Текст книги "История запорожских казаков. Борьба запорожцев за независимость. 1471–1686. Том 2"

Первым указанием отделения низовых, или запорожских, казаков от украинских, или городовых, нужно считать указание 1568 года, когда казаки стали «на Низу, на Днепре, в поле и на иных входах перемешкивать», то есть проживать или иметь оседлости[42]42
  Архив Юго-Западной России, т. III, ч. III, 4.


[Закрыть], как говорит нам о том Архив Юго-Западной России. Но более определенным указанием обособления низового казачества от городового может служить реформа короля Стефана Батория, последовавшая приблизительно около 1583 года[43]43
  Киевская старина. 1884. Сентябрь, 45.


[Закрыть], о разделении украинских казаков на реестровых и нереестровых – когда реестровые объявлены были, так сказать, подзаконным казацким сословием, а нереестровые – внезаконным. Последние, горя ненавистью к правительству, устремились за пороги Днепра и там установили «свою волю, свою правду, свою силу». Наконец резкое отделение запорожских казаков от городовых окончательно установилось в первой половине XVII века.

Начавшись со второй половины XVII столетия и просуществовав почти до конца XVIII, запорожцы до 1654 года находились в зависимости от Литвы и Польши, а с этого времени вошли в зависимость от России: на Переяславской раде они признали власть малороссийского гетмана и через него должны были сноситься с московским царем. Однако зависимость запорожцев от Литвы и Польши была более номинальной, нежели фактической. Так, хотя по указам литовско-польских королей, Сигизмунда-Августа и Стефана Батория, запорожские казаки должны были повиноваться старшине украинских казаков, но они не обращали внимания на эти указы. Поддерживая тесную связь с Украиной, они жили совершенно независимой от нее жизнью. Как пишет Миллер в «Рассуждении о запорожцах»: «Не отступая повиновением от гетмана по внешнему виду, надеясь на свою отдаленность, запорожцы всегда мало и тогда только, когда им прибыльно казалось, повелениям малороссийского гетмана повиновались. Даже и тогда, когда гетманы стали именоваться гетманами обеих сторон Днепра, власть их в действительности не простиралась далее Кременчуга и Переволочной»[44]44
  Миллер. Рассуждение о запорожцах. М., 1857, 14, 59.


[Закрыть].

В гораздо большей зависимости очутились запорожские казаки от Москвы, когда, с половины XVII столетия, перешли в ее подданство. Правда, в XVII веке эта зависимость выражалась еще в довольно слабой степени, но зато с начала XVIII века запорожцы все более и более теряли отличительные черты своей оригинальной жизни и под конец исторического существования жизнь запорожских казаков, если исключить безженность собственно сечевых товарищей, мало чем отличалась от жизни украинских казаков.

Несмотря, однако, на все различие запорожских и городошных казаков, между теми и другими в первое время исторического существования была такая тесная связь, что отделять историю одних от истории других в течение XVII и начала XVIII века не представляется никаких оснований. Только с половины XVII столетия различие между запорожскими и городовыми, или гетманскими, казаками становится осязательным, а потому с этого именно времени начинается и собственная, в строгом смысле слова, история запорожских казаков.

По ходу исторических событий и по тем и другим задачам, которые брали на себя запорожцы, вся история запорожских казаков может быть разделена на следующие шесть периодов времени. Период образования запорожского казачества (1471–1583). Период борьбы против Польши за религиозно-национальную независимость Южной Руси (1583–1657). Период участия в борьбе за религиозно-национальную независимость Правобережной Украины против Польши, Крыма и Турции (1657–1686). Период борьбы против Крыма, Турции и России за собственное существование (1686–1709). Период существования запорожцев за пределами России и попытки их к возвращению в родные места (1709–1734). Период борьбы с русским правительством за самостоятельное существование и падение Запорожья (1734–1775).

Первые моменты исторической жизни запорожских казаков, как и всяких других народов, не оставивших по себе первоначальных письменных памятников, представляют собой загадку неизвестности и дают обильную пищу для всяких предположений и домыслов. Кто был истинным устроителем их войска, каковы были вначале их боевые средства, как широко простирался район деятельности их – на это никаких не имеется данных. Конечно, на первых порах в действии казаков не могло быть правильно осознанной и прямо поставленной задачи, и они в этот период времени должны были действовать партийно, или, как сами говорили, купами. Начало организации могло быть лишь с появлением на Низу общего предводителя казаков, впервые соединившего их в одно для общей цели – борьбы с мусульманами и положившего начало столице их, называемой Сечью. Первую попытку в этом роде, как утверждает автор летописи по Никонову списку, сделал знаменитый князь Дмитрий Иванович Вишневецкий[45]45
  Источники: Летопись по Никонову списку. СПб., 1791, 266, 272–275, 293, 298; Kronika Bielskiego, II, 1145–1449; Korona polska Niesieckiego, 1728–1748, IV, 545; Акты Южной и Западной России, I, II; Горецкий. Мемуары Южной России. Киев, 1890, I, 98.


[Закрыть].

Князь Дмитрий Иванович Вишневецкий, истый казак по натуре и знаменитый вождь своего времени, был потомком волынских князей Гедиминовичей, родился в православной вере, имел трех братьев – Андрея, Константина и Сигизмунда – и состоял владельцем многих имений в Кременецком повете, каковы: Вишневец, Подгайцы, Окимны, Кумнин, Лотрика и другие. На исторической сцене Вишневецкий впервые стал известным с 1550 года, когда назначен был польским королем в старосты Черкасского и Каневского поветов. Каков был Вишневецкий как управитель поветов, нам неизвестно; известно лишь то, что в этом звании он оставался всего лишь три года; получив отказ от короля Сигизмунда-Августа по поводу просьбы о каком-то пожаловании, Вишневецкий, по старому праву добровольного отъезда служилых людей от короля, ушел из Польши в Турцию и поступил на службу к турецкому султану: «А съехал он со всею своею дружиною, то есть со всем тем казацством или хлопством, которое возле него пробавлялось», – писал о Вишневецком Сигизмунд-Август Радзивиллу Черному 15 июня 1553 года. Вскоре, однако, король, обеспокоенный тем, что турки в лице Вишневецкого приобретут отличного полководца с переходом его в Турцию, врага польскому престолу, снова привлек князя к себе, дав ему опять те же города Черкассы и Канев в управление. Управляя этими городами, князь хотя и был доволен на этот раз королем, но чувствовал недовольство в самом себе: душа его жаждала военной славы и ратных подвигов. Тогда он задался мыслью оградить границы Польско-Литовского государства посредством устройства на острове Днепра крепкого замка и помещения в нем сильного гарнизона. Очевидно, Вишневецкий в этом случае хотел повторить то, что раньше его высказал Евстафий Дашкович. Свой план Вишневецкий хотел осуществить постепенно и высказал его открыто в 1556 году. Не найдя, однако, себе фактического сочувствия среди польских властных людей, Вишневецкий снова решил покинуть родину и искать счастья за пределами отечества.

В это самое время он узнал, что московский царь Иван Васильевич Грозный, желая предотвратить набег крымских татар на московские окраины, отправил два отряда русских ратников с путивльскими казаками на Низ – один под начальством Чулкова по Дону, а другой под начальством дьяка Ржевского по Днепру – и приказал им «добывать языков и проведывать про крымского хана». Весть о походе русских против крымцев пришлась как нельзя кстати по вкусу черкасско-каневским казакам, и они, собравшись в числе 300 человек под начальством своих атаманов Млинского и Михайла Еськовича, иначе называемого Миской, бросились вниз по Днепру и заодно с дьяком Ржевским и русским войском причинили много бед туркам и татарам под Ислам-Керменем, Очаковом и Волам-Керменем.

Подвиги казаков черкасско-каневских замков вызвали на сцену и самого старосту, князя Дмитрия Вишневецкого, и в то время, когда Ржевский после похода отступил в «литовскую», то есть западную сторону Днепра, Вишневецкий очутился на Днепре и расположился на острове Хортице, откуда рассчитывал открыть постоянные набеги на мусульман. С этой целью он устроил здесь, в 1556 году, земляной «город» против Конских Вод, у Протолчи, послуживший потом прототипом Сечи запорожских казаков.

О своих подвигах против татар и турок на Днепре князь Вишневецкий не замедлил известить, через служебника Миску (то есть Михайла Еськовича), короля Сигизмунда-Августа, прося у него королевской протекции. На то донесение король отвечал Вишневецкому грамотой, писанной если не весной, то летом 1557 года[46]46
  Грамота не датирована месяцем.


[Закрыть]. В этой грамоте король отвечал Вишневецкому, что присланные им листы, через служебника Миску, получены во время пути, именно тогда, когда король ехал с королевой Екатериной с Варшавского сейма в Вильну, и, по распоряжению самого короля, служебник тот задержан был с ответами королевскими на продолжительное время. Распоряжение же это сделано было на основании известия, принесенного королевским послом, князем Андреем Одинцевичем, о намерениях и замыслах перекопского царя: перекопский царь, по известию королевского посла, о чем король узнал по приезде в Вильну, хотел добывать князя Вишневецкого в построенном им замке; вследствие этого известия, а также вследствие суровой зимы и трудного проезда к Вишневецкому и вследствие ожидания проезда посланного к Вишневецкому дворянина Василия Шишковича, король и приказал задержать отъезд Миски. Кроме этого, король писал Вишневецкому и о том, что он, сперва по слухам, а потом от присланного князем хлопца, узнал о нападении на Вишневецкого перекопского царя. Воздавая похвалу Вишневецкому за его службу, стойкость и мужественную оборону людей, при нем находящихся, король обещал и на будущее время не забывать его подвигов: «А что касается замка, построенного тобой, и твоей услуги, оказанной нам, то такая услуга приятна нам, потому что ты устроил на нас, господаря, замок на нужном месте, и именно такой замок, где была бы безопасная осторожность для удержания лихих людей шкодников с обеспечением панств наших. Но чтобы усилить тот замок людьми и боевыми средствами, как ты писал нам о том, то без личного твоего приезда к нам мы теперь не имеем достаточно основательных причин исполнить это, хотя выводить тебя из замка на это время также не годится ради известия от тебя и из других мест («украин») о замысле со стороны великого московского князя соорудить замки при реке Днепре, в том именно месте, где и ты хотел будовать города, на нашей земле, а также и ради зацепок, на которые могли бы отважиться, в твое отсутствие, казаки и подвергать опасности области нашего государства. Выводить тебя из замка не годилось бы еще и для того, чтобы ты, оставаясь в нем, мог большую пользу принести, не допуская казаков делать зацепок чабанам и шкодить улусам турецкого царя, взирая на многие причины, на докончание и присягу нашу с турецким цесарем и вечный мир с перекопским царем». В заключение грамоты король извещал Вишневецкого об отпуске к нему какого-то Захарки, о котором князь писал королю, а также об отправке к князю собственного королевского слуги – дворянина с ответом на все письма и просьбы князя о возвращении из Польши посла перекопского царя вместе с польским послом Довгиром. Посла, отправленного к Вишневецкому, король приказывал людям Вишневецкого встретить у Черкасс, и самому князю, ввиду важности дела, с которым посол отправлен, выслушать его с особенным вниманием[47]47
  Акты Южной и Западной России, II, 148.


[Закрыть].

Нужно думать, что отказ со стороны короля Сигизмунда-Августа в помощи людьми и боевыми средствами для защиты устроенного князем замка послужил причиной того, что Вишневецкий, оставив польского короля, вошел в сношения с русским царем.

В мае 1557 года Вишневецкий писал царю, что крымский хан Девлет-Гирей, с сыном и с многими крымскими людьми, приходил к Хортицкому острову, осаждал его двадцать четыре дня, но Божиим милосердием, именем и счастием царя, государя и великого князя он, Вишневецкий, отбился от хана и, поразив у него много самых лучших людей, заставил его отойти от Хортицы «с великим соромом» и дать возможность князю отнять у крымцев некоторые из кочевищ. В заключение Вишневецкий уверял царя, что пока он будет на Хортице, то крымцам ходить войной никуда нельзя.

В сентябре того же 1557 года Вишневецкий отправил от себя в Москву казацкого атамана Еськовича к царю Ивану Васильевичу бить челом о том, чтобы царь пожаловал князя и принял его к себе на службу; Еськович должен был сказать царю, что князь совсем отъехал от польского короля и поставил среди Днепра, на Хортицком острове, против Конских Вод, у крымских кочевищ, город.

Царь принял Еськовича с честью и, вручив ему «опасную грамоту» и царское жалованье для Вишневецкого, отправил, вместе с Еськовичем, боярских детей Андрея Щепотьева да Нечая Ртищева с наказом объявить князю о согласии царя принять его на службу Московского государства.

Спустя месяц после этого Вишневецкий отправил к царю новых послов, Андрея Щепотьева, Нечая Ртищева, князя Семена Жижемского да Михайла Еськовича, и через них извещал царя, что он (Вишневецкий) царский холоп и дает свое слово на том, чтобы ехать к государю, но прежде всего считает нужным повоевать против татар в Крыму и под Ислам-Керменем, а потом уже быть в Москве. И действительно, относительно своих намерений против татар Вишневецкий сдержал свое слово: в декабре названного года московский посол, живший в Крыму, извещал царя, что 1 октября князь Дмитрий Вишневецкий, выплывший на низовье Днепра, взял крепость Ислам-Кермень, людей ее побил, а пушки взял и вывез на Днепр, в свой Хортицкий город.

Почти через год после этого, а именно в октябре 1558 года, князь Вишневецкий снова и совершенно неожиданно подвергся второму нападению со стороны того же крымского хана, Девлет-Гирея. Взяв с собой, кроме татар, много войска турецкого султана и молдавского господаря, хан внезапно подступил к Хортице и с яростью напал на Вишневецкого. Вишневецкий долго отбивался от хана, но потом, лишившись всякого пропитания и потеряв много людей, а еще больше коней, съеденных казаками, под конец оставил Хортицу и ушел к Черкассам и Каневу, откуда известил царя о всем происшедшем на Хортице и ждал от него дальнейших приказаний. Тогда царь, узнав о всем случившемся с Вишневецким, велел ему сдать Черкассы и Канев польскому королю, с которым у русских произошло перемирие, а самому ехать в Москву. Вишневецкий повиновался воле царя и в ноябре того же года приехал в Москву. Здесь он получил от царя жалованье, а также город Белёв со всеми волостями и селами в вотчину[48]48
  Теперешней Тульской губернии, на 125 верст ниже Тулы.


[Закрыть], да в иных городах «подклетные села и великие пожертвования», и за все это клялся животворящим крестом служить царю всю жизнь и платить добром его государству.

Однако в Белёве Вишневецкому пришлось оставаться недолго: дело в том, что в это самое время приехали в Москву черкесские послы с целью просить московского царя оказать помощь черкесам в их войне с крымцами. Царь, не поладивший перед этим с крымским ханом, решился воспользоваться просьбой черкесов в свою пользу, и в декабре месяце 1558 года снова отправил Вишневецкого, в качестве начальника над 5000 человек ратников, на крымские улусы. Вишневецкий двинулся из Москвы вместе с кабардинским мурзой Канклыком, собственным братом, атаманом, сотскими и стрельцами. Он ехал судном на Астрахань, из Астрахани сухопутьем к черкесам в Кабарду; в Кабарде ему велено было собрать рать и идти мимо Азова на Днепр, на Днепре стоять и наблюдать за крымским ханом, «насколько Бог поможет». Исполняя царское приказание, Вишневецкий сперва остановился под Перекопом и стал наблюдать за татарами; но крымский хан, извещенный польским королем о движении Вишневецкого, забил свои улусы[49]49
  Слово «улус» на татарском языке значит «народ», «племя».


[Закрыть] за Перекоп, а сам ушел вовнутрь полуострова. Тогда Вишневецкий, не встретив под Перекопом ни одного врага, перешел к Таванской переправе ниже Ислам-Керменя; простояв напрасно три дня на переправе, Вишневецкий отсюда поднялся к острову Хортице и близ него соединился с дьяком Ржевским и его ратниками. Встретив Ржевского выше порогов, Вишневецкий велел ему оставить все коши с запасами на острове, отобрал лучших людей из его рати – небольшое число боярских детей, казаков да стрельцов, – остальных отослал в Москву и потом с отборным войском пошел летовать в Ислам-Кермень, откуда имел целью захватить города Перекоп и Козлов. Получив известие об отходе хана за Перекоп, царь Иван Васильевич отправил к Вишневецкому посла с жалованьем и с приказанием князю оставить Ширяя-Кобякова, дьяка Ржевского и Андрея Щепотьева с немногими боярскими детьми и стрельцами, Данила Чулкова да Юрия Булгакова с казаками, а самому ехать в Москву. Вишневецкий и на этот раз повиновался воле царя, оставил Днепр и скоро прибыл в Москву, откуда переехал в свой город Белёв. Зимой этого же года крымский хан, услыхав о том, что московский царь оставил столицу и уехал в Ливонию, быстро собрал стотысячное войско и бросился по направлению к Москве; но узнав, что самые страшные для него люди, Шереметев и Вишневецкий, совсем не выезжали в Ливонию, так же быстро повернул назад и ушел в Крым.

В начале 1559 года царь снова отправил Вишневецкого против татар; ему дано было 5000 человек войска, а его товарищу Даниилу Адашеву – 8000. Вишневецкий разбил 250 человек крымцев близ Азова, а Даниил Адашев выплыл в устье Днепра и отсюда бросился в Крым. Разгромив Крым и освободив множество христианских пленников, Адашев вновь вернулся к Днепру и поднялся вверх по его течению. Хан бросился за ним вдогон и настиг у мыса Монастырька, против Ненасытецкого порога, но, боясь сразиться с ним, ушел назад.

В то время, когда Адашев и Вишневецкий действовали против татар на Днепре, в это самое время, летом 1560 года, предводитель белогородских казаков Андчак ворвался в Киевское воеводство и опустошил поселение возле белоцерковского замка, а потом написал письмо Сигизмунду Августу и в нем объяснил, что сделал свое нападение в отместку казакам киевским, белоцерковским, брацлавским, винницким, черкасским и каневским, причиняющим «великие шкоды» турецким подданным. По этому письму Сигизмунд Август отправил киевскому воеводе князю Константину Константиновичу Острожскому и всем украинским старостам приказание воспретить казакам, ввиду присяги и докончанья с турецким султаном и перекопским царем, делать нападения на турецких и татарских подданных и даже не позволять им ходить в поле для сторожи, хотя в то же время держать их наготове, чтобы иметь возможность, при набегах со стороны татар на украинные области, вовремя ударить на врагов и отнять у них добычу и христианских пленников[50]50
  Акты Южной и Западной России, II, 152.


[Закрыть].

Между тем Вишневецкий, возвратившись в 1561 году из «Пятигорской земли» на Днепр и расположившись на урочище Монастырище, в 30 милях от Черкасс, близ острова Хортицы, стал сношаться с польским королем о том, чтобы снова перейти к нему на службу. Что побудило Вишневецкого к этому, неизвестно: не понравилось ли ему обращение Грозного с боярами в Москве, или же просто ему не сиделось на одном месте – источники не говорят об этом. Во всяком случае, находясь в урочище Монастырище, Вишневецкий отправил к королю Сигизмунду-Августу гонца с просьбой о том, чтобы он снова принял его к себе и прислал бы ему, по обыкновению, так называемый глейтовый, то есть охранный, лист для свободного проезда из Монастырища в Краков. Король охотно изъявил согласие принять Вишневецкого к себе на службу и прислал ему глейтовый лист сентября 5-го дня 1561 года: «Памятуя верные службы предков князя Дмитрия Ивановича Вишневецкого, мы приймаем его в нашу господарскую ласку и дозволяем ему ехать в государство нашей отчизны и во двор наш господарский для служб наших, не боясь строгости посполитого права и нашего от господаря карання и неласки нашей за то; может он добровольно в панствах наших жить, пользуясь всякими вольностями и свободой, как и другие княжата, нанята и обыватели панства нашего»[51]51
  Акты Южной и Западной России, II, 155, 157.


[Закрыть]. Принимая Вишневецкого вновь на службу к себе, король мотивировал свою милость к нему тем, что Дмитрий Вишневецкий ходил к московскому царю не для чего иного, как для того, чтобы узнать «справы неприятеля и тем принести возможно большую пользу Речи Посполитой». В свою очередь и казаки, бывшие с Дмитрием Вишневецким на Низу и оставленные им после отъезда, стали просить короля через черкасско-каневского старосту, Михайла Александровича Вишневецкого, о дозволении им возвратиться в места своей родины и прислать глейтовый лист.

Отправляя глейтовый лист князю Дмитрию Вишневецкому, король Сигизмунд-Август извещал о том и брата его (нужно думать, неродного), Михайла Александровича Вишневецкого. О казаках тому же Михайлу Вишневецкому король писал: «Лист для принятия казаков в наше панство мы приказали выдать и велели послать его до воеводы Киевского; кроме того, распорядились написать ему, чтобы его милость с тобой посоветовался, если те казаки придут в наше панство и меж ними окажутся такие, которые в недавнее время Очаков разорили («збурыли»), и если приход их не принесет никакой опасности от цесаря турецкого и царя перекопского, то, поразмысливши об этом хорошенько, велите послать им тот лист. И если между ними окажутся те, которые Очаков разоряли, то ты бы внушил им, чтобы они, не задерживаясь и не проживая в тамошних украинских замках, шли бы прямо в Могилевский замок, откуда мы велим направить их в Полоцк, а из Полоцка в землю Инфлянтскую (Эстляндию) и прикажем дать им содержание и живность. Посоветовавшись и поговоривши с ним об этом, извести нас о том немедленно»[52]52
  Акты Южной и Западной России, II, 156.


[Закрыть].

Куда вернулись казаки, неизвестно, но известно то, что они покинули Хортицу и после их ухода «город» Вишневецкого, вероятно, был разрушен татарами, так как московский царь, собираясь воевать с Крымом, хотел строить новое укрепление «между Хортицей и Черкасами», которое бы заменило «город» Вишневецкого[53]53
  Там же, 134.


[Закрыть], как о том говорят все те же «Акты Южной и Западной России».

После этого Дмитрий Вишневецкий, вместе с одним польским магнатом, неким Альбрехтом Ласким, приехал в Краков, где был встречен массою народа с радостными приветствиями. Король очень ласково принял князя и простил ему его вину. Скоро после этого Вишневецкий очень сильно заболел, вследствие какой-то отравы, полученной им еще в юношеские годы. Король, узнав об этом и жалея князя, велел своим докторам осмотреть его. Доктора оказали помощь больному, и он благополучно встал с постели. Таким образом, с 1563 года Вишневецкий считался снова на службе у польского короля. Приняв к себе Вишневецкого, польский король, однако, не преминул при случае осведомиться у русского царя о причине отъезда его из Москвы. «Пришел он как собака и потек как собака; а мне, государю, и земле моей убытку никакого не причинил», – ответил царь Иван Васильевич королю Сигизмунду-Августу на вопрос о Вишневецком.

В это время Вишневецкий сделался настолько дряхлым, что едва мог садиться на коня, но дух героизма в нем все еще не угасал. Так, находясь в Кракове и сойдясь с Альбрехтом Ласким, владевшим молдавской крепостью Хотином и мечтавшим присоединить всю Молдавию к Польше, Вишневецкий задумал новое дело: он решился, по совету Лаского, овладеть Молдавией и сделаться ее господарем. Обстоятельства ему благоприятствовали. Дело в том, что в Молдавии в это самое время боролись за обладание престолом два претендента: господарь Яков Василид, иначе Ираклид, и боярин Томжа, иначе Стефан IX. Партия волохов, не желавшая избрания Томжи, узнав о планах Вишневецкого, отправила к нему посольство и обещала ему господарство, если только он, вместе с казаками, принесет присягу этой партии. Князь согласился и в 1564 году с 4000 казаков отправился в Молдавию. Передовой отряд его явился в то время, когда Томжа осаждал Василида в сучавском дворце; сам Вишневецкий по случаю болезни ехал сзади на возу. Его отряд поспешно прискакал к дворцу и стал требовать молдавской булавы для своего князя. Томжа, по-видимому, охотно согласился на это притязание и лично пошел встречать славного героя. Вишневецкий, не подозревая в этом никакого коварства, с небольшой дружиной двинулся к Сучаве; но тут, во время самого пути, видя ничтожность сил Вишневецкого, Томжа вдруг переменил свою роль: он внезапно бросился на посланных в помощь князю людей, всех их перебил и готовился схватить в руки самого Вишневецкого; но Вишневецкий успел уйти и спрятаться в копну сена; к его несчастью, однако, он был замечен каким-то мужиком, приехавшим за сеном, и выдан Томже. Тогда Вишневецкого, вместе с его спутником Пясецким и некоторыми поляками, схватили и отправили в столицу Молдавии. Поляки после жестоких пыток, во время которых сам Томжа отрезал им носы и уши, отпущены были в Польшу, а Вишневецкий и Пясецкий тем же Томжей отправлены были в Царьград к турецкому султану, Селиму II. Получив пленников и пылая местью на них за разорение Крыма и южных городов, турки решили предать их жесточайшей казни: бросить живыми с высокой башни на один из железных крюков («гак»), которые вделаны были в стену у морского залива, по дороге от Константинополя в Галату. Брошенный с башни вниз Пясецкий скоро скончался, а Вишневецкий, при падении с такой же высоты, зацепился ребром за железный крюк и в таком виде висел несколько времени, оставаясь живым, понося имя султана и хуля его мусульманскую веру, пока не был убит турками, не стерпевшими его злословий. Народ сохранил в своей памяти величественный образ князя и воспел его трагическую кончину в готовой уже песне о казаке Байде[54]54
  Байда, байдак, на общетюркском языке «буйдак» значит «холостой», «бобыль»: (Наливкин. Русско-сартовский и сартовско-русский словарь, II, 25).


[Закрыть]. По словам песни, Байда так был славен, что сам султан предлагал ему собственную дочь в жены с условием, чтобы только он принял веру Магомета; но Байда настолько был предан православной вере, что с презрением отверг это предложение и стал плевать на все, что было дорого как простому магометанину, так и самому султану, а под конец ухитрился даже убить стрелой, поданной ему его слугой, самого султана с его женой и дочерью. Тогда турки, остервенившись на Вишневецкого, вынули у него, еще живого, по словам польского писателя Несецкого[55]55
  Писатель XVI века Леонард Борецкий о кончине Дмитрия Вишневецкого говорит коротко, что он умер «мучительною смертью» от турок (Мемуары Южной России, I, 98).


[Закрыть], из груди сердце, изрезали на части и, разделив между собою, съели его в надежде, так сказать, заразиться таким же мужеством, каким отличался всю жизнь неустрашимый Вишневецкий. Народ воспел славного героя в песне, дошедшей до нашего времени во многих вариантах.

 
У Царьгради тай на рыночку
Там пье Байда мед-горилочку,
Ой пье Байда, та не день, не два,
Та не одну ничку, тай не годиночку.
Прыйшов до нёго султан турецькый:
– Ой шо ж бо ты робыш, Байдо молодецький?
Ой ты, Байдо, та славнесенькый,
Будь же ты лыцарь та вирнесенькый, —
Покинь, Байдо, та пыты-гуляты,
Беры мою дочку та йды царюваты,
Беры в мене та царивночку,
Будешь паном та на Вкраиночку!
– Твоя вира проклятая,
Твоя дочка поганая!
Гей, як крыкне султан на гайдукы:
– Визьмить того Байду, визьмить ёго в рукы!
Визьмить Байду крипко изъяжите
Та на ребро за гак добре почепите.
Высыть Байда та не день, не два,
Тай не одну ничку, тай не годиночку.
Высыть Байда про себе гадае,
Тай на свого цюру зорко споглядае,
Тай на свого цюру, цюру молодого,
И на свого коня, коня вороного;
Ой ты ж, цюро, цюро молоденькый,
Подай мини лучок, та лучок тугенькый,
Подай мини, цюро, тугый лучок,
Подай мини стрилок, стрилок цилый пучок!
Ой, бачу ж я, цюро, та тры голубочкы,
Хочу я их вбиты за-для царский дочкы.
Де я вмирю – там я вцилю,
Де ж я важу – там я вражу.
Ой як стрилив – тай царя вцилив,
А царыцю та в потылыцю,
А их доньку – прямо в головоньку.
Не вмив, царю, та ты Байды вбыты,
За це ж тоби, царю, тай у земли приты,
Було б тоби, царю, конем пид изжаты,
Та було б тоби Байди голову изтяты,
Було б Байду в землю поховаты,
А ёго ж хлопця соби пидмовляты.