Текст книги "Оружие великих держав. От копья до атомной бомбы"

Возвышение державы

В 1900 году разразилось Боксерское восстание[5]5
  Боксерское восстание – народное восстание в Китае (1899–1901).


[Закрыть], и Япония, будучи ближайшей заинтересованной державой, поспешила оказаться в первых рядах сражающихся. Поведение ее войск во время короткой кампании союзных войск по освобождению Тяньцзиня и Пекина продемонстрировало всем, что ее армии нет равных в дисциплине и эффективности. Однако окончательные итоги кампании позволили России еще прочнее укрепиться в Маньчжурии и особенно в Порт-Артуре, из которого она помогла вытеснить японцев за несколько лет до этого – поступок, которого Япония не могла ни простить, ни забыть.

Японцы терпеливо дожидались нужного момента, тем временем значительно упрочив свое положение союзом с Великобританией. Согласно условиям этого союза, если любой из его членов окажется вовлеченным в войну с третьей страной, то другой член союза должен оставаться нейтральным, если только на него не будет произведено нападение одной или несколькими другими странами, «если же такое случится, то другая высокая договаривающаяся сторона придет ей на помощь». Это позволило Японии готовиться к решительной схватке с Россией, не опасаясь вторжения французов или немцев. Что она и делала, буквально подталкиваемая к этому глупостью и упрямством русских. Пять с половиной месяцев переговоров закончились безрезультатно, и 5 февраля 1904 года отношения между странами были разорваны. Давно готовившаяся (японцами) война началась в типично японском стиле, с неожиданной ночной торпедной атаки на русский флот, стоявший совершенно неподготовленным – что опять-таки было совершенно типично для предреволюционных русских сил – на внешнем рейде Порт-Артура. Вслед за этим последовал проведенный в течение нескольких часов десант японских экспедиционных сил под Чемульпо, сопротивления которому оказано не было.

Япония начала войну, отнюдь не предполагая сокрушить громадную Российскую империю. Все, на что она могла надеяться, – это нанести быстрое поражение российским силам на Дальнем Востоке, который был связан с Европейской Россией узкой лентой Транссибирской железной дороги. Но оказалось, что оценка японцами своих собственных военных возможностей оказалась завышенной, а пропускной способности Транссибирской магистрали значительно заниженной. Отсутствие коммуникаций в Корее замедлило скорость японского наступления, и лишь к 1 мая их силы смогли форсировать Ялу.

Численность японской армии накануне войны оценивалась в 273 000 человек в составе 13 дивизий при 798 орудиях. Японцы располагали примерно только 225 000 человек подготовленных резервистов вследствие принятой концепции боевой подготовки лишь одной пятой из числа ежегодного призывного контингента (в интересах «экономии»). Это значительно сдерживало развитие их кампании.

Штабной офицер и рядовой периода Русско-японской войны

Пехотинец на марше периода Русско-японской войны

Все военные наблюдатели пришли к единодушному согласию в том, что японская армия, хотя и весьма малочисленная, была образцом дисциплины и преданности. Большое впечатление производила также степень ее организованности, что явно было результатом тщательного планирования и предусмотрительности. Особое восхищение вызывали маленькие ростом японские пехотинцы (в 1904 году они едва достигали пяти футов и одного дюйма, то есть были ниже 155 сантиметров). Во время долгих и трудных переходов японский солдат был одет в голубую шинель или в плотный коричневый полушубок с овчинным воротником и нес на себе одеяло, ранец или ранец-рюкзак, флягу с водой, часть составной палатки, служившей ему также накидкой, шанцевый инструмент, запасные сапоги и сандалии, котелок с дневным запасом продовольствия, а также 8-зарядную магазинную винтовку системы Мурата, штык и боеприпасы. С такой нагрузкой он совершал поражавшие воображение марши, и одной из особенностей японской пехоты, производившей неизгладимое впечатление на всех иностранных военных наблюдателей, была ее способность быстро совершать длинные переходы. «Это просто удивительно, сколь быстро они передвигаются, – писал один из наблюдателей, отслеживавший их деятельность во время подавления Боксерского восстания, – кажется, что они все делают вдвое быстрее». Несколько позже лейтенант Дауд, служивший по обмену в течение шести месяцев в качестве младшего офицера в одном из японских полков в 1934–1935 годах, записал свои впечатления о выносливости и стойкости японского солдата: «Мы начали движение в пять часов утра и шли почти непрерывно до десяти часов следующего утра. За это время мы прошли 90 километров. После краткой остановки роте было приказано отойти на 3 километра назад и занять там позицию. Другой командир подразделения гонял своих подчиненных в марш-броски по 45 километров в день в течение месяца. При этом в конце перехода он обычно отдавал приказ «Бегом марш!», чтобы показать, что даже уставшие до предела люди все же могут собрать последние силы для заключительного рывка, едва не падая от усталости. Пройти всю дистанцию такого марша было делом чести для солдата, а сойти с нее считалось позором». В систему японской боевой подготовки всегда включались «марш-броски преодоления жары» и «марш-броски преодоления холода». Такая подготовка показала свою действенность в военное время. В ходе кампании в Маньчжурии 1933 года японские маршевые колонны совершали переходы по 32 километра в сутки непрерывно в течение тринадцати дней и по 80 километров в сутки в течение трех дней, причем в пургу и при температуре от 20 градусов до 40 градусов ниже нуля.

Иностранный наблюдатель, находившийся с японцами в Северном Китае, пораженный маршами на такие дальние дистанции, получил разъяснение, что они стали возможны благодаря тому, что во главе каждого полка находилось его знамя. Сочетание преданности императору и решимость «не потерять лицо» побуждало людей мобилизовать все свои силы для переходов в 56 километров и более, «хотя боль и усталость ясно читались на их лицах». Эта решимость, по мнению наблюдателя, «была движущей силой японской жизни».

Другой особенностью, на которую обратили внимание многие из иностранцев, был тот факт, что такие физические усилия совершались при питании, которое европейцы сочли бы голодным. Ян Гамильтон отметил «исчезающе малый» эффект насыщения рисом и счел, что «европеец с таким же успехом мог бы есть снежные хлопья и столь же бы насытился». Солдатский рацион питания хранился в bento – небольшой миске, в которой помещалась ложка холодной свинины и чашка вареного риса, – и съедался в холодном виде. Рацион войск, в рядах которых наблюдателем был М. Лёрквин, состоял из полуфунта риса и небольшого количества почерневшей картошки. Все это заливалось кипятком из походных кухонь (эти кухни «готовили» только кипяток). Лейтенант Дауд походных кухонь не видел, но отметил, что неприкосновенный запас состоял из консервированной говядины и сухарей, с небольшим количеством риса или ячменя, если их удавалось добыть и сварить.

Способность совершать переходы и сражаться при столь скудном питании всегда была характерной особенностью солдат стран Востока. Именно она в значительной степени сделала возможными великие победы монголов и определила успехи китайских и северокорейских армий в 1950 году[6]6
  Имеется в виду корейская война – вооруженный конфликт 1950–1953 гг. между Корейской Народно-Демократической Республикой (Северной Кореей) и Китаем, с одной стороны, и Корейской Республикой (Южной Кореей) и коалицией нескольких стран ООН во главе с США – с другой.


[Закрыть]. Это обстоятельство также частично объясняет высокий уровень смертности в лагерях для военнопленных в Японии и коммунистическом Китае. Вполне понятно, что ни одна армия не станет кормить взятых ею в плен воинов противника лучше, чем своих собственных солдат, так что, наряду с другими проявлениями жестокого обращения, западные военнопленные страдали от недостаточного питания, что часто приводило к их гибели.

Генерал Ян Гамильтон, талантливый и опытный офицер, ветеран афганской, нильской и бирманской кампаний, а также обеих Англо-бурских войн, был направлен в 1904 году в качестве военного наблюдателя в японскую армию, участвующую в военных действиях. Свои интересные и глубокие наблюдения он изложил в книге «Записки офицера штаба». В частности, он считал, что «современная цивилизация все меньше и меньше соотносится с древними стандартами воинской доблести и что настал час, когда современный мир должен изменить свои идеалы или быть готовым исчезнуть перед лицом более естественного, менее сложного и менее нервного общества». Генерал восхищался бурами, сообразительность которых, как он считал, достигла того уровня, на котором они, оставаясь по-прежнему примитивными, могли действенно применять современное оружие и артиллерию. Подобные чувства он испытывал и к японцам, высоко оценивая их крестьянские добродетели и врожденную хватку в обращении с различными механизмами.

Он видел в них воплощение многих из тех воинских качеств, которых цивилизация с роковой неизбежностью лишила англичан и вообще людей западного мира. Так, он завидовал тому, как искусно прививается подросткам в Японии воинский дух и практическое умение сражаться, в отличие от великих демократий, где расхожим паролем был антимилитаризм. Это была знакомая горестная песнь бывалого воина, скорбевшего об исчезновении духа древнего воинства. В общем-то этот древний напев исполняли все воины прошедших времен – его тянул еще пещерный человек, а потом ассирийцы, греки, римляне и так далее, вплоть до наших дней. Для либералов, просветителей, пацифистов тема эта – не самая популярная. К сожалению, с точки зрения солдата, все обстояло именно таким образом.

Японцы оказались восприимчивыми ко всему, что могло бы оказаться полезным для них. Их тактика, как и большинство из их армейских установлений, была позаимствована у немцев. Их плотный строй в Русско-японской войне временами становился причиной бесполезных потерь, но ружейный огонь русских по большей части был малоприцельным и позволял японцам идти на такие приемы, которые, сражайся они против британцев или буров, оказались бы чересчур для них дорогостоящими. Однако Порт-Артур был совершенно другим случаем, и настоятельная политическая и военная необходимость взять этот «Гибралтар Востока» как можно скорее бросила японцев в лобовую атаку на артиллерию, проволочные заграждения, пулеметы и сильно укрепленные позиции противника. Русские солдаты были на высоте, и взятие крепости стоило японцам крупных потерь.

Японский флот, в котором некоторые из более легких кораблей были построены на японских верфях, действовал столь же эффективно, как и армия. По руководству, боевому духу, инженерному оборудованию, результативности, судовождению и, самое главное, по искусству артиллеристов он намного превосходил русские эскадры. Ему удалось задержать их продвижение и в конце концов уничтожить крупные соединения кораблей Тихоокеанской эскадры и не дать перерезать коммуникации между Японией и сухопутными силами на континенте. И наконец, в Цусимском проливе он нанес русским одно из самых сокрушительных поражений в современной истории. Из состава русского Балтийского флота (строго говоря, на самом деле – 2-й и 3-й Тихоокеанских эскадр, сформированных из Балтийского флота. – Пер.) было потоплено шесть эскадренных броненосцев, один броненосец береговой охраны, шесть крейсеров, три вспомогательных судна и пять эскадренных миноносцев, а два броненосца, два корабля береговой охраны и один миноносец захвачены. Лишь одному вспомогательному крейсеру и двум эсминцам удалось прорваться во Владивосток – все остальные корабли, которым удалось уйти от японских, были интернированы в нейтральных портах. Эта победа одним ударом выдвинула Японию в ряд сильнейших мировых морских держав. Еще больше укрепили ее в этом качестве поражение германского военно-морского флота в 1918 году и послевоенное сокращение Королевского флота Великобритании.

Одерживая победы на суше и на море, Япония все же не была достаточно сильна, чтобы добиться завершения войны. Но, на ее счастье, война была совершенно непопулярна в России (чьи людские резервы едва ли можно было исчерпать), и она отнюдь не жаждала отомстить за свое поражение. Оба противника приняли посредническую роль США, но окончательные условия мира, хотя внешне и приносили Японии то, из-за чего война началась, не пришлись по вкусу японскому обществу. В Токио вспыхнули стихийные бунты, премьер-министр подал в отставку. Япония снова испытала огромное разочарование, хотя отныне ее положение в качестве мировой державы было обеспечено.

Восхождение Японии к этому положению привело и к постепенным изменениям в ее отношениях со странами Запада. Поражение России внесло изрядную струю в тот поток смятения, который захлестнул восточный мир. Впервые в истории могучая европейская держава потерпела поражение от азиатов, и фундамент правления белых на Востоке оказался изрядно потрясенным. Совершенно естественно, что Япония должна была начать рассматривать себя в роли лидера всего восточного мира и воинствующего защитника желтой и коричневой рас. Даже более того – уже можно было заметить свидетельства того, что японцы стали верить: судьбой им суждено в будущем стать правителями всего человечества. Всего четыре года прошло с прибытия коммодора Перри, а властные и влиятельные японцы, чувствуя неоднородность и соперничество между странами западного мира, уже претендовали на открытые контакты с другими народами и странами. «Единства между странами мира не существует… их соперничество не прекратится до тех пор, пока некто не обретет столь экстраординарную мощь, что сможет взять на себя господство, которое объединит всех остальных под своей единственной властью… Вряд ли появление такого лидера будет только волей Провидения… Следует всегда иметь это в виду, закладывая ныне основу для обретения владычества надо всеми странами и народами… Там, где иностранцы нас превосходят, мы должны исправлять наши недостатки… мы должны провозглашать наше покровительство над безобидными, но могучими народами… Подобная политика должна стать не чем иным, как укреплением нашей власти и влияния, возложенных на нас волей небес. Это только укрепит наш национальный престиж и наше положение, другие страны мира придут к тому, чтобы смотреть на нашего императора как на великого правителя всех стран и народов, они станут следовать нашей политике и покорятся нашей мудрости». Это претенциозное заявление, представляющее собой по сути доктрину Nippon über alles[7]7
  Япония превыше всего (нем.).


[Закрыть], было написано в 1858 году!

В своей книге «Вызов: за фасадом Японии» Аптон Клоз, хорошо знавший японцев, писал в 1935 году: «Японцы вполне искренни – их вера в себя наивна и безусловна. Астигматизм нации побуждает их смотреть на свои представления о божественности нации и ее вождя как на дело вполне здравое и самоочевидное. Когда другие страны Азии или мы, люди Запада, не можем рассматривать Японию как единственного в мире законодателя или установителя мирового порядка, они искренне удивляются и испытывают душевную муку. Они совершенно искренне считают нашу неспособность согласиться с их претензиями либо вызывающим жалость невежеством, либо сознательным сопротивлением воле Провидения».

Высказывания многих правителей страны и в более позднее время демонстрируют все ту же самую веру в естественность притязаний Японии на правление если не всем миром, то по крайней мере всей Азией. И еще: в них просматривалась готовность терпеливо дожидаться таких условий, когда подобный процесс ассимиляции может начаться без излишнего вмешательства. Именно безоговорочная вера в божественную миссию Японии – имперский путь – вела в бой ее неутомимых воинов.

Грандиозный замысел

Первая мировая война дала возможность японцам освободить восточные моря от владычества одной из западных держав. Объявив войну Германии (23 августа 1914 года), японцы осадили и взяли штурмом принадлежавший Германии порт Циндао, оборону которого осуществляли 13 000 человек. Другим следствием этой войны, которому западные страны не придали тогда значения, стал захват Японией принадлежавших ранее немцам Маршалловых, Каролинских и Марианских островов, а также группы островов Палау. На мирной конференции после окончания войны мандат на управление этими островами был дан японцам – событие, которому суждено было приобрести жизненно важное значение во время войны на Тихом океане в 1942–1945 годах. Еще одной сферой участия в мировой войне стали действия японского военно-морского флота по проводке конвоев в Индийском океане и Средиземном море. В 1918 году японские части высадились во Владивостоке, участвуя вместе с другими союзниками в попытках установить антибольшевистский режим.

Численность и влияние армии Японии постоянно возрастали. Ее офицерский корпус, следуя самурайским традициям, оставался ультраконсервативным и в высшей степени националистическим, с головой ушедшим в почитание императора и убежденным в цивилизаторской миссии Японии во всем мире. Либералам и политикам они не верили, считая их продажными болтунами, не способными действовать. Тем временем экстремистские группировки, подобные Обществу Черного дракона, приобретали все больший вес и привлекали в свои ряды многих молодых офицеров. Подобные ультранационалистические общества содействовали приходу к власти милитаристов путем серии убийств либеральных политиков и даже высокопоставленных армейских и флотских военачальников. В 1936 году была предпринята попытка государственного переворота, направленная против нового правительства, многие из членов которого выступали против армейского всевластия и агрессии в Китае. И хотя попытка провалилась, она продолжала влиять на либеральные и антимилитаристские склонности членов кабинета, так что успешные правительства почти целиком находились под влиянием армии.

Шлем и боевая маска

Подобное положение вещей озадачивало многих европейцев, которые видели в Японии конституционную монархию с внешним признаком демократии – парламентом. Объяснение же такой ситуации заключалось в той роли, которую в японской жизни играла армия, – роли намного отличной от той, которую играла военщина в любой другой стране. Согласно самурайским традициям, армия олицетворяла собой верность и беззаветное служение императору. Однако в отличие от привилегированной военной касты былых времен императорская армия была теперь открыта для всех классов общества, и японцы смотрели на нее как на символ социального равенства. Люди, которые веками испытывали пиетет к феодальному воину, чувствовали свою тесную связь с новой армией, в которой сын крестьянина мог быть равным или даже превзойти наследника древнего рода. Такие связи укреплялись еще и потому, что большая часть офицерского корпуса были представители нижнего и среднего классов, поэтому существовали тесные узы между офицерами и рядовыми, выходцами из крестьян и рабочих.

Армия поддерживала тесные взаимоотношения с семьями новобранцев. Так, письмо от командира подразделения заверяло главу семьи: «…офицеры роты займут ваше место в отношении вашего сына. Мы станем для него строгим отцом и любящей матерью…»

Армия также делала все от нее зависящее, чтобы народ чувствовал себя участником всех ее действий. Даже расквартирование личного состава во время маневров или учений у местного населения рассматривалось как привилегия: и офицер, и рядовой равным образом чувствовали себя почетными гостями в таких семьях. Армия уделяла особое внимание самым юным жителям страны, и школьникам давались свободные дни, чтобы они могли наблюдать маневры или полевые учения армейских подразделений. Желание служить в армии закладывалось с раннего детства. Многие из призывников еще в школьные годы посещали тот или иной юношеский центр, готовивший их к армейской службе, где подростки с двенадцати лет с воодушевлением проходили строевую подготовку с облегченными винтовками. Подобные центры даже устраивали ежегодные маневры, максимально приближенные к реальным боевым действиям, в которых порой принимали участие танки и самолеты. Даже если с точки зрения военной подготовки проку от таких маневров и было немного, но они способствовали созданию психологического настроя нации.

Начало двухлетнего срока службы, 10 января каждого года, для призывников обставлялось как веселый праздник. Для многих из них это был самый счастливый день в году. Одетые в свои лучшие одежды, в сопровождении друзей, родственников и представителей властей, они приходили в казармы, двери которых в этот день были открыты для всех. Окончание двухлетней службы, 1 декабря, также отмечалось праздничной церемонией.

Собственно служба отличалась особой суровостью, но нарушения дисциплины и воинские «преступления» в общем были достаточно редким явлением. Неповиновение старшим по званию рассматривалось как неповиновение самому императору. «Императорский рескрипт» гласил: «Верховное командование Наших вооруженных сил находится в Наших руках… Мы являемся Верховным главнокомандующим. Наши отношения с вами будут особенно тесными, если Мы будем надеяться на вас как на части Нашего тела, а вы будете рассматривать Нас как свою голову… Низшие по званию должны считать приказы, исходящие от старших по званию, как отданные непосредственно Нами».

Этот рескрипт императора Мэйдзи, ставший Библией всех вооруженных сил, был написан в 1882 году и представляет собой документ из примерно 2000 слов. В нем солдата и моряка просят «считать преданность своим первейшим долгом», быть «строгим в соблюдении правил поведения», «хранить честь воина», «превыше всего ценить искренность и добродетельность» и «делать скромность своей целью».

Четыре или пять раз в году этот рескрипт в особо торжественной обстановке зачитывался в каждом подразделении, и солдаты должны были обдумывать его содержание (текст требовалось знать наизусть) по крайней мере десять минут каждый день.

Молодой офицер, некий лейтенант Усироку из 61-го пехотного полка, однажды допустил незначительную ошибку, зачитывая этот священный документ. Затем, написав прощальные письма с извинениями своим воинским начальникам и родителям, он покончил с собой ритуальным самоубийством. Командир его дивизии был «глубоко тронут столь внушительным примером чувства ответственности, продемонстрированным лейтенантом Усироку».

Помимо распространенного в массах представления об идентификации армии со своей собственной жизнью, с честью и духом Японии и самого императора, военные круги через правительство полностью контролировали сферу образования, печать, радио, кинематограф и все источники распространения информации и пропаганды; органы же «контроля мыслей» тщательно следили за тем, чтобы никто из либералов и антимилитаристов не мог поднять свой голос. Начиная со второй половины 1930-х годов в стране развернулась пропагандистская кампания гигантских масштабов, призванная спаять всю нацию в единое боевое подразделение и в то же время разжигающая ненависть к белой расе, особенно к Америке. Интенсивность кампании постепенно возрастала, и к 1941 году вся нация пылала ненавистью, готовая по команде взорваться.

Бак Дэвис в своей книге «Морской пехотинец» приводит случай, когда майор корпуса морской пехоты США Льюис Б. Паллер ужинал однажды в 1940 году в Шанхае в обществе капитана морской пехоты США и двух японцев – офицеров флота. Во время застолья хорошая выпивка развязала язык одному из японцев. Сбросив традиционную улыбку, он проболтался: «Скоро, американец, мы встретимся с тобой на войне. Ты будешь тогда на борту крейсера, а я на эсминце. Мы потопим твой корабль, и, когда я промчусь мимо тебя, ты крикнешь мне из воды: «Помоги мне, друг!» Тогда я остановлю свой корабль, но только затем, чтобы пнуть тебя ногой в лицо и сказать: «Умри, американский сукин сын!» Более трезвый японец, шепча извинения, поспешил увести своего товарища из ресторана. (Позднее, уже в Штатах, когда по радио было объявлено о нападении на Пёрл-Харбор, жена Паллера обратила внимание, что майор был ничуть не поражен этим.)

Китай, раздираемый гражданскими беспорядками, представлял собой классический образец «безобидной, но могущественной страны». И в качестве таковой он стал следующей целью японской программы экспансии. Корея уже полностью ощутила всю цену японского «попечительства». Оно превратилось во все усиливающееся вмешательство во все сферы государственного управления, дошло до убийства королевы (в 1895 году), которая противилась японскому вторжению, и достигло своего апогея в 1910 году, когда страна оказалась полностью под японским владычеством. Практически все государственные должности, вплоть до деревенского старосты, были заняты японцами, а японская полиция и армия полностью контролировали всю страну. Все попытки вернуть независимость провалились, тысячи корейцев были убиты, множество людей подверглись пыткам (в том числе и будущий президент доктор Сингман Ри), десятки тысяч попали в тюрьмы. Эти репрессии стали, или должны были стать, предупреждением для всех других азиатских стран как составных частей Великой Японской империи в недалеком будущем.

К этому времени даже самым пылким почитателям Японии на Западе стало совершенно ясно, что за вежливыми поклонами и скорее напоминающими оскал улыбками таится совсем иная Япония, могущая в один далеко не прекрасный день стать источником изрядных проблем. Тем не менее вовлеченность Японии в захват Китая воспринималась скорее положительно.

В 1930-х годах у японцев уже появились серьезные интересы в Маньчжурии. В отличие от Кореи, которая была бедной страной и не очень-то подходила для крупномасштабного развития экономики, Маньчжурия обладала значительными природными ресурсами и представляла собой крупный потенциальный рынок для японских товаров. Трения между китайцами и японцами в этом регионе начались как следствие нескольких мелких инцидентов, но в 1931 году военачальникам Квантунской армии (так назывались японские силы в Маньчжурии) удалось в ходе одного такого инцидента захватить Мукден и еще несколько городов и разгромить китайские вооруженные силы к северу от Великой Китайской стены. Эта беспрецедентная акция оккупационной армии ярко иллюстрирует наглость и независимость японской военщины, в виде протеста против действий которой робкое правительство могло лишь подать в коллективную отставку.

Новые инциденты и требования вызвали вторую китайско-японскую войну, которая бушевала с 1937 по 1945 год. Ставшая роковой для миллионов китайцев, она втянула в себя также и сотни тысяч японских солдат. В качестве испытательного полигона для японского вооружения она была бесценна, но по мере ее развития нехватка японских людских резервов и материалов становилась все более ощутимой. Все крупные прибрежные города, а также Нанкин и Ханькоу были захвачены японцами, но китайцы перенесли свою столицу (в четвертый раз) в город Чунцин в отдаленной провинции Шэньян, а усилившаяся партизанская война, которую вели в основном отряды коммунистической ориентации, связывала крупные японские силы. Тем временем отношения со странами Запада ухудшались, военные круги в Токио держали все в своих руках, и стало ясно, что давно предсказывавшаяся война за овладение Азией и Тихоокеанским регионом не за горами.