию приготовил добрый дяденька Лигул для России!

– Может, нам туда не надо, а? – дрожа, спросил Мошкин.

– Как не надо? А Зудука? Я за своего Зудуку весь мрак порву! – вознегодовал Чимоданов.

Если прежде он надеялся, что Зудука прокрадется по лестнице и откроет, то теперь эта надежда стала призрачной. Он метнулся к двери и, не жалея кулаков и ног, стал барабанить.

– Это чего? Не пускают нас? А если мне хочется мерзости творить? – облизывая губы, поинтересовалась Ната.

Дверь, до того упрямо закрытая, скрипнула и гостеприимно поддалась. Весь дом радостно чавкнул и раскрылся, точно устрица. Вихрова отпрянула, как кошка, которой брызнули в нос из пульверизатора.

– Ну вот! Надо было только правильное слово сказать! – просипел Чимоданов.

На пороге стоял Ромасюсик. За его спиной Тухломон держал за ворот Зудуку. Лицо у Тухломона было деловитое. Бывших сотрудников он не узнавал в упор.

– Че надо? Милостыни не подаем! – заявил он нагло.

Ромасюсик расплылся и обдал всех симпатией такой приторной и ненастоящей, что даже толстокожий Чимоданов ощутил себя перемазанным прокисшим вареньем. Чуткому Мошкину внезапно стал ясен секрет Ромасюсика – причина, почему он стал верным слугой мрака и «рупором» Прасковьи. В привычном варианте ложь стоит на правде и осознает себя ложью, что делает ее наглоглазой, легко смущающейся и уязвимой. В Ромасюсике же ложь громоздилась на лжи и ложью же цементировалась, выстраивая гигантскую пирамиду. До правды докопаться было нереально, поскольку во всей этой пирамиде ее не было вовсе. Куда ни ткни – все мыльный пузырь. Обычно только женщина способна верить своей лжи до конца, создавая в своем роде новую реальность. Мужчине же чаще всего для этого не хватает воображения.

Однако Ромасюсик перещеголял и опередил любую женщину. Даже Прасковья могла при невероятном стечении обстоятельств измениться к лучшему, круто повернув свою жизнь. Личность она была хоть и своевольная, но цельная, а упрямства хватило бы на целую дивизию казаков-пластунов. Ромасюсик же, дряблый, хитрый, злорадный и вечно врущий, измениться не мог в принципе. В этом смысле для Лигула он был куда надежнее Тухломона.

Сводя вместе эту парочку – Прасковью и Ромасюсика, Лигул, разумеется, хорошо понимал природу зла и его иерархию. Во главе всякого злого начинания в человеческом мире стоит обычно талантливый, падший, несчастный и изломанный человек, служащий вольно или невольно орудием мрака. Его же окружают уже совершеннейшие подонки, спасаясь от которых люди поневоле начинают искать заступничества и идеализировать того первого – падшего и изломанного. И вот от зла они бегут за защитой к злу.

– От лица Прашечки сообщаю, что рад вас видеть! – официально сообщил Ромасюсик.

– А твое лицо куда делось? – спросил Чимоданов.

Ромасюсик повернулся к Тухломону.

– Ты моего лица не видел? – спросил он.

Тухломоша осторожно хихикнул и поспешил поклясться суккубом Хныком, что ничего не видел и ничего не брал. Наклонившись, он поставил Зудуку на пол и отряхнул пальчики.

– Забэрите ваш прэдмэт! – высокомерно сказал он Чимоданову.

– Почему так долго не открывали? – спросила Ната.

Ромасюсик и Тухломон посмотрели друг на друга как два сиамских близнеца, которых спросили, кто родился первым.

– Зигги Пуфс был занят! – произнесли они почти одновременно.

Ромасюсик больше приударил голосом на «Зигги», а Тухломоша на «Пуфса». В остальном же фраза совпала на все сто.

– А Прасковья?

– Праша встречается с ценным сотрудником!

В голосе Ромасюсика показалась затаенная подлянка. Поскреблась ласковой лапкой, сделала скромное «ку-ку!» и скрылась.

Тухломон отодвинулся, пропуская Нату, Чимоданова и Мошкина в резиденцию. Внутри каждый повел себя в полном согласии со свойствами натуры. Евгеша скромно потупился. Чимоданов принялся нагленько и задиристо зыркать. Ната, покачивая бедрами, выпятила грудь и выдала лицом такую сложную серию атакующих гримас, что ее физиономия смялась, как резиновая.

Они стояли в просторном помещении, похожем на клиентский зал преуспевающего банка. Всюду темный, с желтоватой жилкой мрамор. На стенах – множество служебных инструкций. Большинство на латыни, все в новых пластиковых рамках. Пара-тройка высоких столов для написания отчетов. У каждого поблескивает новый одноногий табурет с сиденьем мягким, круглым и выпуклым, как шляпка гриба. В остальном же ничего лишнего. Царство не теории, но практики.

К приемным оконцам течет жидкая очередь, совсем короткая, на пару минут. Суккубы и комиссионеры стоят отдельно, что уменьшает число свар. Все тихие, тревожно держат в потных ладошках пакетики с эйдосами. Чимоданов удивленно фыркнул и воззрился на Нату. Уж ему-то эта публика была знакома. Он привык к шуму, гаму, крикам, необходимости хвататься за топор, ругаться, спорить, а тут просто пансион для благородных девиц.

Демонстрируя, что стеклянная перегородка пуленепробиваемая, Ромасюсик извлек автомат Калашникова – новенький, чуть ли не в заводской смазке, близоруко оглядел его, сдвинул пальчиком предохранитель и с внезапной решимостью дал от живота две короткие очереди. Запрыгали по мрамору горячие тусклые гильзы. По стеклу пошли трещины и сколы, но оно выдержало. Отскочившие пули горохом рикошета разлетелись по залу и едва не сбрили Мошкину половину скулы.

Суккубы и комиссионеры даже ухом не повели. На Ромасюсика если и посматривали, то мельком, как умная тетя на дурачка с пистонами. Петруччо шагнул к прозрачной перегородке и будто невзначай заглянул за нее. Тотчас, безошибочно уловив взгляд, на него подняли песочные глаза и махнули рукой в конец очереди.

– Не толпитесь! Больше чем по одному к окну не подходить!

Чимоданов спешно попятился, мгновенно ощутив себя нулем в гигантской канцелярской ведомости. В боксе, куда он заглядывал, сидел уже не задерганный наемный сотрудник, с неминуемыми человеческими проблемами и желаниями, которых не могли не чувствовать умные суккубы и комиссионеры, а страж мрака. И не только в этом боксе – за каждым из множества окон сидело по стражу!

Нет, это были не подобные Арею рубаки, нетерпеливые и позволяющие легко одурачить себя всякой мелкой сволочи. Рассечь-то надвое такой сможет и нос вмять в голову тоже, а вот разобраться в куче грязных бумажонок – тут его и пот прошибет.

Здесь же за каждым окном на вертящемся стульчике, обложенный папками, восседал бюрократик из Канцелярии Тартара – в полосатом костюмчике, пахнущий сложной химической смесью одеколона и пота, упитанный, с уместной лысинкой, устало слезящимися глазками и непременным пучком не замеченных при бритье волос на подбородке или щеке.

Мошкин, запоздало сообразивший, что обновленная резиденция российского мрака ему не нравится, со скромной улыбочкой попятился к двери.

– Я сок куплю, хорошо? – оправдательно пробурчал он в пространство между Ромасюсиком и Тухломоном, втайне собираясь выбирать его до конца текущего десятилетия.

Тухломоша умильно закивал и задвинул речугу про полезность витаминов для растущего юношеского тела. Он даже подозвал двух суккубов, чтобы они потрогали Мошкину мышцы на руках и вместе с ним порадовались результату витаминного воздействия.

Но, увы, вожделенной покупке сока не суждено было состояться. Пока Евгеша отступал к двери, дверь таинственным образом исчезла, а на ее месте возникла глухая стена.

– И где дверь? – тупо спросил Евгеша.

– Какая? – удивился Ромасюсик, поворачиваясь к Тухломону. – Ты дверь видел?

Тухломоша поспешил поклясться суккубом Хныком, что в жизни не видел ни одной двери, хотя мечтает об этом с трех лет.

– Не веришь мне? К нотариусу идем! В натуре, кровью своей подпишуся! – дурным голосом заорал он и, заметив улыбку Наты, стал рвать на груди рубаху, предварительно аккуратно расстегивая пуговки.

– Тогда я телепортирую! – сказал Мошкин.

– Да запросто! – согласился Ромасюсик и коварно добавил: – Только такой вот квесчун: куда? Вам там не полайкится!

Чимоданов, внезапно сообразивший, что означает слово «вам», запыхтел, как еж. Волосы и брови у него взметнулись колючками. Материализовав боевой топор, он грудью попер на Ромасюсика. Умный Тухломоша сгинул при первых же признаках опасности. Ромасюсик, как ни странно, не испугался. Несмотря на свою шоколадность, он был стреляный воробей.

– А вот хэндзами своими хавать меня не надо! – истерично завизжал он, толкая Чимоданова в грудь. – Не хэвай хэндзами, кому сказал! Ща гардов вызову – порвут!.. Нету тут двери! Нету! Без Прасковьи и Зигги Пуфса никто наружу не выйдет! Приказ такой!

Визг Ромасюсика подействовал на Чимоданова и Нату успокаивающе. Оба они относились к числу людей, на которых в раннем детстве орали и которым казалось, что только так и можно донести до собеседника свою мысль.

– И где найти этого вашего Пуфса? – поинтересовался Петруччо, опуская топор.

Ромасюсик мгновенно перестал верещать и с готовностью показал на неприметную дверь, которая прежде казалась входом в служебное помещение.

– Только не ломитесь все сразу. Он этого не лайкит. Пусть кто-нибудь один к нему погоуит, а там и Праша освободится! – посоветовал он дружески.

Мошкин, Чимоданов и Ната стали совещаться, кому идти. Мужская часть коллектива мужества не проявила и спихивала все на женскую часть. Вихрова презрительно фыркнула.

– А как ваш Пуфс относится к юным и безмерно симпатичным девушкам? – спросила она.

– Ты имеешь в виду кого-то конкретно? Из наших общих знакомых?.. Как правило, девушек он не убивает. За последнюю неделю уж точно никого, – произнес Ромасюсик с сомнением.

* * *

Ната постучала и вошла. Ее окружал полумрак. Единственное окно было зашторено, воздух – сперт и затхл. Пахло мокрыми тряпками. Ромасюсик захлопнул за ней дверь и повернул ключ. Слышно было, как он пыхтит. Ната рванулась трясти дверь, но застыла, сообразив, что такой реакции от нее и ждут.

«Интересно доводить того, кто доводится. Если же не обращать внимания, то глупым клоуном оказывается не тот, кто внутри, а тот, кто снаружи», – прикинула Вихрова и отложила месть Ромасюсику до того времени, как он на ней женится и они вместе создадут здоровую ячейку общества.

Обнаружив перевернутое ведро, Ната хотела сесть на него, но из темноты высунулась пухлая рука и цепко схватила ее за ногу. Вихрова наугад пнула кого-то и, повиснув на шторе, сорвала ее.

Солнце хлынуло в комнату косыми струями. Кто-то завизжал. Спасаясь от света и заслоняясь руками, от окна пятился пухлый кривоногий полумладенец с лицом дряхлого старца, глазами навыкате и бульдожьими красными мешками под ними. Однако самым омерзительным во внешности полумладенца были даже не эти мешки, а тонкая длинная борода, похожая на присосавшуюся к подбородку пиявку.

Там, где на кожу уродца падали лучи, вздувались белые водянистые пузыри. С шеи на длинной цепочке свисал дарх, болтаясь гораздо ниже пупа.

– Убери солнце, гадина! – сипел карлик.

Ната, опомнившись, вскарабкалась на подоконник и кое-как вернула штору на место. Жуткое существо перестало пятиться и размахивать руками. Теперь оно сидело на полу и шипело, осыпая Нату скверными словами.

– Вы Зигги Пуфс? – спросила Вихрова.

– Ну, я! Дальше что? – раздраженно спросил полумладенец. Голос у него был скрипучий, но с внезапными остренькими нотками и картавой невнятицей, переходящей в легкое звяканье.

Ощущение складывалось такое, будто Пуфс непрерывно сосал леденцы от кашля и они стучали о передние зубы. Через каждые два-три слова он делал стариковское движение, подбирающее слюну.

– Кто эта тетя? Мозно ее не убивать прямо сисяс? – спросил кто-то совсем в другой стороне.

Услышав шорох, Ната повернула голову и не завизжала только потому, что у нее не хватило воздуха.

В шаге от нее стоял огромный, метров двух с половиной, детина. Заросший жесткой шерстью, с жилистыми руками до колен, чудовищными плечами и выразительными надбровными дугами.

Ната спешно выдала лицом защитную волну, надеясь влюбить в себя это существо прежде, чем оно сломает ей шею. Детина влюбляться не стал, но дружелюбно осклабился.

– Тетя, а посему ты кивяися? – спросил он.

– Ты кто? – спросила она жалобно.

– Я Зигя Пуф! – капая слюной, представился громила.

На Нату он смотрел с недоверием, как ребенок, увидевший незнакомого человека.

– Кто-кто?

– Зигя Пуф! – повторил громила и, осмелев, добавил: – У тебя се-нить шладкое есть?

Вихрова тупо уставилась на карлика.

– Он говорит, что Зигги Пуфс – он! И вы собираетесь это так оставить? – сказала Ната, по привычке раздувая ссору всюду, где была хотя бы малейшая искра.

– Ну и что?! Он Зигя! Я – Зигги Пуфс! У меня два тела! – огрызнулся карлик.

Он уже не шипел от боли. Вздувшиеся на коже волдыри исчезли. Полумладенец резво вскочил и, подбежав к Нате, коснулся ее тонким пальцем. Ната ощутила холод и мгновенную тошноту. В секунду мерзкое тартарианское существо исследовало ее до глубин души и пробормотало:

– Входишь как в родной дом! Чудесная гибкая совесть, эгоизм! Много самолюбия и саможаления! Любая светлая мысль тут соскользнет, как с гуся вода! Свету здесь и делать нечего!

Все это прозвучало быстро и мимолетно. Ната ничего не разобрала.

– Вы что-то сказали? – переспросила она растерянно.

– Молчи, мерзавочка! Не трать слов и не пытайся рассказывать, кто ты! Я уже знаю про тебя достаточно!.. Теперь говорить буду я, а ты слушать! – сказал карлик.

Он подбежал к великану и с удивительной ловкостью и быстротой вскарабкался ему на плечи, угнездившись там удобно, как индийский лучник в корзине на слоновой спине.

Зигги Пуфс был, возможно, самым необычным из стражей мрака. Необычность его заключалась в том, что он имел два тела. Одно тело занималось канцелярской работой. Это его стараниями дом на Большой Дмитровке, 13, обрел собственный разум и превратился в живое существо, подобное суккубу или комиссионеру.

Другое же тело, тело великана, имело только начальный разум. Его Зигги Пуфс использовал в сражениях. Не ощущавшее боли, яростное, мощное, оно орудовало тяжелой булавой. Громадное свое тело Зигги Пуфс называл «Зигя». Целыми днями оно таскалось за ним, ныло и клянчило «се-нить шладкое». Когда же было необходимо, карлик вытеснял слабое его сознание и сам принимал управление.

В настоящий момент вселяться в нечуткого и глупого громилу Зигги Пуфсу не хотелось. Он ограничился тем, что стукнул его кулаком по макушке и показал пальцем на дверь, ведущую в канцелярию. Зигя вздохнул, перестал грызть ногти и грузно затопал, куда было велено.

«Громильное тело» добралось до двери, которую Ромасюсик давно открыл, и вышло в канцелярию. Карлик нетерпеливо подпрыгивал на плечах, колотя ладонью по лысой и звонкой, как спелый херсонский арбуз, макушке.

По очереди суккубов и комиссионеров прокатилась волна. Комиссионеры засуетились. Суккубы робко мяли в ручках пакетики. Те, у кого была недостача хотя бы в один эйдос, бледнели и трепетали, мысленно пакуя чемоданы, чтобы низвергнуться в Тартар.

Ощущалось, что Пуфса эта публика боится до дрожи. Нате показалось, что даже Арея они опасались меньше. Тот был опасен только в гневе. Держись подальше, не попадай под горячую руку и уцелеешь. Пуфс же убивал равнодушно – не мечом, а единым росчерком пера отправлял в Тартар сотни и тысячи.

Одновременно с тем, как Пуфс появился в канцелярии, на лестнице, ведущей со второго этажа, послышались легкие шаги. Лицо Ромасюсика выразило напряженный испуг. Прасковья, стремительная, чуть запыхавшаяся, нетерпеливым взглядом окинула Мошкина, Нату и Чимоданова. Видимо, она втайне ожидала увидеть кого-то еще, потому что взгляд ее сразу опустел и померк.

– Где Мефодий? Не пришел?– сам себя спросил Ромасюсик и сам себе ответил: – Нету!

Хлоп! Правая ладонь Ромасюсика взметнулась и хлестнула его по щеке.

– Ай! За что?

– Не мог нормально сказать: «нет!» А то «н-нету»?!– передразнила Прасковья.

Тонкая, бледная, раздраженная, она была в платье настолько алом, что на него больно было смотреть. На виске пульсировала нетерпеливая жилка, похожая на пробившийся из-под наста подснежник.

Зигги Пуфс, восседавший на плечах у громилы, даже в лице не переменился. Он, как видно, привык к тому, что Ромасюсик сам на себя орет и сам себя колотит.

– Разве это не одно и то же? – пропыхтел шоколадный юноша, втягивая голову в плечи.

– Молчи, дешевый дурак!

– Почему дешевый-то? – заупрямился Ромасюсик.

Как видно, он был знаком с прайсом на дураков и знал на них расценки. Губы у Ромасюсика тряслись. Он был как открытая тетрадь. По-женски умная Ната подзеркалила его и узнала тайную мечту шоколадного юноши.

Тот надеялся, что ему дадут другое, настоящее тело и женят на Прасковье. А там, возможно, Лигула когда-нибудь убьют, Прасковья будет только орать и хохотать, и тогда, наверное, он, Ромасюсик, станет единственным, кто сможет возглавить мра… О нет! Ната спешно принялась кусать губы, тая смех.

Ей вспомнился давний, еще зимний разговор Дафны и Мефа о Ромасюсике.

– Его нельзя делать начальником – даже самым маленьким. Сделай его начальником хоть над общественным туалетом – он и тут всем жизнь отравит. Даже если из подчиненных у него будут только бабка с ершиком и собачка Шарик, – заявил тогда Меф.

Даф напряглась. Ничего она не боялась так сильно, как категоричных суждений, особенно осуждающих кого-то.

– А тебя можно делать начальником? – спросила она осторожно.

– Не-а, – подумав, ответил Меф.

– Даже над туалетом?

– Ну разве что над туалетом, – пожав плечами, сказал Буслаев.

Даф успокоилась. Это был уже добрый знак, что раны, прежде проеденные честолюбием до мяса, начали затягиваться.

…Зигги Пуфс сделал быстрое движение и, кувыркнувшись, ловко и упруго скатился с плеч великана.

– Поговорили? – негромко спросил он у Прасковьи.

Та кивнула. Чимоданов удивился, как Прасковья может поговорить с кем-то, не прибегая к помощи Ромасюсика, но уточнять не решился. И, как оказалось, не напрасно. В конце концов, собеседники бывают разные.

На лестнице вновь послышались шаги. Мошкин вскинул глаза и, едва увидев между балясинами стреуголенные старостью ножки и постреливающие колени, уже знал, кто это. Мамзелькина! Вот только что она делает тут?

Аида Плаховна спустилась. Зигя перестал обгрызать ногти и нетерпеливо подпрыгнул, замахав руками. Окружавшие его комиссионеры метнулись в разные стороны. Один замешкался и потерял голову, причем даже не в переносном смысле.

– Ну, чего расскакался? – добродушно спросила у него Мамзелькина.

– Бабуль, се-нить шладкое! – басом заныла «детка».

Аида Плаховна хмыкнула и достала из рюкзака яркую коробку.

– Вот дожила: взятку дали на старости лет. Один откупиться хотел, – пояснила она Нате.

– И вы взяли?

Мамзелькина не спорила.

– Взяла-то я, ясный пень, взяла… – хихикнула она. – Да ты, малый, не стесняйся! Больше загребай! Я сладкое-то не особо…

Гигант засопел и, ломая картон, принялся сгребать конфеты и засовывать их в рот, капая шоколадной слюной. Карлику это не понравилось. Он подскочил и принялся бить его по пальцам.

– Зигя! Не трогай! А у меня ты разрешения спросил? – орал Пуфс.

Мамзелькина небрежно оттолкнула его сухонькой ручкой.

– А ты, зигзаг батькович, не суйся! Без тебя разберемся! Кушай, дитятко, кушай! – сказала она с непередаваемой старушечьей интонацией.

Чувствовалось, что Плаховна благоволит к малоумному гиганту и не переносит карлика.

Прасковья толкнула ногой Ромасюсика, засмотревшегося на поедавшего шоколад гиганта.

– Аида Плаховна! Покажите им, что мне показывали! – попросила она.

Рука Мамзелькиной снова скользнула в рюкзак. На сей раз из него извлечен был свиток. Едва показавшись, он стал стремительно раскручиваться и в одно мгновение занял весь операционный зал. Многие метры списка обрушивались на пол извилистыми волнами. В одну минуту они покрыли пол на высоту колена.

Сколько же там было имен! Десятки и сотни тысяч. Не только славянские, но и индийские, китайские, английские. Выведенные мелким канцелярским почерком с кокетливыми завитушками. Изредка попадались и высохшие брызги крови – должно быть, писарь, утомленный каждодневной рутиной, поленился промокнуть их и подчистить ножичком.

Прасковья и Зигги Пуфс внимательно смотрели на закручивающиеся волны свитка. Лица у них были ожидающие.

– Где же это было? – рассеянно бормотала Аида Плаховна, близоруко, но одновременно с чудовищной скоростью просматривая список. – Ага! Вот!

Свиток внезапно перестал раскручиваться. Мелкие буквы увеличились и выпрыгнули из него:

30 июля. 16.25

Петр Чимоданов – небрежное обращение с осколочной гранатой. Агония – четыре с половиной секунды.

17.01–17.59

Евгеша Мошкин – попал под трейлер (марка а/м «Вольво» гос. номер – А 234 УУ 177. Водитель – Зуев О.П. 1981 г.р.). Умер во время погрузки в машину «Скорой помощи» (марка а/м «Газель» гос. номер М 694 ПА 97. Водитель – Прошкин А.С. Старший санитар – Фулер М.Е. Врач-реаниматор – Цветкова И.И.)

Мошкин позеленел и тихо произнес: «Ой, мама!» Он уже подсчитал, что ему предстоит мучиться целых пятьдесят восемь минут. Чимоданов принялся с негодованием бормотать, что у него нету никаких гранат, но внезапно о чем-то вспомнил и смущенно умолк.

– Ого! Сколько деталей! – умилился Ромасюсик, пробежав глазками по буквам.

– Лигул сам все продумал. Охота ему было в мою работу влезать! Теперь грузись вот: весь этот народец отлавливай: Прошкин, Зуев… за руль сажай, – неодобрительно отозвалась Плаховна. Как профессионал, она не переваривала стороннего вмешательства.

Поняв, что ее в списке нет, Вихрова довольно хмыкнула и удержала в стоячем положении сползавшего на нее Мошкина.

– Печальный денек будет тридцатого июля! Надо не полениться и купить что-нибудь траурное, – заметила она.

– И не говори! Я и сама об этом подумываю! – согласилась с ней Мамзелькина.

Свиток прокрутился строчек на двадцать вниз.

30 июля. 23.00

Наталия Вихрова – на усм. исп.

Утверждаю: Л и г. (противненькая подпись – мелкая и дотошно старательная).

– Так и знала, что у него фантазия иссякнет! На Грошкиных и Брошкиных весь израсходовался! «Газеля» ты наша! Вот оно – в чужую работу лезть! – торжествуя, сказала Аида Плаховна.

Теперь уже Мошкину пришлось поддерживать Нату.

– Что такое «на усм. исп.»? – трусливо спросила она.

– «На усмотрение исполнителя», – охотно расшифровала Плаховна. – Это означает, что я сама вправе определить способ. Я, благородно сказать, ишшо не думала. Не боись! Упакуем в аккурат как на почте!

– За что вы нас так? – простонала Ната.

Мамзелькина печально зарумянилась и высказалась в духе, что она вовсе не зверь. Просто однажды ошиблась с выбором профессии.

– Но Аидушка!..

– Я уже которую тыщу лет Аидушка!.. Не подлизывайся! Мое дело сторона! Надоть значить надоть! – твердо отрезала Плаховна.

Голос у нее стал сух и негибок, как старая подошва. Да, к Арею старушка, возможно, относилась неплохо, в меру алкогольной дружбы. На остальных же сотрудников симпатия «Аидушки» не распространялась.

Мошкин обреченно подумал, что для Мамзелькиной «надоть значить надоть» уже конечная инстанция. Есть приказ – значит нужно топать и выполнять. Хотя именно такое простое поведение является наиболее оптимальным в большинстве запутанных ситуаций. Если, конечно, изначально выбрал себе верное начальство.

– И вам не жалко нас будет? – с отчаянием продолжала Вихрова.

«Аидушка» пригорюнилась и погладила ее по ручке.

– Куды ж не жалко? Все ж таки свои, не чужие! Ужо помянуть, конечно, придется – тут без медовухи никуда, – сказала она с предвкушением пьянки.

– Потерпите немного, Аида! Ваша голова нужна нам светлой! – льстиво произнес Зигги Пуфс.

Заметно было, что мостик его отношений с Плаховной еще не выстроен. Усмотрев в «светлой голове» льстящую ей двусмысленность, Мамзелькина задребезжала невидимой копилочкой и согласилась погодить.

– Ужо погожу… До тридцатого-то числа! – пообещала она.

Петруччо ощетинился, как противотанковый еж, встретивший противотанковую ежиху. Раз по-хорошему не получается – надо идти напролом.

– ПОДЧЕРКИВАЮ! У нас есть эйдосы и права! – заявил он.

– Права у водителя автобуса! А у вас так, правишки! – поправил Тухломоша, невесть откуда высовываясь и исчезая прежде, чем Чимоданов успел выбросить кулак.

– У нас есть эйдосы! – упрямо повторил Петруччо.

Зигги Пуфс пакостно ущипнул бородку. Во всех чертах жирного его личика прыгало торжество.

– Не заблуждайся! Вы до сих пор сотрудники мрака! Свет, возможно, оспорит ваши эйдосы, а вот жизнь наверняка не оспорит. Вы наши со всеми потрохами! – произнес он резким и тонким голосом, похожим на скрип дверных петель.

В бюрократическом его тоне было столько уверенности, что сердце обвалилось у Мошкина в груди. Он понял: так и будет. Действительно, какой смысл свету бороться за их жизнь, когда с каждым днем они все больше запутываются в сетях мрака, себе же делая хуже? Потуг бросить и исправиться нет.

– Это нечестно! Я теперь гранату даже и в руки не возьму! Лучше бензопилой себе их отпилю! – отчаянно сказал Чимоданов.

– А я на улицу не выйду! Засяду с утра тридцатого на крыше многоэтажки! Туда трейлеру не проехать! Не надо было предупреждать! – заупрямился Мошкин.

Мамзелькину угрозы не смутили.

– И, родной, пустое болтаешь! – сказала она небрежно. – Это уж мои заботы! Хоть руки отпили, хоть в сейф запрись и на дно морское сховайся! И там тебя найдут водитель Прошкин, старший санитар Фулер и врач-реаниматор Цветкова И.И.

Чимоданов горестно оскалился. Он понял вдруг, что все это правда. Тупик. Что ни делай, куда ни прячься – они в руках мрака.

– Эх! Сесть бы на атомную бомбу, пульт в руку и поджидать Мамзелькину! Только косой замахнулась – чик! – нажать на кнопку, – сказал он.

Аида Плаховна покачала головой.

– Ты опять ничего не понял! В ту секунду, как ты нажмешь на кнопку, – я и приду.

– Нас хотят убрать из-за Мефа? Из-за него, да? – обреченно спросил Мошкин.

«Аидушка» не ответила. Свиток у нее в руках стремительно скручивался, и Мамзелькина беспокоилась, чтобы не было загибов. Зато, как всегда случалось при упоминании Буслаева, оживилась Прасковья.

– А из-за кого еще? Представь, в ночном клубе работают четыре родных брата. Один украл недельную выручку и сбежал так быстро, что его не догнали. Как думаешь, кого прижмут? – сказал Ромасюсик свежевыпеченным голосом.

Зигя, умявший конфеты Мамзелькиной, поднял голову и уставился на шоколадного юношу. Должно быть, Зигю осенило, что Ромасюсик тоже в некотором роде является конфетой – гигантской и оттого вдвойне привлекательной. Он даже в носу перестал ковырять, так поразила его эта мысль. Ромасюсик, ощутивший к себе нездоровый интерес, встревожился.

Ната, цепким умом просчитывающая варианты, внезапно потеряла интерес к Мамзелькиной и требовательно коснулась плеча Зигги Пуфса. Тот неохотно повернулся.

– Чего тебе?

– Приказ же исходит от Лигула? – строго спросила она.

Гноящиеся глазки Пуфса были холодными и подернутыми пленкой, как мясной бульон.