Текст книги "Найди меня"

12

Кембридж, весенний триместр 2012 г.

Я поступала в Кембридж не для того, чтобы участвовать в пьяных играх. И меня абсолютно не интересует регби (даже несмотря на то что им увлекался отец). Так почему же я всю прошлую ночь провела в компании игроков и их иступленных поклонниц, чьи представления о хорошо проведенном вечере исчерпываются попойками в «Пикреле» с поджиганием самбуки?

Я не хочу никого огорчать, и в этом моя проблема. И когда все ребята в моем корпусе собираются пойти куда-то вечером, мне кажется грубым и нетактичным отказаться, сославшись на другие, более важные дела. Мне не хочется испортить им удовольствие и оказаться «синим чулком». Никому не понравится остаться в одиночестве, что на первом, что на любом другом курсе. И я думала, что активное общение с другими студентами лучше, чем сидеть сычом в своей комнате. Я и так уже провела в ней слишком много времени, при выключенном свете и зашторенных окнах, за написанием дневника – в надежде, что это поможет мне рассеять мглу, все сильнее сгущающуюся вокруг меня и все больше отравляющую мою жизнь.

Ладно, что уж там. Зато прошлой ночью мне удалось улизнуть пораньше. Я смылась, когда ребята начали смотреть в свои пустые бокалы из-под пива, как в бинокли. Безо всякой цели я побрела к Кингс-Парейд, пытаясь представить себе, как там познакомились мои родители. Как бы мне хотелось побольше расспросить отца об их студенческом периоде!

В тот день, когда мы с отцом катались на плоскодонке, мы зашли выпить чаю в «Кеттл Пот», напротив часовни Королевского колледжа. Приобняв за плечи, отец подвел меня к столику у большого эркерного окна, выходящего прямо на знаменитый памятник перпендикулярной готики. Он настоял, чтобы мы сели за этот столик, потому что именно за ним у них с мамой состоялось первое свидание.

– Ваш декан – хороший человек, – сказал тогда отец, обильно смазывая джемом еще теплую сдобную пышку.

– Ты его знаешь?

Доктор Лэнс – бородатый, серьезный, специалист по Гёте с международным признанием.

– Мы вместе учились, – ответил отец. – А по окончании Кембриджа он продолжил заниматься наукой, пробившись со временем в академическую элиту.

– Он показался мне нормальным человеком на собеседовании.

По правде говоря, декан не произвел на меня никакого впечатления. И я тщетно силилась вспомнить его лицо. Во время собеседования я почему-то ожидала, что он вот-вот совершит какой-нибудь странный, сумасбродный поступок – подожжет газету, лежавшую перед ним на столе, или выпрыгнет кувырком из окна посреди разговора. Но все прошло гладко и традиционно – совсем не так, как молва расписывала собеседования в Оксбридже.

– По его рекомендации на работу в МИД были приняты несколько лучших наших сотрудников.

– Я буду иметь это в виду, когда мне понадобится работа.

– Я попросил его приглядеть за тобой.

– Папа! – вздохнула я, но у отца были на то основания.

В свое время меня попросили покинуть несколько учебных заведений, включая мою последнюю школу, но все эти заведения были реально отстойными.

– В этом нет ничего плохого. Большинство студентов умудряются увидеть своего декана, только совершив какой-нибудь проступок. Доктор Лэнс будет присматривать за тобой. Вдруг тебе потребуется помощь.

– Можно мне спросить тебя кое о чем? О нас? – поинтересовалась я, насытившись слойками.

– Конечно.

Я немного помедлила с вопросом, чувствуя вину за то, что поднимаю тему маминой смерти.

Она покончила жизнь самоубийством через год после моего рождения. По словам семейного доктора, в этом не было ничьей вины: у мамы развился послеродовой психоз. Но отец так и не простил себе ее смерти.

– Если бы мама не умерла, ты бы достиг бо́льших успехов в своей карьере?

Отец рассмеялся, закинув голову назад, – совсем как на фотке, сделанной на родительской свадьбе во время речи шафера. Отцовский смех всегда был раскованным и необыкновенно заразительным.

– Ты знаешь что-то, чего не знаю я?

– Я имею в виду, что многим людям в твоей ситуации потребовалась бы сторонняя помощь.

– Мы с твоей матерью поклялись, что сами поставим тебя на ноги. Или ты намекаешь на то, что моя карьера развивалась бы по-другому, будь мать жива… – Отец замолчал, а потом признался: – У меня нет ответа на этот вопрос.

– Извини, если мое присутствие помешало тебе добиться большего в жизни.

– Не мели чепуху. Можно только гадать, как бы мы жили, если бы мама не умерла. Возможно, у нас было бы больше детей и меньше денег. Кто знает? Возможно, я бы вообще поменял работу и ушел из МИДа.

– Наверное, тебе было очень тяжело. В первые месяцы.

– Веселенький разговор.

– Мне просто важно это знать.

– Конечно. Новый этап, уже нет моей маленькой…

Я прервала его выражением неодобрения на своем лице: «Не вздумай продолжать!» Мы снова помолчали. Но это молчание не было тягостным – нам всегда было легко в обществе друг друга; и не нужно было выдавливать из себя какие-то слова, если не хотелось говорить.

– А ты никогда не подумывал покончить со всем таким же путем? – все-таки решилась спросить я.

Прежде чем ответить, отец пристально посмотрел на меня. Его лицо вдруг стало серьезным и грустным. Раньше я бы никогда не задала ему такого вопроса, и я не знаю, почему решилась на это сейчас. Вопрос был жестокий, эгоистичный. Ведь я знала, как сильно отец переживал и мучился все эти годы. Бывали дни, когда он приходил домой и не произносил ни слова, потом засиживался допоздна в своем кабинете и утром вставал с красными глазами, а в корзине для мусора я находила пустую бутылку из-под виски.

– Иногда мне казалось, что сделать это было бы легче всего. Но как бы тогда разозлилась мама! – Отец снова рассмеялся, на этот раз более сдержанно. – Да и мне невыносима была мысль, что ты потеряешь нас обоих.

Я положила свою руку на руку отца. Его глаза увлажнились.

– Спасибо тебе, па!

– Единственное, что я хочу попросить у тебя взамен – это позаботиться обо мне, когда я превращусь в дряхлого и слюнявого старика.

Доктор Лэнс хочет меня завтра видеть. Мы встречаемся с ним несколько раз за триместр: после смерти отца он явно чувствует на себе еще большую ответственность за меня. Но на этот раз, мне кажется, дело в другом. Лэнс написал мне елейную записку – кто-то ему доложил, будто бы я несчастна (подчеркнуто). Несчастна! Не то слово!

В последние дни я много размышляла над словами отца – о том, что помешало ему последовать маминому примеру и покончить с собой. Ведь иногда ему казалось, что сделать это было бы легче всего. «Злился» ли он на меня? И злился ли он когда-либо на маму? Я не знала, что можно так сильно страдать, так остро тосковать по ушедшему человеку и всю жизнь чувствовать разочарование. Не знала… до тех пор, пока не стало отца. Может быть, поэтому я сознаю, что должна наслаждаться своим пребыванием в Кембридже и веселиться тут на полную катушку?

Завтра у доктора Лэнса будет и новый психотерапевт колледжа. Особа женского пола. Я и понятия не имела, что у нас такая имеется, пока не услышала, что ребята нарочно разыгрывают у себя склонность к суициду ради того, чтобы с ней пообщаться. Судя по всему, она новенькая. И «милашка», как сказал бы отец.

13

Джар всегда ставил под сомнение вкус Карла, когда дело касалось женщин. Но насчет Кирстен Томас его друг оказался прав.

Утром в понедельник Джар сидел в кабинете с высоким потолком в доме, построенном в характерном джорджианском стиле на Харли-стрит. И его глаза волей-неволей задерживались на Кирстен дольше, чем следовало бы, пока она оговаривает свои условия.

– Первую консультацию с новым клиентом я обычно провожу вне рабочего графика и бесплатно, – весело проговорила Кирстен.

«Новая Англия, – гадал Джар, – или Бостон?»

– А в вашем случае я готова вам сделать особое предложение.

«Я тоже, – думал Джар, отвечая ей улыбкой на улыбку, но тут же одергивает себя: – Боже, ты ведешь себя как Карл!» Он осмотрел кабинет: – Интересно, все врачебные кабинеты на Харли-стрит похожи на этот?» Кирстен сидела за большим дубовым столом; Джар устроился на стуле, стоящем посередине светлой и просторной комнаты. С высокого потолка свисала роскошная люстра, а пол был выложен досками из термообработанной сосны.

В кабинете нет никакой кушетки, – отметил про себя Джар, чтобы потом высказать это Карлу. Зато есть софа и одно кресло с подлокотниками, которые стоят под высоким окном, деревянные венецианские жалюзи на котором отгораживают их от суеты лондонской жизни, бурлящей за стеклом. В углу установлена раковина, а на полу рядом с креслом Джар заметил коробку с бумажными носовыми платками. «Сколько людей, должно быть, сидели в этих кабинетах, пытаясь облегчить душу и рассказывая о своих проблемах только для того, чтобы по истечении отведенного им часа снова запрятать их поглубже и выйти на улицу!» – раздумывал Джар.

– Я пишу одну статью и рассчитываю на вашу помощь. Статья называется «Реакция воображения на смерть близкого человека: стадии переживания горя, галлюцинации после тяжелой утраты и изменение качества жизни».

– Броское название.

– До этого я уже написала статью о состоянии психического здоровья эмоциональных людей, потерявших близких. А теперь мне интересно выяснить, как переживают тяжелую утрату творческие натуры. Писатели.

– Вы полагаете, все дело в воображении? Это оно виновато во всем, что с нами происходит? – Джар старался, чтобы в его словах не чувствовалась агрессивность, но его возмущало и обижало такое предположение.

– Вовсе нет. На самом деле как раз наоборот. Возможно, психическое состояние просто сильнее проявляется у творческих людей.

– Так, а в чем, собственно, заключается ваше предложение?

– Шесть бесплатных сеансов терапии продолжительностью по одному часу, начиная с завтрашнего дня. До встречи с моим первым клиентом, записанным на тот или иной день. Вы «жаворонок»?

Джар ничего не ответил. Вместо этого он снова стал разглядывть коротко подстриженные светлые волосы и голубые глаза Кирстен, пытаясь определить ее возраст. Лицо Кирстен не то чтобы было необычно, но достоточно привлекательно, чтобы красоваться в модельном журнале: высокие, скульптурно очерченные скулы, широкий рот, курносый нос. В ней не было ничего оригинального или загадочного, но плюсом Кирстен являлось то, что она не пыталась выпячивать свои неоспоримые достоинства. Легкий макияж – возможно, прозрачный блеск на полных губах. И наряд ее совсем не вызывающий: застегнутая на все пуговицы кремовая блузка под коричневым жакетом, юбка по колено. Никаких каблуков.

– Сказать по правде, я не совсем понимаю, зачем я здесь, – начинал Джар.

– Это нормально.

– Мой друг…

– Карл? Да, он сказал мне, что вы подойдете. Я рада вашему приходу. И Карл, думаю, тоже.

– Я ожидал услышать здесь музыку – Джар кивнул на дверь. – «Терапия» под песню «В постоянной депрессии», что-то в таком духе.

– Хм, английский юмор? – выдавила улыбку Кирстен.

– Точнее, ирландский. Мы, ирландцы, склонны усматривать комизм во многих ситуациях, даже в смерти.

При упоминании о смерти их разговор замер. Но этого, собственно, и добивался Джар. Он кинул взгляд на окно, намекая, что пора уже переходить к наиболее важной – практической – стороне встречи. И именно в этот момент он подметил одну особенность в дыхании Кирстен: судорожный прерывистый вдох. Такой обычно бывает у чем-то напуганных или сильно взволнованных людей. А Кирстен его делает перед тем, как заговорить:

– Надеюсь, вы согласны с моим предложением. Мне бы очень хотелось, чтобы вы приходили сюда; думаю, нам будет, о чем поболтать.

– О, там, откуда я родом, любят болтать!

Что он несет? Бравирует своими ирландскими корнями, чтобы произвести впечатление на белокурую американку?

– Бьюсь об заклад, вы из Дублина, – сказала Кирстен.

– Из Голуэя. – Джар понимал, что ему следует на этом остановиться, но ничего не может поделать с собой. – «Культурного сердца» Ирландии, – добавляет он. – Города, в котором родился покойный великий Питер О’Тул[9]9
  Британский актер ирландского происхождения; восьмикратный номинант «Оскара»; обладатель четырех «Золотых глобусов», премий BAFTA и «Эмми».


[Закрыть].

Кирстен смотрела ему в глаза, потом отвела взгляд и перед тем, как заговорить, сделала еще один вдох, опять сопровождающийся характерным клокочущим призвуком.

– Я психоаналитик по образованию, Джар. И в своей практике использую так называемый метод «спонтанных ассоциаций», разработанный Зигмундом Фрейдом. Вы рассказываете обо всем, что приходит вам в голову, а я выявляю подсознательные мотивы, определяющие ваше поведение.

«Карл был не так уж и не прав», – думал Джар.

– Мне нужно будет, чтобы вы рассказали мне все о своей утрате и последовавших за ней видениях, – продолжает Кирстен. – Это поможет не только мне, но и вам, я в этом уверена.

– Много вам Карл растрепал обо мне?

– А давайте допустим, что ничего?

– Ладно, если так проще. Только я подозреваю, что он все же выболтал вам, что моя девушка, Роза Сэндхоу, умерла пять лет назад, что у нас с ней были в университете отношения, пусть и недолгие, и после ее смерти я пил до беспамятства, пытаясь ее пережить. Истина не столь проста. Те несколько месяцев, что мы с Розой провели вместе, мы любили друг друга с такой силой, с такой страстью, какой я не испытывал больше никогда – ни до того, ни после. Сейчас я пью несколько меньше, но все равно тоскую по Розе ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Более того, я думаю, нет, я уверен, что Роза жива! Когда я знал ее, она была счастливым человеком, несмотря на потерю отца. Самоубийство не в ее характере. Время от времени я вижу ее – на улице, в метро, в машине. В последние месяцы эти видения стали гораздо более реальными, и они укрепляют мое неверие в ее кончину.

Не много ли он рассказал этой Кирстен, не слишком ли ей открылся? Перед тем, как прийти сюда, Джар твердо решил для себя: нужно быть сдержанным. И не стоит упоминать про Розин дневник. Хотя именно его обнаружение и тот эффект, который эта находка произвела на него, привели Джара к психотерапевту. Он и так чувствовал вину за то, что читал дневник любимой – Антон прислал ему уже шесть отрывков (об их встрече в ресторане, о ее купании нагишом в реке Кам, об их первой ночи). И он не хочет еще больше злоупотреблять доверием Розы, раскрывая постороннему человеку содержание ее записей. К тому же он встревожен ее трактовкой происшедших событий.

– Ну, так что? Мы заключаем сделку? – спросила, улыбаясь, Кирстен.

Час спустя Джар сидел за своим компьютером в гаражном боксе, собираясь перечитать в третий раз последнюю запись из дневника Розы. От этого намерения его отвлек телефонный звонок. Опять звонила Эми. На этот раз ее речь звучала более связно. Поделившись новостями о Мартине (полиция выпустила его, не предъявив никаких обвинений), Эми перевела разговор на жесткий диск. Прошло уже четыре дня с тех пор, как она передала его Джару в Кромере.

– Мартин признался полицейским, что мы отдали диск тебе, – сказала Эми. – Джар, поверь, мне очень жаль. Но они охотятся за Розиным дневником.

– Что именно сообщил им Мартин?

– Твое имя и адрес. У него не было выбора. Тебе удалось прочитать что-нибудь из дневника?

Джар чувствовал, что времени у него остается все меньше. Он рассказал Эми об Антоне, о том, как тот расшифровывает записи дневника, каждую по отдельности, и помещает готовые отрывки в черновую папку.

– Попроси этого Антона скопировать все файлы, – предложила Эми, пока Джар набивал адрес электронной почты и заходит в папку «Черновики». – Это то, что они ищут. И знаешь, Джар…. – в телефоне повисла пауза. – Розин дневник непременно разбередит твои раны. Я знаю, ты не считал нужным обращаться к кому-нибудь за помощью раньше. Но все же тебе следует об этом подумать. Поговори с психотерапевтом. Я могу тебе порекомендовать нескольких хороших специалистов.

– Я уже обратился к одному. Сегодня была первая консультация.

– И это правильно. К кому ты ходил?

– К одной американке на Харли-стрит. – Джар не ожидал, как прозвучат его слова.

– Польза какая-то была?

– Пока что рано об этом судить. Я буду держать тебя в курсе.

Поболтав еще несколько минут ни о чем, Эми сообщила ему, что в конце недели приедет в Лондон, и предложила встретиться. Джар согласился, и они закончили разговор.

Фрагменты дневника всегда загружались в черновую папку в разном порядке. Тот, что высветилось сейчас на экране, касался второго триместра Розы в Кембридже. Джар не мог удержаться и не пробежать глазами сначала всю запись. И злился на себя за это. Но ничего с собой поделать не мог. Ему так хотелось увидеть в тексте упоминание своего имени или послание, адресованное ему. Хотя бы несколько утешительных слов!

Впервые прочитав этот отрывок, Джар испытал разочарование: Роза сделала эту запись в весенний триместр, еще до их знакомства. И до важной встречи с доктором Лэнсом – человеком, которому Джар написал так много писем за прошедшие пять лет, – Розиным деканом и, если верить слухам, вербовщиком оксфордских студентов для разведслужб (стандартная практика с похлопыванием по плечу за бокалом хереса).

Доктор Лэнс не откликнулся ни на одно из его писем или электронных посланий, не ответил ему ни на один телефонный звонок и всячески уклонялся от личных встреч.

Прокрутив экран, Джар начал читать отрывок сначала. И снова ощутил невыносимую горечь от того, сколько боли, скорби и тоски скрывала от него Роза и насколько мало он ее знал.

Неужели она притворялась тем жарким летним днем, когда они отправились на велосипедную прогулку по Гранчестерским лугам с бутылкой дешевой кавы? Джар тогда удивил ее своим невинным вопросом: брать ли с собой бокалы? (У его отца в пабе был «пунктик» насчет бокалов. И он заставлял Джара каждое утро, перед школой, натирать их до блеска. «Никогда не знаешь, когда Папа почтит нас своим визитом», – приговаривал старик.)

«Ты такой старомодный», – поддразнивала его Роза, потягивая каву из горлышка. Джар никогда не чувствовал себя счастливей, чем в тот день: лежа в высокой траве у реки, они с Розой планировали свое совместное будущее. Придавала ли она этому такое же значение? Написала ли что-нибудь об этом? Джар уверен: Роза тоже была счастлива, и от этого несоответствие между его и ее воспоминаниями только сильнее тревожило его.

14

Кембридж, летний триместр 2012 г.

Странные они – эти Майские балы. Они проводятся не в мае, а в июне, а билет туда стоит дороже, чем может позволить себе большинство студентов. Я никогда прежде не видела фонтана шампанского, даже на дипломатических приемах, куда меня брал отец. Но я увидела такой фонтан прошлой ночью и наблюдала за тем, как ребята подставляли под него свои головы до тех пор, пока не начинали давиться (классный способ самоудушения шампанским!).

Пойти на бал нашего колледжа решили все мои сокурсники. И да, какого черта? – подумала я: отец бы ужаснулся, если бы я пропустила такое мероприятие. Тем более что на столе у меня лежали приглашения сразу от трех парней, и все трое были готовы оплатить мой билет.

В конечном итоге я пошла на бал с красавчиком Тимом. Правда, предупредила его заранее, что у меня дома имеется бойфренд. Он воспринял это спокойно, а мне стало как-то не по себе. Но я сказала себе, что солгала Тиму из желания быть честной: пресечь любые мысли о возможном сексе (как у него, так и у себя самой).

А если уж быть до конца искренней, то пойти на бал я решила и ради собственного блага: я подумала, что мне будет полезно развлечься. Я не видела Джара с той нашей встречи на берегу реки Кам, однако, как ни старалась, не могла выбросить его из головы. Мне постоянно приходилось напоминать себе, что сейчас не время влюбляться. И, если Джар думал обо мне хотя бы часть того времени, что думала о нем я, это было непростительно жестоко по отношению к нему. (Впрочем, я также пыталась внушить себе, что ему на меня глубоко наплевать.)

Тим настоял, чтобы мы сначала выпили по коктейлю в его комнате, в компании близких друзей, а потом уже пошли на бал. Я бывала у него в комнате уже несколько раз – она довольно приятная, но не идет ни в какое сравнение с комнатой Джара. Веселье было в самом разгаре, когда я появилась там в бальном платье из кремовой тафты, купленном в благотворительном магазине у церкви Св. Бенедикта. На какое-то мгновение мне стало интересно – только ли мне Тим оплатил билет? Он один из самых общительных студентов нашего колледжа, и каждую пятницу открывает в своей комнате мини-бар «У Тима», угощая всех вместе и каждого по отдельности собственноручно приготовленными коктейлями. Его отец торгует вином в Сити, так что достать алкоголь в большом количестве для Тима не проблема. Как, впрочем, и деньги. Он также увлечен спортом – причем больше крикетом, чем регби. И внешне очень привлекательный, чем-то напоминает греческого бога. Но я бы даже не вспомнила о нем после нашего первого знакомства, если бы не один нюанс: парень страдал глубокой глухотой.

Я нашла его в углу комнаты – Тим намешивал там коктейли.

– Я подумал, что наш тет-а-тет мог бы отпугнуть тебя, – поцеловав меня в обе щечки, сказал он. Как и на всех присутствующих ребятах, на Тиме был черный фрак и белый галстук-бабочка.

Речь у Тима в целом хорошая. Выдают его глухоту лишь отдельные слова, которые он произносит немного гнусаво. При этом он отлично понимает, что говорят другие люди – благодаря своему умению читать по губам и слабому слуху левого уха. В нашу первую встречу я была сражена и польщена вниманием и тесным – лицо к лицу – контактом при разговоре. Пока не осознала, что так Тим общается со всеми людьми. Ему просто нужно хорошо видеть чужие губы.

– «Московские мулы»[10]10
  Коктейль, состоящий из имбирного пива, сока лайма и водки со льдом; названием этот напиток, возможно, обязан своей крепости.


[Закрыть], – указал жестом Тим на ряд полных бокалов, выстроившихся на столе. – Возьми себе один, пока есть возможность.

А затем, уже в комнате, он обвил мои плечи рукой и, приведя меня в полное замешательство, выкрикнул:

– Слушайте все: это – Роза, моя девушка на этот вечер.

Под громкие возгласы одобрения и поднятые бокалы я почувствовала, как по моей коже побежали мурашки. И причина тому могла быть только одна. Я одним махом опрокинула в себя бокал с коктейлем и схватила другой.

– Значит, ты та самая Роза Сэндхоу, – произнесла одна особа, подошедшая к столу, чтобы снова наполнить свой бокал. Ее платье было явно дороже моего, а выглядела девушка как профессиональная гребчиха: широкие плечи, мощный подбородок, пышущее здоровым румянцем лицо.

– Ты счастливица! – съехидничала она. И тут до меня дошло, что Тим пользовался у девушек бо́льшим успехом, чем я думала, и подцепить его считали удачей многие. Пока я переваривала свое открытие, улыбка «гребчихи» потяжелела: – Поактивней шевели губками, когда будешь под ним визжать…

Через десять минут мы уже стояли в очереди у домика привратника, чтобы зарегистрироваться на бал. Впереди слышался шум пьяного кутежа и звуки индийских инструментов: струнного ситара и ударной таблы. А на заднем плане – тяжелые, ритмичные биты электронной музыки.

При виде Первого двора у меня захватило дух. Стараниями устроителей он был превращен в роскошный раджастханский дворец: в зеркальной поверхности драпировок эффектно мерцал свет софитов; в воздухе витал аромат курящихся благовоний; а на поросших плющом стенах зданий проецировались образы огромных слонов с украшенными драгоценными камнями паланкинами на спинах.

Музыканты, игравшие на ситарах и таблах, сидели, поджав по-турецки ноги, на бархатных подушках в углу, а официанты беспрестанно открывали все новые бутылки шампанского: их ряды выстроились на столе в армию марионеток. Но основное внимание привлекал волшебный фонтан шампанского, струящегося по трем ярусам. Одни официанты окунали в него бокалы, черпали пузырившийся напиток и подавали прибывающим гостям, а другие тем временем пополняли фонтан, театральными жестами выливая содержимое новых бутылок в его верхушку.

– Надеюсь, тебе по барабану, что шоу будет без гвоздя программа, – сказал Тим, когда мы направились во Второй двор. – Тринити-колледж потратил двадцать грандов на Пикси Лотт. Лично я предпочел бы всю ночь пить хорошее шампанское, чем тратить на певичку такие деньги.

– Я думала, что будут играть «Вилладжерс», – сказала я.

– Но они ведь не «Ю Ту», правда?

Слова Тима прозвучали своевременным напоминанием о том, насколько мы с ним разные. Джар познакомил меня с новой группой из Дублина в ту нашу ночь, и с тех пор я больше ничего другого не слушала. И я ждала, что выступление «Вилладжерс» станет изюминкой моего вечера.

Перед тем, как собраться с друзьями в Саду ученых на шашлыки, мы решили осмотреть все, что приготовили организаторы бала. Экзотическая тема обыгрывалась и во Втором дворе, более марокканском по оформлению. В его тускло освещенных уголках студенты лежали на подушках, покуривая кальяны и наблюдая за тем, как исполнительницы танца живота трясут своими телесами.

Там я заприметила и Фиби с Ником; он сидел рядом с ней на коврике. Фиби не надела бального платья – по ее понятиям, это было слишком по-мещански. После торжественного ужина в колледже мы виделись с ней несколько раз, но наше общение уже не было прежним. Между нами пропало доверие. А вот то, что Фиби все еще гуляла с Ником, изменило мое мнение о нем в лучшую сторону. Он мог пойти на бал с любой девушкой из колледжа Св. Матфея, но выбрал именно Фиби – и не за ее внешность, а за то, кем она являлась по духу: «политической активисткой» колледжа. Когда мы проходили мимо, я по-дружески улыбнулась бывшей приятельнице, попыхивавшей кальяном. Глаза Фиби показались мне стеклянными. Да и вообще она выглядела какой-то потерянной и, похоже, вообще меня не заметила. А Ник поднял руку в приветствии, как уставший индийский вождь; его лицо тоже обволакивал дым.

Гуляя по Саду студентов, одна из границ которого тянется вдоль реки Кам, мы с Тимом то и дело натыкались на огнедышателей и фокусников. На деревьях были развешаны гамаки, марокканские фонарики и миниатюрные лампочки, поблескивавшие как светлячки. Тлеющие в жаровнях угольки таинственно мерцали в полумраке. Внизу у реки работала ярмарка с аттракционами и прочими увеселениями, а на реке – плавучее казино. Тим признался, что собрался заглянуть в него позднее. Он также жаждал посмотреть комедийное шоу. И пообщаться с предсказателем. А мне хотелось сходить на бесшумную дискотеку. И еще, пожалуй, в спа-центр.

– Удался Майский бал или нет, можно определить по длине очередей, – заявил Тим, когда мы проходили мимо блинного киоска. (В прошлом году он побывал на трех балах, а в этом собирается на два.) Мы увидели множество ларьков, предлагавших хот-доги, вафли, гамбургеры, устрицы и сахарную вату. Позднее, уже на рассвете, там можно было подкрепиться копченой лососиной и яичницей-болтуньей, английскими завтраками, копченой селедкой и кеджери[11]11
  Жаркое из риса, рыбы и пряного порошка карри.


[Закрыть]. Никаких очередей, никто не спрашивал деньги. Все предлагалось бесплатно (как бы).

– Спасибо тебе за то, что вывел меня на бал, – сказала я, взяв Тима под руку, когда мы пошли назад, к Саду ученых. А про себя подумала: «Я приняла верное решение прийти сюда». Ведь только так можно познать, что представляет собой жизнь Кембриджа, разве нет? По крайней мере, я познала ее, пусть и бегло.

Первой по пути назад мы встретили ту самую девицу с плечами гребчихи, которая подходила ко мне в комнате Тима. Она была пьяна и все норовила оторвать меня от Тима, пока он разговаривал с ее спутником.

– Как он тебе? – полюбопытствовала девица, крепко схватив меня за руку.

– Кто? Тим? – переспросила я, стараясь удержаться возле него. Но «гребчиха» была сильней и увела меня в сад. У меня не было желания поднимать шумиху.

– Я только хочу тебя предупредить, – заявила девица. – Тим не закрывает глаза, когда трахается; он смотрит на рот партнерши, пытаясь уловить ее стоны. По первой это может сильно смущать.

– Мне пора возвращаться, – сказала я, бросив через плечо взгляд на Тима, все еще болтавшего с ее кавалером.

– Это ведь твой первый бал, да? – спросила девица, еще крепче сжимая мне руку.

– Ты делаешь мне больно.

– Ох, простите. Какие мы нежные! – ухмыльнулась «гребчиха», немного ослабив хватку. – Тим любит усыплять бдительность. Но после ужина и до выступления ведущей группы он непременно потребует от тебя компенсации своих расходов.

– Вовсе нет, – возразила я. Мне хотелось побыстрей отвязаться от нее, но эта девушка была намного сильнее меня.

– И ему нравится жесткий секс. В дальнем конце Сада студентов есть одно укромное местечко. Чуть подальше от плавучего казино. Он всегда водит именно туда. Так что настройся. Тогда будет не так больно. И не забывай шевелить губами, когда будешь стонать.

Произнося последние слова, «гребчиха» зверски искривила свои губы, наглядно демонстрируя, как ими шевелить, а потом облизала их языком.

– Все в порядке? – поинтересовался Тим, когда я вернулась к нему. И слегка приобнял меня за плечи. – Ханне не удалось тебя сбить с пути истинного?

Я выдавила из себя подобие улыбки, а Тим обменялся многозначительными взглядами с «гребчихой», только что применившей ко мне болевой борцовский прием.

И мы вчетвером пошли в столовый павильон. После дегустации там морского окуня и выбранных Тимом вин моя голова пошла кругом. (Хотя, может быть, виной тому были «московские мулы», выпитые мной еще до бала.) И тут-то Тим предложил мне прогуляться к плавучему казино. Мой живот предательски заурчал. А Ханна, сидевшая по диагонали напротив меня и потягивавшая вино, в наигранном недоумении приподняла брови.

В своих мыслях я допускала только невинный чмок на танцплощадке на рассвете (и то лишь в случае сильного опьянения). Ничего больше! И до этого момента Тим вел себя как истинный джентльмен. Так что у меня не было оснований подозревать его в желании получить от меня что-то еще, если бы не предостережения Ханны.

По дороге в Сад студентов рука Тима соскользнула с моих плеч на поясницу. «Это потому, что я нетвердо держусь на ногах и он не хочет, чтобы я оступилась и упала», – мысленно успокоила я себя.

В саду все парочки лежали на ковриках под деревьями. Некоторые из них все еще бодрствовали, другие уже вырубились. Ханна со своим кавалером отстали от нас – пошли кататься на лодке при лунном свете.

– Роза, перед тем как спускать в рулетку свое семейное наследство, мне нужно проветрить голову, – сказал Тим. – Может быть, мы погуляем вдоль реки?

Мне совсем поплохело. «Ты просто самодовольная овца», – подумала я. А Ханна фантазерка, она преследует свои собственные цели, скорее всего из зависти. Я посмотрела на красавчика Тима – его белый галстук под воротничком-стойкой со скошенными углами все еще оставался безукоризненно чистым. Потом окинула взглядом лампочки на деревьях, отражение луны в реке, кембриджскую золотую молодежь во всем ее привилегированном великолепии.