Текст книги "Лютер"

27

Как это часто бывает в однообразной и уединенной жизни, медленно тянулись дни, а недели и месяцы летели быстро. Только что, казалось, оделся лес в осенний пурпур и золото, как уже снял свой убор; желтые листья зашуршали под ногой в прозрачно-оголенных просеках, где с царственным величием выступал круторогий олень с трепетной ланью. Крепче запахло в лесу прелым листом, опенками, скипидарно-душною, болотною сыростью, медвежьим логовом и чем-то еще неведомо-жутким, как бы сырым и теплым, косматым мехом самого лешего. Зыблющимся треугольником, черные в зыбкой и бледной лазури небес, полетели журавлиные станицы на юг с призывно-печальным курлыканьем, и дикие лебеди понеслись так высоко, что их самих не видно было – чуть слышался только их подоблачный, трубному звуку подобный клич. Первые снежинки закружились в воздухе, ветви плакучих берез опушились на утреннем солнце сверкающим огнем, и скоро вся земля забелела под снегом. И затрещал утренний веселый огонь в очаге.

Лютер много писал: книгу «Об исповеди», «Истолкование псалмов», «Проповеди», «О монашеских обетах», «Проповедь о брачной жизни», «Против Лейпцигского козла (Доктора Эмзера)», «Против английского короля Генриха» и обличительное послание к Майнцскому архиепископу о возобновившейся продаже Отпущений: «Если Ваше Преподобие не отменит ее, то я вынужден буду приписать вам те гнусности, какие приписывал Тецелю… и показать всему христианскому миру, чем отличается епископ от волка».[367]367
  De Wette, Briefwechsel, II, 212.


[Закрыть] Написал также книгу «О Христе и Антихристе» и многие другие.[368]368
  Von der Berchte, De Votis monasticis, Predigt vom ehelichen Leben. An den Bock zu Leipzig. Contra henricum regem Angliae, Passional Christi und Antichristi; Kuhn, II, 15–17, III, 394–395.


[Закрыть] В то же время, готовясь к переводу Священного Писания на немецкий язык, продолжал изучать еврейский и греческий.

Твердо решил бежать из тюрьмы, освободиться, хотя бы ценою жизни, потому что тревожные слухи начали доходить до него из Виттенберга о смутах и распрях в тамошней Церкви. В конце ноября выехал он потихоньку из Вартбурга, один на коне, и неожиданно явился в Виттенберг, где друзья едва узнали его с бородой и в одежде рыцаря Георга. Пробыл там дней шесть, только для разведки (дымом запах дом – хотел узнать, не горит ли), и, когда начали ходить слухи о его приезде, поспешно вернулся в Вартбург, потому что не хотел покинуть его, не приступив к важнейшему для него делу – переводу Писания. «Я хочу говорить по-немецки, а не по-латински и не по-гречески».[369]369
  Kuhn, II, 41; Brentano, 139.


[Закрыть]

Только что вернулся, начал переводить Новый Завет. «Это – великое и святое дело… нужное всем для спасенья… Я надеюсь дать моей Германии перевод лучше латинского».[370]370
  De Wette, II, 123.


[Закрыть] «Женщина в домашнем хозяйстве, дети в играх, горожане на площади – вот у кого надо учиться говорить на языке Священного Писания». «Глядя на уста простого человека и слушая, как мать говорит с детьми, я учусь у них».[371]371
  Strohl, 219.


[Закрыть] «Я для моих немцев рожден; им и хочу послужить».[372]372
  Fèbvre, 212.


[Закрыть] «Да совершит же Господь Им самим начатое дело!»[373]373
  Brentano, 280.


[Закрыть]

Знал, что если только это дело совершит как следует, то впервые Сам Иисус с Двенадцатью пойдет по родным лесам и полям, от селения к селению, от города к городу, уча простой народ, впервые зазвучит Нагорная проповедь, «Блаженны нищие духом», под родное кукование кукушки и шелест родных плакучих берез. Сначала пойдет Иисус по Германии, а потом и по всем другим землям. Знал, что переводит Новый Завет – все христианство – не только на немецкий язык, но и на все языки нового времени; снова делается христианство не римским, а воистину вселенским, католическим.

Радость величайшая, какую может испытать человек на земле, – делать и знать, что делаешь доброе, нужное для всех, как хлеб и вода, святое дело: радость эту Лютер испытал в те дни.

«Как-то раз, на Аугсбургской Диэте, архиепископ Майнцский открыл случайно какую-то книгу и стал ее читать, – вспоминает Лютер. – „Что это вы читаете, Ваше Преподобие?“ – спросил его один из его приближенных. „Я не знаю, что это за книга, но вижу, что в ней все против нас“, – ответил тот». Книга эта была Священное Писание. «Брат Мартин, оставь эту книгу! – говаривал мне один августинский монах, доктор Узингер, мой учитель в Эрфуртской обители. – Надо читать Отцов Церкви: они извлекли из Писания мед истины, а само оно производит лишь смуты и распри».[374]374
  Brentano, 275, Tischreden.


[Закрыть] Вот почему в Римской Церкви Евангелие оставалось в течение многих веков почти неизвестной книгой: дома, на родном языке, его запрещено было читать; позволено – только в церквах, на чужом и большинству верующих непонятном латинском языке. В Римской Церкви слово Божие было крепко-накрепко заковано, заперто и спрятано. Христос онемел: как бы в уста Его палачами, слугами не Иудейских, а Римских Первосвященников, вложен был кляп. Лютер имел право сказать: «Благодаря мне Евангелие появилось впервые на свет дневной» – из тысячелетней ночи – темноты Римской Церкви.[375]375
  Brentano, 281.


[Закрыть] Как бы вынут был кляп из уст Господних, и вдруг немой заговорил. Лютер, кажется, знал или предчувствовал, что это больше всего, что он сделал. Лютер, основатель новой Церкви, обличитель «Папы-Антихриста», может быть, сомнителен; но Лютер, освободитель Слова Божия, – несомненен.

«Кажущийся случай – действительный Промысел; Кто же обо мне заботится, ведет меня, как слепого за руку», – это много раз в жизни чувствовал Лютер, а теперь понял он то, что ему казалось бесцельным и бессмысленным, – Вартбург: он был заточен, чтобы освободить Узника; он замолчал, чтобы заговорил Немой.

Начал переводить Новый Завет в декабре 1521 года, а кончил к марту 1522-го. Дописав последние слова последней книги, Апокалипсиса, «Ей, гряди, Господи Иисусе! Аминь!», заплакал от благодарности так же, как после той страшной ночи, когда спасла его Пресвятая Дева Мария. Став на колени перед окном и глядя на оттепельно-темное, все еще зимнее небо с такою радостью, как если бы оно уже было весенним, прозрачно-голубым, начал молиться:

Благослови, душа моя, Господа, и вся внутренность моя – святое имя Его… Он прощает все беззакония твои; венчает тебя милостью и щедротами; насыщает благами желание твое; обновляется, подобно орлу, юность твоя (Пс., 102:1–5).

28

В тот же день – случай опять или Промысел, но уже не Божий, а диавольский (есть, увы, и такой), – в тот же день Лютер получил вести еще более тревожные, чем до декабрьского приезда в Виттенберг. Судя по этим вестям, в доме уже не только пахло дымом, но и выкинуло пламя. 27 декабря 1521 года, дней через двадцать по отъезде Лютера из Виттенберга, прибыли туда из города Цвиккау (Zwickau), на границе Чехии, тамошние «пророки», бедные ткачи и суконщики, «озаренные Духом Святым». «Дух, – говорили они, – дышит, где хочет, а в смиреннейших людях особенно». И только что прибыли, как вспыхнуло народное восстание: буйная чернь под неистовый крик «Жги, бей, разбивай!» начала грабить, жечь и осквернять монастыри и церкви».[376]376
  Kuhn, II, 47.


[Закрыть] То же происходило и в соседних городах.[377]377
  Fèbvre, 213–214.


[Закрыть]

Главным поджигателем бунта был, вместе с цвиккаускими ткачами-невеждами, ученейший богослов Виттенбергского университета, соборный архидиакон Карлштадт (Carlstadt), человек большого ума и пламенной веры, но ученик, пожираемый ревностью к учителю, – «Лютер второй», пожелавший сделаться первым. Думая, что Лютер заключен в Вартбурге и исчез навсегда, Карлштадт хотел заменить его и превзойти. «Лютер говорит, но не делает, топчется только на месте, ни Богу свечка, ни черту кочерга», – мог бы сказать Карлштадт почти так же, как сам Лютер говорил о себе, в Вартбурге: «Я сижу весь день праздный и гнусный». То, о чем говорил и чего не делал, – Карлштадт пожелал сделать.[378]378
  Fèbvre, 236–237; Kuhn, II, 43.


[Закрыть]

К прошлому возвращался Лютер – к началу христианства – Евангелию, а Карлштадт устремился к будущему – к концу христианства – Апокалипсису. «Новую песнь запоем (ein neues Lied wir heben an)», – это Лютер сказал, а цвиккауские пророки и Карлштадт это пожелали сделать.[379]379
  Booth, 225.


[Закрыть] «Все, наконец, должно измениться», – скажут восставшие на господ крестьяне.[380]380
  Strohl, 260.


[Закрыть] «Все должно измениться; es muss endlich anders werden», не только в Церкви, в делах духовных, но и в государстве, в делах мирских. Общности имения – «совершенного братства и равенства по Евангелию» – того, что люди грядущих веков назовут «коммунизмом», потребует ученик Карлштадта, вождь восставших крестьян, такой же священник-расстрига, как Лютер, Томас Мюнцер (Münzer): «Все да будет общим (omnia simul communia)».[381]381
  Op. Luth. ed Walch, Halle, 1740–1753, vol XVI, 157; Kuhn, II, 221.


[Закрыть] «Царство Божие приблизилось и должно быть установлено силою, ибо, по слову Господа, только употребляющий силу входит в Царство Божие», – учил Карлштадт.[382]382
  Strohl, 226, 270.


[Закрыть] «Вперед, вперед, вперед! Раздувайте огонь, не давайте вашим мечам простыть от крови, не щадите никого!» – скажет ученик Карлштадта, Мюнцер.[383]383
  см. сноску выше.


[Закрыть] «Почему бы не очистить нам эту помойную яму – Римскую Церковь, и не омыть наших рук в их крови?» – это Лютер сказал, а Томас Мюнцер это сделает.[384]384
  Epit. Respons. Silv. Prieratis, 1520; Loescher, Volst. Reform. acta et docum., II, 435.


[Закрыть] Или, говоря на языке наших дней, Лютер начал Преобразование, Реформацию, а верные ученики Лютера, Карлштадт и Томас Мюнцер, начинают Переворот, Революцию. «Что же делать? Кто сеет ветер – пожинает бурю», – говаривал Лютер, пожимая плечами, в самом начале смуты. Но кто сеял ветер?[385]385
  Ibidem.


[Закрыть]

Несколько дней до того, как пришли эти страшные вести из Виттенберга, Лютер, сидя за рабочим столом, взглянул в окно и сразу же понял, что происходит. Мартовская оттепель стояла на дворе; шел мокрый снег с дождем. Вдруг последние лучи заходящего солнца, брызнув из-под темных, на самом краю неба ровно, как ножницами, срезанных туч, залили все таким горящим красным светом, что мокрые стволы деревьев сделались кровавыми, и мокрый снег тоже, и грязные лужи на дороге казались лужами крови. Что это значит, он тогда не понял, – понял теперь, читая эти страшные вести: «Будет вся Германия в крови». Кто это сказал? Кто это сделал? Только ли Карлштадт – «Лютер второй», или также первый?

«Я их не боюсь… и вы не бойтесь», – писал он друзьям своим в ответ на те страшные вести о Карлштадте и цвиккауских пророках.[386]386
  End, III, 316; Fèbvre, 243; De Wette, II, 124.


[Закрыть] Но если он думал, что схватит эту Черную Собаку за загривок и выбросит в окно, то ошибался, и дорого ему было суждено заплатить за эту ошибку.

Хуже всего было то, что вернейшие ученики его, как Меланхтон, соблазнялись «пророками». «Их презирать не должно, – писал Меланхтон Фридриху Мудрому. – Кроме Лютера, никто не мог бы различить, какой в них Дух».[387]387
  Corpus Reforma, I, 533; Kuhn, II, 49.


[Закрыть] Фридрих не знал, что ему делать.

«Я как мирянин ничего не понимаю в этом деле, – говорил он советникам своим, когда заходила речь о необходимом обуздании „пророков“. – Бог дал мне довольно богатства, но лучше я пойду по миру нищим, нежели сделаю что-нибудь против воли Божьей! Значит, и он сомневался, нет ли в этих невежественных пророках-поджигателях Духа Святого.[388]388
  Senckendorf, Hist. Lutherian, 1691, I, 193; Kuhn, II, 49.


[Закрыть]

Перепуганные граждане, перессорившиеся богословы, монахи, священники – все честные люди в городе требовали возвращения Лютера и умоляли об этом Фридриха.[389]389
  Bretschneider, Corpus Reformat., 1842, I, 566; Kuhn, II, 53.


[Закрыть] «Лютер кашу эту заварил, пусть же сам ее и расхлебывает».[390]390
  см. сноску выше.


[Закрыть] «Я не боюсь», – говорил Лютер, но это была неправда: он только успокаивал себя и друзей своих, а на самом деле очень боялся. «Я знал всегда, что рану эту нанесет нам Сатана, но не знал, что он это сделает не чужими, а нашими же собственными руками», – писал он ученикам своим.[391]391
  De Wette, II, 124.


[Закрыть]

«Злейшие враги мои не нанесли мне такого тяжелого удара, как эти друзья, – вот что терзает мне сердце!»[392]392
  Brentano, 157.


[Закрыть] «Все мои прежние муки – ничто перед этой; никогда еще я не был так глубоко ранен».[393]393
  De Wette, II, 124; Kuhn, II, 53.


[Закрыть] В этих людях «сам Сатана восстал на Евангелие во имя Евангелия» – Христом борет Христа.[394]394
  Brentano, 158.


[Закрыть]

«Все да будет общим (omnia simul communia)», – эти три слова вспомнил Лютер, взвесил – и увидел маленькое, сморщенное все в кулачок, как у мартышки, черненькое, точно обожженное, личико маленького худенького человека, «Лютера второго» – Карлштадта, освещенное красным светом раздуваемых искр.[395]395
  Kuhn, I, 351.


[Закрыть] «Ждать ни минуты нельзя, – решил Лютер, – надо кинуться и вырвать головню у поджигателя, пока в доме не вспыхнул пожар».[396]396
  De Wette, I, 135.


[Закрыть]

После тайной декабрьской разведки в Виттенберге отправил он тогда «Верное ко всем христианам увещание остерегаться мятежа и восстания».[397]397
  Op. Erlang, XXVI, 201; De Wette, I, 546.


[Закрыть] «Бог запрещает восстание… Диавол радуется ему… Установленных властей никто не должен низвергать, кроме Того, Кто их установил», – таков был смысл увещания.[398]398
  Kuhn, II, 45; Fèbvre, 229.


[Закрыть] Но Лютер чувствовал, что этого мало. «Пользуясь моим отсутствием, Сатана вышел за ограду к овцам и ввел среди них такие соблазны, которые я не могу одолеть издали… мое присутствие необходимо, – писал он Фридриху. – Совесть не дает мне покоя… Я должен, вопреки воле Вашего Высочества и воле всего мира, быть там, где находится паства моя, чтобы с нею страдать и умереть за нее, и я это сделаю с радостью… Вот одна причина моего приезда, а другая – та, что я предвижу… великое в народе восстание, которым Бог накажет Германию».[399]399
  De Wette, II, 141–147.


[Закрыть] Это письмо написано Лютером 6 марта, уже по приезде в Виттенберг, но нет никаких сомнений, что он уже и в Вартбурге думал и чувствовал то, что высказал в этом письме.[400]400
  Kuhn, II, 68–69.


[Закрыть]

Надвое переломилась жизнь – это чувствовал Лютер, проводя последнюю ночь в Вартбурге и обозревая, как бы с высоты башни своей, весь пройденный путь жизни. Думал о трех великих искушениях. Двух прошлых и одном будущем. Первое было в Черной Башне Виттенбергской обители; второе – здесь, в серой башне Вартбурга, а третье будет, может быть, опять в Черной. В первом – искушал его диавол невидимый, внутренний, в нем самом мнимою свободою – личностью; во втором – диавол внешний, в образе женского голого тела, искушал его мнимою любовью – похотью; а в третьем – то видимый, то невидимый, внешний и внутренний вместе – будет искушать его мнимым братством – общностью: «Все да будет общим (Omnia simul communia)». В первом искушении диавол мог погубить его; во втором – погубить дело его, а в третьем, самом страшном – его и дело вместе. Первое и второе искушения он победил; победит ли третье?

29

1 марта 1522 года Лютер выехал из Вартбурга и в марте прибыл в Виттенберг,[401]401
  Fèbvre, 227; Op. Erlang., LIII, 104; Kuhn, II, 57.


[Закрыть] где, скинув платье рыцаря Георга и надев монашескую рясу, сбрив бороду и выбрив тонзуру, снова сделался братом Мартином.

В следующее воскресенье, 9 марта, он взошел на церковную кафедру и, в течение недели, каждый день проповедывал. В этой семидневной проповеди себя самого превзошел: меру сумел найти безмерную. Внутренне себя самого утишил, усмирил, и через себя – других. К ненависти призывали Карлштадт, Мюнцер и цвиккауские пророки, а он – к любви; те думали, что меч сильнее Слова, а он думал, что Слово сильнее меча. «Я буду проповедывать, взывать, кричать, но силой принуждать не буду никого, потому что вера свободна… Только Словом должно бороться и побеждать; Словом только можно разрушить то, что воздвигнуто силой… следуйте моему примеру: с Папой я боролся, не прибегая к силе; только возвещал, проповедывал Слово Божие, и оно разрушило папство так, как этого не могла бы сделать никакая другая сила в мире».[402]402
  Kuhn, II, 71–72; Fèbvre, 253; Op. Erlang., XXVIII, 204 ss.


[Закрыть]

В Вартбурге, когда переводил Св. Писание, чувствовал он, созерцая, а здесь, в Виттенберге – действуя, испытал он радость величайшую, какую только может человек испытать на земле, – делать людям добро. Видел воочию, как бушующие волны мятежа под льющимся на них елеем Слова Божьего утихают. Как бы через него всех бурь земных Утешитель Небесный запретил дуть ветру и сказал морю: «Умолкни, перестань. И сделалась великая тишина» (Марк, 4:39).

Но если думал Лютер, что третье искушение диавола, мнимым братством-общностью, он так же победит, как первое, мнимой свободой – личностью, и второе – мнимой любовью – похотью, то он ошибался. «Не вынимая меча из ножен и не пролив ни капли крови, он потушит раскаленную головню поджигателей» – этой надежде его не суждено было исполниться.[403]403
  De Wette, II, 135; Kuhn, II, 53.


[Закрыть]

Три цвиккауских пророка – два богослова, Марк Штюбнер (Stübner) с Целларием (Cellarius) и один неизвестный, ткач или суконщик, длинный, как шест, рыжий и веснущатый – долго добивались тайного свидания с Лютером, но тот все отказывал; наконец согласился.

«Дело твое, брат Мартин, больше, чем дело Апостолов», – начал беседу Штюбнер с такою чрезмерною любезностью, что она не предвещала ничего доброго. Лютер только молча плечами пожал, ожидая, что будет дальше.

– А нас, Цвиккауских учителей, ты за кого почитаешь? – спросил Штюбнер.

– А вы себя за кого почитаете? – ответил Лютер тоже вопросом.

– За таких же пророков Божьих, как ты.

– О чем же пророчество?

– О том, что царство Божие приблизилось и должно быть установлено силою.

– Все, наконец, должно измениться, – подтвердил Целларий. – Надо христианам завоевать свободу мечом![404]404
  Strohl, 259.


[Закрыть]

– Мечом! – подтвердил, как эхо, веснущатый, с бесконечно-тупым упрямством в лице и в голосе.

– Этого в Писании не сказано, – возразил Лютер. – Берегитесь, не от диавола ли ваши пророчества.

– Сам берегись, твои ли не от диавола! – воскликнул Целларий, ударив кулаком по столу.

Но Штюбнер, положив ему руку на плечо, проговорил спокойно:

– Проповедь твоя, брат Мартин, для богатых, а наша – для бедных; с бедными – Бог, а с богатыми – диавол.

– Диавол! – опять повторил, как эхо, веснущатый.

– Дело твое еще только в начале, а наше – уже в конце, – продолжал Штюбнер.

– Какой же ваш конец? – спросил Лютер.

– Все да будет общим, – ответил Штюбнер. – А чтобы ты знал, что и мы пророки, – хочешь, скажу, о чем ты сейчас думаешь?

– Ну, скажи.

– Ты думаешь: кто правее, ты или мы?

Лютер остолбенел: так верно угадал Штюбнер.

– Бог да поразит тебя, Сатана! – воскликнул брат Мартин, ударив в свою очередь кулаком по столу.

И, подумав, прибавил:

– Слово Божие – наше свидетельство, а ваше где, покажите!

– Да, мы покажем, – ответил Штюбнер все так же спокойно.

– Покажем! – повторило эхо.

Штюбнер встал, пошел к двери, но, перед тем чтобы выйти, остановился, оглянулся на Лютера и проговорил с тихой усмешкой:

– Вот уж погоди, брат Мартин, мы наше знамение миру покажем![405]405
  Cammerarius, Vita Melarichtinis; De Wette, II, 178, 181; Kuhn, II, 74–75.


[Закрыть]

И вдруг вспомнилось Лютеру, как Черная Собака в Вартбургском замке, когда он, схватив ее за загривок, повернула к нему голову и, как будто усмехаясь, оскалила два белых клыка. Понял он, что не победил Врага.

Вынуть из-под него хотели цвиккауские пророки тот единственно твердый камень, на котором он стоял, и Слово Божие.

«Писанное Слово мертво, – учили они. – Живо только сказанное Духом Святым».[406]406
  Kuhn, II, 48.


[Закрыть] «Божеское не воплотилось в человеческом, и не может быть заключено ни в каком установлении или слове прошлых веков, ибо Откровение все еще продолжается; вера есть вечное дело Божие».[407]407
  Strohl, 279, 269.


[Закрыть]

«Голос Духа Святого во мне подобен шуму вод многих. Я знаю больше, чем если бы проглотил сто тысяч Библий!» – хвалился Мюнцер.[408]408
  см. сноску выше.


[Закрыть]

30

Новый Завет в немецком переводе Лютера появился 25 сентября 1522 года – с этого все и началось. Люди всех чинов и званий – богатые и бедные, знатные и простые, ученые и невежды, – сидя за столом в харчевне или собираясь кучами на площадях и улицах, спорили о вере. «Все, кто умел читать по-немецки, жадно читали и перечитывали Новый Завет, запечатлевая его в памяти и в сердце своем… Все носили его при себе за пазухой, и это внушало им такую гордость, что они спорили о нем не только с мирскими людьми, но и с духовными и даже с докторами богословия», – вспоминает очевидец.[409]409
  Cochleus, Commentaria de actis et scriptis M. Lutheri, 1549; Kuhn, II, 18.


[Закрыть] Пахари, угольщики, пастухи, дровосеки, лоскутники, нищие «ходили из города в город, из селения в селение, проповедуя Евангелие».[410]410
  Brentano, 190.


[Закрыть] «Все люди равны перед Богом, – учили они. – Когда Адам пахал и Ева пряла, то где были господа?»[411]411
  Strohl, 260.


[Закрыть] Больше всего волновало умы и сердца то место в Деяниях Апостолов, где говорится о первой христианской общине:

У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее (Деяния, 4, 32).

«Общим было все, и все люди были братьями во дни Апостолов; этому примеру и мы должны следовать», – проповедывал в Швабии меховщик Себастиан Лютцер (Lützer), а никому не известный человек из Бюльгенбаха (Bulgenbach), некий Ганс Мюллер, – имя ему легион, – объявлен был вождем «великого Христианского Братства». Он ходил по городам и селеньям, в красном платье, в красной шапочке с петушьим пером и в узких красных башмаках, может быть, с лошадиным копытом, как Мефистофель, и в «Красной Шайке» восставшие крестьяне собирались вокруг него. Вот кто вышел из Черной Собаки доктора Лютера – из черного пуделя доктора Фауста – Красный Школяр, бес великого бунта:

 
Так вот что в пуделе сидело, —
Школяр бродячий – пресмешное дело! —
 

мог бы сказать и доктор Лютер, как доктор Фауст.[412]412
  Goethe, Faust, I, Studierzimmer.


[Закрыть]

«Снова порабощать людей, освобожденных Христом, тех, за кого пролил Он свою драгоценную кровь, – разве это не гнусная несправедливость?.. Нет во Христе ни раба, ни свободного… Но, Богу противясь, не хотят государи, чтобы бедный человек спасся», – говорили крестьяне, собираясь в «Красной Шайке» под знаменем с Белым Крестом.[413]413
  Kuhn, II, 193; Brentano, 192.


[Закрыть] «Мы свободны по Писанию и хотим быть свободными, потому что кровью Иисуса Христа искуплены мы все одинаково, пастух так же, как государь».

В марте 1524 года появились «Жалобы крестьян с двенадцатью просьбами». «Мы – не бунтовщики и не мятежники; мы – проповедники Евангелия… Истинные бунтовщики – те, кто Евангелию противится и хотел бы его уничтожить: наши господа и насильники», – говорилось в кратком вступлении к «Жалобам». Следовали двенадцать просьб: избрание священников сельскими общинами, дозволение рыбной ловли, охоты и рубки леса на господских землях; об уменьшении податей и барщины; о справедливости суда; о неприсуждении в пользу господ наследства вдов и сирот; об отмене крепостного права: «Если какая-нибудь из этих просьб Слову Божию противна, – чего мы не думаем, – то мы заранее от нее отказываемся. Мир Христов да будет со всеми. Аминь».[414]414
  Op. ed. Walch, 1753, XVI, 25 ss.


[Закрыть]

В это же время швабские крестьяне, ссылаясь на книгу Лютера «О христианской свободе»,[415]415
  De libertate christiana, Von der Freicheit eines christenmenschen, 1520.


[Закрыть] обратились к нему с просьбой быть их вождем и ходатаем перед господами.[416]416
  Kuhn, II, 197.


[Закрыть] Если бы Лютер на просьбу эту согласился, то очень возможно, что все это движение крестьян кончилось бы так же мирно, как началось, или, по крайней мере, многие ужасы крестьянского восстания были бы избегнуты. Но Лютер не согласился; он покинул и предал крестьян, а вместе с ними и себя самого.

За годы до восстания он остерегал государей: «Вашего произвола не хотят и не могут больше терпеть крестьяне. Крайней степени достигло в народе презрение к вам, государям».[417]417
  Strohl, 263.


[Закрыть] Это сказано в 1523 году, но забыто в 1525-м, когда появилось «Увещание к миру, в ответ на двенадцать требований швабских крестьян».[418]418
  Op. ed. Weimar, XVIII, 279.


[Закрыть] «Главная ответственность за восстание крестьян падет на вас, государи, и еще больше – на вас, епископы, священники, монахи, потому что в вашем слепом ожесточении вы не перестаете гнать Евангелие… Нож к вашему горлу приставлен, а вы все еще думаете, что сила за вами, и что вас никто не победит». Это Лютер говорит государям, и в то же время – народу: «Если государи плохи, то этим вовсе не оправдано ваше восстание, потому что взявший меч от меча и погибнет. Иго плохих государей терпеть есть посланный нам Богом крест… Делайте, впрочем, что хотите, только не оправдывайтесь именем Христа; этого я вам не позволю: я вырву у вас Его святое имя, хотя бы пришлось для этого пролить всю мою кровь до последней капли».[419]419
  Booth, 180; Brentano, 195.


[Закрыть]

В сущности, ничего в этом «Увещании» не сказано и не сделано, потому что не сделано выбора; все одно – ни рыба ни мясо. Лютер опять между двумя стульями сидит. Хочет, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. В том, что люди наших дней называют «социальной революцией», «проблемой социального неравенства», он окажется вне игры, так же, впрочем, как Св. Франциск Ассизский и почти все святые.

«Ты, как собачонка между двумя сражающимися войсками – рабов и господ, бедных и богатых, – путаешься все только у тех и других под ногами, и теми, и другими будешь раздавлен», – могли бы сказать ему восставшие крестьяне.

В городе Нордгаузене звонят они во все колокола, чтобы заглушить голос его, когда он проповедует в церкви,[420]420
  Booth, 181.


[Закрыть] а в городе Орламюнде кидают в него грязью и камнями, а когда он бежит из церкви, кричат ему вдогонку: «Ступай ко всем чертям, чтобы тебе шею сломать прежде, чем выйдешь отсюда!»[421]421
  Kuhn, II, 151; Martin Reinhardt, Doct. M. Luther's Handlung mit dem Rath und gemeinde der Stadt Orlamind; Op. ed. Walch, XV, 2435 ss.


[Закрыть]

Это было для Лютера, может быть, хуже, чем папская булла об его отлучении от Церкви.

«Лютер осквернил все христианство, украл у него Евангелие», – доказывал Томас Мюнцер в книге «Против бездушной, в неге живущей, Виттенбергской плоти» – Лютера.[422]422
  Kuhn, II, 140.


[Закрыть] Шайки восставших крестьян собрал он под боком у Лютера, в городе Мюльхаузен, в Тюрингии, а в городе Альштедт (Allstadt) основал тайное общество бунтовщиков, чья невидимая сеть была раскинута по всей Европе.[423]423
  Kuhn, II, 136–138. Seidemann, Forschungen zur deutschen Geschichte, II, 337; Ranke, Deutsche Geschichte um Zeitalter der Reform., 1842, II, 145.


[Закрыть] Первый понял он, что эти три слова – «Все будет общим» – тот Архимедов рычаг, которым может совершиться всемирный переворот – «всемирная революция», как скажут люди грядущих веков. Тайное общество Мюнцера – то малое горчичное зерно, из которого некогда вырастет великое дерево – Третий Коммунизм, Третий Интернационал.

«Подымайтесь, братья, если хотите, чтобы поднял вас Бог», – гласило воззвание Мюнцера к мансфельдским рудокопам, тем самым, у которых были плавильные печи старого Ганса Лютера, отца Мартинова. «Начинайте битву Господню, ибо час наступил… Вся Германия, Франция, Италия уже поднялись… Бей, бей, бей!.. Куй железо, пока горячо, – Ринк-ранк! Ринк-ранк! Раздувай огонь, не давай мечу простыть от крови, не щади никого… Бей, бей, бей!»[424]424
  Op. Erlangen, LXV, 14 ss.


[Закрыть] «Всех богатых и сильных мира сего надо избивать, как бешеных собак», – гласило другое воззвание к восставшим крестьянам.[425]425
  Brentano, 216.


[Закрыть]

«Бей, бей, бей! Dran, dran, dran!» – в этих звуках слышится уже, как бьют по наковальне кузнецы подземные, титаны или диаволы грядущих веков. Эта страшная, человеческой кровью дымящаяся песнь францисканского монаха Мюнцера – первая революционная песнь новых времен.