Текст книги "Черчилль: частная жизнь"

Однако, несмотря на право первенства, уже в школьные годы Черчилль выражал сомнение в том, «что древние авторы достойны быть фундаментом нашего образования». И когда ему напомнили, что «чтение Гомера в подлиннике – наилучший отдых для мистера Гладстона», он лишь саркастически заметил: «Так ему и надо»[68]68
  Documents. Vol. 2. P. 835.


[Закрыть]. Своему брату Уинстон советовал «оставить латинский итальянцам, пусть они изучают его»[69]69
  Цит. по: Langworth R. M. (ed.). Churchill by Himself. P. 448.


[Закрыть].

С годами мнение Черчилля относительно древнегреческих и древнеримских авторов изменится. В 1948 году он признает, что классическая литература является «великой объединяющей силой Европы»[70]70
  Цит. по: Rose J. The Literary Churchill: Author, Reader, Actor. P. 20.


[Закрыть]. Хотя, вполне возможно, что изменения в его мировоззрении не были столь существенными, и эта реплика больше принадлежит умудренному опытом государственному деятелю, мечтающему о мирном сосуществовании европейского семейства земель и народов, чем любителю искусства в целом и древней литературы в частности. По крайней мере, даже признавая за классиками важную «объединяющую» функцию, он тем не менее скептически заявлял: «Древнегреческие и латинские философы, похоже, часто находились в неведении, что их общество построено на рабстве»[71]71
  Churchill W. S. Painting as Pastime. P. 12.


[Закрыть].

Когда по прошествии десятилетий Черчилль начнет оплачивать обучение уже своим детям, он будет придавать большое значение изучению иностранных языков, считая, что знание дополнительного языка является «ощутимым преимуществом». Причем это преимущество очевидно, даже если знаний иностранного языка хватает только на чтение книг. «Чтение на иностранном языке расслабляет ум, оживляя его посредством знакомства с другими мыслями и идеями, – считал политик. – Даже простая структура языка задействует соседние клетки мозга, снимая самым эффективным образом усталость. Это то же самое, как если бы музыкант, зарабатывающий на жизнь игрой на трубе, станет играть на скрипке для собственного удовольствия»[72]72
  См.: Documents. Vol. 11. P. 938; Churchill W. S. Op. cit. P. 12.


[Закрыть].

Что касается конкретных языковых пристрастий, то основное внимание Черчилль уделял не мертвым, а тем языкам, которые открывают перед человеком новые горизонты, обеспечивая доступ к новому своду знаний и погружению в незнакомую культуру; тем языкам, которые способны не только расширить кругозор, но и пригодиться в повседневной жизни. При этом он был против изучения одновременно нескольких языков, полагая, что вначале необходимо овладеть в совершенстве одним, и только после этого, если будет желание, возможности и время, приступать к изучению дополнительного языка[73]73
  См.: Lancaster J. R. Churchill’s French // Finest Hour. № 138. P. 31.


[Закрыть]. Сам он выбрал французский.

Французский язык был близок ему с детства. Французским в совершенстве владела леди Рандольф, прожившая в Париже шесть лет. Неоднократно во Францию приезжал и сам Уинстон для прохождения языковой практики. В Хэрроу французский ему преподавал один из лучших учителей школы Бернар Жюль Минссен (1861–1924). Черчилль продолжит совершенствовать свои знания иностранного языка и после окончания Хэрроу. В основном с помощью бесед с носителями языка, а также чтения французских классиков, например Вольтера и Монтеня, ну и конечно, исторической литературы. Во время одного из путешествий в Париж он пополнит свою библиотеку почти тремястами томами различных сочинений[74]74
  См.: Бедарида Ф. Черчилль. С. 37; Lancaster J. R. Op. cit. P. 31, 30; Halle K. The Irrepressible Churchill. P. 137, 138.


[Закрыть].

Признавая огромные силы, затраченные Черчиллем на изучение французского языка, невольно возникает вопрос, насколько хорошо он смог им овладеть. Французские исследователи жизни британского политика отмечают, что, хотя ему и удалось добиться «превосходных результатов», ответ на этот вопрос неоднозначен. По словам одного из первых французских биографов Черчилля Жака Арнавона, политику была ближе письменная речь, а использование разговорного языка требовало гораздо больше усилий. Современный историк Франсуа Бедарида (1926–2001) указывает, что «возможность поговорить по-французски всегда доставляла Черчиллю удовольствие», при этом автор добавляет: «Впрочем, его собеседники не всегда разделяли с ним эту радость». Не разделял эту радость, к примеру, генерал Шарль де Голль (1890–1970), который шутя заметил, что ему пришлось даже выучить английский язык, чтобы понять французский Черчилля. Да и сам политик однажды с иронией потребовал от одного из своих коллег: «Пожалуйста, перестань переводить с моего французского на французский». А в другой раз перед выступлением на языке Вольтера, Бальзака и Гюго он предварительно предупредил публику, что речь идет о «значительном предприятии», которое проверит на прочность хорошие отношения собравшихся к Великобритании[75]75
  См.: Lancaster J. R. Op. cit. P. 31–33; Packwood A. A Tale of Two Statesman: Churchill and Napoleon // Finest Hour. № 157. P. 18; Documents. Vol. 2. P. 835; Ibid. Vol. 11. P. 938; Moran C. Churchill at War 1940–45. P. 275; Graebner W. Op. cit. P. 114.


[Закрыть].

Оценивая знания Черчилля, принципиальным является не то, насколько хорошо или плохо он смог овладеть французским. Куда более важно, что он активно использовал этот язык в повседневной жизни, часто вставляя в переписку французские слова и выражения, наслаждаясь французскими классиками, распевая французские песни, а также, когда требовала ситуация, – ведя на французском переговоры на правительственном уровне и выступая перед французской аудиторией. Не менее важным является и то, что французский язык позволил ему, общепризнанному франкофилу, полнее погрузиться в великую культуру великой страны. Черчилль настоятельно будет советовать своему брату изучать французский, объясняя, что владение этим языком окажет ему «величайшую услугу в жизни». Аналогичные требования он будет предъявлять и к своим детям. «Уинстон любит Францию, словно женщину», – отмечал в своем дневнике личный врач политика. «С Францией все будет хорошо. Это благословенная земля», – скажет Черчилль в конце жизни своему другу Вальтеру Грабнеру (1909–1976)[76]76
  См.: Documents. Vol. 1. P. 164–165, 316–317; Bingham E., Bingham H. Schooldays. Young Winston’s Mr. Somervell // Finest Hour. № 86. P. 21; Montalbo T. Churchill: A Study in Oratory // Finest Hour. № 69. P. 11.


[Закрыть].

Главным же лингвистическим пристрастием Черчилля был английский язык, который ему преподавал Роберт Сомервелл (1851–1933). В определенной степени именно Сомервелл подвигнул Уинстона на первые литературные опыты. Среди наиболее интересных работ будущего лауреата Нобелевской премии следует отметить эссе (май 1888 года) о Палестине времен Иоанна Крестителя. На эти же годы приходится подготовка детально проработанного эссе в стиле Джона Гилпина[77]77
  Гилпин, Джон – герой комической поэмы Уильяма Купера (1731–1800) «История Джона Гилпина».


[Закрыть] о мифическом царе Египта Рампсините – одном из героев рассказов Геродота. «Никогда не мог поверить, что встречу ученика, который в четырнадцать лет будет испытывать такой пиетет перед английским языком», – не скрывая своего удивления, признавал Сомервелл. Незадолго до окончания Хэрроу, в декабре 1892 года, Черчиллем также была написана небольшая пьеса в четырех актах с интригующим названием «Беглый взгляд в будущее», посвященная школьной жизни[78]78
  См.: Documents. Vol. 1. P. 308–319.


[Закрыть].

О школьной жизни Черчилль также писал в местной газете The Harrovian, но этот опыт принес ему больше проблем, чем признания. Уже в те годы Уинстон взял за практику смело высказывать свое мнение и делал это порой в ироничной, даже едкой форме. Обычно он подписывал статьи вымышленными именами – де Профундис[79]79
  Из глубины (лат.). Само выражение восходит к 129 псалму: De profundis clamavi ad te Domine («Из глубины взываю к Тебе, Господи»). В 1897 году, во время заключения в Редингской тюрьме, Оскар Уайльд напишет письмо-исповедь, которое также назовет De Profundis.


[Закрыть], Юниус-младший[80]80
  Юниус – псевдоним, используемый неизвестным автором знаменитых писем для Public Advertiser, написанных в период с 1769 по 1772 год.


[Закрыть], Справедливость и Правда[81]81
  См.: Ibid. P. 308, 309, 310, 311.


[Закрыть]. Однако ни для кого не было секретом, кто скрывался под этими псевдонимами.

Что же критиковал Уинстон? Многое. От состояния классных помещений, где, по его мнению, либо не хватало освещения, либо гуляли сквозняки, до общей организации школьного процесса. Однажды он многозначительно процитировал небезызвестные строки Шекспира: «Прогнило что-то в Датском королевстве». Когда на одно из его критических посланий был дан аргументированный ответ объемом в двести сорок слов, он подготовил новое письмо, по косточкам разбирающее этот ответ. По объему его «ответ на ответ» был больше почти в два раза[82]82
  Цит. по: Manchester W. Op. cit. P. 162–163.


[Закрыть].

По воспоминаниям очевидцев, большинство заметок Черчилля не доходило до публикации, но, будучи «чрезвычайно остроумными и великолепно написанными», они заставляли редакторов «смеяться до упада»[83]83
  Цит. по: Wollaston G. W. Churchill at Harrow / Churchill by his Contemporaries. P. 5.


[Закрыть]. Те же статьи, которым посчастливилось появиться на страницах газеты, вызывали не только смех, но и раздражение, особенно у администрации школы. Однажды после публикации очередного обвинительного опуса Черчилля вызвал директор школы и достаточно строго намекнул, что у него нет желания докапываться до авторства, но если подобное повторится, то он исполнит «свой печальный долг и высечет» писавшего[84]84
  См.: Manchester W. Op. cit. P. 160, 161.


[Закрыть]. До порки, к счастью, дело не дошло.

Одновременно с первыми опытами сочинительства Черчилль активно развивает свое увлечение литературой. Он становится завсегдатаем школьной библиотеки и местного книжного магазина, погружается в творчество Уильяма Теккерея, Чарльза Диккенса и Уильяма Вордсворта[85]85
  Ibid. P. 162.


[Закрыть]. Со своими преподавателями он обсуждает форму изложения мыслей и литературные приемы, которые использовали Роберт Льюис Стивенсон (1850–1894), Джон Рёскин (1819–1900) и кардинал Джон Ньюман (1801–1890). «Уинстон учился образовывать себя самостоятельно, – констатирует Уильям Манчестер. – Он будет проявлять никчемность в классе и проваливаться на экзаменах, но в нужное ему время, на его условиях он станет одним из самых образованных государственных деятелей наступающего века»[86]86
  См.: Documents. Vol. 1. P. 166.


[Закрыть].

Вскоре после поступления в Хэрроу Черчилль принял участие в поэтическом конкурсе, вызвавшись запомнить и процитировать наизусть тысячу строчек из «Песен Древнего мира» Томаса Бабингтона Маколея (1800–1859)[87]87
  Churchill R. S. Op. cit. P. 112–113.


[Закрыть]. Он выбрал первую поэму «Гораций» со следующими бессмертными строками:

 
Пусть рано или нет
Любой оставит свет,
Но лучше нет конца,
Чем пасть от рук врагов,
В бою за честь отца,
За храм своих богов[88]88
  Перевод автора.


[Закрыть].
 

Вспоминал ли Черчилль приведенные строки летом 1940 года? Трудно сказать. По словам его сына: «Вдохновляющий патриотизм этих стихов оставался с отцом все время, превратившись в главный стимул его политической деятельности»[89]89
  Documents. Vol. 1. P. 170.


[Закрыть].

К конкурсу Черчилль не выучит тысячу строк, как планировал. Он выучит больше – тысячу двести! Надев «самые лучшие брюки, пиджак и жилет»[90]90
  См.: Fletcher G. J. Spencer Churchill (p) at Harrow School 1888–1892, Part I // Finest Hour. № 133. P. 32.


[Закрыть], он продекламирует поэму с выражением и без единой ошибки. И одержит уверенную победу, первую в своей жизни. Отныне в школьных ведомостях рядом с его именем появится буква (p) что означало prizeman – призер[91]91
  Documents. Vol. 1. P. 175.


[Закрыть].

Вдохновленный успехом, Уинстон решил участвовать в новом состязании. На этот раз ученикам предстояло «запомнить и представить фрагменты из „Венецианского купца“, „Генриха VIII“ и „Сна в летнюю ночь“»[92]92
  Ibid. P. 166.


[Закрыть]. Черчилль заранее побеспокоился, попросив отца прислать ему «хороший томик Шекспира» для подготовки к конкурсу[93]93
  См.: Ibid. P. 175.


[Закрыть]. Он также рассчитывал продекламировать наизусть тысячу строк.

Конкурс состоялся в конце октября 1888 года. В нем приняли участие двадцать пять учеников. Победу Черчилль не одержал, набрав сто очков[94]94
  Ученик, занявший первое место, набрал сто двадцать семь очков.


[Закрыть] и заняв четвертое место[95]95
  Ibid. P. 173–174.


[Закрыть]. Но он все равно был доволен результатом: «Я поражен, поскольку смог обойти двадцать ребят, которые намного старше меня»[96]96
  Цит. по: Rose J. Op. cit. P. 1; Documents. Vol. 1. P. 152.


[Закрыть].

Свою роль в победе Черчилля сыграло присущее ему актерское начало и увлечение театром. Когда Уинстону было тринадцать лет, Леони Лесли, тетка по материнской линии, подарила ему игрушечный театр. На протяжении следующих четырех лет игрушечный театр станет для мальчика «великим развлечением» и «источником бесподобного наслаждения»[97]97
  Цит. по: Rose J. Op. cit. P. 2, 5, 7–8.


[Закрыть]. Постановка и разыгрывание пьес было не обычным детским увлечением, исчезающим по мере взросления. Черчилль сохранит любовь к театру и в зрелые годы. С любовью к театру в его жизни сохранится и любовь к театральности, находящая проявление в желании выступать на котурнах на политической сцене либо добавлять мелодраматичность и амплификацию в собственные тексты[98]98
  См.: Documents. Vol. 1. P. 123, 129, 168.


[Закрыть].

Иначе выглядело отношение Черчилля к музыке. В детстве он имел несколько пересечений с этим видом искусства: желание научиться играть на виолончели, участие в оперетте и успешное пение в хоре[99]99
  Ibid. Vol. 13. P. 834.


[Закрыть]. Хотя по прошествии пятидесяти лет об этом он отзовется с иронией: «Мне нравился большой барабан, а вместо него мне дали треугольники». «Что бы мне действительно хотелось, так это стоять за пультом дирижера», – говорил политик. Однако, понимая подспудно всю сложность этой работы, он признавался, что «готов оставить это поле деятельности сэру Бичему[100]100
  Бичем, Томас (1879–1961) – выдающийся английский дирижер.


[Закрыть]»[101]101
  См.: Singer B. Churchill Style. P. 119.


[Закрыть].

В 1912 году Черчилль приобретет пианино знаменитой фирмы Steinway. Трудно сказать, чем он руководствовался, делая подобную покупку, но музыкальный инструмент у него не задержался. Он вернул его обратно в магазин в следующем месяце. Еще через пятнадцать лет Черчилль повторит попытку, став обладателем пианолы. Результат был аналогичен: инструмент вернулся в Harrods[102]102
  Черчилль У. С. Указ. соч. С. 124.


[Закрыть].

Во всем огромном литературном наследии Черчилля есть лишь один абзац, посвященный музыке: «Из всех войн, где я участвовал, из каждого решающего эпизода моей жизни я вынес мелодии. Однажды, когда мой корабль окончательно бросит якорь в родной гавани, я соберу их в граммофонных записях; сяду в кресло, закурю сигару, и нахлынут стертые временем картины и лица, настроения и переживания; и засветится тусклый, но неподдельный огонек былого»[103]103
  См.: Browne A. M. The Long Sunset. P. 217.


[Закрыть]. Любимыми произведениями политика были комические оперы либреттиста Уильяма Швенка Гилберта (1836–1911) и композитора Артура Сеймура Салливана (1842–1900), а также марши, военные и школьные песни. Из классики он отдавал предпочтение Брамсу, Моцарту и Бетховену[104]104
  Documents. Vol. 13. P. 834.


[Закрыть].

Политик также признавал общественное значение музыки, замечая, что без нее невозможно представить «церковь, кино, театр, политическое собрание, футбол, морской курорт, отдых в круизе, забастовку, революцию и, конечно, войну»[105]105
  Цит. по: Fletcher G. J. Op. cit. P. 33; Documents. Vol. 12. P. 670.


[Закрыть]. Это высказывание наглядно демонстрирует, что в основном он отводил музыке общественную роль, оставляя за пределами внимания духовную и эстетическую природу этого вида искусства, прекрасно выраженную в емком афоризме Фридриха Ницше: «Без музыки жизнь была бы ошибкой».

Вернемся, однако, к учебе в Хэрроу. Одновременно с литературой, театром и музыкой именно здесь Черчилль распробовал «вкус истории» – увлечение, которое стало одним из самых «ценных и приятных» составляющих учебного процесса[106]106
  Ibid. P. 655–656.


[Закрыть]. Существенную роль в приобщении к истории сыграл преподаватель Луис Мартин Мориарти (1855–1930). Под его началом Черчилль подготовил основательный доклад в тридцать тысяч слов, описывающий все военные кампании его предка, генерал-капитана Джона Мальборо. Спустя несколько десятилетий, взявшись за написание многотомной биографии полководца, политик вспомнит об этом документе. Он будет приятно удивлен глубиной и точностью выполненной работы, признав, что в стенах школы его «хорошо обучили»[107]107
  См.: Мартин Р. Указ. соч. С. 280.


[Закрыть].

В Хэрроу Черчилля ждали не только первые академические успехи. Одновременно с интеллектуальным развитием администрация школы придавала большое значение физической форме своих подопечных. Занятия спортом и упражнения на открытом воздухе занимали не последнее место в учебном процессе и активно приветствовались. В том числе по этой причине, получив в мае 1889 года от своего отца деньги на карманные расходы, Уинстон потратил их на приобретение велосипеда. Двухколесное транспортное средство как раз стало завоевать популярность в старой и доброй викторианской Англии. «Еще нет и десяти, а Парк-роуд уже полна велосипедистов», – удивлялись очевидцы[108]108
  Documents. Vol. 1. P. 183.


[Закрыть]. Уинстон тоже не отставал. «В субботу я проехал на велосипеде восемь миль», – с гордостью сообщит он отцу[109]109
  Ibid. P. 185.


[Закрыть].

Но наслаждение велопрогулками оказалось для Черчилля непродолжительным. Большой поклонник высоких скоростей, он разбился уже в следующем месяце. Врачи диагностировали «легкое сотрясение мозга» и положили его в больничную палату. «За мальчиком требуется тщательный уход в течение нескольких дней», – написал в отчете местный доктор Джордж Бриггс (1847–1897)[110]110
  Ibid.


[Закрыть]. Директор Хэрроу проинформировал о случившемся родителей Уинстона[111]111
  См.: Ibid. P. 191, 192, 224, 230, 231, 242.


[Закрыть], однако реакция леди Рандольфа, ни тем более ее супруга неизвестна.

Среди других проблем, с которыми столкнулся Черчилль в школе по части здоровья, стали больные зубы. Кариес и сопровождавшие его неприятные ощущения стали для Уинстона настоящим бичом. С октября 1889 года он начинает периодически жаловаться на «дикую зубную боль» и просит леди Рандольф записать его к стоматологу. Он сообщает, что регулярно чистит зубы, но частота визитов к дантисту от этого не снижается.

В апреле 1891 года у Черчилля вновь «ужасно разболелись зубы». Лицо разнесло вдвое. Боль сделалась настолько сильной, что Уинстон оказался не в состоянии заниматься чем-либо, грезя о скорейшем посещении знакомого кабинета. Как назло, стоматолог смог принять его только на четвертые сутки, пока же миссис Эверест советовала воспользоваться болеутоляющими средствами и компрессами, а также впредь есть меньше «отвратительных солений и маринадов». Утешительное письмо пришло и от матери: «Я тебе очень сочувствую, дорогой Уинстон. Я услышала от Эверест, что дантист сможет принять тебя только завтра. Возможно, он удалит зуб. Не хочу тебя поучать, но я уверена, если ты будешь больше заботиться о зубах, твои страдания уменьшатся»[112]112
  См.: Ibid. P. 240, 243, 245.


[Закрыть].

Не прошло и полтора месяца с момента предыдущего воспаления, как несчастный вновь окажется в кресле стоматолога с абсцессом и разнесенным лицом. Там его ждал знакомый сценарий – наркоз и удаление. «Было совсем не больно, – хвастался Уинстон. – Я ничего не помню, проспав и прохрапев всю процедуру»[113]113
  Ibid. P. 282.


[Закрыть].

Но на самом деле причин для бахвальства было мало. Через несколько месяцев Уинстону удалили очередной зуб, что вызвало беспокойство леди Рандольф: «Я пришла в ужас. Это так глупо с твоей стороны. Ты еще пожалеешь об этом. Дай мне адрес твоего стоматолога, я хочу встретиться с ним и научить его уму разуму» (выделено в оригинале. – Д. М.)[114]114
  См.: Ibid. P. 428–429, 444.


[Закрыть].

Если беседа и возымела эффект, то кратковременный. Черчилль продолжит мучиться с зубами и в следующем учебном заведении. В конце 1893 года его вновь сразит зубная боль, на этот раз – двусторонняя. История повторится через два месяца. Уинстон переживет «чудовищную ночь», мучаясь от «самой сильной зубной боли», которую он когда-либо испытывал[115]115
  См.: Broster P. Dentures’ Finest Hour // Finest Hour. № 138. P. 12.


[Закрыть].

Леди Рандольф была права, когда журила сына за недопустимо беспечное отношение к собственным зубам. Если во время учебы в Хэрроу Уинстон лишился зубов мудрости, то, не достигнув тридцати лет, он расстанется со многими передними зубами[116]116
  См.: Documents. Vol. 3. P. 55–56.


[Закрыть], место которых займут протезы. Именно по этой причине на многочисленных фотографиях Черчилля нельзя увидеть его зубов. Даже улыбаясь, он научился скрывать эту не самую авантажную часть своего образа.

Учитывая, что на тот момент протезирование еще не достигло таких успехов, которым оно заслуженно может похвастаться в наше время, искусственные зубы доставляли Черчиллю множество неприятностей. Легко понять, о чем идет речь, если вспомнить, что одним из основных инструментов политика являются публичные выступления и личное обаяние. С протезами же и врожденной шепелявостью – другой отличительной особенностью великого британца – обаянию мог быть нанесен невосполнимый урон. Однако этого удалось избежать. С шепелявостью Уинстон боролся упорным проговариванием скороговорок, а также наблюдением у видного специалиста Феликса Семона (1849–1921), который пользовал короля Эдуарда VII[117]117
  См.: Broster P. Op. cit. P. 11–12.


[Закрыть]. Протезы же Черчилль старался заказывать у лучших мастеров. В конце жизни он станет клиентом одного из самых востребованных и признанных стоматологов своего времени сэра Уилфреда Фиша (1894–1974), а протезы ему будет изготавливать зубной техник Дерек Кудлипп[118]118
  См.: Riddles, Mysteries, Enigmas // Finest Hour. № 157. P. 12; см. также: Broster P. Op. cit. P. 12.


[Закрыть].

Черчилль не был бы Черчиллем, если бы и в такое прозаичное действо, как изготовление протезов, не привнес бы свою индивидуальность. Он попросил разработать для него уникальную модель, позволявшую сохранить едва заметную шепелявость, которая к тому времени из дефекта превратилась в еще одну составляющую его публичного образа[119]119
  См.: Documents. Vol. 1. P. 191, 322, 325.


[Закрыть].

Помимо зубной боли, во время учебы в Хэрроу Черчилль жаловался также на плохое зрение и неоднократно посещал окулиста. В результате уже в школе он стал носить очки[120]120
  См.: Ibid. P. 191.


[Закрыть]. И будет носить их в последующие годы, не скрывая своей близорукости.

Из спортивных увлечений Уинстона следует отметить занятия по фехтованию, которые, как он считал, идут ему на пользу, позволяя поддерживать хорошую физическую форму и принося немало удовольствия[121]121
  См.: Ibid. P. 319, 322, 325.


[Закрыть]. Разумеется, невысокая острота зрения не слишком подходила этому виду спорта, но Уинстона это не смущало. Не будучи большим любителем командных игр (за исключение поло), он привык делать ставку на одиночные виды спорта и часто добиваться в них успеха.

«Я очень усердно занимаюсь, – напишет он отцу в конце января 1892 года. – Я надеюсь, если повезет, стать чемпионом». Лорд Рандольф не придаст этим словам большого значения. Сын повторит свою мысль почти дословно спустя две недели. И снова без внимания. Тут и гадать не надо: мальчик хотел подняться в глазах отца, одержав победу, но Черчиллю-старшему было все равно. И зря. Его сын победил, став чемпионом Хэрроу. «Поздравляю тебя с твоим успехом», – сухо ответит лорд Рандольф, не преминув тут же заметить: надеюсь, что «фехтование не отвлечет твоего внимания» от учебы[122]122
  Churchill R. S. Op. cit. P. 179.


[Закрыть].

Спустя две недели Черчилль в составе команды Хэрроу примет участие в соревновании средних школ в Олдершоте. Его кузен Дадли Мэрджорибэнкс (1874–1935) проиграет в финале боксерского турнира, команда гимнастов будет всего лишь четвертой, и только Уинстон Черчилль – единственный представитель Хэрроу – займет первое место, став чемпионом по фехтованию. «Своей победе он обязан коротким и бесстрашным атакам, застававшим противников врасплох», – восхищались им зрители[123]123
  См.: Documents. Vol. 1. P. 159.


[Закрыть]. Но Черчилль не нуждался в их восторге. Он спал и видел, чтобы его успех разделил с ним отец. Но лорд Рандольф всегда был слишком занят, чтобы пойти на такие жертвы, как совместное времяпрепровождение с сыном. Вместо Олдершота он направился в Аскот, на скачки, предвкушая победу своей лошади. Лошадь, в отличие от Уинстона, проиграет.

Отсутствие родителей на спортивных соревнованиях одновременно и болезненно, и показательно. Когда Уинстон поступал в Хэрроу, то одним из моментов, приятно согревающих душу, было близкое расположение учебного заведения к Лондону. Однако ожидания юноши не оправдались. Ни леди Рандольф, ни тем более ее супруг не спешили преодолеть даже такое короткое расстояние (от вокзала Виктории поезда шли семьдесят пять минут[124]124
  Ibid. P. 184, 227–228.


[Закрыть]), чтобы повидаться с сыном. Уинстону ничего не оставалось, как вновь и вновь взывать к родительским чувствам посредством переписки: «Если ты в порядке, я надеюсь, ты приедешь, моя дорогая мамочка. Пожалуйста, приезжай одна. Я хочу побыть с тобой наедине. Пожалуйста, приезжай, приезжай, приезжай, приезжай, приезжай, приезжай, приезжай, приезжай, приезжай, приезжай к твоему любящему сыну»[125]125
  См.: Ibid. P. 187, 193; Singer B. Op. cit. P. 30; Manchester W. Op. cit. P. 166.


[Закрыть].

Уинстон очень надеялся, что отец появится на чествованиях по случаю победы в поэтическом конкурсе. Он заранее подготовился: проверил расписание и сообщил отцу, на какой поезд лучше садиться. Он также обратился за поддержкой к своей матери. «Постарайся, чтобы папа приехал, – умолял он ее. – Папа еще ни разу не приезжал». Лорд Рандольф не приедет и на этот раз.

Черчилль-старший навестит своего сына только в ноябре 1889 года, доставив ему массу удовольствия. Это будет его первый и последний визит в Хэрроу. Преподобному Уэллдону даже пришлось намекнуть родителям несчастного ученика, что их более частое появление было бы очень желательно[126]126
  Documents. Vol. 1. P. 250–251.


[Закрыть].

Но Черчилля не только редко навещали, иногда его не забирали домой на каникулы, что вызывало у мальчика настоящую истерику: «Моя драгоценная мамочка, прошу тебя, сделай все, что в твоих силах. Подумай только, насколько я несчастен, оставаясь здесь. Ты же обещала. Мне хочется рассказать тебе о стольких событиях. Где все? Никто уже давно мне не пишет и не рассказывает никаких новостей. Где Эверест? Постарайся, любимая мамочка, успокоить твоего любящего сына»[127]127
  Ibid. P. 251.


[Закрыть].

«Ой! Ой! Ой, дорогой! Глупенький, я не имела в виду, что ты останешься в Хэрроу, – последовал ответ леди Рандольф. – Я просто не могу принять тебя дома. Мне действительно надо уезжать. Я постараюсь что-нибудь для тебя придумать. Я буду у тети Клары. Возможно, она тебя возьмет»[128]128
  Цит. по: Мартин Р. Указ. соч. С. 201.


[Закрыть].

Какими бы ни были отношения между леди Рандольф и ее старшим сыном, влияние этой женщины на его воспитание и становление личности было огромным. Когда он подрастет, она будет выводить его в свет, приглашая в свой салон виднейших политиков, в том числе будущих премьер-министров Розбери, Бальфура, Асквита. Каждый из них сыграет важную роль в жизни ее сына. «В те дни никто не видел определенности в том, как Дженни Черчилль воспитывает своих сыновей, – вспоминала впоследствии леди Уорвик. – Она развивала именно те качества, которые сами по себе проявились бы в них лишь через много лет. Она находила время, чтобы ободрить и поощрить их умение выражать свои мысли. Мне до сих пор смешно вспоминать, как школьник Уинстон излагал свой взгляд на политическую обстановку лорду Хартингтону»[129]129
  Там же. С. 268. См. также: Harris F. Contemporary Portraits. P. 92.


[Закрыть].

В какой-то степени Дженни была для Черчилля не только матерью, но и отцом, который, по словам нашего героя, «никогда не слушал, что я ему говорю, никогда не принимал мои слова во внимание»[130]130
  Documents. Vol. 1. P. 268.


[Закрыть]. Леди Рандольф не только слушала, но и активно поощряла сына высказывать свою точку зрения. Понимала она и то, что ее возможности не безграничны. Она могла развивать своего первенца, но ее усилий все равно недостаточно. «В конце концов, через два месяца Уинстону исполнится семнадцать лет, – говорила она супругу. – Ему необходимо, чтобы его воспитывал мужчина»[131]131
  Ibid. P. 204.


[Закрыть].

Рассматривая отношения Черчилля с родителями, нельзя не упомянуть, что он сам был трудным ребенком. Преподаватели Хэрроу жаловались на его «забывчивость, невнимательность и непунктуальность». «Уинстон настолько организован в своей неорганизованности, что я и в самом деле не знаю, что с ним делать», – разводил руками его классный руководитель Генри Дэвидсон (1854–1914).

Леди Рандольф ничего не оставалось, как проявлять суровость, строго отчитывая своего отпрыска: «Твой отчет об успеваемости очень плохой. Твой стиль учебы, порывистый и непоследовательный, обеспечил тебе последнее место. Мы с отцом очень разочарованы. Уверена, у тебя найдется тысяча причин для извинения, но если бы ты занимал хоть немного более высокое место по успеваемости, а твоя учеба отличалась большей методичностью, я бы попыталась согласиться с некоторыми из них. Дорогой Уинстон, ты делаешь меня несчастной, я возлагала на тебя такие надежды и так гордилась тобой. Следующие год-два окажут влияние на всю твою жизнь, остановись и одумайся, пока не стало слишком поздно» (выделено в оригинале. – Д. М.)[132]132
  См.: Ibid. P. 205, 214, 234–235, 235; Wollaston G. W. Op. cit. P. 3, 2; Manchester W. Op. cit. P. 160; Cowles V. Op. cit. P. 35; Sandys C. Churchill Wanted Dead or Alive. P. 157.


[Закрыть].

У Черчилля действительно была тысяча причин для извинения. Он признавал свою леность, но проблемы, по его мнению, были не только в нем. Проблемы были и в преподавателях. «Я не могу учиться у того, кого ненавижу и кто отвечает мне тем же», – объяснял он. Уинстон не боялся поправлять учителей, если считал, что они не правы. Особенно если ошибались в цитировании английских поэтов или приводили неверные исторические факты. Однажды он раскритиковал лекцию про Ватерлоо, сославшись на источники, неизвестные преподавателю. Источники были проверены, и оказалось, что Черчилль был прав. Не боялся он и дерзить, отвечая на нападки в свой адрес. Когда один из учителей заявил ему в категоричном тоне: «Черчилль, у меня есть очень серьезные основания быть недовольным вами», он тут же парировал: «У меня также, сэр, есть очень серьезные основания для недовольства вами».

Помимо проблем с учебой, в Хэрроу Черчилль снова «отличился» своим поведением. «Он последовательно нарушал почти каждое правило, – вспоминал учившийся с ним сэр Джеральд Вуластон (1874–1957). – Он был ужасно непослушный». Однажды его поймали за битьем стекол в одной из школьных мастерских. Уинстон объяснил, что мастерская не функционировала, и он с друзьями лишь хотел ускорить процесс ее разрушения. Наказание последовало незамедлительно – семь ударов розгами[133]133
  См.: Cowles V. Op. cit. P. 36.


[Закрыть].

Но Черчилля это не остановило. В другой раз он собрал из пороха и пивной бутылки бомбу, которую намеревался взорвать в заброшенной постройке. Там, по слухам, водились привидения, и он решил положить этому конец. Поместив взрывное устройство в подвал, он поджег его и выбежал наружу. Однако ничего не произошло. Подождав немного, Черчилль полез вниз, и в этот момент раздался взрыв. Ему повезло – он отделался легкими ожогами на лице и опаленными бровями[134]134
  Churchill W. S. Lord Randolph Churchill. Vol. I. P. 17–18.


[Закрыть].

Не все выходки заканчивались физическими ранениями. Однажды несколько школьников затолкали Уинстона в постель и облили сначала горячей, а потом холодной водой. Возмутителя спокойствия спас учитель, проходивший мимо. Спасенный Уинстон тут же взялся обличать обидчиков «рокочущей» дикцией, поклявшись, что когда-нибудь «будет великим, а они так и останутся никем»[135]135
  Цит. по: Роуз Н. Черчилль: бурная жизнь. С. 29.


[Закрыть].

Неудивительно, что Черчилль, с его своенравием, шкодливостью и дерзостью, не пользовался популярностью среди воспитанников Хэрроу. «Мы, учившиеся в других классах и не пересекавшиеся с Уинстоном лично, очень быстро стали наслышаны о нем, и та информация, которая до нас доходила, оставила о нем неприятное впечатление», – свидетельствует сэр Джеральд Вуластон. Не лучшее мнение сложилось и у тех, кто сталкивался с Уинстоном каждый день. Будучи наказан старшиной школы Фредериком Хиксом (1872–1942) (впоследствии Хикс станет епископом Линкольнским), Уинстон дерзко заявит: «Я буду более великим, чем ты», за что немедленно получит очередную оплеуху. Очевидцы вспоминали о нем, как о «капризном, рыжеволосом бульдожке», как о «замкнутом мальчике, который бродил сам по себе» с видом «гордым и недовольным»[136]136
  Wollaston G. W. Op. cit. P. 3; Роуз Н. Указ. соч. С. 30, 29; Manchester W. Op. cit. P. 155.


[Закрыть].

Нередко замкнутость, стремление к одиночеству, трудности в общении со сверстниками приводят к комплексам в зрелости. Но Черчиллю подобных психологических проблем удалось избежать. Его спасла высокая самооценка, а также готовность идти против течения. Последнее качество проявлялось в самых разных жизненных ситуациях. Взять, к примеру, отношение к няне. У всех учеников Хэрроу были няни, но их не принято было приглашать в школу, да и вообще публично вспоминать о них. Уинстон, напротив, не только частенько приглашал к себе миссис Эверест, но и под удивленные, а порой и неодобрительные взгляды учеников гулял под ручку с полной немолодой женщиной в старомодной шляпке и скромном облачении по главной аллее, а также публично целовал ее на прощание. «Это был один из самых смелых поступков, которые я когда-либо видел», – свидетельствует Джон Сили (1868–1947), отличившийся впоследствии в окопах Первой мировой войны и работавший вместе с Черчиллем в правительстве[137]137
  Цит. по: Cowles V. Op. cit. P. 36.


[Закрыть]. «Оглядываясь назад, я могу только желать, чтобы и я, будучи ребенком, был настолько же смел, чтобы пригласить к себе няню, как это сделал Уинстон», – добавляет сэр Джеральд Вуластон[138]138
  Wollaston G. W. Op. cit. P. 4.


[Закрыть].

Одновременно с проявлением нонконформизма именно в стенах Хэрроу Уинстон Черчилль впервые открыто заговорит о собственном предназначении и вере в свою судьбу. «Наша страна подвергнется страшному нападению, какому именно сказать не могу, но предупреждаю тебя об этом нашествии, – поделится он с одноклассником Мюрландом Эвансом (1874–1946). – Говорю же тебе, я возглавлю оборону Лондона и спасу его и всю Англию от катастрофы». Когда Эванс попытается уточнить, видит ли себя потомок герцога Мальборо военачальником, Уинстон ответит: «Не знаю, будущее расплывчато, но главная цель видна ясно. Повторяю: Лондон будет в опасности, и я, занимая высокий пост, спасу нашу столицу, спасу нашу империю!»[139]139
  Цит. по: Gilbert M. In Search of Churchill. P. 214–215.


[Закрыть]