Текст книги "Волк-одиночка"

Глава 3

Литовец, судя по всему, осерчал на меня изрядно. Настолько, что мне, похмельному, пришлось добираться до гаража – на предмет принять смену – своим ходом. Занятие, между нами говоря, непривычное, тем более, что тело все еще слушалось меня не вполне. Тем не менее с задачей я справился, потому что человек ответственный и во всех отношениях достойный, и в гараж вошел, имея в запасе еще целых десять минут до начала смены.

И сразу понял, что даже недооценил степень обиды Яна. Коллеги встретили меня с арктической, не совру, прохладцей. Исходя из того, что обычно Литовец болтливостью не отличается, я сделал вывод, что утренний разговор зацепил его настолько, что он счел для себя возможным передать содержание оного другим таксерам. То есть, больше, чем до глубины души.

Хотя существовала вероятность, что наябедничал он и не по своей инициативе. Возможно, когда двенадцать часов назад ставил машину в гараж, кто-то из парней спросил его обо мне. И Ян, будучи в расстроенных чувствах, послал меня, допустим, в Катманду. А за таким ответом неизбежно должен был последовать шквал вопросов – потому что все знали, что мы с Литовцем те самые две руки, которые друг дружку моют. А рукам не пристало лаяться промеж собой, тем более матерно. Ну, и Ян выложил им все.

Только это было уже из области предположений, а потому не важно. Важным было то, что со мной никто даже не поздоровался. Скажу больше – никто и не посмотрел на меня. Так что я не видел, что таится в их глазах – презрение или какое другое, не менее искреннее, чувство. Смотрели куда угодно, только не в мою сторону. Например, в выхлопную трубу автомобиля, куда, стоило мне войти, уставился механик Вахиб.

Пересечься взглядами – и то на считанные секунды – удалось лишь с Генахой Кавалеристом. А потом и он отвернулся. Предварительно плюнув себе под ноги. Подразумевалось, разумеется, что там лежу я. Даже Рамс, уж на что был затуркан бытовыми невзгодами и прочими неприятностями, при моем появлении поднялся с пола, где сидел, перебирая инструмент, и залез под открытую крышку капота, встав в позицию «раком». Причем его толстая задница постоянно целилась в меня. То есть, лучшего собеседника я не заслуживал. Нет, определенно – утренний разговор дошел до них.

Впрочем, я не расстроился. Приступ эгоизма захватывал меня все сильнее. Мне никто был не нужен. Я должен действовать в одиночку. Я так хотел. Пусть они все воротят от меня морды, это даже лучше. Никто не станет приставать с глупыми вопросами, на которые я должен буду искать не менее глупые ответы. А мне хотелось ощутить себя волком-одиночкой, выходящим на охоту или, на худой конец, последним из могикан, который отрыл закопанный давным-давно топор войны, счистил с него ржавь и встал на тропу неприятностей, где его ждали скальпы не в меру расплодившихся за последние годы бледнолицых. Хау!

Сделав такое же каменное лицо, как у всех присутствующих, я протопал по бетонному полу к Макарецу и сказал:

– Тут меня без меня еще не уволили? Мне можно заступать?

Макарец – сволочь какая! – тоже не посмотрел мне в глаза. Просто вытянул руку куда-то в неопределенность и буркнул:

– Журнал на столе. Распишись и езжай.

И пошел, гад. Якобы по своим делам. Только никаких неотложных дел, окромя как встречать и провожать таксеров с линии и на линию у него в восемь вечера не было и быть уже не могло, я это прекрасно знал. И он прекрасно знал, что я это знаю, но это тоже был своего рода бойкот мне. Так что он вовсю гордился собой, думая, что поступает правильно и чувствуя, что, пожалуй, впервые солидарен с коллективом.

Я не стал лить горючие слезы по поводу предъявленного мне общественного «фи». Я прошел к рабочему столу Макареца, где действительно лежал журнал, поставил в нужном месте подпись и направился к машине.

У Яна, слава богу, хватило ума не делать заподляны в виде сахара-песка в карбюраторе, на что он был вполне способен при его отношении к предателям. А я в его глазах как раз и выглядел предателем, так что сахар-песок – не шутка. Скорее всего, Литовца остановило соображение, что через сутки рулевым этой «Волги» станет он сам.

В общем, я довольно спокойно выехал за ворота, сохраняя на лице все то же каменное, как у роденовского Мыслителя, выражение лица и провожаемый тишиной, которая грохотала сама в себе нецензурщиной. Вчерашние друзья теперь напутствовали меня взглядами, под ударами которых в течение пяти минут рассыпались бы все египетские пирамиды. И сфинкс за компанию.

А вот я не рассыпался. Даже не потрескался. Я покинул гараж если и не в хорошем настроении, то уж, во всяком случае, более обнадеживающем, чем вчера. Потому что мне предстояла Охота. А я человек азартный. Начну играть в рулетку – и буду играть до тех пор, пока последние трусы покойного дяди не проиграю. Либо крупье не свихнется. Либо сама рулетка у основания не обломается. Вот какой я азартный! Так что дичи, которую я сегодня должен начать ловить на манка, можно было не завидовать. Хотя бы потому, что приманкой был я сам.

По большому счету, решение стоящей передо мной задачи вычислялось несложно. Действие первое: кто-то садится в салон к Четырехглазому и бьет его чем-то по голове. Действие второе: кто-то проделывает то же самое с Яном, и тоже в салоне. Не важно, кто. Не важно, чем. Важно – когда. Ночью. Это и есть ответ на первый вопрос моей контрольной.

Они работают ночью. Садятся в пойманное такси – и работают. Тому, над кем они работают, потом становится плохо. Но я не переживал. Под мышкой у меня висела маленькая-маленькая кобура с «Браунингом» внутри. Пистолет я раздобыл по случаю, когда меня вот так же, посреди ночи, хотел раскулачить безусый юнец с кавказским акцентом. Акцент я ему слегка попортил монтировкой, а пистолет отобрал: все-таки не игрушка, чтобы дети им баловались.

Хотя, конечно, это еще как сказать. Калибр 6.35, шесть зарядов. Малютка. Фактически, все же игрушка. Метров с десяти из него уже фиг попадешь, а с двадцати пяти, даже попав, – фиг убьешь. Но мне это и не требовалось. Я сидел не за штурвалом авиалайнера. В салон моей старушки-«Волги» при всем желании нельзя было вместить десять метров. Тем более – двадцать пять. Да и, откровенно говоря, я рассчитывал на «Браунинг» скорее как на психологическую поддержку. Ян же сказал, что ребята попытались обработать его голыми руками. И я не видел причин, чтобы они меняли стиль работы. В таком случае у меня, вооруженного, появится столько преимуществ перед ними, безоружными, сколько имеет удав перед кроликом. Даже больше.

Я не вертел головой, разъезжая по городу. Я давно уже вышел из того возраста, когда наивно веришь, что те, с кем ищут встречи, попадаются на первом же углу. На самом деле – я в этом убедился – зверь на ловца бежит крайне редко. А чтобы вот так, сразу – это вообще нужно иметь дикое везение.

Относительно своей счастливой звезды я никаких иллюзий не питал. Звезда как звезда. Счастливая, но не очень. Обычная такая. Хотя некоторые мне и завидовали. И я просто решил, что надо быть готовым ко всякому, а пока еще это «всякое» не случилось – работать, как обычно.

Зато как-то сразу стало заметно, что в большом ночном городе я не единственный охотник. Далеко не единственный. На углу Ботанического сада и Большой Варяжской кучковались проститутки. Дешевенькие шлюшки, однако тоже охотницы. Где-то в районе улицы имени юбилея ВЛКСМ два комсомольца взламывали гараж. При моем появлении они прыснули в разные стороны и растворились в темноте. Этим охотникам не повезло.

Впрочем, хищники в ночном городе – не редкость. Когда же им еще и выходить-то, как не в темное время суток? Потому что днем по этим самым улицам снуют обычные граждане, таскают с собой за ручку сынишек и дочурок, при которых охотиться как-то неприлично. Папы и мамы будут тыкать пальцем и говорить: «Ось, гляди, лялька, кака нехороша тетка (дядька) – бяку делает». Стыдуха, в общем. Вот и выходят они, когда стемнеет и когда застать их за неблаговидным занятием могут только кошки да менты.

В районе кинотеатра «Сибирь» стояли, с трудом удерживаясь на тротуаре, трое в кожаных куртках. Голосовали. Это было уже кое что. Компания вполне могла оказаться охотниками на таксеров. Хотя сомнения были – вряд ли те станут напиваться в дымину перед столь ответственным делом. Тем более после относительно неудачной попытки обработать вчера ночью Яна. Однако такси к обочине я прижал. Кто их разберет – может, они просто гениальные артисты (хором), и всего лишь разыгрывают спектакль, а сами трезвехоньки.

Но троица оказалась пьяной не понарошку, а очень даже по-взрослому. Когда они оккупировали салон, воздух наполнился перегаром такой крепости, что я автоматически полез в бардачок в поисках закуски. Но быстро одумался и одернул руку, решив, что, если и надышусь до одури, после чего буду остановлен гаишниками, то легко свалю вину за свой конфуз на совершенно никаких пассажиров. Пусть выпутываются, как хотят. Нечего мне атмосферу в салоне портить.

– До Тимошенки довезешь, командир? – лениво бросил один из кожаных – тот, что уселся рядом. То ли он был за спонсора, то ли просто речь держал, поскольку находился ближе всех – не знаю. Но, взглянув в зеркало заднего вида, увидел, что оба его дружка уже спят. И решил, что вопрос этот не суть важный.

– Четвертной, – назвал я сумму.

– Попрет, – кивнул кожаный. Ему было плевать, что я накинул десятку сверх обычной таксы. Босота сегодня гуляла.

Все-таки не те. Я довез их до улицы имени маршала Тимошенко, высадил и поехал обратно. У меня были иные интересы, и трое в кожаных куртках никак в них не вписывались. У этих была другая тусовка. Поэтому я развернулся и поехал туда, где, со слов Яна, он подобрал свою троицу вчера. То есть к пятому училищу.

Конечно, надеяться найти их там же сегодня было по меньшей мере глупо. Вряд ли они рискнут стартовать с одного места два раза подряд. Это было бы верхом наглости. А вдруг убежавший Литовец собрал братву и притаился за соседним углом? Ну, просто отомстить желает. Бывает же такое. По себе знаю.

Но наглости у них хватило – они стояли на углу училища. Трое в кожнаах, похожие на тех, кого я подвозил только что, как две капли. Единственное отличие – теперешние были на порядок трезвее.

Я, конечно, еще не знал наверняка, что ищу именно их, но стоило мне увидеть маленький, но дружный коллектив, как сердце учащенно забилось, глаза заблестели, губы присохли к зубам, а пистолет заворочался в кобуре, стараясь выскочить наружу и навести панику в стане противника.

Постаравшись взять себя в руки и добившись в этом деле неплохих результатов, я подкатил к ним и остановился.

Эти трое поступили точно как и те, что были до них: двое уселись на заднее сиденье, один – впереди, рядом со мной. Совпадение было занимательным и напоминало сдачу спектакля и следующую за ней, как и положено в порядочном театре, премьеру. Но я не стал заострять на этом внимание.

– До Королева подкинешь? – спросил тот, что сидел рядом. Это становилось все более интересным.

– Двадцать, – сказал я и он кивнул. Порядок. Поехали.

Все – ну, буквально! – как вчера. Те же трое хуцпанов сели в одинаково глухую темную ночь в то же самое такси. (Вот интересно – они что, номерных знаков не приметили? Или им было плевать?). И попросили провезти их из того же пункта А в тот же пункт Б. Различие было только в одном: за баранкой сидел не безоружный, не ожидающий никакого подвоха Литовец, а вполне вооруженный и готовый ко всяким неожиданностям я.

– Как бизнес, братан? – сидевший рядом нарушил молчание лишь после того, как машина намотала на колеса примерно полтора километра дороги.

– Да какой, ночью может быть бизнес, натурально? – вздохнул я. – Не видно же ни хрена.

И, засунув руку за пазуху, сделал вид, что чешу ребра. А пальцы тем временем вытащили в более удобную позицию рукоятку «Браунинга». Быть готовым – это не только пионерские салюты направо и налево раздавать.

А хуцпан, сидевший рядом со мной, не отставал. Переварив сказанное, – хотя сделать это было не так просто, поскольку я всыпал в его уши пригоршню никуда не годной хренотени, – он задал еще один вопрос, куда более интересующий его самого и напарников, чем предыдущий:

– А по бабкам как? Нехилые рубишь?

– Чего? – я сделал вид, что тупой, как паровоз и кроме железной дороги вообще ничего хорошего в жизни не видел. Какие такие бабки-дедки? Ничего не знаю, я состав доставляю.

– «Чего»! – передразнил кожаный. – Бабки, вот чего.

– А чего бабки? – еще больше поглупел я. – Бумажные они. Редко кто металлом платит.

– Да хрен с ними, что бумажные! – взорвался парень. – Сколько, говорю, косишь за смену?!

– А ты что, поделить хочешь? – поинтересовался я. – На двоих или на четверых?

– Слушай, ты дурак, что ли? – наконец догадался спросить он. – Давно из психушки? Да мы, если захотим, тебя вообще из доли выкинем.

– Кроме шуток? – перепугался я. – А чем я деток кормить буду?

– Мухами. Хочешь попробовать?

Мне таки удалось их завести. Уж лучше так, чем, вцепившись в баранку обеими руками, ждать начала представления. Черт знает, что у них на уме. Может, решат сразу оглушить. Тюкнут по темени, и мне мой пистолет фирмы известного бельгийского конструктора поможет, как мертвому – валокордин.

– А вы наглые, – усмехнулся я.

– Популярнее, – потребовал кто-то из-за моей спины.

– Пожалуйста, – я не стал упорствовать. – Вы даже место не сменили. Ждали меня там же, где вчера – моего сменщика. Хоть бы прикид поменяли. И чтобы да – так нет. Я вас сразу вычислил, как по фотокарточке.

И все-таки их атака стала для меня в какой-то мере неожиданной. Наверное, виновата темнота в салоне. Это она не дала разглядеть медленных движений одного из сидевших на заднем сиденье. В зеркале заднего вида бледнели только пятна лиц. А хуцпан в это время неторопливо вынимал то ли монтировку, то ли другую какую железяку. Но в последний момент, когда все слова уже покинули мой бойкий рот, я сумел прихватить взглядом взрыв эмоций за спиной и автоматически пригнулся, сунув руку под куртку и хватая мертвой хваткой заждавшийся общения накоротке пистолет.

Монтировка внушительно опустилась на подголовник, попортив его привычную форму. Но моей головы там, слава богу, уже не было, так что обошлось без сотрясения мозга.

Только все равно мне это не очень помогло. Сидевший на пассажирском сиденье мишугенер навалился сверху и принялся с увлечением кататься у меня на спине, стремясь втрамбовать мою не самую компактную тушку в отсек для ног, который, между нами, девочками, говоря, придумывали совсем не для этого.

Надо отдать ему должное – своей цели он почти добился. Наверное, потому что был очень тяжелый. Меня скрючило сильнее, чем эмбриона в утробе матери. Голова находилась где-то в районе пяток, ляжки почти напрочь выдавили кислород из легких. Поясницу разрывало надвое. Я не гимнаст, и мне было слегка не по себе.

Почему-то захотелось что-то срочно изменить в своей жизни. Совсем не к этому я стремился в детстве, понимаете? Несолидно как-то я смотрелся. Даже в собственных глазах.

Как именно изменять – пришлось соображать на ходу. Одно сразу стало ясно – без крови не обойтись. И кровь полилась. Пушку-то я успел схватить. Оставалось только переместить ее в позицию, из которой можно вести огонь по противнику, а не по чему придется. С горем пополам, но мне удалось проделать это. Субъект, продолжавший с неприличным упоением кататься по моей спине, даже не заметил, что роли переменились. Теперь, фигурально, я был на высоте. А ему, получается, уже ничего не светило.

Потому что я пристроил ствол в район его желудка и надавил на спуск. Какая, на хрен, разница – калибр 7.45 или 6.35, когда стреляешь в упор? Парниша, во всяком случае, разницы не ощутил. Кишки на пулю ему намотало так же, как если бы я выстрелил из карабина.

И он неожиданно расхотел делать из меня бульонный кубик. Откинулся к дверце, вытаращил удивленные глаза, схватился за живот руками и принялся ловить ртом воздух. У него больше не было никаких желаний. Кроме одного – понять, что за чертовщина вдруг приключилась с его кишками.

Пока он ломал голову над этим вопросом, я взял быка за рога, выпрямился, встряхнулся, как пес после помывки, повернулся к его партнерам и продемонстрировал им свое огнестрельное преимущество. Они согласились, что это веская причина успокоиться и не стали предпринимать новых попыток нанести вред моему здоровью. Это было весьма кстати и, чтобы продемонстрировать им всю степень своей признательности, я сказал:

– Ну что, правоверные? Теперь, я так думаю, можно и поговорить. Только надо решить, с какой темы начать. Предложения будут?

Предложений не было. Оба хуцпана, словно сговорившись, забились в черноту, чтобы я не мог видеть выражения их лиц, и только по-совиному лупали глазами. Луп-луп. Луп-луп. Так забавно. Я чуть не расхохотался. Наверное, нервное. Но, взглянув на раненного, который по-прежнему жадно хлебал воздух ртом, смеяться раздумал.

– В общем, от вас никаких предложений не поступает. Полагаю, я вас правильно понял. Тогда предложение поступит от меня. В следующем виде. Диктую по слогам, поскольку не вижу в аудитории умных лиц. Записывайте.

Не знаю, дошел ли до них смысл моей речи. Никакой реакции, во всяком случае, я не увидал. Ни ручек, ни блокнотов. Тупые какие-то. Я мог продолжать говорить или заткнуться в тряпочку – результат будет тот же самый. Нужно было переходить к делу, причем желательно – продемонстрировав для начала, что шутить никто не собирается. Настроение не то. Неподходящее.

Поэтому я протянул между спинками сидений свободную руку и сжал ей одно из четырех предоставленных на выбор колен. Пальцами под чашечкой. Обладатель сустава заскрежетал зубами от боли, а я поинтересовался:

– На кого работаете, братушки? Предупреждаю сразу: отвечать по возможности быстро. Правду желательно говорить с первого раза. У меня от вранья делается нервное расстройство желудка и я три дня по большому жидко хожу. На один «мезим» вкалываю. Накладно. Короче. Совсем коротко. Ответ.

Ребята на заднем сиденье оказались, однако, упертыми. Мои проникновенные слова так и не сумели залезть к ним в мозг, пролетели мимо и умчались в неизвестном направлении. А парни не только не торопились с ответом, но и сказали в конце концов совсем не то, о чем я спрашивал.

– Пойди, головой о тротуар постучись, – предложил один из них. Тот, что сидел справа. Секунд через десять.

Я уставился на него в превеликом удивлении. Хамит, падла, прямо в лицо. Четыре Глаза мертв, и убили его, скорее всего, именно эти трое. Никакой справедливости – он мертв, а его убийцы живы. Причем живы до такой степени, что позволяют себе грубо разговаривать со мной. Непорядок.

Потом пришла еще одна мысль – совершенное логическое продолжение предыдущей. А не выстрелить ли мне в голову этому герою, который сидит в моей машине под прицелом моего пистолета и крошит на меня бублики? Это было бы по совести. Ведь не убийство – отмщение. Кровь за кровь. Жизнь за жизнь. За все надо платить. Правда, первый камень в фундамент храма мести я уже заложил, прострелив сидевшего на соседнем сиденье. Но ведь тот остался жив, а значит, и камень, заложенный мной, был не ахти. Не камень, а так себе. Камушек. Вот пристрели я сейчас того, что хамил, и будет совсем другое дело.

Я повел дулом пистолета в его сторону. Он сам выбрал вампум, на котором суждено болтаться его скальпу. Ничего не поделаешь. Во всяком случае, отговаривать я его не собирался.

Но парень неожиданно сник. Ему не хотелось умирать во цвете лет, когда кровь еще бурлит в жилах и целые племена женщин остались неиспорченными. А потому, когда ствол пистолета поравнялся с его головой, быстро выпалил:

– Ладно, уговорил. Я скажу, на кого мы работаем. Только волыну убери. Успокойся, – и, видя, что я не собираюсь выполнять его идиотские требования, раскололся полностью: – На Камену мы работаем.

Я задумался, пытаясь профильтровать полученную информацию. Камену я знал. Вернее, слышал о нем. Лев Каминский. Когда-то он был председателем областного комитета профсоюзов. Потом его по каким-то непонятным соображениям перекинули командовать молокозаводом, где он и обретался по сю пору. Вот уже лет десять, как минимум.

Говаривали, что у него нелады с налоговыми службами. Фиг его знает. Еще шептались, что он крепко завязан на криминале. Я, однако, эту информацию не проверял и проверять не собирался. Хотя бы по той простой причине, что до сегодняшнего дня меня его поведение не касалось. Но вот – коснулось. Если, конечно, хуцпан сказал правду. На слово я ему верить не собирался, но все равно. Очень может быть, что их действиями руководил именно Камена. Почему нет?

– А какого-такого ему надо от таксистов? – все же уточнил я, резонно рассудив, что за каждым действием должны стоять свои причины.

– Бабки, – правый удивленно вытаращился на меня. Действительно, как можно не понять такую простую вещь? Что еще можно взять с таксиста, кроме бабок и вчерашних вонючих носков? – Вас же пока никто не крышует. Долю вы никому не отстегиваете. Вот он и решил, что пора начинать.

– И ради этого вы грохнули Четырехглазого? – мои очи недобро сузились.

– Кого?

Не его вина, что он не понял вопроса. Откуда ему знать прозвище убитого им человека? Но по носу я ему все равно дал. Мне было неудобно, поскольку расстояние было приличным, но я дотянулся. И попал.

Удар вышел не особенно сильным, но довольно болезненным. Нос – не груша, а очень чувствительный прибор. Даже в темноте было видно, как заслезились глаза у паренька. Профилактика: он понял, что это только начало и сразу поумнел:

– Мы же хотели по-хорошему! Мы сперва ваших предупредили словами. Я, что ли, виноват, что они нас на хрен послали?! Вот Камена и сказал, что нужно браться покруче. Показать, что мы не шутим.

– Я тоже не шучу, – задумчиво сказал я. – Какие уж тут шутки, натурально. А скажите мне вот что. Кто именно убивал Четырехглазого? Кто, так сказать, исполнитель?

– Мы не знаем. Нам не докладывали.

Это впервые подал голос тот, что сидел слева. Густой – куда там Шаляпину – бас. В машине аж стекла затряслись, а меня чуть не пришибло звуковой волной. Впрочем, голос вполне соответствовал быковатой внешности хозяина. Я набрал было воздуха в легкие, чтобы возразить: мол, чушь собачья. Кому ж еще знать, как не вам?

Но сбоку то ли умер, то ли ушел в глубокий нокаут раненный. Он что-то пару раз булькнул горлом и, враз обмягчев, стек на пол. Лениво, как сползает сопля по стене. Я скосил глаза в его сторону, но оставлять двух его корешков без присмотра не решился. Как бы чего не выкинули. С них станется.

И все равно наша беседа на этом завершилась. Хотя они-то как раз ничего не выкинули. Сидели себе, как сидели. Лупали в темноте глазами, сопели в свои четыре дырочки и никаких поползновений на мою священную – по крайней мере, в моих глазах – особу не предпринимали. Они, по секрету скажу, кажется, даже пальцем не пошевелили.

Пошевелил кто-то другой. И совсем не пальцем, если судить по тому, что лобовуха за моей спиной под мощным ударом покрылась миллионами трещин и трещинок, прогнулась вовнутрь и стала похожа на старую, загаженную мухами и тараканами паутину.

Кто, чем и по какому праву изувечил лобовое стекло машины, я так и не понял. Откуда этот кто-то взялся, я тоже не понял. Возможно, у кого-то из троицы была мобила, с которой он и подал сигнал бедствия. Братки все-таки, могли позволить себе такую роскошь. Единственное, что я понял – это то, что ничего подобного не ожидал. А дальше я растерялся и начал делать глупости. Отвернулся от своих пленников, выпустил их из виду и оставил незащищенной спину. При этом так и не увидел, кто нападал снаружи. Разглядеть что-либо сквозь изувеченную лобовуху оказалось нереально.

На мое счастье, оба типа оказались, мягко говоря, туповатыми. Они не воспользовались представившейся возможностью раскроить мне череп. Просто открыли дверцы и вывалились наружу – в разные стороны, как горох. Может быть, не захотели связываться с пистолетом. С одной стороны, наверное, правильно. Но с другой – калибр у меня был мелковат против массированной атаки.

Но парнишки просто выбросились за борт, что твои матросы во время аврала. На лобовуху еще раз что-то опустили, и она окончательно потеряла всякое подобие формы. И тут я совершил еще одну, наверное, главную за эту ночь, ошибку. Я не выскочил с пистолетом наперевес из машины и не бросился в погоню. Тогда бы еще оставался шанс схватить кого-нибудь за хобот и поговорить о том, о сем. Тем более что ни у моих пленников, ни у их спасителей огнестрельного оружия, по всей видимости, не было. Иначе они не стали бы почем зря крушить стекло, а просто сунули мне в ухо ствол, и я бы замучался доказывать, что не ишак. Ведь по всему выходило – именно ишак.

У меня, конечно, было оправдание – куда я без него? Скажем, будь я военный или еще какой постовой, и имей привычку бродить по свету с оружием на боку, при каждом удобном случае наводя его посредством мир и справедливость, то и сейчас не стал бы изменять такой привычке. Но я уже десять лет как был всего лишь таксист, и мне куда привычнее было крутить баранку и топтать педали газа-тормоза, чем заниматься отстрелом распоясавшихся варваров. Потому и сделал то, к чему привык за долгие годы работы в таксопарке.

А именно – поехал. Причем, не просто поехал, а с постоянным ускорением. Настолько большим, насколько мог себе позволить. А мог я многое. Хотя бы потому, что никаких препятствий впереди себя не видел – их надежно скрывала изувеченная лобовуха. А высовывать голову в окно с целью рассмотреть, что там, перед колесами, не хотелось. Я был не настолько дурак и понимал, что четвертой ошибки кряду могу просто не пережить. Спутают мою голову с лобовым стеклом, тюкнут по ней с таким же увлечением, и никакой доктор лишней дырки в черепе не залатает. А даже если и залатает, мне от этого уже никакой прибыли не будет.

Потому я и ехал, имея перед глазами паутину исковерканного стекла, в руках – баранку, а под ногами педали, на которые мог давить в таком порядке, в каком хотел. Давилось почему-то на педаль газа. Правда, недолго. Пока не почувствовал глухой удар – бампер врезался во что-то мягкое. К примеру, в человеческое тело. Я немножко в курсе, как это ощущается с водительского сиденья, потому что, дело прошлое, грешен – сбил как-то алкаша, выскочившего прямо под колеса машины.

И только после этого я опомнился и сообразил, насколько глупо таранить ослепшей машиной все подряд, когда можно выскочить и порезвиться с пистолетом.

И я выскочил. Прихватив, на всякий пожарный, ключи зажигания. Мало ли что взбредет им в голову. Может, пока я буду гонять одного по закоулкам, остальные вернутся и захотят покататься на моей машине в мое отсутствие. А я не хотел, чтобы они делали это.

Но снаружи царили безлюдье и покой, нарушаемый только затихающим затихающим цоканьем каблуков по тротуару. Братки, судя по звуку, разбегались в разные стороны. Причем, довольно споро. От греха подальше. Бежали, наверное, быстрее, чем лошади. От страха такое случается. Я знаю, пробовал. Им бы сейчас на лондонское дерби, чтобы честные люди делали ставки да выигрывали конкретные бабки. И чтобы да, так ведь нет – бегом они занимались в нашем, хоть и большом, но забытом Богом городишке, к тому же в три часа ночи, когда на технику движения их ног некому было даже полюбоваться.

Я припомнил, что, вывалившись из машины, один из моих недавних пленников вроде бы закричал: «Осторожнее, у него ствол!». Хотя и не поручусь. В тот момент у меня в мозгах была овсянка, я спешил начать действовать. Но, наверное, закричал, иначе бы они не стали отбивать себе пятки в этой дикой скачке.

С пистолетом в руке и чувством жестокого разочарования в сердце я стоял возле машины. Гнаться за поспешно отступившим противником было бесполезно, я прекрасно понимал это. Во-первых, парни убежали врассыпную, во-вторых, у них уже была значительная фора. Начни я выбирать себе объект для преследования, и эта фора увеличится еще черт знает на сколько.

В общем, погоня отпадала. Но вот пошариться вблизи машины стоило. Ведь сбил же кого-то, в самом деле. Прежде в галлюцинациях замечен не был.

Под «Волгой» и в непосредственной близости от нее туловища не было. Оно лежало чуток подальше и в стороне – у зеленых насаждений, черт его знает, как эти кусты называются.

Лежало молча, во вполне естественной позе перебравшего бомжа. Ноги согнуты в коленях и повернуты вправо, руки вытянуты в одну сторону, морда лица – в землю. В общем, глянуть со стороны – так просто человеку хорошо. Ну, бывает, что поделаешь. Хотя бомжом он не был. Если судить по одежде – так вообще брат-близнец разбежавшихся. Что, возможно, вполне себе правда.

Я подошел и ткнул его носком ботинка в бок. Никаких эмоций. Браток, угодивший под колеса машины, пребывал в бессознательном состоянии.

Я слегка разозлился. Меня заколебали эти тела в бессознательном состоянии. В салоне ожидал своей участи еще один такой, с дырой в животе. В общем, компания подобралась. И что мне с ними делать, я не знал. Только одно знал наверняка – бросать добычу здесь, на произвол грызунов и милиции, нельзя.

Изрядно покряхтев, – все-таки не тяжеловес, – я подтащил безвольное тело к машине. Там пришлось повозиться – засовывать гнущегося во все стороны хуцпана в салон, при этом стараясь придать ему сидячее положение, было не очень удобно. Главным образом потому, что «Волга» на это не была рассчитана. Предполагалось, что пассажиры будут усаживаться в нее сами.

Не без труда управившись с задачей, я оглядел результат своих праведных трудов придирчивым взглядом и решил, что дело сделано на славу. Захлопнув за телом дверь, уселся на водительское сиденье и с силой хлопнул обеими руками по ветровому стеклу. То, сухо зашелестев, хрустнуло о капот, съехало по нему и осыпалось на землю.

Я сдал назад, развернулся и поехал в ночь. Ничего, за пять часов, оставшихся до конца смены, что-нибудь придумаю на счет лобовухи. Если что, пусть высчитывают стоимость из зарплаты. Не обеднею.

Несясь вперед по ночному шоссе, я ломал голову над тем, что делать с пленниками. Кое-какие мысли, конечно, присутствовали. Только все они были какими-то дурацкими. Например, отвезти братков в таксопарковский гараж. Но кому они там, спрашивается, нужны посреди ночи? Кроме трех дежурных диспетчеров да одного вахтера в гараже и нет-то никого. Хоть бы какой завалящий водилишко попался, тогда можно было надеяться на сердечную беседу с этими двумя. Но таксеры, работавшие в ночь, должны были колесить по городу. Таковы правила игры.