Текст книги "Некромант"

Дмитрий Видинеев
Некромант

Тропа войны

Фильм подходил к концу. На экране телевизора молодой вождь апачей, в исполнении Гойко Митича, стоял на краю каньона. Лучи заходящего солнца делали лицо индейца похожим на огненную маску. Черные, стянутые красной повязкой волосы, трепал ветер. Вождь исподлобья смотрел вдаль, будто пытаясь разглядеть очередную опасность, угрожающую его племени. Этот момент сопровождался красивой музыкой, в которой солировала флейта. Камера медленно сменила ракурс и теперь показывала парящего сокола на фоне темно-фиолетового неба. Снизу экрана поползли титры, и музыка стала тревожной, словно вождь разглядел-таки опасность.

Андрей Петрович Верихов ткнул пальцем в пульт, остановив работу плеера. На экране после секундной ряби появилась ведущая вечерних новостей местного канала. Верихов поднялся с дивана, вынул из плеера кассету и вложил ее в коробку. Сколько же раз он смотрел этот фильм?… Раз сто, не меньше, как и множество фильмов про индейцев, записанных на видеокассеты и составлявших немалую коллекцию Андрея Петровича.

Он любил все, что было связано с индейцами. В детстве зачитывался романами Фенимора Купера и Джеймса Шульца, представляя себя Ункасом или Чингачгуком, впрочем, как и большинство мальчишек его поколения. Тогда он и предположить не мог, что интерес к индейцам не померкнет в течение всей жизни. В этом интересе не было серьезных изысканий и изучений – это скорее походило на игру, приключение, детскую восторженность без всякого желания знать точную историю североамериканских племен. Как мальчишку его привлекал антураж, вымышленные герои, легенды и подвиги.

Иногда Андрей Петрович надевал пышный индейский головной убор из орлиных перьев, который купил через интернет, снимал очки в круглой оправе, придавал лицу, как он считал, грозное выражение и смотрел на себя в зеркало. В такие моменты ему казалось, что он больше не похож на самого себя – пятидесятитрехлетнего учителя химии с добродушным лицом. Не похож на того, с кем его сравнивали знакомые – Хоботова, персонажа из фильма «Покровские ворота». Нет, нет и нет, в такие моменты, сосредоточившись, он начинал видеть в зеркале вождя племени апачей. Глядя на свое грозное отражение в зеркале, Андрей Петрович, бывало, медленно поднимал ладонь на уровень лица и гортанным голосом произносил:

– Хау… приветствую тебя, бледнолицый брат. Мое имя Поющий Ветер (имена Верихов всегда подбирал разные). Будь гостем в моем вигваме и выкури со мной трубку мира… Хау… приветствую тебя… – так могло продолжаться долго, пока Андрей Петрович снова не начинал видеть в зеркале учителя химии, похожего на Хоботова.

Так уж вышло, что семьей Верихов не обзавелся. Одиночество? Да, бывало, что на Андрея Петровича накатывала тоска. Он думал о прожитых годах и сознавал, что вся его жизнь как сюжет скучнейшей книги. Всего лишь движение по утоптанной прямой тропе без попыток свернуть, что-то изменить. Иногда Верихов ловил себя на мысли, что еще не поздно внести в серое существование нечто яркое, сделать рывок и помчаться навстречу неизвестности, делая ошибки и радуясь, что успел эти ошибки совершить…

Он думал об этом, всего лишь думал… Взбунтовавшиеся мысли, как краснокожий герой, с вызовом взирающий из зазеркалья.

«Хау, мой бледнолицый брат, пора вырыть топор войны!»

Андрей Петрович поставил кассету на полку и подошел к окну. Плаксивый ноябрь, слякотный, с ветром, скулящим как бездомный пес. Унылый двор с грязными опавшими листьями и лужами, в которых отражалась печальная серость.

По телевизору диктор рассказывал о найденной рядом с лесополосой задушенной женщине. Как и у предыдущих четырех жертв маньяка, которого журналисты прозвали «Стоматолог», у женщины были вырваны передние зубы.

– Мерзость, – вздохнул Верихов, имея в виду и погоду и то, о чем рассказывал диктор.

Андрей Петрович подошел к дивану, взял с подлокотника пульт и выключил телевизор.

Каждый вечер он выходил на прогулку в парк. После того, как два года назад Верихов пережил микроинфаркт, такие моционы на свежем воздухе ему посоветовал врач. Дождь, снег – неважно, Андрей Петрович шел вечером гулять в любую погоду.

Ветви тополей нависали над аллеей, роняя остатки листьев. Их подхватывал ветер, кружил в порывистом танце и, наигравшись, швырял на землю. Желтый свет фонарей отражался от мокрых скамеек, трепетал в лужах и только подчеркивал осеннее увядание парка.

Андрей Петрович чувствовал тихую грусть. Он медленно шел по аллее, опираясь на черную трость с медным набалдашником в виде головы индейца. Сегодня Верихов не собирался долго прогуливаться, намереваясь дойти до середины парка и пойти назад, к дому. Он думал, какой бы фильм ему посмотреть перед сном. Мысленно перебирал кассеты из своей коллекции: «Среди коршунов», «Верная рука – друг индейцев», «Виннету – вождь апачей»…

Раздался сдавленный крик. Верихов быстро поднял взгляд от дороги и увидел впереди женскую фигуру – свет фонарей выхватил взметнувшиеся светлые волосы, вцепившуюся в лицо ладонь и темные очертания человека позади женщины.

Сердце Верихова бешено заколотилось, глаза округлились. Он сделал резкий вдох, да так и застыл, будто забыв как дышать.

Женщина дергалась и пыталась оторвать зажимавшую рот ладонь. Порыв ветра сорвал капюшон с темной фигуры, блеснули глаза.

В сознании Верихова вспыхнули обрывки слов диктора: «Лесополоса… задушена… жертвы маньяка…»

Мужчина рванул сопротивляющуюся женщину в сторону и потащил прочь от аллеи.

«…Стоматолог!»

Андрей Петрович выдохнул, почувствовав, как кожа покрывается мурашками. Он растерялся, ноги, будто приросли к земле. Маньяк волок женщину в темноту.

Верихов, повинуясь странному порыву, поднял трость и посмотрел на набалдашник. В висках пульсировала кровь. В голове поднялся шум, словно стадо бизонов неслось по прерии. В такт бешено колотящемуся сердцу в сознании пульсировал голос:

«Сойди-с тропы-возьми-топор-войны-сделай-это-сделай-сделай!»

Рука, держащая трость напряглась так, что побелели костяшки пальцев. С каждым порывистым вздохом крепла решимость. Лицо исказила гримаса гнева.

«Возьми-топор-войны!..»

Верихов побежал и на ходу выкрикнул:

– Отпусти ее, тварь!

Стоматолог услышал, резко оглянулся и, увидев бегущего человека с тростью, схватил женщину за волосы и с силой ударил головой о ствол тополя.

Верихов был уже близко. Он увидел, как упала после удара женщина. Маньяк с ужасающим спокойствием опустил руку в карман плаща и что-то вынул. Блеск металла…

«Нож!» – мелькнуло в сознании.

Андрей Петрович остановился в нескольких шагах от маньяка. Он тяжело дышал.

– Уходи! – Верихов держал перед собой трость как бейсбольную биту. – Просто, уходи отсюда!

Губы Стоматолога скривились в мерзком подобии улыбки. Верихов видел в его глазах холод.

– Я всегда заканчиваю начатое, старик, – голос маньяка походил на скрежет железа.

Женщина лежала как безжизненная тряпичная кукла. Светлые волосы разметались по пожухлой листве.

– Я не дам тебе это сделать, – прошипел Верихов и, неожиданно для самого себя, добавил: – Я вышел на тропу войны!

– Что? – в лице Стоматолога промелькнуло удивление.

– А вот что, бледнолицая собака! – Верихов резко набрал в легкие воздух, издал боевой клич, сделал шаг вперед и обрушил трость на голову маньяка. На мгновение Андрею Петровичу показалось, что в его руках не трость, а томагавк.

Стоматолог скривился от полученного удара и выбросил вперед руку сжимающую нож.

– Тропа войны! – заорал Верихов и снова ударил. Его выпученные глаза за стеклами очков пылали яростью. Медный набалдашник с хрустом врезался в нос маньяка.

От боли Стоматолог расцепил пальцы, оставив нож в теле Андрея Петровича. Верихов заносил трость и бил, заносил…

– Тропа войны, сука!

… и бил, не замечая, что в его бок, по самую рукоять всажен нож, не чувствуя боли…

– Тропа…

Набалдашник впечатался в окровавленное лицо Стоматолога…

– …войны!..

Скула маньяка хрустнула под очередным ударом.

Стоматолог упал, раззявил рот для крика, но из глотки вырвался лишь стонущий хрип. Андрей Петрович занес трость и с шумным выдохом обрушил свое оружие. Стоматолог с пробитым черепом завалился на спину и начал дергаться в посмертной агонии.

Верихов почувствовал жуткую слабость, голова закружилась, боль раскаленным железом обожгла бок. Он опустил взгляд и увидел торчащую между сладок плаща рукоять ножа.

– Бледнолицая сука! – сквозь стиснуты зубы выругался Верихов и посмотрел на Стоматолога. – Ты думал так просто отделаться, тварь?

Андрей Петрович отбросил трость, схватился за рукоять ножа – лицо скривилось от боли, – и выдернул окровавленный нож. Превозмогая слабость, он сделал шаг и опустился на колени.

– Ты так просто не… отделаешься.

Верихов схватил уже безжизненного Стоматолога за волосы на затылке, рванул на себя и срезал кожу с черепа. Андрей Петрович несколько мгновений смотрел на скальп, будто не веря в то, что только что сделал, после чего с отвращением бросил его на землю и пополз к дереву, возле которого лежала женщина. К горлу подкатила тошнота, перед глазами плясали темные пятна, боль становилась невыносимой.

Со стоном Верихов прислонился к стволу. Он увидел, что женщина зашевелилась и приподняла голову. Андрей Петрович закрыл глаза.

– Заходи в мой вигвам, бледнолицый брат, – пробормотал он. Из уголка губ потекла струйка крови. – Выкури… трубку… мира…

Боль ушла. В сознании все путалось, появлялись и исчезали лица из прошлого, обрывочные фразы. Словно далекое эхо доносился женский незнакомый голос:

– Что с вами?… Нет, пожалуйста… сейчас, сейчас, я позову на помощь…

Андрей Петрович стоял на краю каньона. Ему было хорошо, как никогда. Ветер приятной прохладой касался кожи. Пахло остывающей после жаркого дня землей. Заходящее солнце окрашивало все вокруг в красные тона. Вдалеке, поднимая тучу пыли, мчался табун мустангов, в небе с протяжным криком парил ястреб.

Верихов улыбнулся, поправил повязку, стягивающую черные волосы, развернулся и пошел в сторону вигвамов, к лагерю, где возле множества костров сидели индейцы.

Хомячок

«Нет зверя опасней хомяка, ибо за безобидной внешностью его скрывается сущность темная, непредсказуемая».

Карл Маркс.

«Сие есть мудрость: бойся зверя рекомого хомяком и, завидев его – беги без оглядки!»

Илья Муромец.

Борис ненавидел тещу. Ему опостылела ее мерзкая рожа, похожая на морду бульдога, ее глазки, в которых он как в книге читал слова: «Моя дочь вышла замуж за дебила и нищеброда!» и сожаление, что зятек не сдох еще будучи сперматозоидом. Сидя с ней за одним столом Борис боялся отвернуться, подозревая, что Лариса Петровна только того и ждет, чтобы незаметно плюнуть ему в еду своей ядовитой слюной. Мир не видывал более поганой твари, даже удивительно, что Мотя – прелестное утонченное создание – ее дочь. Иногда Борис жалел, что нынче не средневековье, а то бы он без зазрения совести доложил инквизиции о связи старой стервы с сатаной. Ему бы доставило большое наслаждение смотреть, как теща визжит от боли, сгорая на костре.

Да, нынче не средневековье и помощи инквизиторов не предвиделось, а потому Борис взял да грохнул Ларису Петровну самостоятельно.

Даже вынашивать план убийства не пришлось. Можно сказать, сама Судьба, проявив, наконец, благоразумие, решила избавить мир от старухи, отправив ее прямиком в ад, на горе всем чертям. Да и сама теща – надо отдать ей должное – изрядно постаралась, дабы приблизить свою кончину. Ну, какого, спрашивается, хрена в ее-то возрасте она полезла на стремянку, чтобы повесить под балконным карнизом горшок с локсоматакусом обыкновенным, то есть папоротникообразной гадостью, которая, по мнению тещи, отлично бы смотрелась в лучах заходящего солнца. Наверное, старушка и оценила бы красоту локсоматакуса в лучах заката, если бы не коварство зятя.

Борис подкрался, прячась за занавеской, проскользнул на балкон и, чувствуя себя освободителем мира от величайшего зла, толкнул Ларису Петровну в объятия смерти. За мгновение до того как старуха перелетела перила, он поймал ее взгляд, в котором опять-таки прочел: «Моя дочь вышла замуж за дебила! Коварного!»

Она грохнулась с седьмого этажа на асфальт, сжимая в руке выдранный из горшка папоротник – хоть сейчас бери да в гроб клади, не дожидаясь вскрытия. Просто – картинка!

Пока ничего неподозревающая жена суетилась на кухне, Борис прошмыгнул в ванную комнату и открыл воду. Если что, он давно здесь. Ничего не видел, ничего не слышал. Мылся лавандовым мылом и пускал пузыри. Думая насколько может стать прекрасен мир всего за несколько секунд, Борис заткнул пробкой сливное отверстие, разделся и залез в ванную.

Крик жены он услышал минут через пять, когда прибежали соседи.

Далее были похороны, унылые лица, слова сочувствия, венки от друзей и близких, хлюпанье носами, глаза на мокром месте, четные букеты, свечи в церкви, поминки, странные печеньки – просвирки, тосты не чокаясь, черные платки – в общем, отрезок времени наполненный для Бориса скрытым ликованием. Старухи больше нет! Ура! Ура! Ура!

После похорон жена отправилась на недельку к родственникам разделять с ними горе в деревенской глуши, где пахнущий навозом и луговыми травами воздух способствует ликвидации последствий стресса.

А Борису предстояло еще кое-что сделать – то, что должно было наполнить чашу его счастья до самых краев. А именно – убить хомяка! Любимую зверушку Ларисы Петровны, тварь, которую он ненавидел почти так же как убиенную им тещу. Бориса не оставляла мысль, что даже если старуха сейчас горит в аду, кое-какая ее частица все еще здесь, на земле, коптит небо своим зловонным дыханием, и эта частичка – хомяк! Борис помнил, как сюсюкалась с ним теща: «сю-сю-сю, мя-мя-мя» и целовала его прямо в наглую мохнатую морду. Она даже назвала хомяка Няшкой. Мерзость! Тошнотворная – мерзость! Нет, определенно грызун должен отправиться за хозяйкой в геенну огненную!

В тот момент, когда жена на электричке проезжала станцию «Светлый путь», приближаясь к деревне, навозу и запаху трав, Борис с хищной улыбкой маньяка, выследившего жертву, подошел к клетке, из которой глазами-бусинками на него взирал хомяк Няшка.

Жить грызуну оставалось одну минуту тридцать семь секунд…

Тридцать шесть…

Тридцать пять…

Борис открыл клетку и вынул хомяка. Няшка быстро водил носом, нюхая воздух, но видимо смерть, которая уже занесла косу над его мохнатой башкой, не пахла, в противном случае он уже пытался бы вырваться изо всех своих хомячьих сил.

Минута тридцать…

– Я не буду по тебе скучать, крысеныш! – прошипел Борис, приблизив грызуна к самому лицу.

Обычно Няшка игнорировал, когда к нему обращались, но на этот раз не удержался, видимо возмутившись на обидное «крысеныш»: резко дернув головой, он чихнул, оросив крошечными капельками слюны лицо Бориса.

Минута двадцать одна…

– Ах ты… – лицо Бориса мгновенно стало пунцовым. Он хотел назвать грызуна таким словом… таким словом… Не найдя достойное своего гнева ругательство, он заорал: – Я тебе башку откушу!

И едва не осуществил угрозу, но сдержался.

Няшка пискнул.

Минута пять секунд…

– Ты сдохнешь как твоя хозяйка! – Борис выдавил из себя злобный смешок, который перешел в хохот суперзлодея.

Он подошел к окну…

– Прощай гад!

…и, сделав мощный замах, метнул Няшку в открытую форточку. Тут же, вылупив глаза, прильнул к окну, желая видеть все. Все!

Хомяк – мохнатый серый комок, – описав в воздухе дугу, шлепнулся на асфальт точно посреди шоссе, по которому мчались автомобили.

Сорок три…

Разбился? Вот уж нет! К безмерному возмущению Бориса, Няшка за пару секунд очухался от удара и начал носиться кругами, чудом не попадая под колеса машин.

Тридцать две…

Вот над ним прогрохотал самосвал, на мгновение скрыв его от гневного взора Бориса. Промелькнуло такси, едва не сократив и без того скудный остаток жизни грызуна на двадцать пять секунд.

– Ну, сдохни же, сдохни! – плаксиво выкрикнул Борис, ударив кулаком по подоконнику. Он уже жалел, что не откусил живучему поганцу голову.

И тут на Няшку снизошло озарение – он понял, что бегать кругами не стоит и навострил лапки прямехонько к обочине.

Семь секунд…

– Нет, только не это! – застонал Борис, видя, что Няшка уже близок к спасению.

Три секунды.

Две…

Одна…

И настал хомяку трындык.

Излучающий позитив желтый автобус с рекламой лотереи «Удача» на боку превратил половину Няшки – от кончика хвоста до грудки – в плоское непонятно что. Борис буквально услышал, как хрустнули косточки грызуна под колесом этого прекраснейшего, посланного самой Судьбой, транспорта.

«Все кончено. Встречай „дорогая“ теща своего питомца!» А ведь мохнатая тварь была всего в шаге от спасения.

– Ух! – Борис вытер ладонью выступившую на лбу испарину, затем поднес пальцы к носу и с подозрением понюхал. Ему кажется или они пахнут хомяком? В любом случае после грызуна нужно вымыть руки с мылом, да не один раз.

Он со злобной улыбкой еще раз посмотрел на дохлого Няшку и отправился в ванную, думая, что в мире у него больше не осталось врагов.

Борис тщательно вымыл руки и, взглянув в зеркало над раковиной, подмигнул своему отражению.

– Мы с тобой молодцы! – сказал он парню в зазеркалье. – Офигительные молодцы! Офигительнейшие преофигительнейшие…

То, что Борис увидел в следующее мгновенье над головой зазеркального парня, заставило его заткнуться. Челюсть отвисла, став вдруг тяжелой как смертный грех, от лица отхлынула кровь. Ему захотелось оказаться далеко, далеко отсюда, да хоть в Антарктиде, лишь бы не видеть этого…

В зазеркальной ванной комнате, по потолку, с целеустремленностью рвущегося в бой солдата, ползло нечто. Вернее – половина нечто, то, что осталось от раздавленного хомяка. Цепляясь коготками за невидимые трещинки, грызун подтягивал вперед изуродованное тельце, за которым по потолку, вопреки всем законам физики, как розовые осклизлые черви, волочились блестящие влажные внутренности и плоская задняя лапа, с окровавленным осколком кости. Мертвые глаза походили на два мраморных шарика, в раскрытой пасти, отражая свет лампы, сверкали белизной зубы-резцы.

Борис вцепился в раковину так, что пальцы побелели. Медленно, с недоверием во взгляде, он повернул голову и посмотрел вверх, чувствуя, как на затылке шевелятся волосы.

Ничего. Совсем ничего. Белый потолок.

Снова перевел взгляд на зеркало.

Оно ползло! Скалилось и ползло, ползло, ползло…

Лампа мигнула, еще раз, и еще…

Оно приближалось к зазеркальному Борису, а у реального – ноги будто вросли в пол.

– Ма…ма, – промямлил он, и тут нервы его не выдержали: Борис заорал во всю мощь своих легких, чувствуя, как от затылка по шее и вниз по спине бежит дрожь.

А лампа мигала и мигала, выхватывая из глубин зеркального мира крохотное, но невообразимо ужасное нечто с мраморными бусинами глаз.

Лампа погасла на несколько секунд, а когда включилась, Борис, набравший воздух для очередного вопля, увидел…

О, Боже, тварь в зеркале ползла по его груди! Цепляясь когтями за футболку оно лезло к шее, но Борис не чувствовал это нечто на себе. Не чувствовал!

Завопив с удвоенной силой, дергаясь и подпрыгивая, как бездарный комик изображающий удар током, он принялся бить себя ладонями по груди, хватать и стряхивать, но руки проходили сквозь пустоту. Вот же эта падла ползет в зеркале под нервное подмигивание лампы! Вот же! Возле самой шеи!

Борис разорвал футболку, при этом расцарапав ногтями грудь, но тварь будто находилась в каком-то своем измерении, не подвергнутого правилам этого мира – дохлый хомяк добрался до шеи и вонзил зубы в кадык визжащего зеркального бедолаги.

А настоящий бедолага почувствовал боль. Укус был реален, как и ужас Бориса – реальней самой реальной реальности!

Тварь, сделав свое злодейское дело, уже лезла дальше, к подбородку, волоча за собой рваные клочья меха и черви внутренностей.

– Убирайся! – заорал Борис, выхаркнув это слово со слюной.

В порыве отчаяния он схватил с полки баллончик с пеной для бритья и принялся колотить им по зеркалу.

– Исчезни!

Удар.

– Исчезни, тварь!

Еще удар.

– Убирайся!

Зеркало вспыхнуло паутиной трещин.

– Иы-ы-ы!.. – Борис швырнул баллончик в свое исковерканное, расколотое на сотни частей отражение и снова попытался схватить бесплотного хомяка, который уже добрался до подбородка.

Тщетно – пальцы как прежде ловили воздух.

Лампа вспыхнула и с четким звуком «пок» погасла навсегда.

Нижнюю губу пронзила боль – словно бритвой полоснули. Борис взвыл и выскочил из ванной. Как пьяный наткнулся на стену, ударившись плечом, побежал в гостиную, споткнулся, упал, встал на колени и пополз на карачках, дыша так, словно ему воздуха не хватало. В гостиной вскочил и заметался.

На глаза попалась клетка Няшки – одинокая, с открытой дверцей, будто ждущая, когда вернется четвероногий квартирант. Боль пронзила правую щеку, вызвав у Бориса слезы гнева.

«Эта падла ползает и жрет мое лицо!»

Не в силах убить «падлу» он в отчаянии схватил клетку, швырнул ее на пол и стал топтаться на ней, сминая и куроча.

– Получай. По-лу-чай! – в его глазах пылало безумие достойное смирительной рубашки и комнаты с мягкими стенами. Клетка превратилась в проволочный блин, коим могли бы заинтересоваться организаторы выставки современного искусства. – По-лу-чай!.. Ай! – взвизгнул Борис, ощутив боль под правым глазом. – Ай! – укус в переносицу. – Ай! – в нос.

Он забыл про уничтожение клетки и принялся лупить себя ладонями по лицу. На мгновение взгляд скользнул по стеклянной дверце книжного шкафа – этого хватило, чтобы увидеть в отражении темное нечто, заслонившее глаз. Глаз!

«Глаз!»

В тоже миг мир померк. Наполовину.

Борис захрипел, подавившись собственным криком. Горячая влага обожгла глазницу. Он заморгал, чувствуя липкую чавкающую боль.

Дрожа всем телом, Борис зарыдал, подняв лицо к потолку и вылупив левый глаз, в котором опытный палач, несомненно, разглядел бы мольбу о пощаде.

– Пожалуйста, не… не надо! Прошу, не надо!..

– Надо! – услышал он голос за спиной. Голос, который был ему более чем знаком. Мерзкий ненавистный голос тещи.

Вжав голову в плечи, Борис начал поворачиваться. По подбородку текла слюна вперемежку с кровью, на правой щеке блестело мутное желе, бывшее когда-то глазом. Страх был настолько силен, что прошла дрожь, растворившись в одеревенелом теле. Сейчас он увидит. Увидит ее… Увидит старую ведьму…

Но мир провалился в слепящую темноту, до того, как Борис увидел.

«Ослеп! Я ослеп!»

Сил кричать и рыдать больше не было. Сознание как в болото погрузилось в отчаяние, и могильной плитой навалилась безысходность.

Что-то мягкое толкнуло Бориса в спину, заставив сдвинуться с места. Еще толчок – и он пошел, как ребенок, делающий первые шаги.

Шаг.

Второй.

Третий.

Нога уперлась в порожек.

Перешагнул.

Еще шаг.

– Ты всегда был дебилом, зять, – сухой голос тещи. – Дебилом и нищебродом.

Толчок в спину.

Шаг. Живот уперся во что-то плоское. На плечи надавило, и Борис как безвольная кукла подался вперед. А впереди была пустота и звуки. Сотни звуков улицы.

Борис, растеряв все чувства кроме странного равнодушия, перевалился через парапет и полетел, полетел…

За миг до встречи с асфальтом, Борис успел признать, что кое в чем теща была права: он и правда редкостный де…

… незаконченная мысль вытекла из трещины в голове на разогретый летним солнышком асфальт.