Текст книги "Ближний берег Нила"

IX
(Ленинград, 1982)

– Устали, Нил Романович? Или прискучила наша беседа?

– Что вы, Евгений Николаевич! Уставать мне не с чего, а кроме бесед… Я благодарен вам за возможность выговориться. Только…

– Да-да, продолжайте.

– И во время наших бесед, и в промежутках, выполняя ваши рекомендации, я постоянно реконструирую свое прошлое. Но чем яснее оно выстраивается в сознании, тем понятнее становится, что никакой точки опоры для грядущей «нормальной жизни» в нем нет и быть не может.

– Почему вы так решили?

– Потому что, едва обозначалось движение к норме, моментально шел сбой…

– Применительно к людям норма – понятие широкое. Человека под единый жесткий стандарт не подгонишь.

– Ах, когда бы вашими словами руководствовались те, кто планирует нашу жизнь…

X
(Ленинград, 1963–1964)

Вернулся он окрепший, загорелый, активно включился в гонку по магазинам – перед первым сентября столько всего надо было купить! Школьную форму, ботиночки и физкультурные тапочки, тетрадки, кисточки. А сколько появилось новых, загадочных пока вещей – синие и красные счетные палочки, чернильница-непроливайка и набор перьев, острых и длинных; перочистка из пестрых толстых лоскутков, деревянный пенал, прописи, новые разноцветные учебники… В ночь на первое сентября он долго не мог заснуть, но встал раньше всех, настойчиво будил маму с бабушкой, боялся опоздать.

После торжественной линейки в школьном дворе первоклашек развели по классам, «А» и «Б» соответственно. Нилушка еще в июне знал, что его приняли в класс «А», мама тогда сказала, что это хорошо, что в «А» всегда набирают самых талантливых и умных. Нилушка внимательно вглядывался в лица одноклассников, но ничего особенно умного и талантливого не заметил. Дети как дети. Все девчонки в косичках, в белых фартучках, мальчишки – в одинаковых серых костюмчиках. Все намытые, причесанные, чувствуется, что волнуются.

Пришла учительница, небольшая, полная, вся тоже в сером; лицо круглое, простоватое (в очередях таких никогда не называют «дама» или «девушка», а только «гражданка»). Поправила пышный бюст, поглядела строго, постучала длинной палочкой по столу и сказала:

– Здравствуйте, дети, садитесь, я ваш классный руководитель. Зовут меня Лариса Степановна, и вы будете помнить меня всю жизнь, как помнит свою первую учительницу Наталью Петровну наш любимый Никита Сергеевич Хрущев. Здесь, в этом красивом желтом доме, вы выучите буквы и цифры, прочитаете и напишете свои первые слова, решите свои первые задачи, наизусть расскажете свое первое стихотворение, узнаете, что такое глобус и контурная карта…

– Я знаю, что такое глобус! – крикнул с задней парты какой-то мальчишка.

Все обернулись. Мальчишка был веснушчатый и лопоухий.

Лариса Степановна поморщилась.

– Запомните, дети, если вы хочете что-нибудь спросить или сказать, нужно не вскакивать и не орать, как это чучело гороховое… – Она показала на смутившегося мальчишку, – а тихонечко поднять руку и ждать, когда вас вызовут; а когда вызовут, нужно встать, сложить руки по швам и четко, членораздельно задать свой вопрос или ответить на мой. Поняли? И ты понял, горе мое? – обратилась она к конопатому мальчишке.

– Да, – чуть слышно пролепетал тот.

– Громче! – строго потребовала учительница.

– Да! – выкрикнул мальчишка.

– Имя, фамилия?

– Поповский Игорь!

– Не кричи, Поповский Игорь, глухих здесь нет. Что ты хотел сказать, Поповский Игорь?

– Что я знаю про глобус. У брата на столе…

– Достаточно. Нет, не садись, постой пока… Что, ребята, хотел показать нам своим непристойным выкриком Поповский Игорь? Он хотел показать нам, что он умнее всех, – я, дескать, знаю, что такое глобус, а вы, дураки, не знаете. Так вот, зарубите себе на носу, что дураков у нас нет. Умных тоже. Между собой вы все равны, равны абсолютно, и только оценки, которые буду ставить я, покажут, кто из вас действительно умный, а кто наоборот… Понятно? Садись, Поповский от слова «попа»…

Некоторые первоклассники гаденько захихикали. Оттопыренные уши Поповского засветились красным. Нилушке отчего-то стало стыдно.

– Через десять лет – самые счастливые десять лет вашей жизни – вы покинете стены нашей прекрасной школы культурными, образованными, политически грамотными, а главное – порядочными людьми. А ну-ка, поднимите руки те, кто знает, что такое порядочный человек. Смелее, смелее!

Лариса Степановна грозно оглядела притихший класс. Дети сидели, опустив глаза в заляпанные чернилами парты.

На Нилушкиной парте было, кроме того, криво нацарапано слово из трех букв, и слово это не было словом «мир».

– Молчите? Не знаете? Так вот я вам объясню. Порядочный человек – это который порядки соблюдает. Поняли? Ну ничего, скоро поймете.

Второго сентября Нилушка получил свою первую отметку – двойку по арифметике. Ее он схлопотал за то, что нечаянно столкнул со стола коробку со счетными палочками и громко их рассыпал. Через неделю он приволок вторую двойку, на сей раз по русскому – читал букварь бегло, а не по складам, как положено первокласснику и как велела Лариса Степановна.

– Но я не умею по складам, – пробовал оправдаться он.

– Что значит «не умею»? Учись, Баренцев, учись, терпение и труд все перетрут. Чтоб к понедельнику читал как положено! Здесь тебе не тут, понимаешь! Не можешь – научим, не хочешь – заставим!

Он и учился – вместо привычных слов и предложений выводил ровненькие, с нажимом палочки и крючочки; причем вместо запрещенной в первом классе авторучки пользовался неудобной вставочкой, с которой чернила вечно стекали в тетрадь; вместо Шекспира и «Трех мушкетеров» читал про Машу, которая ела кашу, вместо логических задачек из «Науки и жизни», к которым приохотил его отец, складывал в столбик три и два…

– А тебе, Баренцев, что, неинтересно? Ах, написал? Нука, ну-ка… Нацарапал, как курица лапой. Где ты видел такое «жэ»? У себя в жэ, не иначе… Выйди из класса и без родителей не возвращайся!

На лацкане ее строгого, но справедливого серого пиджака гордо поблескивал значок «Заслуженный учитель РСФСР»…

Были, конечно, еще и переменки, веселые и шумные; коридорный футбол со старым тапком вместо мячика, после школы – кружки. На бокс, куда Нил тайком от домашних пришел записываться в январе, его не приняли – слишком мал, – зато охотно взяли на спортивную гимнастику. Еще, разумеется, он ходил в секцию авиамоделизма. Эти увлечения как бы укрепляли его связь с отцом, и в тот год для Нила они были куда важнее и интереснее, чем школа, чем сведенные к минимуму (три раза в неделю по полтора часа) музыкальные занятия с бабушкой. Каждое утро он по собственному почину делал зарядку, обливался, тоненько повизгивая под холодной струей, досуха растирался шершавым полотенцем. Мама давно смирилась с этими самоистязаниями, а бабушка, похоже, молчаливо одобряла – пусть закаляется, меньше болеть будет. И действительно, за весь первый класс Нил не болел ни разу.

Далеко не всегда нагрузки были в радость – и уставал, и так хотелось понежиться еще немного в теплой постели, и в слякоть неохота было выходить из дому с неудобной сумкой и тащиться на гимнастику. Но Нил заставлял себя, тренировал силу воли. Поддерживало и грело его радостно-тревожное предвкушение Большого Приключения, которое ждет его летом. Уже с осени в письмах от отца, выдержки из которых мама иногда зачитывала ему, зазвучали нотки, облекшиеся потом в конкретное предложение. Обстоятельства службы, писал майор, складываются таким образом, что в ближайший год ему едва ли удастся вырваться в Ленинград хотя бы ненадолго. С другой стороны – местность, где расположено его формирование (блюдя секретность, отец не считал возможным в письме, отправленном обычной, а не фельдъегерской почтой, давать более точные обозначения), отличается горно-лесным ландшафтом, обилием природных водоемов и воздухом повышенной свежести, что в совокупности образует отличные условия для отдыха и поправления здоровья. Жилищный вопрос также решен вполне положительно, так что если Оленька, Нил и Александра Павловна смогут и пожелают провести лето в Карпатах, то места хватит всем.

Мама принять предложение мужа не могла – у нее намечалось ответственное летнее турне, и отпуск пришлось передвинуть на конец сентября – начало октября. Бабушка категорически заявила, что ноги ее не будет ни в каком таком «формировании» и уж тем более под одной крышей с зятем. Что же касается Нила, то здесь сказать «хотел» – значит ничего не сказать. Целое лето! В горах! С папой! Рядом с самолетами и летчиками! Золотая молния желания поразила его в самое сердце, и, когда бабушка заявила, что все это, может быть, и хорошо, только абсолютно нереально – не одного же его, мальчишку семилетнего, отправлять в такую даль? – и предложила ограничиться дачей в Толмачево, он закатил форменную истерику, едва ли не первую в жизни. От неожиданности бабушка настолько растерялась, что даже не наказала его. Только пробубнила, в качестве успокоительного, чтобы зря-то не надеялся.

Однако он надеялся. Вдруг получится убедить маму, что он большой уже и сильный и может самостоятельно доехать куда угодно, хоть на край света? Чтобы самому укрепиться в этом убеждении, вместо горячего завтрака за шестнадцать копеек он брал в школьной столовке холодный, за одиннадцать, а сэкономленные деньги тратил не на мороженое, как другие, а на метро. Нырял туда после уроков и катил до самой дальней станции, воображая при этом, будто едет через всю страну в настоящем, всамделишном поезде. Бродил по незнакомым районам, приучая себя не бояться неизвестности, катался на трамваях, стараясь запомнить маршрут и обратную дорогу. Не заблудился ни разу, всегда попадал домой, а дома врал, что задержался в школе на продленке.

Он был готов к путешествию в одиночку и знал, что, когда доберется наконец до отца, тот обрадуется, что у него такой взрослый, самостоятельный сын. А самому Нилу не стыдно будет показать отцу и окрепшие бицепсы, и собственноручно вырезанный пропеллер для будущей кордовой модели, и табель за третью четверть без единой троечки. Он ждал чуда – и чудо свершилось!

Когда мама за ужином объявила ему, что летом он не просто поедет к папе, но и полетит туда на самолете, он не сразу поверил, что это взаправду, потом спросил:

– У тебя, что ли, турне отменили?

Мама покачала головой.

– Значит, бабушка согласилась?

– Вот еще! – Бабушка презрительно фыркнула. – Что я там не видала? Солдафонских рож?

– Тогда как?

Нил опустил руки и растерянно забегал глазами – то на маму посмотрит, то на бабушку. Бабушка нахмурилась, а мама посмотрела с улыбкой.

– А если сам? – лукаво спросила она. – Ты ж большой уже. Билет мы тебе купим, сядешь в самолет, вылезешь, оттуда до части, отец пишет, на автобусе часа три всего. Утром здесь – к обеду там.

Он завизжал от восторга и кинулся целовать мать. Бабушка демонстративно отвернулась.

– Неужели не сдрейфишь? – усмехаясь, спросила мама.

– Да чтоб меня морские черти разорвали! – выкрикнул он прочитанную в какой-то пиратской книге клятву. – Сама ж сказала – я большой уже.

– Большой да дурной, – не преминула вставить бабушка…

Действительность, как водится, оказалась немного поплоше ожиданий. Мама, оказывается, только проверяла его – хотела узнать, как он воспримет, что сопровождать его в такую даль будет не она и не бабушка, а неведомая тетя Света, жена одного из офицеров в папиной дивизии. Боялась, видите ли, что он расплачется от страха, как последняя девчонка. Решила сначала попугать его, а потом успокоить этой самой тетей Светой. Да нужна ему очень эта тетя Света – как рыбе зонтик! Сядет рядом и будет шипеть – не балуйся с ремнями, не бегай по проходу, не приставай к стюардессе, иди вымой руки, – заставит сначала съесть жесткую аэрофлотовскую курицу и только потом разрешит высосать земляничный джем из красивого тюбика. Короче, испортит все удовольствие от первого в жизни полета. Да, он никогда еще не летал на самолете, но прекрасно знал, как там все устроено – и по рассказам мамы, налетавшей, наверное, миллион километров, и по нескольким коротким, но весомым репликам отца, относившегося к гражданской авиации как к неизбежному злу.

Он уже ненавидел тетю Свету и мечтал о том, чтобы она в самый последний момент сломала ногу, заболела, умерла, тогда бы ему удалось все-таки полететь одному. Впрочем, он тут же спохватывался – ведь если вдруг так случится, то тогда и он останется дома. Ни мама, ни бабушка одного его не отпустят.

В аэропорт его провожала мама. Сидела спереди, рядом с шофером и, развернувшись к Нилу, все повторяла и повторяла надоевшие ему наставления – чистить зубы, мыть руки, а на ночь – еще и ноги, на речку ходить только со взрослыми, сразу в воду не лезть, а немного остыть в тенечке, к отцу, если он занят, не приставать, высылать хотя бы по письму в неделю, не забывать читать книжки и обязательно по часу в день играть на рояле – отец писал, что у них в клубе есть замечательный салонный рояль, который почти всегда свободен. Нил слушал ее и недоумевал – ведь никогда прежде мама не лезла к нему с советами. Волнуется, наверное, переживает. Сам-то он не переживал нисколько, только смотрел из окошка во все глаза, узнавал знакомые улицы и здания – ведь, готовясь к путешествию, он тайком добирался и сюда, на Московский, а как-то доехал на трамвае до самого конца проспекта и города – площади со смешным названием Средняя Рогатка. Кстати, ее и проехали и помчались по широкому загородному шоссе. Здесь он проезжал год назад, когда встречали отца.

В большом и людном зале аэропорта Нил тут же помчался искать тот особенный газированный автомат с кнопочками, на которых нарисованы разные фрукты, и, нажимая на эти кнопочки, можно выбрать сироп. В прошлом году он тут четыре стакана выпил. Но автомата нигде не было, а потом мама своим неповторимым голосом окликнула его через весь зал, и тогда все посмотрели в ее сторону, и некоторые определенно узнали… Она усадила его на кресло и велела никуда не отлучаться и караулить вещи, а она посмотрит, куда это запропастилась тетя Света.

Караулить вещи было скучно, и Нил от нечего делать принялся переставлять согласные на лозунге, висящем как раз напротив него над воротами: «Телайте масолетами Аэфорлота… Тетайле мамоселами Аэлофтора…»

– Привет!

Он моргнул от неожиданности, оторвал взгляд от лозунга. Перед ним стояла большая девчонка в бежевом сарафане, круглолицая, с курносым веснушчатым носом и смешными белобрысыми хвостиками над ушами.

– Ну…

Нил не любил больших девчонок. Одна такая на переменке походя съездила его портфелем, да так, что он кубарем скатился по лестнице. Другая, дежурная, надрала за уши, когда он пытался проскочить мимо нее без сменной обуви. А еще две поймали Иванова из второго «Б» и защипали до кровавых синяков – так потом Иванову же и попало, оказывается, он за ними в физкультурной раздевалке подсматривал. Подумаешь!

– А ты и есть Нил?

– Допустим…

– А я тетя Света.

От неожиданности Нил опешил.

– Тоже мне тетя! Ты б еще сказала «бабушка»… Тетя Света, она знаешь кто? Она жена папиного офицера, лейтенанта Федоровского, поняла?

– И никакой он не папин! – неожиданно вспыхнула девчонка. – Твой папа Федоровскому не командир!

– Очень даже командир! – в свою очередь возмутился Нил. – Федоровский лейтенант, а папа – майор. Скажешь, лейтенант главнее майора?

– Майор главнее, – признала девчонка. – Только все равно не командир.

Нил сокрушенно вздохнул. Объяснять девчонке очевидные вещи – только зря время тратить.

– Светочка, вот вы где! – Мамин голос не расслышать невозможно. И не узнать тоже. – Я ищу вас, ищу…

– Ой, Ольга Владимировна! – взвизгнула Света (и вправду, выходит, Света) и бросилась обнимать подошедшую маму. Нил с удивлением увидел, что она всего на полголовы ниже мамы, которой и папа-то по плечо. – Понимаете, все собиралась, собиралась, и все в последний момент, а главное-то и забыла – билеты, паспорт, хорошо в метро спохватилась… – Она перевела дух и вновь затараторила: – Пришлось с полдороги вернуться, а сумочка, слава богу, на столе, я скорей обратно, с чемоданом и вообще… Пришлось такси брать, я так боялась, так боялась, что опоздаю… Посадку еще не объявляли?

– Нет пока. Тебе повезло, вылет немного задержали… Нил, ты, я вижу, уже познакомился со Светланой Васильевной?

– Угу, – буркнул Нил и отвернулся. Он досадовал на самого себя – принял взрослую тетю за девчонку, и теперь та пожалуется маме, что он грубо с ней разговаривал.

– Познакомился, – подтвердила Светлана. – Отличный парень, мы славно поболтали.

Она весело подмигнула Нилу, и на душе у того полегчало.

– Он немного дичится при незнакомых, но вообще-то мальчик воспитанный и не капризный, – продолжала мама, – никаких хлопот с ним в дороге не будет…

– Начинается регистрация билетов на рейс… – громыхнуло откуда-то на весь зал.

Мама подхватила Нила и чемодан и поспешила к стойке…

XI
(Самолет – Западная Украина, 1964)

Прошли первые захватывающие минуты, когда самолет выруливал на взлетную полосу, потом, взревев моторами, промчался по ней, в считаные секунды набрал головокружительную скорость и наконец оторвался от земли и полетел, оставляя все дальше внизу дома, деревья, дороги и машины, – в мгновение ока все сделалось крохотным, игрушечным – и гудело в ушах от стремительного набора высоты. Еще некоторое время Нил жил впечатлением этих незабываемых минут, а потом заскучал, неохотно признаваясь себе, что полет начинает его разочаровывать. В обыкновенном автобусе и то интереснее: картинки за окном все время меняются, не успевая надоесть, не то что это бесконечное небо, подстеленное облаками, а главное – чувствуешь движение. То тряхнет, то подбросит, то качнет вперед при торможении. А здесь сидишь, как дома на стуле, и только по гулу моторов понимаешь, что вообще куда-то движешься. Хорошо бы, конечно, рассмотреть самолет во всех подробностях, но с места много не насмотришь.

Нил заерзал в кресле, отстегнул ремни, опасливо покосился на свою белобрысую попутчицу. Та сидела, уткнувшись в журнал. Нил наклонился, повернул голову и прочитал название: «Мода-64». Оно, конечно, чего же еще?! Как это он не подумал, выбирая место у иллюминатора, что каждый раз придется перебираться через ее длинные ноги? Обратиться же к ней он не решался, потому что никак не мог определить для себя, как же теперь называть ее: «Света» вроде неудобно, а «тетя Света», тем более «Светлана Васильевна» – язык не поворачивается. Он откашлялся и, к полному собственному изумлению, произнес:

– Permetez-moi, madame, s’il vousplait…[9]9
  Позвольте, пожалуйста, мадам (фр.).


[Закрыть]

– Ого, это ты, что ли, по-французски шпрехаешь? – с недоуменным восхищением спросила Света.

– Не шпрехаю, а парлякаю, – солидно поправил он. – Шпрехают по-немецки.

– А ты и по-немецки можешь? – восхищенно поинтересовалась она.

– По-немецки нет, а по инглишу скоро заспикаю. У нас он во втором классе начнется.

– А у нас в школе дойч был. Только училки каждый год менялись – кто в декрет уйдет, кто на пенсию. Так что я даже «их бин дубин» не помню. А в техникуме только английский.

– А ты в каком техникуме? – заинтересованно спросил Нил, даже не заметив, что обратился на «ты». – В авиационном?

– Не-а, в библиотечном… Петушка будешь?

– Какого петушка?

– На палочке, леденцового. У меня красный, желтый и зеленый. Выбирай любого.

Нил вздохнул.

– Мне бабушка не разрешает. Говорит, от леденцов зубы портятся.

– А она разве увидит? Бабушка-то внизу осталась, а мы вон где, высоко-высоко.

– Десять тысяч метров над уровнем моря, – соглашаясь, уточнил он и махнул рукой: – Давай зеленого!

Потом она обыграла его в «города», а он ее – в «морской бой», три раза подряд. Начал было расчерчивать поле для четвертого, но тут стали разносить обед.

Вместо ожидаемой жесткой курицы с несъедобным рисом были крошечные копченые сосиски – таких Нил никогда еще не видел – и жареная картошка с помидорами. Сосиски ему очень понравились, и Света отдала ему свою порцию, а он отдал ей булочку с икрой, а за это получил ее земляничный джем. Джем был, правда, не в космонавтских тюбиках, а в маленьких круглых баночках, но все равно вкусно. Потом она задремала, а он смотрел на нее и думал, что когда вырастет, то женится только на ней. Правда, у нее уже есть муж, лейтенант Федоровский, но это ничего, он же летчик, как раз к тому времени разобьется, и Света будет свободна…

Возле самого трапа их встречал зеленый армейский «газик». Что встречают именно их, Нил понял сразу – едва выйдя из двери самолета, Света тут же закричала: «Артемка!» – и отчаянно замахала руками. А в ответ ей начал махать огромным букетом роз стоящий возле машины высокий и худой военный. Света рванулась, увлекая за собой Нила, он ткнулся лбом в чью-то тугую ляжку, потом мимо лица снизу вверх пронесся резиновый каблук, и все завертелось…

Он сидел на нижней ступеньке трапа, растерянно потирая ушибленное колено. Перед ним на светлом бетоне поля корчилась и тихо повизгивала Света. Кто-то громко, надсадно кричал:

– Врача!

– Товарищ лейтенант, разрешите обратиться, – нарушил Нил затянувшееся молчание в узком больничном коридоре. – А вы чему командир?

– Я? – Лейтенант Федоровский глубоко вздохнул. – Я, брат, всему командир… в каком-то смысле. Диспетчер, король эфира. Без моей команды ни одна машина ни взлететь, ни сесть не может.

– А сами на самолетах не летаете?

– Нет…

– Это хорошо! – убежденно сказал Нил.

Лейтенант посмотрел с удивлением. Глаза у него были большие, зеленые, а брови – густые, белые и изогнутые.

– Чего ж хорошего?

– Если не летаете – значит, не разобьетесь.

Теперь Нилу совсем не хотелось, чтобы лейтенант разбился, даже через много лет. И Светка тоже зря ногу сломала…

– Федоровский! – кликнула строгая медсестра, и лейтенант помчался на ее зов.

Вернулся он не скоро.

– На рентген повезли. Сказали, до завтра забирать нельзя. Будем ждать. В часть надо бы позвонить…

– Мама говорила – туда рейсовый автобус ходит… – несмело начал Нил.

– А справишься? Один-то?..

Автобус ехал по красивой неширокой дороге, мощенной булыжником. Дорога резко петляла, огибая горы и ущелья; то взмывала к самым вершинам, то уходила вниз. По склонам лепились чистенькие беленькие деревеньки, утопающие в зелени. Проехали и несколько городков с красивыми домами в два-три этажа, сложенными из ровного розово-коричневого камня. Кое-где Нил, усаженный на откидное кресло рядом с водителем, успевал разглядеть надписи, не очень понятные и поэтому вызывающие любопытство. На одном домике было написано «Перукарня», на другом «Готель Траянда», на третьем «Взуття», на четвертом «Геть кацашв з Украши!». Нилу очень хотелось спросить, что все эти надписи значат, но шофер крутил баранку с таким сосредоточенным видом, что отвлекать его было страшновато.

Часика через два лихой и немного тряской езды скатились с очередной горки и поехали по внезапно начавшемуся асфальту вдоль длиннющего бетонного забора. По зеленым воротам с красной звездой Нил догадался, что это и есть воинская часть, но автобус к воротам не свернул, а покатил дальше и остановился только на перекрестке около зеленой будки с полосатым шлагбаумом.

– Тебе сюда, хлопец, – сказал шофер, и двери с механическим стоном распахнулись.

Нил вышел, поправил рюкзачок. Из будки показался солдат в расстегнутой гимнастерке. «Младший сержант», – по полоскам на погонах определил Нил.

– Тебе чего? – зевнув, спросил младший сержант.

– Не чего, а кого, – строго поправил Нил, глядя на открытую загорелую шею постового. – Начальника полетов майора Баренцева.

– А-а. – Младший сержант машинально застегнул пуговицу. – Это, как войдешь, третье строение слева. Второй этаж, левая квартира…

В сгущающихся сумерках Нил прошел по асфальтовой дорожке и сквозь редкие деревья увидел одинаковые трехэтажные серые домики и на одном из них разобрал вывеску «Военторг». Ощущение иноземности кончилось.

У третьего дома слева он остановился. Двери раскрылись, и навстречу ему вышла красивая полная женщина, черноволосая и белолицая.

– Никак Нил? – певучим, ниже, чем у мамы, голосом произнесла она. – А остальные где же?

– Света с трапа упала, ногу сломала, – бодро сообщил Нил. – Лейтенант Федоровский при ней остался, в больнице, а я своим ходом. А где… майор Баренцев?

Он хотел сказать «папа», но вовремя сообразил, что это прозвучит вовсе несолидно.

– У Романа Ниловича большой день сегодня, – ответила женщина. – Генерал из Москвы прилетел, приказ привез. Об очередном звании…

– Подполковника дали? – по-взрослому отреагировал Нил.

Женщина усмехнулась.

– Вы в дом-то проходите. И чемоданчик давайте донесу, нетяжелый…

Нил не успел выхватить чемодан из ее крепких рук и только потрусил следом.

– Роман Нилович предупредил, что сегодня сыночек приезжает, – говорила женщина, плавно ступая по бетонной лестнице. – Сейчас помоетесь с дороги, поужинаем и ляжете отдыхать…

– Не, я папу дождусь, – пробубнил он, поднимаясь следом.

– Он поздно будет. Увидит, что вы не спите, и рассердится. Вы лучше утром с ним поздороваетесь, только не сразу. Он сначала сердитый будет.

Последние слова женщина произнесла так грустно, что Нилу стало жалко ее, он безропотно вошел за ней в небольшую прихожую, из которой вело несколько дверей.

– Вам сюда, – сказала она. – Я вас в кабинете Романа Ниловича устроила. Вы чемодан распакуйте, достаньте чистое, а я пока ванную налажу.

Ванная отличалась от той, что у них дома, только отсутствием титана – горячая вода попадала в кран прямо из трубы, все равно что холодная. Нил слышал, что в новых домах теперь так делают, но сам видел впервые, это ему понравилось, и он принялся с увлечением баловаться с кранами, фыркая то от слишком горячей, то от слишком холодной воды. Новизна впечатлений набрала, видимо, критическую массу и вытеснила обиду. Он не удержался от вопля восторга, когда вышел из ванной и увидел на кухне, в самом центре накрытого стола, громадный арбуз, поблескивающий спелой темно-красной внутренностью. Красивая женщина с улыбкой отрезала здоровенный ломоть и положила перед ним, ни слова не сказав о том, что сначала надо бы отведать более серьезных блюд, – и сразу же стала ближе и роднее.

– А вас как зовут? – спросил он с набитым ртом.

– Мария Станиславовна.

– А папе вы кто?

– Я?.. Да, пожалуй что, и экономка, – ответила она после некоторого раздумья.

– А экономка – это кто?

– Вроде домработницы, только главнее.

– А что вот это белое, в желе?

– Это заливной амур. Рыбка такая. Доешьте свой арбуз и отведайте. И салат из красненьких.

– Красненькие? Это помидоры?

– Они. А потом горячее будет и чай с пирогами.

– А арбуза еще дадут?

– Обязательно. Если поместится.

Но уже и горячее – запеченные в сметане колбаски со смешным названием «купаты», – несмотря на всю вкусность, в живот залезало с большим трудом, так что пришлось отказаться и от чая, и от арбуза. Сразу потянуло в сон…

Проснулся он на расстеленном диванчике в отцовском кабинете – в одних трусиках, укутанный легким летним одеялом. За окнами было совсем-совсем темно, только из прихожей сквозь стеклянную дверь лился электрический свет.

«Как же я оказался здесь? Хорошо, если сам пришел. А если заснул прямо за столом, и Мария Станиславовна принесла меня сюда на руках, как маленького, раздела и баиньки уложила? Неудобно… Хорошая она все-таки, Мария Станиславовна, папина экономичка. И на маму похожа, такая же большая и сильная…»

Низкий женский голос тихо и протяжно пел за стеной:

 
Гой да та на гори та жнецы жнуть.
Гой да та на гори та жнецы жнуть…
 

«И поет красиво…» – успел подумать Нил, и тут, совсем некрасиво и немузыкально, зато громко, грянули мужские голоса:

 
А по-пид горою
Ге-эй, долиною
Казаки идуть,
Казаки идуть…
 

«Это ж папа… Папа!» Но тут снова запела Мария Станиславовна, и Нил замер, прислушиваясь:

 
Гой да по-переду Сагайдачный,
А по-заду Дорошенько
Ведуть вийско, вийско запорижско
Хорошенько…
 

«Какой странный язык, но все понятно. Только вот „запарижско“… Наверное, из-за Парижа. Забрались туда, за Наполеоном гоняясь, а теперь вот возвращаются».

Когда эти же слова подхватили, безбожно фальшивя, мужские голоса, Нил стряхнул с себя оцепенение, нащупал в темноте рубашку и штаны, оделся и вышел из комнаты.

Голоса доносились с кухни. Нил зашел туда и тихонько встал у самых дверей. Его не заметили: Мария Станиславовна сидела к нему спиной, а двое мужчин – один толстый, лысый, с красным круглым лицом, а другой, наоборот, худой, чернокудрый, с лицом желтым и длинным, как лошадиная морда, – самозабвенно орали, закатив глаза. До Нила не сразу дошло, что тот, первый, толстый и красный, – это его отец. Он подождал, пока допоют куплет, и тихим, дрожащим голосом сказал:

– Здравствуй, папа.

– О-о-о, сынуля! – загрохотал толстый и тяжко встал, едва не опрокинув стул. Огляделся тяжелым взглядом, сообразил, что к сыну никак не протиснуться, и снова сел. – А ну-ка, через под стол проюркни, шагом марш! Мариечка, еще прибор и стаканчик для дорогого гостя. Это же сынок ко мне приехал, знаешь?

– Догадалась уже, Роман Нилович, – без тени насмешки сказала Мария Станиславовна и встала подать прибор для Нила.

Тем временем сам Нил прополз под столом и взобрался уже на папино колено.

– Вот, Петр Николаевич, рекомендую, мой пузан, – сказал отец длиннолицему военному (проползая под столом, Нил разглядел у того на брюках генеральский лампас) и обратился к сыну: – Ну что, чудо, много двоек-то в году нахватал?

Нил, чьи губы уже тянулись к багровой, складчатой щеке отца, замер. Пузан? Ведь писал же он отцу, что за год шесть килограммов согнал и теперь единственный в классе подтягивается на турнике, забирается без ног по канату, на силомере выжимает больше любого третьеклассника, бегал за младшие классы в районной эстафете, прыгает через коня с кувырком, садится на продольный и поперечный шпагат. И про отметки тоже писал – что год закончил без троек, с твердой пятеркой по чтению (во второй четверти разрешили читать бегло, и тут уж Нил своего не упустил). Пять с плюсом по физкультуре, а по пению экзальтированная (мамино слово!) музычка прямо в табель вкатила шестерку. Даже по чистописанию Лариса Степановна четверку за год нарисовала, сказав при этом: «Вот видишь, Баренцев, можешь, когда захочешь». А большей похвалы от нее ни один мальчишка не слыхал!

– Ни одной… – чуть слышно пробормотал он.

– Слышишь, Петр Николаевич, ни одной! И по поведению небось пятерка?

Нил кивнул.

– И не дерешься, стекол не бьешь, уроков не прогуливаешь, взрослым не грубишь, рогатку в кармане не носишь?

Нил помотал головой.

– Вот оно, бабское воспитание! – с неожиданной злостью сказал отец. – Прям не мужика растят, а барышню кисельную! Музыка трень-брень, пинанины всякие, пар-ле-франсе, ах, будьте любезны, только после вас… А потом удивляемся, откуда в армии такой солдат пошел – либо чурки «моя твоя не понимай», либо такие вот маменькины сыночки… А ну ешь давай!