Текст книги "Плач страшилища и другие / Lamentations of Bogeyman and Others"

Дон Нигро
Плач страшилища и другие

Don Nigro

Lamentations of Bogeyman and Others/2022

Перевел с английского Виктор Вебер

* * *

1. Плач страшилища

«Плач Страшилища/Lamentations of Bogeyman/2014». Тот самый Страшилище, что прячется под кроватью, в шкафу… А какая жизнь у него? Чего ему не хватает? Есть ли у него желания?

Один персонаж, СТРАШИЛИЩЕ. Возможно, высокий, в длинном, черном плаще, с капюшоном. А может, выглядит он совсем иначе. Может, говорит из теней. Может, мы даже не видим его. Его представляют по-разному в разных культурах, но он есть везде.

(СТРАШИЛИЩЕ говорит с нами из теней).

Какое же это невероятное одиночество, прятаться под кроватью или в шкафу, выскакивать из-за комода, всегда в тенях, создание тьмы, которого боятся, которое презирают, чудовище, людоед, нечистый.

Но я буквально помню, что был кем-то еще.

В те давние времена они были маленькими, обезьяноподобными существами, которые жили на деревьях, тогда как я прогуливался внизу, по джунглям, ночами, в темноте, ждал, что кто-нибудь свалится, свалится спящим, свалится.

Теперь я, по большей части, заточен в домах. Все равно, что живу в гробу. Дом – это кроличий садок. Днем, один в доме, среди моря тикающих часов, в запахе плесени и нафталина, я ретируюсь на чердак, смотрю в темные, обсиженные мухами зеркала, пытаюсь вспомнить слова «Звездной пыли».

Раньше постоянно играли версию Нэта Кинга Коула, а теперь никто ее не помнит.

Мне нравится и версия Вилли Нельсона, и Луи Амстронга, но это ошибка, петь слишком быстро или делать упор на музыку, а людей, которые выкидывают стихи, следует убивать.

Стихи, вот что делает припев таким мощным. Весь текст работает на ключевую строку, скрытый страх, вот что так возбуждает в песне. И вообще страх – прелюдия всего, что важно и существенно. Именно высокое качество прелюдии обеспечивает максимально яркую кульминацию.

Но что есть кульминация? Это кульминация? Когда человек держится целую вечность, как в тантрическом сексе? Или когда кто-то откусывает кому-то голову?

Как он написал эту песню? Как что-то такое необычное и идеальное могло появиться из-под трясущихся, в никотиновых пятнах, пальцев в одно время пианиста борделя? При свете красного фонаря. В комнате, где пепельницы набиты окурками и везде пустые коричневые бутылки из-под пива. Сигарета свисает из его рта. От него пахнет спиртным. На щеках щетина. И внезапно она слетает с его пальцев, эта замечательная песня. Откуда она берется?

Это песня о памяти, о том, как музыка вибрирует в памяти, когда утихают все голоса.

Или Шелли. Его симпатичная жена написала «Франкенштейна». Я видел фильм из темноты за диваном, на котором приходящая няня совокуплялась со своим патлатым бойфрендом в призрачном мерцании телевизионного экрана.

Мне так одиноко. Даже у Франкенштейна была невеста. «Она ненавидит меня», говорит Фрэнк. И такая в его глазах грусть. И Борис, навеки заточенный в гриме и больших башмаках.

Я по уши влюблен в Эльзу Ланчестер. Поначалу она – милая, скромная писательница, а в конце превращается в сексуальную монстршу, и я так хочу увидеть ее голой.

Но она ушла. Она – тень, как и я. Я не могу прикоснуться к ней.

Все сделаны из звездной пыли. Все – временная коагуляция комков межзвездной пыли.

Я наблюдаю за совокуплениями мясных кукол с таким вожделением, с такими завистью и злостью.

Мне так одиноко, я так хочу к кому-то прикоснуться.

Это несправедливо. Ее зеленые глаза.

Почему все так? Почему всегда один кошмар?

Какое я совершил преступление? Иногда я смотрю в зеркало и ничего не вижу. Дым. Тень. Я – тень на обсиженном мухами зеркале на чердаке.

Но что-то позади меня. Что-то прячется позади меня. Пугает. Что это? Что это за чувство? Страх. Я боюсь. Что это? Что наблюдает? Что за моей спиной? Что-то такое, чего я не могу вспомнить. Возможно, это всего лишь мое отражение в другом зеркале.

Самое ужасающее – это дети. Дети ужасают меня больше всего. Нет ничего более ужасающего, чем дети. Потому что ты знаешь: в достаточной мере любить их не будут.

Единственная причина, по которой любовь существует, это муки, которые мы испытываем, если ее отнимают у нас. Вот этого мы действительно больше всего боимся. Без этого любви нет. И никогда не будет.

Никто никогда не прикоснется к нам, или тот, к кому прикоснемся мы, никогда в жизни больше не прикоснется к нам.

Кретины с отвисшей челюстью. Глупые мясные куклы. Неужели они не знают, какие они счастливые? Почему они могут прижиматься к теплой плоти, тогда как я обречен нюхать нафталиновые шарики?

Я им устрою. Устрою этим ублюдках. Напугаю их до усрачки.

Я отчаянно хочу прикоснуться. Я тянусь в темноту, протягиваю руку, похожую на птичью лапу, пальцы дрожат, ужасно, ужасно, так хочется прикоснуться к ее… (Пауза. Тихо. С грустью). Бу.

(Полное затемнение).

2. Серный желоб

«Серный желоб/Brimstone Ran/2017». Входит в сагу «Пендрагон-Армитейдж». История жизни и смерти Баббера Рукса, представителя низов маленького американского города Армитейдж, прожившего всю свою недолгую жизнь на свалке. Гораздо больше внимания уделено драматургом его внучке, Барбари Фокс, героине одноименной пьесы.

Один персонаж, БАББЕР РУКС, мужчина 25 лет, который управляет свалкой на Грязном ручье, недалеко от Серного желоба, которая находится за административной границей Армитейджа, маленького города в восточной части штата Огайо. Год 1856.

(БАББЕР РУКС говорит с нами из своего дома у свалки, поздним вечером).

БАББЕР РУКС. Я не знаю точно, что на меня нашло. Ладно, знаю, что нашло, но не знаю, почему. Ладно, знаю, почему, но…

Дерьмо. Я просто хотел ее сестру. У меня была жена, и я хотел ее сестру. Не знаю, что в ней было такого. Возможно, не будь она ее сестрой, я бы не удостоил ее второго взгляда. Хочу сказать, что женился на красивой сестре, а потом захотел другую. Ты получаешь то, что хочешь, и это проклятье, поскольку что ты делаешь после этого? Ты хочешь чего-то еще. И я захотел сестру моей жены. Я знал, это неправильно. Даже здесь, на свалке у болота, мы не животные. Ладно, мы животные, но точно такие же, как и богатые люди. Богатые – те же животные, только с деньгами и более аккуратной стрижкой.

Но я боролся с этим желанием. Никто не может сказать, что я не боролся, потому что боролся. Что я делал? Пил. Не то, чтобы это сильно помогало, но спиртное желание приглушало, вот я и пил все больше. И вскоре уже не мог стоять на ногах. Врезался в зеркало, и трещина побежала от одного края до другого, а нос я свернул набок.

А еще я спал со своей женой. Всякий раз, когда дьявол начинал нашептывать мне на ухо, я совокуплялся со своей женой и старался не думать о ее сестре. Спереди я обычно находился к ней слишком близко, что разглядеть отчетливо, а вот сзади они могли быть близняшками. Но через какое-то время, несмотря на все мои старания, долбя свою жену, я думал о ее сестре. Мы словно занимались этим втроем. И ощущение это усилилось после того, как Долли забеременела, и ее сестра переехала к нам. Стены в доме были тонкими, и Долли издавала эти звуки, когда я пялил ее, так похожие на поросячий писк: «И-И-И-И-И-И-И, И-И-И-И-И-И-И». Что-то такое, только громче. А я в это время думал, что присутствие ее сестры в каких-то четырех футах, по другую сторону синих гвоздик на обоях, заставляло Долли повышать голос, добавлять в него сладострастия. Мол, послушай меня, сестра. Послушай, как я пищу. У меня есть мужчина, а у тебя – нет.

Я не намекаю, что Долли была злой, потому что злой она не была. Или не любила свою сестру, потому что Долли всегда любила Агги. Они были очень близки. Во всяком случае, мне казалось, что они близки. Они же были женщинами, и кто их разберет? Но что бы ни происходило в ее голове, по моему разумению, мужчине никогда нельзя быть уверенным, что он в курсе происходящего в голове женщины. Он ошибается. Короче, чем более беременной становилась Долли, тем больше мне хотелось ее пялить, и чем больше я ее пялил, тем громче она пищала, а осознание того, что ее сестра по другую сторону тонкой стенки, делало со мной что-то невообразимое. Я превращался в ненасытного маньяка. Просто не мог остановиться. От напряжения у меня начало сводить ноги, иногда обе сразу. Не знаю, бывало ли с вами такое, судороги обеих ног одновременно. Это точно отвлекало от совокупления, но даже если мне хотелось взять паузу, чтобы мышцы голеней и бедер расслабились, не было у меня такой возможности, потому что Долли крепко обжимала меня своими ногами. Вот мы и продолжали. Я кричал от боли: «А-А-А-А-А-А-А, А-А-А-А-А-А-А», – а она пищала, как свинья: «И-И-И-И-И-И-И, И-И-И-И-И-И-И». Господи, ее сестре наверняка казалось, что за стеной – пыточная камера испанской инквизиции.

Долли на самом деле была необычной девушкой. Ее мать всегда говорила, что есть в ней что-то от ведьмы. Она видела сны о людях, которые достаточно часто оказывались пророческими, чтобы знавшим ее становилось не по себе. Когда мы только поженились, она иногда с криком просыпалась в ночи. Ей снилось, что она падает и падает, до самого ада. Мой брат Джексон говорил: «Долли, возможно, немного ведьма, но Баббер, он просто чокнутый». Долли было лишь десять лет, когда Джексон ушел на Мексиканскую войну, но при расставании она рыдала, как младенец. И с войны он не вернулся. Джон Пендрагон рассказывал нам, что однажды он на минутку отвернулся, а Джексон исчез. Мне он иногда снится, призрак, бродящий где-то в Мексике. Иногда нам недостает людей, которые относились к тебе, как к грязи. Семейные узы – они такие.

Когда я был маленьким, Джексон говорил мне, что дьявол жил у Индейских пещер, рядом с родником, с которого начинается Серный желоб. И когда отец или он били меня, я убегал к Серному желобу. В том месте давным-давно старый Шмидт или кто-то еще вырыли глубокие ямы, чтобы что-то там добывать. Именно там я лучше всего слышал голоса, которые что-то нашептывали мне в голове. Возможно, они усиливались журчанием воды. Тогда я пришел к выводу, что шептался со мной дьявол. Меня это чертовски напугало, но я также чувствовал, что он хочет поделиться со мной чем-то важным. Хотя и не представлял себе, что это, черт побери, могло быть.

В любом случае, эти безостановочные совокупления продолжались каждую ночь и прекратились лишь когда Долли, как говорится в Хорошей книге, была на сносях. Тут вот что надо отметить. Долли была женщиной миниатюрной, а тут раздувалась все больше и больше. Выглядела так, словно проглотила луну. И когда живот уже лез на нос, она частенько пребывала в скверном настроении. Я крепко пил и одним вечером, поднявшись по лестнице, зашел не в ту спальню, а там, в чем мать родила, стояла ее сестра Агги.

Что ж, я застыл, просто не мог пошевелиться. Агги тоже. Так мы и стояли столбом, глядя друг на дружку, не знаю, сколько времени. А тут из другой спальни, переваливаясь, вышла Долли, и увидела меня, стоящего перед ее голой сестрой, и просто взорвалась. Обрушила на меня поток грязных ругательств. Я пытался ей объяснить, что это случайность, да только если у женщины подходит к концу девятый месяц беременности, не хочется ей слушать, как мужчина что-то бормочет о случайностях. Я шагнул к ней, она – от меня, и тут у нее отошли воды. Вся эта вода или что-то еще разлилась по полу, я протянул руку, чтобы ей помочь, она продолжала отходить, поскользнулась

...

конец ознакомительного фрагмента