Текст книги "Хрупкие создания"

13. Джиджи

– Надо бы попрактиковать наши па, – хмурится Алек после репетиции. – Чтобы подъемы были точнее, а то я постоянно опаздываю.

Он берет меня за руку и ведет в студию «Ф» прямо напротив. Бетт сверлит меня взглядом, но я не обращаю на нее внимания. Я ведь не делаю ничего плохого, мы просто собираемся немного попрактиковаться. Не то чтобы стекло скроет нас от посторонних взглядов, но все же.

Алек целенаправленно подходит к станку. Я встаю позади него. Какие же у него накачанные ноги! Какие широкие плечи! Раньше я никогда не задумывалась о том, как мальчишки выглядят без одежды, и не знала, что упускаю, – ведь и так видела достаточно.

– Растяжка? – предлагает он. – А потом поделаем подъемы. Готова?

Я киваю и бросаю сумку у стены, из нее вываливается куча барахла. Но мне все равно. Я не надеваю балетки – скидываю мягкие тапочки, которые мама купила в Мексике, и подхожу к нему босой. Мы делаем растяжку на станке. Я немного дрожу от подобной близости.

Алек был первым, с кем я познакомилась в общежитии. Он вышел с улыбкой, поприветствовал меня в школе и с тех пор каждый день приглядывал за мной, спрашивал, как прошел день, освоилась ли я, давал советы. Это Алек подсказал мне, что у Джун такое лицо не потому, что я ей не нравлюсь, – просто у нее всегда такое лицо.

Фыркаю от воспоминаний. На лице Алека словно написано «Что тут смешного?».

– Ничего, – отвечаю, тянусь усерднее.

– Ты всегда хотела танцевать? – спрашивает он.

– Ага, – наклоняюсь вправо. – А ты?

Он повторяет мои движения:

– Всю жизнь. Мой отец учился здесь. Великий Дом Лукас. – Последнюю фразу Алек произносит, подражая акценту мистера К.

– Да, точно. – Мне стыдно, что я этого не вспомнила. – Всегда забываю, что мистер Лукас – твой отец. Это, наверное… круто?

– Мы с сестрой тоже любим об этом забывать. – Он грустно улыбается. – Он не очень-то по-отцовски себя ведет.

Я не знаю, что на это ответить, так что просто участливо провожу рукой по его спине. Осторожно, но уверенно.

– Мне жаль, – говорю наконец. – Я этого не знала.

Алек улыбается, а потом меняется со мной местами. Я осматриваю комнату. Мы тут одни, и от этого я чувствую себя немного странно. Словно у меня морская болезнь. Пытаюсь стряхнуть с себя это ощущение. Но ведь того я и хотела, разве нет? То и получаю.

– Поможешь с ногой? – спрашиваю, хотя никакая помощь мне не нужна. Я просто хочу, чтобы Алек до меня дотронулся.

– Ага. – Он придвигается поближе.

Я кладу ногу на станок, а потом аккуратно поднимаю ее над головой. Смотрю вверх. Мышцы бедра расслабляются, привычно тянутся.

– Так нормально? – интересуется Алек.

Я киваю. Чувствую каждое его слово своей щекой. Ужасно хочу, чтобы он меня поцеловал. Но мне не стоит влюбляться. Даже думать о таком не стоит, ведь он встречается с Бетт. А мы просто танцуем дуэтом. И после премьеры все закончится.

Алек опускает мою ногу, и я поднимаю другую. Он повторяет движения, прижимается к ноге грудью. Выбивает пальцами ритм у меня на бедре и старается не рассмеяться.

– Эй! – Я улыбаюсь, ничего не могу с собой поделать.

Алек отвечает тем же, а потом опускает мою ногу.

– Давай теперь попробуем подъемы. Хорошо? У меня не очень-то выходит.

С языка чуть не срывается вопрос: неужели я настолько тяжелая? Но я вовремя затыкаюсь. Он просто привык танцевать с Бетт, а она меньше и легче меня.

Мысленно трясу головой. Не стоит волноваться по пустякам, ведь тело у меня сильное. Лучше сосредоточиться на подъемах, найти для Алека нужный ритм, настроиться друг на друга. Па-де-де в «Щелкунчике» – одно из самых сложных для балетных пар. Аудитория ждет танца Феи и Принца почти всю постановку. И я не разочарую их.

Мы не делаем подъемы театрально, как должны бы делать. Мы не запоминаем движения, как нас учили, чтобы правильно переходить в опасные позиции. Вместо этого Алек просто хватает меня за талию, вдавливает пальцы в кожу и медленно поднимает в воздух, чтобы усадить себе на плечо. Так делать нельзя. В нашем танце все распланировано иначе, и на настоящей репетиции мы бы ни за что так не сделали. Но я парю, а он кажется таким сильным. Закидываю голову назад и вглядываюсь в трещины на потолке. Руки тяну назад и вверх. Сердце бьется как сумасшедшее. Мышцы Алека дрожат.

Путь вниз – жаркий и скользкий. Он опускает меня так, что я прижимаюсь к нему всем телом. Что-то пульсирует в позвоночнике, в животе, в груди… по всему телу. Я смущена. Если Алек дотронется до моей кожи, то сразу поймет, как сильно он меня возбуждает. Мы делаем подъем еще несколько раз, пока следы его пальцев не остаются на моей спине, кажется, навсегда. Я не показываю боли, когда Алек опускает меня в последний раз.

Я ниже его, и мне приходится запрокинуть голову. Тону в его взгляде. И, пока завороженно изучаю, как синий цвет радужки перетекает в зеленый вокруг ярко-черных зрачков, Алек дотрагивается до моего лица. Задерживает пальцы на щеке, скользит ими по шее, словно рисует на коже какие-то причудливые формы, оставляя за собой пылающий след.

Хочу, чтобы он поцеловал меня. Хочу узнать, каков он на вкус. Дотронуться до его языка.

Я отодвигаюсь от него, потому что за стеклом, оставляя на нем туманное дыхание, стоит Элеанор. Отхожу от Алека вовсе.

– Что такое? – Он поворачивает голову.

Элеанор исчезает в коридоре. Я ее не выдаю.

– А как же Бетт?

Он чешет в затылке и пожимает плечами. Я закусываю губу и чуть не прокусываю ее снова.

– Разве вы не вместе?

– Мы вечно то сходимся, то снова расходимся. Это почти ритуал. Заколдованный круг. Но сейчас, – он снова дотрагивается до моей щеки, – я хочу чего-то нового. Хочу тебя.

Выдерживаю его взгляд, и меня окатывает волна радостного предвкушения. Чувствую, что краснею, и надеюсь, что, говоря «новое», он имел в виду не кожу другого цвета, а то, что мы с Бетт такие разные по характеру.

Алек кладет руку мне на шею и накручивает мой локон на палец. Я стараюсь лишний раз не вздрогнуть – мне не хочется, чтобы он трогал мои волосы, они ведь наверняка липкие от лака. Да и сами по себе мои волосы слишком грубые, не такие нежные и шелковистые, как идеальные светлые волны Бетт.

– Я с ней поговорю. Скажу, что между нами все кончено. В последнее время у нас и так все разваливается.

Я скрываю торжествующую улыбку.

– И чем же мы с ней так отличаемся? Кроме очевидного? – Провожу рукой по своей темной коже.

– Я понял это, когда увидел, как ты помогаешь одной маленькой девочке с ее туфлями. Я наблюдал за тобой из студии «А».

– А, Селин. – Я помню ее, девочку, которая сражалась со своей первой парой пуантов и явно проигрывала.

– Ты опаздывала, но все равно помогла. – Алек заставляет меня краснеть. – Я тебе кое-что покажу.

Он тянет меня за собой, прочь из студии. Мы поднимаемся на одиннадцатый этаж, и Алек так и не объясняет, почему мы идем пешком, а не едем на лифте. Стараюсь дышать ровно. Я нервничаю, мы ведь так близко от моей комнаты. И комнаты Бетт, если уж на то пошло.

Мы проскальзываем в коридор. Комендантов не видно. Проходим мимо приоткрытых дверей и ванной – быстро, чтобы не заметили. Я стараюсь не рассмеяться. Стараюсь не попасться на глаза. Я почти никого не слышу – большинство сейчас в кафе, едят после репетиции. Мы проходим до самого конца коридора.

– Ты уже была в Свете? – тянет Алек.

– Где-где? – переспрашиваю я.

– Значит, не была.

Мы заходим в темный чулан в конце коридора. Я думала, тут просто еще одна кладовка. Алек делает вид, что пытается найти выключатель, и проводит рукой по моей шее и пучку.

– Алек, – предупреждаю я, но на самом деле не хочу, чтобы он останавливался.

Он щелкает выключателем. Все стены здесь увешаны фотографиями: Анна Павлова, Михаил Барышников, Марго Фонтейн, Рудольф Нуреев и еще много других. Вон цитаты из балетных сценариев. Фразы о танцах. Идеальные тела, идеальные ноги, идеальные костюмы. Выпускники балетной школы. Члены труппы. Реклама балетных туфель с примами. И повсюду белые лица – белые, как первый снег. Внезапно на меня накатывает тоска по дому и по тому чувству принадлежности, которое я там ощущала.

– Что это за место?

– Джун тебе не рассказала? Оно было здесь с открытия школы. Никто не знает, с чего все началось и кто был первым.

Конечно, Джун мне ничего не рассказала. Она вообще со мной почти не говорит. Я пытаюсь до нее достучаться, но тщетно.

Алек рассказывает мне подробности о Свете, пока я веду пальцами по стенам, изучая фразы и фотографии. Вдруг я замечаю свое имя, встаю на цыпочки, но прочесть никак не получается.

– Алек…

Я чувствую, как его бедра прижимаются к моим. Мне становится жарко. Между нами не остается и пары сантиметров. Он протягивает руку, достает записку, читает, а потом комкает ее. Алек хочет бросить ее на пол, но я перехватываю его за запястье.

– Не стоило приводить тебя сюда, – бормочет Алек. – Так и знал, что они опять…

Разворачиваю бумажку и вчитываюсь. «Джиджи стоит чаще оглядываться». Провожу пальцами по словам. Злюсь.

– Еще что-нибудь видишь?

Он указывает на фотографию слева. На ней я делаю с Анри растяжку той ночью в подвальной студии. Срываю фото.

– Поверить не могу, – выплевываю. – Он просто помогал мне с растяжкой. Мы вообще тогда случайно встретились.

Я почти дымлюсь от гнева. Надеюсь, по мне незаметно.

– Он тебе нравится?

– Кто, Анри?

– Да.

– Нет. – Хочу добавить, что мне нравится Алек, но молчу.

Алек тоже молчит, но я замечаю, как приподнимается уголок его рта. Он сминает фото пальцами.

– Прости, что привел тебя сюда.

– Нет-нет, я рада, что привел. Мне стоит знать, во что я вляпалась, так? «Знай своего врага» и все такое…

– То же они делали и с Кэсси, – говорит Алек. – Началось с того же, с записок в комнате и сумке. Даже в туфлях.

– «Они»? Что за «они»? Что с ней случилось? – спрашиваю, выискивая на стенах что-нибудь еще. Живот скручивает тревога. Анри предупреждал о том же.

– В этой школе тяжело быть примой. Тяжело быть великим и не потерять друзей, особенно девочкам. Мальчишкам нравится соревноваться. Нам только дай повод. Это держит нас в форме. Девчонки же из всего сделают драму, и дружеские соревнования все темное выносят на свет. Они словно с ума сходят.

Алек заправляет волосы мне за ухо, и я снова съеживаюсь – не хочу, чтобы он к ним прикасался.

– Кэсси пришлось уехать на отдых. Она до сих пор там.

– Отдых?

– Да. Она получила здесь травму, и это тяжело на ней сказалось. Тетя отправила ее в специальное заведение. Отец называет это «центром перезагрузки», – шепчет Алек. – Никому об этом не рассказывай. Вообще никому. Пожалуйста.

– Конечно, – заверяю я его. – Что они сделали?

– Издевались в основном. – Он не приводит примеров. – А потом все зашло слишком далеко.

– Но кто это сделал? – Размышляю, стоит ли говорить о том, что ту угрозу на зеркале мне оставила Бетт.

– Я не знаю. Разные люди. Потому учителям трудно найти одного виновного. Кэсси дружила с Бетт, но даже Бетт ничего не смогла узнать.

Я хмыкаю. Странно, я бы решила, что Бетт как-то с этим связана. Она кажется центром всего, происходящего в этой школе.

Алек рассказывает, как они гуляли все вместе. Я киваю и отворачиваюсь. Замечаю на стене белую страницу среди кучи цветных фотографий – почему-то раньше я ее пропустила. Мне становится любопытно, и я заглядываю в нее, пока Алек отвернулся и рассказывает о Кэсси.

Я сглатываю. Это мой сентябрьский медицинский отчет. Моя последняя ЭКГ. Линия задирается вверх и проваливается вниз, как на рисунке маленького ребенка. Мое странное, больное сердцебиение. Я срываю справку и сворачиваю бумажку в комок.

– Что такое? – спрашивает Алек.

– Просто поверить не могу, что все это случилось с Кэсси.

Мне не хочется ему врать, но что еще остается? Никто не должен узнать. Как оно вообще сюда попало? Кто это нашел? И как?

Я пытаюсь успокоиться и просто дышать. Вдох – выдох. Но сердце никак не желает меня слушаться. Может, во всем виноват стресс. А может, Алек.

Его рука касается моей. Я переплетаю наши пальцы. Он наклоняется, и я знаю, что нам не стоит быть здесь, не стоит стоять так близко друг к другу. Он вообще не должен мне нравиться.

Алек целует меня. По-настоящему – тепло и мокро, гораздо мокрее, чем я ожидала, и так глубоко, что я боюсь, он отыщет все мои грязные секреты, вытянет из меня своим великолепным языком.

Мы целуемся так долго, что у меня немеют губы. Я уже не понимаю, чей он: мой, или Бетт, или принадлежит только самому себе. Я забываю защитить себя, забываю контролировать дыхание. Забываю обо всех гадких вещах, которые развесили тут по стенам. А потом меня накрывает снова – сразу после того, как весь страх исчез из моего организма. Сердце стучит, дыхание сбивается. Это неправильно. Я безумно его хочу, но Алек не мой. Пока нет.

– Но как же Бетт… – шепчу я так тихо, как только могу, чтобы вес ее имени ненароком не раздавил комнату.

Он говорит, что с ней все кончено. Говорит, что все ей расскажет. Говорит, как сильно меня хочет. Я прижимаюсь к нему, на этот раз целую его первой, позволяю вкусу его губ стереть все секреты и всю ложь, что меня окружает.

14. Бетт

После репетиции я сразу возвращаюсь в комнату – Элеанор уже лежит в старой фланелевой пижаме, с закрытыми глазами, погруженная в свои грезы. Я слышу, как она проговаривает каждое движение танца Снежной королевы. Громко захлопываю дверь.

Вечером в пятницу мне хочется повеселиться, а она, посмотрите-ка, уже в пижаме. Как уж тут не разозлиться.

– Алек заходил, – сообщает Элеанор.

В голосе ее нет ни капли раздражения. Она думает, что мы можем говорить об Алеке, словно он звезда кино или моя пара на выпускной, но ведь на самом деле нас связывает кое-что посерьезнее.

– Выглядел как-то печально. Наверное, жалел, что тебя не застал. Сказал, что написал тебе и целый час ждал у лестниц, пока коменды не ушли.

Выдавливаю улыбку. Сердце сжимается, и я надеюсь, что она не врет насчет «печально». У нас с Алеком все как-то… странно после того, как он заходил сюда в прошлый раз. Ощущение, что с тех пор уже несколько месяцев прошло.

Сжимаю в руках телефон. Иногда я специально не отвечаю на его сообщения сразу же, чтобы показать ему, что у меня есть дела и поважнее. Хочу, чтобы Алек подождал, – пусть знает, что я серьезно отношусь к своей карьере и что моя жизнь не обязана вращаться вокруг него. На самом деле все так и есть.

У Элеанор звонит телефон. Она выключает звук. Он звонит снова. Она с неохотой опять сбрасывает.

– Кто это? – спрашиваю как бы машинально.

Ведь вот в чем штука: ей обычно никто не звонит. Кроме меня, конечно. Даже ее мама слишком занята младшими близнецами.

– Никто. – Лицо ее становится пунцовым, а голос срывается, будто она нервничает или сходит с ума. Элеанор дрожит и тараторит: – Тебе понравились новые дополнения Морки к соло? Они ведь так не похожи на…

– Плевать я хотела на репетиции. – Смотрю на нее. Пытаюсь спросить о телефоне снова, но она молчит, и я перевожу тему: – Ты сказала Алеку, где я?

– Так я же не знала, где ты. Кстати, где ты была?

– А кто тебе звонил? – парирую я.

Элеанор вздыхает:

– Мой старший брат.

Она врет. Не смотрит на меня, и у нее чуть дрожит нижняя губа. Я слишком хорошо ее знаю. Когда у нас вообще появились секреты друг от друга?

Я не должна показывать, что меня это беспокоит. Совсем скоро ей понадобится моя помощь, и все вернется на круги своя, это точно. Так всегда происходит.

– Так вот, Алек оставил тебе записку.

Чувствую себя двенадцатилеткой, носящейся со своей первой влюбленностью, когда Элеанор протягивает мне выдранную из тетради страницу со знакомым почерком. Сердце мое екает, совсем как тогда, когда нам было по тринадцать и мы только-только учились целоваться.

«Би, театр Коха. Жду на ступенях. – А»

Прошу Элеанор не ждать меня и, если что, прикрыть, хотя никто меня не хватится. Пока мы появляемся на репетициях, на занятиях и в кабинете диетолога, учителям и комендантам все равно, где мы шляемся.

Пару раз в семестр мы с Алеком традиционно ходим в театр Коха поздно вечером, когда занавес уже задернут и уборщики готовы проигнорировать нас за пару сотен баксов. Мы называем это «экскурсиями». У Алека есть туда доступ, его родители, кажется, состоят в каждом совете инвесторов, так что у него свои пути к поиску кодов и паролей. Это мне в нем тоже нравится. Он хороший парень, да, но это вовсе не делает Алека скучным.

Когда я подхожу ко входу, он уже там, стоит в своем шарфе с красными полосами и сером пальто. Глаза его блуждают по моему лицу, словно на самом деле он совсем на меня не смотрит.

– Привет тебе, незнакомец.

Кладу руку ему на локоть – жест знакомый и безопасный, успокаивающий. Думаю о том, что совсем скоро День благодарения, выходные, и можно будет запереться в комнате у него дома и нагнать потерянное время. У него там огромная кровать и простыни всегда пахнут лавандой.

– Пошли, а то холодно.

Алек меня не целует и даже не обнимает. Вводит охранный код, и мы проходим за кулисы. Тут темно, и мы ищем выключатель, водя руками по стенам. Свет включается – не все лампочки, но их большая часть. Сцена освещена наполовину, зал темный, и мы с Алеком наконец остаемся одни. От бархатного занавеса знакомо пахнет пылью и чем-то еще, чего я не могу описать.

Алек поднимается на сцену безо всякого почтения, исполняет несколько точных прыжков и поворотов, а потом садится на отполированный до блеска пол. Я подхожу к сцене намного аккуратнее. Это мой храм. Когда я забываю, каково это – быть маленькой танцовщицей, – величественная сцена заставляет меня снова чувствовать себя крошечной, легкой и живой.

Ложусь на пол и смотрю в потолок: представляю себя в костюме, исполняющей такую сложную композицию, которая не снилась ни Морки, ни мистеру К. Я хочу спать на сцене, чтобы всегда чувствовать тепло льющегося на меня света. Ряды прожекторов похожи на звезды. Мы с Алеком часто здесь шалим: его рука в моих волосах, моя – в его, деревянный пол поскрипывает, а от света нам, разгоряченным, становится еще теплее. Но сегодня он только хмурится, глядя на меня.

Я сажусь.

– Я скучаю по совместным репетициям, – говорю, широко распахнув глаза, и хочу положить голову ему на плечо, но он отодвигается. – Я ведь люблю тебя.

Алек не отвечает тем же, и мои слова пропадают во тьме. Превращаются в эхо. Мы слишком малы и неуверенны для такого восхитительного громадного пространства.

– Бетт? – Мне нравится, как мое имя скатывается с его губ. Так сладко. Он почти не произносит «т» в конце.

– Хм? – Я роняю этот звук настолько сонно и сексуально, как только могу. Голос вибрирует, и губы покалывает от странных ощущений. Я так хочу его поцеловать.

– Слушай, я привел тебя сюда… – Алек ненадолго замолкает. – Чтобы сказать, что все кончено.

Кажется, я что-то неправильно расслышала. Но потом он повторяет:

– Мы больше не можем быть вместе. Мы вечно расходимся и сходимся. Я так больше не могу.

Каждое слово – словно удар по ребрам. Я отодвигаюсь от него. Кажется, что я больше никогда не смогу вдохнуть полной грудью. Все болит: глаза, легкие, сердце.

– Кончено? – начинаю я, не повышая голоса, потому что знаю, что иначе слово вернется ко мне многократным эхом. – Вот так просто?

Я так хочу держать свой голос под контролем, но эмоции бешено пульсируют, и даже кости ломит от боли.

– Ты все равно останешься одним из моих самых старых друзей…

– Друзей?

Это слово слишком… слишком жалкое для того, чтобы описать нас с Алеком. На этой огромной сцене я и так чувствую себя слишком маленькой. Хочу зарыться в одеяло и свернуться калачиком… где-нибудь не здесь, не в центре разворачивающейся передо мной истории. Здесь небезопасно. И его слова… слова Алека бьют по мне, как пули.

– Пришло время. Мы ведь давно с тобой… не особо ладим.

– Ладим?

– Этот год был странным. Пришло время. Даже Уилл заметил…

Внутри меня взрывается слепая ярость, и я выпаливаю:

– Да он в тебя влюблен.

В словах горечь. Очевидно, я растеряла всю свою сосредоточенность, потому что, как бы я ни ненавидела Уилла, я не хотела, чтобы Алек узнал. Особенно вот так. Мы с Уиллом больше не дружим как раз поэтому. Сложно свыкнуться с мыслью, что твой лучший друг влюблен в твоего парня и ожидает от тебя понимания. Он просил меня вести себя с Алеком не так… страстно, потому что ему это неприятно. До сих пор поверить не могу, что Уилл вообще такое сказал. А теперь он что – просит Алека со мной расстаться? Что он еще ему нарассказывал? А что еще расскажет?

– А что с Уиллом? – Алек словно бы и не слышал меня. Не слышал правды.

Я не считаю нужным рассказывать о том, что изменило наши с Уиллом отношения.

– Ты меня слышал.

Нас накрывает тишина.

– Не стоило его вообще в это втягивать, – говорит Алек. – Прошу, не говори такого о нем, хорошо? Он мой лучший друг. И ты тоже. Давай просто…. Давай просто забудем об этой части разговора.

Он выглядит так, словно сейчас заплачет. Алек слишком мягкий, Адель всегда это говорила. Но и это мне тоже в нем нравится: скрытая мягкость, которая на самом деле не так уж глубоко спрятана.

– Я хочу, чтобы наше общение не пострадало, пусть даже уровень наших отношений изменится. Просто я действительно думаю, что пришло время.

Но мы уже пострадали, Алек, ты разве не видишь? Что-то сломалось между нами. И уже никогда не будет как прежде.

Я не позволяю ему проводить меня до школы. Я направляюсь к Адель.

Она живет через одну улицу к западу от школы. Холод замораживает готовые излиться слезы. Я закидываю в рот две таблетки. Нужно позвонить своему поставщику, когда мама выделит мне недельные средства. Я стараюсь не отсвечивать.

Квартира Адель находится в приятном районе: в фойе там мраморные полы, есть настоящий коридорный и искусственные, но очень красивые растения. Здесь живут многие танцоры – обычно все вместе. Это место совсем не похоже на городской дом, в котором мы выросли, но Адель здесь нравится.

Консьерж впускает меня. Он видел меня здесь достаточное количество раз. А мою мать еще чаще. Поднимаюсь на лифте на седьмой этаж. Стучу поначалу несмело, а потом все громче и громче. Адель не любит внезапных гостей. Если бы можно было звонить по расписанию и репетировать разговоры, она была бы намного счастливее.

Дверь приоткрывается – совсем чуть-чуть. Сонные голубые глаза моей сестры непонимающе смотрят на меня. Ее густые светлые волосы идеально лежат на ее плечах, словно она вовсе не вылезла из постели пару секунд назад. Гибкие белые ноги – в идеальной первой позиции. Даже так, стоя ночью посреди прихожей, она выглядит как воплощение изящества и красоты. Идеальная балерина.

– Бетт? Что случилось? – Она не торопится впускать меня. – Уже поздно. Все спят.

Адель живет здесь с еще тремя танцорами из Американской балетной труппы.

– Можно войти? Еще даже одиннадцати нет.

– Завтра премьера «Щелкунчика». Или ты забыла? – Адель поднимает брови и чуть наклоняется вперед, совсем как мать, когда готовится рассмотреть меня под микроскопом своего осуждения.

Мысли о расставании с Алеком и потере роли феи Драже отвлекают меня от вещей, которые я должна бы помнить. Вроде дат новых премьер балетной труппы, частью которой я планирую стать в будущем. Я должна бы помнить и то, что Адель танцует в восьми балетах за сезон как прима, и потому она страшно устает и ей трудно сосредоточиться.

– У тебя зрачки расширены. – Она протягивает руку к моему карману. – Расслабляешься, значит?

Я отскакиваю. Я думала, что таблетки – это мой секрет.

– Что?

– Ты поняла, о чем я.

Я никогда не умела врать своей сестре.

– Я просто… это… так…

– Возвращайся в общагу. Прими горячий душ – чтоб кожа порозовела. Приходи в себя. А потом позвони. Завтра. – Она закрывает дверь прежде, чем я успеваю что-то ответить, и я снова остаюсь одна.

На следующий день мистер К. заканчивает репетицию пораньше, и если бы я была человеком, который посылает записки с благодарностью, он бы определенно получил одну от меня. Находиться рядом с Алеком было почти невыносимо. Но сейчас я сосредоточена на блестках. Только они имеют значение. Красные губы, подведенные сиреневым глаза, блестки на моих щеках, плечах, ключицах – всюду, куда будут смотреть.

– Ого, – выдыхает Элеанор, когда открывает дверь в нашу комнату. Я еще не выбрала платье и потому почти голая: на мне только каблуки, слой косметики и медальон.

– Давай уже одевайся. – Сегодня я тащу Элеанор оттянуться. Нужно отвлечься. Сегодня суббота, и все нормальные нью-йоркские шестнадцатилетние девушки гуляют.

– Отстойная была репетиция, да? – протягивает Элеанор, избавляясь от леотарда и колготок. Волосы ее все еще скручены в пучок, и я сама их распускаю. – Алек с нами?

Я морщусь, чтобы она поняла: даже говорить о нем не хочу. Ни ей, ни Лиз я еще ничего не рассказала. Не хочу даже лицо его представлять: полную жалости улыбку, когда он наблюдает за тем, как я танцую партию Снежной королевы, а не феи Драже, звук его оглушительного свиста после выступления Джиджи. Может, оно и к лучшему, что сейчас мы разошлись. Не хочу, чтобы на меня так смотрели, когда мы целуемся, дотрагиваемся друг до друга, занимаемся сексом. Я просто подожду, пока Алек снова не прибежит ко мне. Пока не увидит, что я лучше всех остальных.

Кажется, он просто немного запутался в собственных чувствах. Да, точно. Он ведь не танцевал ни с кем, кроме меня. Я прощаю его за нерешительность. И за все то время, что мы не проводим вместе.

– Сегодня только я, ты и Лиз, – отвечаю, чеканя слова.

– Алек слишком хорошо обходится с этой Джиджи, – начинает Элеанор. – Я даже видела, как…

– Давай не будем больше о репетициях. Или Алеке. И уж тем более о Джиджи, – говорю приказным тоном. – Ну же! Волосы распустить, грудь подобрать.

После кофе, таблеток и танцев чувствую всплеск гормонов, я немного на взводе. Элеанор отодвигается, и мои пальцы выскальзывают из ее волос, залитых лаком и мокрых от пота. На пол сыплется целый дождь шпилек. Мы с самого детства помогаем друг другу с прическами и костюмами. Для нас не существует стыда, нет никакой разницы между ее телом и моим: за сценой она всегда помогает мне натянуть костюм, когда мы быстро переодеваемся, а я поправляю ей макияж.

– Убираешь ты. – Элеанор указывает на упавшие шпильки. Она уже закрутила свои волосы назад и собирает их в хвост – отнюдь не совершенный, но, надо признать, опрятный. Она приподнимает брови. Лицо у нее слишком круглое – с такой прической Элеанор выглядит почти толстой.

– Я уберу, пока ты одеваешься.

– А ведь я так устала… У меня все болит, – ноет Элеанор. – Нам обязательно идти?

Но она все равно берет полотенце и идет в душ, потому что знает, что я не приму отказа.

– А вещи уже вернули из прачечной? – спрашивает Элеанор, словно это ее домохозяйка стирает, складывает и привозит наши вещи каждые три дня. – Это мое последнее полотенце.

– Ага, сегодня прислали. Твоя половина в шкафу. – Я залезаю в ярко-розовую сумку на постели. – Кстати, нашла тут…

Я вытаскиваю из сумки легкомысленные черные трусики, которым место в магазине фривольного белья.

– Это не мое. Ты что-то скрываешь, Эл?

Она раскрывает рот, хватает трусы и начинает оправдываться, выдумывая на лету миллион причин, зачем ей понадобился столь игривый предмет и чем не устроил удобный мягкий хлопок Говорит, что это мелочи. Что это подарок.

– Ты ведь встречаешься с кем-то? – щурю на нее глаза.

Она пытается сменить тему:

– Я, пожалуй, все-таки пойду спать. Ужасно устала.

– Сегодня суббота. Завтра никакого пилатеса. Так что мы идем гулять! Можешь надеть то серебряное платье.

Я достаю сверкающее платьице, которое купила летом, то самое, в которое Элеанор влюбилась, и вешаю его на створку шкафа для пущего эффекта. Она приближается к нему почти со священным трепетом и касается ткани.

Через час оно уже сидит на Элеанор как влитое, и она больше не похожа на балерину. Элеанор всегда была чем-то вроде моей персональной куклы Барби. Ее мама никогда не делилась с ней теми дамскими секретами, в которые посвящала меня моя мать, так что в этой области последнее слово всегда за мной. Когда нам было двенадцать, наша костюмерша мадам Матвиенко отвела ее в сторонку и посоветовала следить за собой получше, а то она выглядит очень неряшливо.

Она пришла ко мне в соплях и слезах, попросила о помощи, и с тех пор я всегда ее поддерживала. Сегодня Элеанор позволяет мне немного переделать ее хвостик и подвести глаза черным. Я крашу ее губы в сиреневый и накидываю на шею четыре длинных ожерелья. Под всеми этими слоями косметики, блеском и сияющими камнями она кажется настолько маленькой, что того гляди исчезнет.

Как сказала бы моя мама, это платье преподносит ее, а не она – платье.

Мое собственное платье – в цвет кожи. Слоновая кость, открытые плечи. Зеленые туфли на каблуках. Все напоказ.

Стучу в дверь Лиз и чуть надавливаю на ручку:

– Готова?

Внутри темно и пахнет потными ногами, леотардом и блевотиной. Элеанор говорит, что плохо себя чувствует, и остается в коридоре. Лиз закутана в одеяло, а не в платье, которое я велела ей надеть. Ее соседки по комнате, Фрэнки, нет на верхнем ярусе.

– Почему ты не собралась? – спрашиваю. – И как же у вас тут жутко воняет…

– Слишком холодно, – отвечает Лиз, глядя на меня пустыми глазами, закутывается плотнее и щелкает выключателем обогревателя.

– Ты заболела?

У меня нет желания разбираться с ее проблемами. Вся эта внезапная потеря веса… Хотя не такая уж внезапная, если подумать. Но я не хочу об этом думать. Абсолютно. А она меня этим замучила. Посылала мне сообщения каждый раз, когда добивалась своих крошечных целей.

– Да, – отвечает Лиз. – Я ужасно устала.

Я обещаю принести ей чая.

– Оставайся в кровати, хорошо? И выспись хорошенько.

Мы приносим Лиз чай и выходим из здания – длинным путем, вниз на лифте через подвал. О Лиз мы не говорим. У меня и так проблем хватает.

– Надо было сразу выйти на улицу, – жалуется Элеанор. Наверняка уже устала от моих дорогущих и высоченных каблуков. Она тянет подол платья за пятьсот баксов и продолжает: – Мы каждый раз сюда спускаемся.

– Но это ведь самое интересное. И мне это нужно, ладно?

Студенческая комната отдыха полна людей: кто-то смотрит телевизор, Анри и еще несколько парней играют в бильярд, другие – в аэрохоккей. Алек сидит в углу с гитарой.

Меня замечает Уилл и тут же шумно вздыхает, на что Алек вскидывает голову. Посылаю Уиллу воздушный поцелуй. Раньше он всегда ходил со мной. Раньше нас вообще было пятеро: Алек, Лиз, Уилл, Эл и я. Наша маленькая стая. Друзья не разлей вода.

Сейчас я даже видеть Уилла рядом с собой не хочу. Он хмурится и выглядит так же, как в самый первый день, когда мы только встретились. Новенький парень, рыдающий у входа в класс после того, как мистер К. поймал его в пуантах. Я тогда его утешила. Ощущение, что все это было в какой-то параллельной реальности.