Текст книги "Сад зеркал"

В горле пересохло. Я сделал паузу, налил себе стакан чистой воды и выпил. Люди в зале молчали и ждали продолжения моей речи.

– Убит Дэнни Усатый. Убит наш ишибаши. Его убила Катя Злючка. И вроде бы все ясно и понятно. Но давайте взглянем на эту проблему с разных сторон. Кто для нас был Дэнни Усатый? Друг, собутыльник, сосед. Он всегда был среди нас и повсюду. Никто и помыслить не мог ни одного мероприятия без участия Дэнни Усатого. А теперь давайте вспомним, как мы относились к предыдущим ишибаши. Мы сторонились их, мы держались от них подальше. Никому бы и в голову не пришло пригласить ишибаши вечером в пятницу в «Зажигалку» пропустить по кружечке пивка! По сути, предыдущие ишибаши проживали свою жизнь изгоями. Они ни в чем не нуждались, могли даже обеспечить безбедную жизнь своим семьям на свободе, но сами были обречены на одиночество в Большом Истоке. Дэнни Усатый, наоборот, пользовался огромной популярностью. Подбрось да выбрось, он перепробовал всех девчонок в заведении Мамаши Змеи, и каждая была в него влюблена. Но почему? И вот тут напрашивается единственный ответ. Когда я понял это, первым делом отправился в морг. Как вы знаете, я вижу человека насквозь, будь он альтер или ишибаши, без разницы. Но тут мне пришлось работать с трупом. И мне удалось разговорить мертвеца. И я убедился в верности своей догадки: Дэнни Усатый не был ишибаши. Он был одним из нас. Он был альтером.

В зале поднялся невыносимый шум. Я чувствовал, как сотни глаз буравят мне спину. Даже Ник Красавчег уставился на меня так, словно подозревал, что тело преподобного Крейна захватили враждебные инопланетяне.

– Призываю зал к порядку! – вновь лупанул судейским молоточком себе по пальцу Илья Гром, но его никто не слышал.

Ник Красавчег применил свой коронный метод – запустил файербол к потолку. Придется вечером вызывать Сэма Паука, чтобы он помыл потолок, а то Ник его совсем закоптил огненными шарами.

Постепенно зал успокоился, и я продолжил речь.

– Да. Вы не ослышались. Я утверждаю, что Дэнни Усатый был альтером. Когда Ваня Бедуин привел его к нам на район, он был типичным ишибаши, в этом нет никаких сомнений. Я сам осматривал его. Но общение с нами разбудило в нем спящие способности, которые в обычном мире, на свободе, могли бы вообще не проявиться. Я прямо-таки слышу, как вы спрашиваете, что это за способности такие. И я отвечу вам. Подбрось да выбрось, он умел располагать к себе людей. С первого же слова он заставлял собеседника проникнуться симпатией к нему, заставлял доверять себе, влюблял в себя. Я могу прочитать человека, внушить ему какие-то мысли, но это все будет чужеродным. Дэнни пробуждал чувства. Для свободных людей – страшная способность. Вот поэтому он влюбил в себя всех девчонок Мамаши Змеи. Вот поэтому он всегда был желанным гостем за каждым столом в «Зажигалке», любой из нас был рад распить с ним бутылочку пива. Он был нашим другом. И теперь я снова задаю вопрос: виновна ли Катя Злючка в убийстве Дэнни Усатого? И да, и нет. Она убила, факт. Но убила под воздействием его же чар. Это смягчающее обстоятельство. И что очень важно – она не убивала ишибаши. Я все сказал, подбрось да выбрось.

Опустившись в кресло, я наслаждался тишиной, повисшей в зале. Налил себе стакан воды, выпил и посмотрел на Ника Красавчега. Он был ошеломлен услышанным. Такого в нашей практике еще не было… Оставалось только дождаться приговора суда, а потом можно было и в «Зажигалку» закатиться, чтобы как следует выпить.

Илья Гром не тянул с приговором. Катю Злючку осудили. Правда, дали всего два года в Доме Покоя. Все лучше, чем смертная казнь за убийство ишибаши. Последние часы она прощалась с жизнью, а теперь ее ждали два года небытия в Доме Покоя. Хороший обмен. Выгодная сделка. Злючка была просто счастлива.

Зал встретил приговор судьи Грома приветственным гулом.

– Ну что, еще одна наша маленькая победа? – спросил Ник и состроил обаятельную гримасу.

– Несомненно, подбрось да выбрось, – сказал я.

К вечеру этого дня Ваня Бедуин привел нам нового ишибаши.

Ирина Лазаренко
Где твои корни, древ-ний?

Если кто не знает, люди – бесхвостые и гладкокожие. У них нет ни гребня на голове, ни перепонок между пальцами, тонкая кожа похожа по цвету на мясо печёной рыбы, лица – плоские, на них растут волосы, а телом люди широки, коротконоги и неповоротливы.

– Ты выбрал хороший клинок, древ-ний, – говорит мне человек-торговец.

Говорит и накручивает ус на палец, не иначе как прикидывая, сколько сможет содрать с меня за этот меч, и готовясь до хрипоты держаться за назначенную цену. Видел я таких важных, хех, на болоте их черепушки грудами сложены.

Меч хорош, меч очень хорош. Он длиннее и шире, чем те клинки, что люди делают для себя, но с широким долом и лёгкий, как листья ульмы, в которых запекают рыбу. Широкая гарда, длинная рукоять, навершие в виде гриба-боровика. К мечу полагаются ножны с «птичкой» для наконечника, обшитые изнутри коротким мехом неизвестного мне зверя. Ножны вкусно пахнут кожей.

– Древ-ний с мечом. А я уж думал, никогда такого не увижу, – говорит торговец, и в голосе его я слышу настоящий интерес, живой.

Люди привозят в Озёрный край много утвари, много наконечников для копий и стрел, но почти не возят мечей, потому что древ-ние редко пользуются ими. Еще реже люди привозят мечи, сделанные под нашу руку, и у меня чешуя на хвосте становится дыбом, когда я думаю, сколько торговец может потребовать за этот клинок. Но выпускать его из рук я не намерен.

Я собираюсь обучиться мечному бою и принести своему семейству голову агонга. Эту тварь не всякий древний стрелами и копьями уложит, а уж в ближнем-то бою… Но у меня свои счёты к агонгам, к тому же я собираюсь стать лучшим среди молодых воинов семейства, лучше, чем Джа’кейрус. И это мне, а не ему, должны достаться Дар-Тэя и самая большая озёрная запруда у корней Древа!

– Не на продажу меч-то берешь, – мелко кивая, говорит торговец. – И не для цацок.

Я перехватываю рукоять двумя руками, покрепче упираюсь пятками в землю, как учил Паджитус Наставник. Замах и удар, уход и укол, разворот и. тут я сбиваюсь, как всегда, и с досады хлещу хвостом по траве.

– Две склянки рыбьего жира, двадцать листов ульмы и ковш икры, – решает торговец, – и чтоб икра была хорошо просоленной. Я проверю.

Я киваю и жду еще немного, но человек больше ничего не добавляет.

Адития Старейшая говорит, на заре сейчашнего мира, когда древ-ние были сильны, мы позволили людям жить лишь для того, чтобы обрабатывать металл. Самим нам негоже было браться за такой тяжелый труд, а орки уже были заняты земледельем и разведением скота.

Никто, кроме людей, не может привезти сюда меч, и я едва пережил зиму, дожидаясь, пока торговцы потянутся через Озёрный край. Всю зиму я тревожился, что их пути могут измениться, что они не придут, что у них не найдется подходящих клинков, или у меня не хватит товаров на обмен.

О Древо, ну и почему я теперь не прыгаю от радости?

– Это недорого, – говорю я. – Почему ты просишь такую цену за хороший меч, что скрываешь?

– Ничего, – он пожимает плечами. – Но в твоих движениях я узнаю начальную выучку Паджитуса, а я не очень– то обожаю Паджитуса: у него скверный характер, тяжелый взгляд и талант сбивать цену. А ты, как следует из твоей ловкости, доставишь ему кучу хлопот. Потому я отдаю тебе меч не задорого.

Я вовремя вспоминаю, что бить торговцев нельзя, а когда я наконец придумываю хороший ответ на его слова, он уже не обращает на меня внимания и приветственно машет другим древ-ним, которые идут по тропе. Среди них есть малышня, и человек достает сладкие хрустяшки на палочках: малышня прибежит на их запах, а следом подойдут старшие.

Много-много древ-них стягивается к поляне, где остановились люди со своим товаром, я-то пришел сюда одним из первых, на рассвете. И теперь, когда самая торговля только начинается, я иду обратно к своему Древу, прижимая к груди ножны с мечом и вежливо кивая знакомым семействам.

* * *

– Мне нужно бежать, – весело говорит Дар-Тэя и пытается выдернуть руку из моей ладони, но едет ногами по влажной прибрежной траве и хохочет.

– Нет, не нужно – отвечаю я, обвиваю её колени хвостом, и в горле у меня сладко трепещет что-то.

Дар-Тэя смеётся, но тут же становится серьёзной и отстраняется – кажется, ей правда нужно бежать.

– Пусти, Тимд’жи! Мне надо! Меня Адития просила!

Я тут же убираю хвост с ее коленей и выпускаю руку, хотя не очень-то легко отпустить руку с такими нежными межпальцевыми перепонками. Но Адития Старейшая – это серьезно, даже серьезней, чем моя радость от нового меча, которой я едва успел поделиться с Дар-Тэей.

– Адития велела купить такие тонкие кусочки металла, – скороговоркой поясняет она, суетливо поправляя ожерелье и поясок, и ракушки на них восхитительно и призывно постукивают. – Такие кусочки. Тонкие и колются.

– Иглы, – говорю я.

Дар-Тэя фыркает.

– Никакие не иглы. Я же говорю, они из металла, тонкие, чтобы только колоть, а не шить!

– Зачем Адитии что-то колоть?

– Она хочет лечить гниль, – Дар-Тэя озабоченно морщит лоб, и чешуя на её лице переливается на солнце – тёмно-зелёным, сочно-желтым и почти чёрным в тех местах, где получаются складки. – Я тебе потом расскажу, ладно? Мне бежать надо.

И она в самом деле убегает, очень быстро, длинными прыжками, сильно размахивая хвостом, под стук ракушек на поясе. Трава под её ногами приминается и тут же выпрямляется снова, и в воздухе веет её свежей горечью.

Ерунда какая-то. Гниль костей, которая убивает нашу малышню и стариков, а иногда даже выкашивает целые семейства вместе с Древами – её нельзя вылечить, это все знают. При чём тут иглы из металла?

– Тимд’жи! – кричит откуда-то невидимый Паджитус, и я верчу головой, пытаясь понять, куда мне сейчас нужно будет мчаться. – Тимд’жи, тащи сюда свой хвост, или мы без тебя пойдем!

Справа, со стороны болот. Значит, сегодня тренируемся на склизких брёвнах, а кто свалится – будет весь вечер выскребать тину из-под чешуи. И Джа’кейрус наверняка постарается сделать всё, чтобы с бревна упал я. Нет уж, такого унижения я терпеть не намерен, а вечером собираюсь плавать в озере под корнями Древа. Вместе с Дар-Тэей, если она сегодня предпочтёт меня, а не Джа’кейруса… и я могу этому поспособствовать, уронив с бревна его – пусть отмывает болотную грязь в ручье на опушке!

… но зачем Адитии металлические иглы, как она собирается лечить ими гниль костей и, что самое непонятное: y кого она собирается лечить гниль?

* * *

Мой черед ловить рыбу пришёл много-много дней спустя, и, хотя сбитая очередь выглядела цепочкой случайностей, я был уверен, что тут не обошлось без козней Джа’кейруса. Он хитер до ужаса, у меня просто слов не хватает, чтобы выразить свою досаду на его увертки, и собственной хитрости у меня тоже не хватает, чтобы ему противостоять. Бить же со-родичей по головам можно не в какой попало день, потому обычно мне приходится терпеть его явные козни, догадываться о тайных, скрипеть зубами и ждать начала лета, когда придет пора воинских состязаний.

Другие со-родичи из нашего семейства и от других Древ тоже будут состязаться между собой: за самые сильные взрослые имена, за самых красивых женщин, за хорошие места на родовых озёрах. Но едва ли между кем– то еще будет такое отчаянное противостояние, как между мной и Джа’кейрусом. Ведь мы оба получили право бороться за прекрасную Дар-Тэю, причём я, как говорит Джа’кейрус, «вмешался на ровном месте и всё испортил». В чем-то он прав: как понятно из имени, моим годом взрослости должен стать следующий, но воинов осталось мало, потому многих древ-них допускают до состязаний раньше. Однако женщин нам пока не положено, если только сами они не выбрали нас. Дар-Тэя же выбрала меня, причем уже после того, как выбирала Джа’кейруса. Мягко говоря, он расстроился, и сбитая очередь рыбалки – самая мелкая из пакостей, которые мне теперь доводится терпеть.

– Тимд’жи! – окликают меня, когда я уже готов оттолкнуть лодку от берега.

Голос Адитии Старейшей я узнаю из десяти десятков других голосов, как любой другой древ-ний узнает голос своего Старейшего со-родича.

Адития выходит из густых папоротников у берега, словно нарочно меня там поджидала… Что за глупость приходит мне в голову, зачем ей прятаться, от кого? У Старейшей очень озабоченный вид. Она теперь всё время посвящает придумыванию составов от гнили, я знаю это от Дар-Тэи, и знаю, что все придумки безуспешны, хотя непонятно, на ком Адития их проверяет. Нас обоих всё это тревожит, но не слишком – никто из со-родичей до сих пор не умер, и ни на ком нет признаков болезни, значит, волноваться вроде как не о чем. Вроде как.

Я иду навстречу, почтительно склоняюсь перед Старейшей, и она тут же ласково касается моего плеча, позволяя поднять взгляд. У неё яркие глаза, совсем молодые и желтые, прямо как у Дар-Тэи, и стан Адитии силён и жилист. Однако ей много десятков лет, о чём явственно говорят её имя, краснота чешуи и зубы, сточенные почти до корней.

– Я хочу просить тебя об услуге, Тимд’жи.

Я снова почтительно склоняю голову. Адития говорит «просить», но кто может отказать Старейшему сородичу, который слышит течение соков родового Древа?

– Мне требуется донный ревун, – говорит она спокойно, и я едва не отшатываюсь, с губ моих срывается удивленное восклицание, но тут же я делаю короткий вдох, отсекая собственную растерянность, и отвечаю:

– Я принесу тебе донного ревуна.

Адития кивает, внимательно вглядывается в мое лицо и, наверное, видит там что-то, не очень её вдохновляющее, потому что говорит:

– Ты должен вести себя сдержанней, Тимд’жи. И я не хочу, чтобы кто-либо узнал о ревуне. Даже Дар-Тэя.

Снова склоняю голову. Конечно, я бы рассказал Дар– Тэе! Она же рассказывает мне о том, сколько возится Адития с составом от гнили, сколько раз она уже меняла этот состав и как загоняла Дар-Тэю – у неё от недосыпания даже чешуя поблекла, и плавать в озере по вечерам ей не хотелось. Из-за этого и я, и Джа’кейрус были раздосадованы, и мне временами даже казалось, что эта досада нас сближает, что было, разумеется, омерзительно.

Не знаю, почему Адития не взяла себе в помощницы еще кого-нибудь, кроме Дар-Тэи. Наше Древо не из самых плодовитых, но и не иссыхает, на берегах родового озера кроме самой Адитии живет восемь взрослых и почти взрослых древ-них, трое стариков и двое малышей.

Раньше наша семья была большой, но недавно выдались сразу три трудных года подряд, когда в лесах и на болотах было голодно, и в Озёрный край повадились приходить агонги и прыгучие грызли. Даже мохнолапые ящеры приходили, хотя они нам почти родичи, но родство родством, а голод – голодом. Однажды ночью из-под земли вылез зубатый ползун длиной с лодку, и крик поднялся такой, что переполошились все древние семейства на этом берегу. Но хуже всех были агонги, гроза Озёрного края. Агонг – зверь не слишком большой, но мощный и быстрый как не знаю кто, у него страшные когти и зубы длиной с ладонь да складчатая меховая шкура, которую не так легко проткнуть. Эта тварь быстро бегает, лазает по деревьям, неплохо плавает и даже ныряет, разве что, хвала Древу, не летает. Живут агонги малыми семьями по двое-трое штук, в голодные годы сбиваются в стаи побольше. Вот после набегов таких стай у нас и осталось только два воина, и один из них – брюзга Паджитус, а он тренировать умеет куда лучше, чем сражаться. Остальные воины ушли питать соки небесного Древа, и мои родители ушли тогда же, и родители Дар– Тэи, и многие другие.

Однако мы не жалуемся. Многим другим семействам Озёрного края еще хуже, некоторых вообще не стало, и Древа их высохли и упали, чтобы когда-нибудь дать место новым росткам.

Последние два года выдались спокойными и сытыми, однако со-родичи были очень рады, что в этом году сразу три древ-них станут воинами. А я буду самым лучшим из них, ведь я очень много тренируюсь с мечом, так что больше не сбиваюсь и не спотыкаюсь, моё тело становится всё крепче и послушней, оттачивается тренировками, как клинок. Даже Паджитус меня одобряет… то есть вслух он говорит «Ты не совсем безнадежен, Тимд’жи», но все знают, что такие слова из уст Паджитуса – почти признание в любви, и едва ли даже его женщина слышала что-нибудь более нежное.

– Я никому не скажу о ревуне, – послушно отвечаю я, и Адития, кивнув, пропадает в высоких папоротниках. Мне кажется, её движения были слишком быстрыми. почти суетливыми, если такое можно говорить о Старейшей.

Мы, древ-ние, не любим суетиться попусту, «на будущее», потому что тогда суеты станет слишком много и никакого будущего не случится вовсе. Но мы говорим так: если судьба окунает тебя мордой в грязь – ныряй поглубже: как знать, что найдется на дне? И, мне думается, в этой истории с гнилью Адития как раз ныряет. Только непонятно, куда и почему, раз ни на ней самой, ни на ком из со-родичей нет знаков болезни. Но как еще можно понимать настойчивость Старейшей?

Я иду к реке с похолодевшим от волнения хвостом. Чешуя прижимается к шее так плотно, что приходится помотать головой, расслабляя мышцы. Если ревун порвёт меня слишком сильно, то у семейства в этом году будут только два новых воина – помереть я не помру, но участвовать в состязаниях этого года не сумею. Донные ревуны не опасны – пока ты не трогаешь их, но мало кто из потрогавших остался доволен ощущениями, а некоторые так и вовсе недосчитались частей ног, рук или хвостов.

Вот зачем Адитии нужно это животное? Его даже не едят!

* * *

Когда я, хромая на обе ноги, вытаскиваю лодку на берег, уже опускаются сумерки, быстрые и холодные, как рыба-хвостун. Две плетёнки доверху наполнены добычей, и я знаю: женщины примутся ругаться оттого, что я принёс ее так поздно. Мне и самому неловко, ведь женщинам не придется хорошо выспаться этой ночью, не говоря уж о том, что они будут вынуждены сломать молодую ветку семейного Древа, чтобы получить свет и выпотрошить всех этих рыб.

Но я не мог вернуться раньше, я охотился за донным ревуном! Он увел меня далеко вниз по берегу, он бурился в ил и поднимал муть, выпрыгивал на меня из этой мути и вцеплялся в ноги, обхватывал их сотнями гусеничных ножек, драл чешую, вгрызался в мясо. В общем, тварь та еще. Но мне удалось одержать верх и не слишком сильно пострадать, так что я сумею участвовать в состязаниях воинов. А рыбы, которых я сегодня выловил, почти все пузатые. Даже когда женщины заберут свою долю, у меня останется еще много икры на обмен, и она пригодится, когда торговцы людей снова пройдут через Озёрный край.

Правда, придется еще достать соль, моя почти закончилась. Заворачивая червеобразное тело ревуна в подвявший лист гуннеры, я прикидываю, у кого можно купить соли.

– Где твои корни, древ-ний?

Что за день такой, непременно кто-нибудь подкрадется из-за спины! И какой я воин, если ко мне можно так подобраться? Нужно больше тренироваться на болотах, среди прыгучих грызлей, вот что.

– Где твои корни, древ-ний? – повторяет голос, которого я не узнаю.

Подоткнув лист гуннеры под тело ревуна, я оборачиваюсь и очень удивляюсь: стоящий передо мной древ-ний – серочешуйчатый, широкий в поясе и плечах, у него сильный хвост и мощная челюсть, а гребень – сросшийся и выступает на голове совсем невысоко. В общем, он из северных краёв, так что это скорей я должен интересоваться его корнями.

– У западной границы болот, где голос Древа говорит с Адитией, – всё-таки отвечаю я, и вежливо задаю тот же вопрос: – А где твои корни, древ-ний?

– У северного края торговых путей, где голос Древа слышит Ужитис, – отвечает он, и я снова удивляюсь: судя по имени, их Старейший очень… ну… стар! – Я пришел сюда, чтобы состязаться за взрослое имя и женщину, что смогла бы пойти к моему Древу.

Киваю. Трудно будет найти женщину, согласную идти на север, а впрочем. Наверняка этот древ-ний пользуется копьем, и наверняка удар его силён и меток. Северные озёрные края богаты меховыми зверьми, что очень хорошо: люди много платят за мех, а мясо кормит древ-них. Быть может, женщины других семейств и согласятся пойти с ним.

Но отпустят ли их так далеко собственные Древа? Они делают это с большой неохотой, да и много ли радости это принесёт? Обычно мы берем женщин из своего или близкого рода, чтобы они не оказывались далеко от родного берега и могли приходить к нему в любой день. Любовь прародителя много значит для нас, и только самые мужественные из древ-них способны уйти от сородичей дольше, чем на несколько дней.

Впрочем, связь молодых женщин с Древами – слабее.

– До состязания воинов я – Тимд’жи, – говорю я, и мой нежданный собеседник, помедлив, отзывается:

– До состязания воинов я – Фэйтай.

Ого. Ну, если он.

–. пропустил целых два года состязаний, значит, воин из тебя никудышный, и ты не отыщешь женщину, которая захочет уйти с тобой на север, – эхом заканчивает мои мысли голос Джа’кейруса, и сам он мягко выступает из сгустившейся темноты.

Его приближения я тоже не услышал. Что со мной не так?

– До состязания воинов я – Джа’кейрус, – лениво говорит он, щурит змейские красно-коричневые глаза и лениво почесывает мускулистый живот под распахнутой жилеткой.

На нём ничего нет, помимо этой жилетки и набедренной повязки, и Джа’кейрус откровенно красуется своими мускулами, хотя мы ему женщины, что ли.

– У нашего Древа нет твоего интереса, – снисходительно говорит он Фэйтаю, – среди наших со-родичей имеется только одна женщина подходящего возраста, и право на неё уже получили я и Тимд’жи, – он бросает на меня быстрый колючий взгляд, я в ответ презрительно прищуриваюсь.

– И никто не сомневается, – добавляет Джа’кейрус, растягивая слова в шипение, – что она достанется мне еще до того, как родит малыша, которого сейчас носит в яйце.

При этих словах он очень внимательно смотрит на меня, но я уверен, что в моём лице ничего не вздрагивает: я уже знаю, что Дар-Тэя вынашивает яйцо.

– А Тимд’жи и прочим останется утешаться с собственным хвостом, – едко бросает Джа’кейрус, недовольный моей равнодушной рожей, и скалит острые зубы.

Я только кривлю губы, но Фэйтай, непривычный к штучкам Джа’кейруса, смущается, а довольный Джа’кейрус хохочет, протягивает свой хвост между ног и картинно трется об него, виляя задницей.

– Я смотрю, ты знаешь, как это делается, – говорю я, – так что не будешь скучать, когда Дар-Тэя достанется мне.

Джа’кейрус застывает, вцепившись в свой хвост и открыв рот, потом закрывает его, громко клацнув зубами, а я, чтобы не давать ему последнего слова, тут же оборачиваюсь к Фэйтаю:

– Должен ли я предложить тебе ночлег у корней моего семейного Древа?

Спросил первое, что в голову пришло. Понятно, что если древ-ний впотьмах гуляет по берегу без поклажи, то он уже где-то остановился. Как я и ожидал, Фэйтай мотает головой:

– Спасибо, Тимд’жи, я уже обрёл ночлег у юго-западной границы болот, где голос Древа слышит Атщий. Но я рад буду видеться с тобой, если наши пути сойдутся.

– Я буду рад видеться с тобой, – соглашаюсь я. – Мы можем вместе дойти до западной границы болот.

– Рад буду помочь вам дойти до западной границы болот, – влезает Джа’кейрус, косясь на лодку.

Даже впотьмах увидел свёрток с ревуном, которого Адития просила никому не показывать. И что ты будешь делать?

– Тогда, если ты уже оставил в покое свой хвост – держи вот это, – говорю я и вручаю ему одну из плетенок с рыбой.

Джа’кейрус злобно сжимает губы, а потом вдруг ухмыляется, без боя оставляя поле за мной – это совсем не в его привычках, а потому не нравится мне. Он, не говоря больше ни слова, разворачивается и топает к озёрам, задорно размахивая плетёнкой с рыбой, и мне остается только гадать, какой пакостью он отплатит мне на сей раз.

* * *

За два дня до состязаний все семейства нашего побережья собираются в единственном месте, способном вместить столько древ-них: на лугу в виду одного из старейших Древ, голос которого слышит Кашиджий.

Сюда же приходит Фэйтай. Я рад узнать, что он получил право состязаться за женщину одного из местных семейств, и я очень удивляюсь, когда оказывается, что эта женщина уже выносила два яйца и родила двух живых малышей. Наверняка за неё будут биться не менее трех древ-них с близких берегов, и Фэйтаю придется очень сильно превзойти каждого из них, чтобы убедить Древо отпустить свой росток в северные края.

Мы сидим у костров, едим рыбу, запечённую в листьях ульмы, пьем сладко-пьяный сок забродивших плодов мафуи, переговариваемся, шутим, хохочем. Вскоре, утолив первый голод, начинают подниматься на ноги будущие воины, и тогда все вокруг умолкают.

Будущий воин должен сделать глоток сока своего Древа из загодя припасённой фляги, назвать своё имя и род, а затем рассказать: как он будет справляться с грядущим испытанием, как он готовился, чего добился и почему он будет лучшим воином, чем все прочие.

– … я добуду свою славу с костяным луком! Я могу влезть по дереву на тридцать локтей от земли, не потревожив ни единого листа!

–. я овладел искусством охоты с копьем и рогатиной, я буду приносить много мяса своим со-родичам, и моя женщина никогда не узнает холода и голода!

На лугу нет Старейших. Им не годится слушать похвальбы, которые здесь звучат, не годится помнить звучавшие здесь слова, когда придет время называть победителей состязаний и давать воинам взрослые имена. Старейшим достаточно знать, что скажет Древо их рода.

Но другие со-родичи должны слышать похвальбы – чтобы видеть, как хороши ростки их семейного Древа, и сколь сильны будущие воины, что станут их защищать. Чтобы знать, сыт ли и силён будет род соседей, из которого позднее станут приходить другие будущие воины и звать к своим Древам их женщин.

Похвальбы должны слышать те, кто участвует в состязаниях этого года – чтобы знать, какие достойные соперники им будут противостоять в состязании, и какие сильные со-ратники станут защищать соседние Древа на этом берегу озёр.

– … я научился нырять на самую большую глубину, где живут рыбы-камни, и задерживать дыхание так долго, что могу набрать целую плетёнку рыб, не всплывая на поверхность! Я буду лучшим добытчиком для сородичей, чем все вы, ведь звери приходят и уходят дальше в леса, а рыбы-камни – всегда на дне!

Малышня тоже должна слышать это – чтобы понимать, как должно вести себя древ-нему и как почётно становиться воином. Десять лет назад я сам впервые сидел у такого костра, слушал похвальбы и забывал даже о печёной рыбе – так был восхищен древ-ними, которые собирались состязаться друг с другом.

И, конечно, всё это должны слышать женщины – чтобы знали, как они ценны и сколько сил прилагают будущие воины, чтобы заслужить их.

Когда умолкают одобрительные крики, вызванные словами очередного древ-него, у соседнего костра медленно поднимается на ноги Джа’кейрус, и все взгляды обращаются к нему. Его лицо сегодня особо надменное, жилетку он сбросил и стоит в одной лишь повязке, мускулы его играют под блестящей чешуёй – жиром натерся, что ли? Многие женщины издают одобрительные восклицания, и каждое из них отдаётся у меня в груди ревнивым царапаньем, в котором даже перед собой неприятно сознаваться.

– Я искусно владею всеми видами оружия, – говорит Джа’кейрус, представившись, – рогатиной, копьем, легким копьем, луком и даже мечом. Сегодня некоторые древ-ние обещали сделать почти невозможное и принести голову агонга, чтобы доказать свое искусство воина. Все мы знаем, что этого зверя хорошо бы бить втроем или вчетвером… Так вот – я принесу две головы агонгов!

Над кострами повисает ошалелая тишина. Каждому, наверное, хочется потереть уши и попросить Джа’кейруса повторить эту дичь, но он выглядит совершенно уверенно. И даже лениво. Как будто собирался сказать «три головы», но в последний момент передумал и решил оставить хоть что-нибудь другим.

Так же лениво Джа’кейрус переводит взгляд на меня, ухмыляется во всю зубатую пасть и небрежно добавляет:

– И еще я, не дожидаясь состязаний, обустроил пещеру под корнями семейного Древа, потому что хочу, чтобы моей женщине было хорошо.

Я сознаю, что смотрю на Джа’кейруса ошарашенно, и рот мой по-рыбьи открыт. Поспешно закрываю пасть, прикусывая язык, и глаза от этого наполняются злым пощипыванием.

Он садится, и древ-ние наконец взрываются одобрительными воплями, которые еще долго-долго не умолкнут. А во мне поднимается ярость, такая недостойная, такая мелочная, но я никак не могу затолкать её обратно в грудь, не могу сохранить спокойное выражение лица и даже сидеть – тоже не могу.

Я поднимаюсь на ноги и начинаю пробираться в темноту, к берегу, ни на кого не глядя, не пытаясь найти взглядом Дар-Тэю или кого-нибудь из со-родичей, и мне плевать, смотрят на меня другие или нет, мне даже плевать, смотрит ли на меня Джа’кейрус, хотя он точно смотрит.

Мне срочно нужно уйти отсюда и наорать на Адитию, потому что без её позволения никто не сумел бы незаметно обустроить пещеру у корней семейного Древа, а Джа’кейрус сделал это именно незаметно. Где-то в глубине меня пугливый зверек истошно верещит, что это невозможно, что никак нельзя орать на старейших, мудрейших и всячески почтенных, но я велю зверьку немедленно заткнуть свой рот своим же пушистым хвостом и хорошенько его пожевать.

Я иду быстрыми, размашистыми шагами, из-под ног разъезжается песок и трава, а от выпитого сока мафуи кажется, будто вечер вокруг меня немного покачивается. Моё Древо довольно далеко от луга, так что, когда я наконец добираюсь до него, у меня основательно сбивается дыхание, а ярость немного выветривается, уступив место обиде. Но обида – это такая детская глупость, что я снова начинаю сердиться, уже на себя.

Я знаю, что найду Адитию сидящей между двух главных корней Древа, спины которых высоко поднимаются над землей и вместе с густым мхом на земле образуют что-то вроде пещерки, только без потолка. Над самыми старыми корнями Древ гуще всего растут молодые ветки, они дают свет даже не сломанными, потому много пожившие древ-ние, которые часто маются бессонницей, любят коротать вечера у старейших корней, и у каждого там есть такая «пещерка».

Адития сидит перед Древом спиной ко мне, преклонив колени, прислушиваясь или дремля, с такого расстояния мне сложно понять, да и наплевать.

– Значит, Джа’кейрус устроил пещеру для Дар-Тэи, – издалека выплёвываю я в спину Адитии. – И ты позволила! Хотя он еще не получил её! Ты уже решила, что Дар– Тэя достанется ему, да?

Я подхожу ближе, но кричу всё громче, а Старейшая даже не меняет коленопреклоненной позы, лишь слегка поворачивает голову, показывая, что слушает меня.

– И не нужны никакие состязания? Можно просто хитрить, изворачиваться змеёй, скрываться, врать, а за это получить лучшую женщину рода! Мне тоже так можно было, да?!