Текст книги "Ты не виноват"

Ни одно животное не пострадало при изготовлении этой сигареты, но мне, тем не менее, очень не нравятся ощущения, которые я сейчас испытываю. Мне кажется, что я загрязняю и отравляю себя. Я тушу сигарету, чтобы не успеть передумать, быстро ломаю все оставшиеся пополам. Потом разрезаю ножницами и эти половинки и подметаю мусор в комнате. После этого я включаю компьютер, захожу на свою страницу и начинаю писать.

Одиннадцатое января. По сведениям «Нью-Йорк таймс», почти двадцать процентов самоубийц пользуются ядом, однако среди врачей-самоубийц эта цифра увеличивается до пятидесяти семи процентов. Мои мысли по поводу данного метода: подходит только для трусов, если мое мнение имеет для кого-то значение. Лучше уж хоть что-то успеть почувствовать. Раз пошел такой разговор, поделюсь своими мыслями. Если бы кто-нибудь приставил пистолет мне к виску (ха-ха-ха – пардон за юмор висельника) и заставил бы принять яд, я бы отдал предпочтение цианистому калию. Яд в газообразном состоянии может вызвать мгновенную смерть, но при этом, как я понимаю, человек ничего не успевает почувствовать. Но вы подумайте вот о чем: после всего, что вы успели испытать в своей жизни, может быть, стоит выбрать что-то быстрое и внезапное?

Закончив, я направляюсь в ванную и залезаю в аптечку. Адвил, аспирин, какие-то снотворные таблетки, которые Кейт доставала по знакомству, а я у нее их увел и с тех пор хранил в мамином флакончике из-под какого-то совершенно невинного лекарства. Когда у нас с Эмбрионом зашел разговор о наркотиках, я не наврал ему. Я и наркота – понятия несовместимые. Я столько времени сражался с тем, чтобы научиться управлять собственным мозгом, так что никакие посторонние средства, действующие на мою голову, мне совершенно не нужны.

Правда, таблетка снотворного может понадобиться любому здравомыслящему человеку. Причем никто не может предугадать, когда именно придется прибегнуть к ее помощи. Я открываю пузырек, высыпаю голубоватые таблетки на ладонь и аккуратно пересчитываю их. Тридцать штук. Вернувшись за стол, я выстраиваю их в несколько рядов. Получается крохотная голубая армия.

Я захожу в «Фейсбук» и вижу, что на странице Вайолет какой-то школьник уже написал о том, какая она молодец и чуть ли не героиня, потому что спасла меня от неминуемой гибели. Ниже следуют 146 комментариев. Эта заметка уже набрала 289 лайков. Я задумываюсь над тем, какое же огромное количество людей все-таки радуется тому, что я остался жить, и захожу на свою страничку. Она пуста, и здесь можно узнать только о том, что я признан другом Вайолет.

Я кладу пальцы на клавиатуру и начинаю рассматривать ногти – крупные, аккуратно постриженные, округлой формы. Я провожу подушечками пальцев по клавишам, как будто играю на рояле. Потом печатаю текст: «Обязательный семейный прием пищи отвратителен, особенно если в нем участвует мясо, которое не воспринимается кем-то из участников встречи. Я чувствую, что мы не переживем очередных тяжелых времен. В особенности сейчас, когда больше и делать-то нечего». Цитата взята из предсмертной записки Вирджинии Вулф, которая предназначалась ее мужу, но мне показалось, что эта фраза будет уместна и в моем случае.

Я отправляю послание и жду возле компьютера. Я выстраиваю таблетки в ряды по три штуки, потом по десять, но на самом деле я просто надеюсь получить ответ от Вайолет. Затем я пытаюсь вернуть автомобильному номерному знаку его первоначальный вид. Пишу на листке бумаги: «очередные тяжелые времена» и добавляю их к своей коллекции на стене, где уже полно подобных записей. Сама стена тоже имеет несколько названий. Стена мыслей. Стена идей. Стена моего мозга или просто «Стена» – не путать со «Стеной» группы «Пинк флойд». Моя стена – это такое место, по которому я могу проследить за ходом своих мыслей, я могу вспомнить о тех, которые уже ушли. Сюда записывается все самое интересное, необычное или даже просто то, что приносит мне некое вдохновение.

Через час я проверяю свою страничку в «Фейсбуке». Вайолет написала: «Приведи в порядок все те обрывки, из которых состоит твой путь».

Я чувствую, как моя кожа начинает гореть. Она тоже цитирует Вирджинию Вулф. Частота пульса утроилась. Вот черт! Больше я из Вирджинии Вулф ничего и не помню. Я быстро залезаю в Интернет, чтобы в спешном порядке подыскать нужный ответ. Внезапно я сознаю, что нужно было бы больше обращать внимания на Вирджинию Вулф, писательницу, которая до сих пор как-то была мне не слишком нужна. Более того, теперь мне начинает казаться, что я вообще должен был посвятить все свои семнадцать лет на изучение творчества Вирджинии Вулф.

Я печатаю ответ: «Мой мозг для меня является самым непонятным механизмом – всегда жужжит, трещит, рычит, то взмывает ввысь, то пикирует и зарывается в ил. И для чего? К чему вся эта страсть?»

Он отправляется к Вайолет вместе с напоминанием о тех, кто заполняет пустоту, и о том, что все вокруг – не важно. Но вместе с тем это точно про меня – жужжание, треск и рык, вверх и вниз, а потом глубоко в ил, причем настолько глубоко, что мне становится трудно дышать. Фазы отключки и бодрствования, между которыми нет ничего.

Цитата хорошая и настолько удачная, что у меня мурашки по коже пробегают. Я смотрю, как поднялись волоски на руке, и когда снова бросаю взгляд на экран, то вижу, что Вайолет уже ответила: «Когда ты говоришь о таких понятиях, как звезды, наши земные дела, похоже, перестают иметь какое-либо значение».

Теперь я открыто жульничаю, выискивая в Интернете цитаты из Вирджинии Вулф. Интересно, а она подсматривает их или нет? Пишу: «Я хожу корнями в землю, но я теку».

Затем мне хочется поменять ее, и я готов удалить строчку, но тут снова приходит послание от Вайолет: «Вот это мне нравится. Откуда?»

Я отвечаю: «Из «Волн».

И снова – быстрее в Интернет. Нахожу нужный абзац и дописываю: «Я чувствую, тысячи способностей возникают во мне. Меня охватывает игривость, лукавство, потом поочередно одолевает медлительность и меланхолия. Я ухожу корнями в землю, но я теку. Вся золотая, я теку».

Здесь я заканчиваю, потому что мне не терпится узнать – успела ли она ответить.

На это у нее уходит целых три минуты. «Мне нравится вот что: «Это самый восхитительный миг моей жизни. Я трепещу. Я пульсирую. Я устремляюсь с течением, как растение, попавшее в реку. Оно просто плывет вместе с течением, сначала туда, потом сюда. Но корнями я ухожу в землю, чтобы он смог прийти ко мне. «Иди, – говорю я. – Иди».

Теперь не только мой пульс приходит в возбуждение. Я устраиваюсь поудобнее и думаю о том, насколько все это странно, необычно и одновременно сексуально.

Я пишу: «Ты заставляешь меня чувствовать себя так, будто это я весь в золоте и теку» – и тут же отправляю ей, не задумываясь. Я мог бы продолжать и дальше цитировать Вирджинию Вулф – поверьте, дальше идет еще более откровенный текст, – но я решаю, что вместо этого стоит процитировать самого себя.

Я жду ее ответ. Жду три минуты. Пять минут. Десять. Пятнадцать. Потом захожу на ее сайт, тот самый, который она вела вместе с сестрой, и смотрю, каким числом датирована последняя запись – ничего не изменилось с того времени, как я заглядывал сюда в прошлый раз.

Я вникаю в смысл, я думаю. Ни золота, ни течения. Все остается на своих местах.

Затем появляется очередное послание: «Я приняла твои правила относительно походов и путешествий, но у меня есть условия. В плохую погоду мы не путешествуем. Мы передвигаемся пешком/бегом или на велосипедах. Никаких автомобилей. И мы не удаляемся на большие расстояния от Бартлетта».

Она перешла на деловые отношения. Я отвечаю: «Если мы передвигаемся только пешком (бегом) или на великах, проблем не возникнет. – Вспомнив про ее мертвый и пустой сайт, я добавляю: – Мы должны написать о своих путешествиях, чтобы у нас было что-то, кроме фотографий. В общем, писать, конечно, должна ты, а я буду только улыбаться и чувствовать себя причастным к этому делу».

Я продолжаю сидеть в Интернете еще час, хотя она давно вышла. Наверное, я ее напугал. Или она была чем-то раздражена. Вот почему я сочиняю песню за песней. В основном у меня получается сборник песен, которые изменят мир. Наверное, потому что они все очень хорошие, глубокие и просто удивительные. Но сегодня я говорю себе, что у меня нет ничего общего с Вайолет, не важно, насколько мне этого хочется. Я спрашиваю себя, действительно ли в нашей переписке промелькнула искра, или я все навоображал из-за перевозбуждения к девушке, которую я в общем-то совсем не знаю. Наверное, все это происходило лишь из-за того, что она оказалась первым человеком, который разговаривает со мной на одном языке. Ну, употребляя хотя бы несколько слов из него.

Я собираю все таблетки на ладонь. Я могу проглотить их прямо сейчас, лечь на кровать, закрыть глаза и отъехать. Но кто тогда будет проверять, забралась ли снова Вайолет Марки на колокольню или нет? Я кидаю таблетки в унитаз и смываю. Потом я возвращаюсь на сайт «Ее сестра» и изучаю все материалы из архивов, все до последнего, и не успокаиваюсь до тех пор, пока не прочитываю каждый пост.

Я долго не ложусь и засыпаю только около четырех утра. Мне снится, будто я совершенно голый стою на школьной колокольне на холоде и под дождем. Я смотрю вниз и вижу всех: собрались учителя и ученики и даже мой отец, поедающий не прожаренный гамбургер. Он поднимает его высоко вверх, будто собирается произнести за меня тост. Я слышу шум, поворачиваюсь и вижу Вайолет на противоположном конце выступа. Она тоже обнажена, только обута в черные сапожки. Такое зрелище приводит меня в оцепенение – передо мной самое прекрасное существо на свете, да еще эти глаза… Но прежде чем я успеваю прийти в себя, отлипнуть от стены и двинуться ей навстречу, она открывает рот, прыгает в воздух и начинает отчаянно кричать.

Разумеется, это звенит мой будильник, и я стучу по нему кулаком, потом швыряю его о стену, где он лежит и жалобно блеет, как заблудившаяся овца.

Вайолет
151 день до окончания школы

Утро понедельника. Первый урок

Все только и говорят о последней заметке в «Бартлетт дерт», нашей школьной газете, которая не только занимает целый сайт в сети, но, кажется, превзошла весь Интернет по размаху своих сплетен. «Старшеклассница героически спасает своего сумасшедшего одноклассника, не дав ему спрыгнуть с колокольни». Наши фамилии не упоминаются, зато есть моя фотография с кривой челкой и перепуганными глазами за стеклами очков Элеоноры. Я выгляжу, как на фото «до» в проекте по изменению внешности. Здесь же присутствует и фотография Теодора Финча.

Джордан Грипенвальдт, редактор нашей школьной газеты, тихо, с нотками отвращения читает статью своим подружкам Алекс и Присцилле. Время от времени они поглядывают в мою сторону и качают головами. Но это относится не ко мне, а к этому примеру неудачной подачи материала.

Это неплохие девчонки, они все хорошо понимают. Вот с кем мне надо было дружить, а не с Амандой. Еще год назад я бы уже обсуждала с ними все важные темы и поместила бы в Интернете написанный мной материал о школьных сплетнях и пересудах. Но вместо этого я забираю свою сумку и, сказавшись больной (якобы меня замучили колики), отпрашиваюсь у учителя. Потом я спокойно миную кабинет медсестры и решительно поднимаюсь на последний этаж. Здесь я мгновенно открываю замок двери, ведущей на колокольню. Но дохожу только до лестницы, присаживаюсь на ступеньки и в свете мобильника читаю сразу две главы подряд из «Грозового Перевала». Я разочаровалась в Энн Бронте и решила, что для меня теперь существует только непокорная Эмили, сердитая на весь свет.

«Если все прочее сгинет, а он останется – я еще не исчезну из бытия; если же все прочее останется, но не станет его, вселенная для меня обратится в нечто огромное и чужое, и я уже не буду больше ее частью»[2]2
  Э. Бронте. Грозовой Перевал. Пер. Н. Вольпин.


[Закрыть].

– Я уже не буду больше ее частью, – вслух произношу я, ни к кому конкретно не обращаясь. – Это ты точно подметила.

Финч
9-й день

К утру понедельника мне становится ясно, что Финча восьмидесятых придется забыть. Во-первых, его фото в «Бартлетт дерт» не самое удачное. Он выглядит слишком расслабленным и здоровым, подозреваю, потому что не курит и не ест мясо животных. Во-вторых, мне он не кажется подходящим парнем. Он из тех, кто отлично ладит с учителями и прекрасно выступает на поп-викторинах. Он, может быть, ловко справляется с маминым автомобилем, но вот что касается девчонок, тут у него одни проколы. Самое главное, что с Вайолет Марки у него вообще никогда ничего не получится.

Вместо третьего урока я отправляюсь в «Гудуилл», где меня уже поджидает Чарли. Магазин расположен возле железнодорожного вокзала, где раньше были пустыри да старые заброшенные и сожженные фабрики с исписанными граффити остатками стен. Но теперь эту зону облагородили и полностью изменили прежний облик, покрасив заново.

Чарли прихватил с собой Бренду как консультанта по моде, хотя предметы ее гардероба никогда не сочетаются. Она, конечно, клянется, что одевается так специально. Пока Чарли щебечет о чем-то с одной из продавщиц, Брен вместе со мной переходит от полки к полке и зевает от скуки. Потом без особого энтузиазма просматривает кожаные куртки.

– А что именно мы пытаемся тут отыскать?

– Мне надо поменять имидж. – Она снова зевает и даже не прикрывает рот рукой, так что мне становятся видны все пломбы в ее зубах.

– Поздно легла?

Она широко улыбается, растягивая ярко-розовые губы.

– Аманда Монк устраивала вечеринку в субботу. Я была с Гейбом Ромеро.

Ромеро известен не только тем, что он бойфренд Аманды, но еще и тем, что он самый известный ловелас в нашей школе. По каким-то непонятным причинам Брен вот уже второй год бегает за ним.

– А он об этом вспомнит?

Улыбка сползает с ее лица.

– Он, конечно, здорово нализался, но я оставила один вот такой у него в кармане. – Она поднимает руку, растопыривает пальцы и красноречиво шевелит ими. Я сразу замечаю, что на одном из них не хватает длинного голубого накладного ногтя. – И еще колечко для носа. Так, на всякий случай.

– Ты сегодня как-то по-другому выглядишь.

– Это остатки настроения. Ну-с… – Она, похоже, окончательно пробуждается, хлопает в ладоши и начинает хищно потирать руки, как безумный ученый, готовящийся к своим экспериментам. – Так что же мы все-таки ищем?

– Сам не знаю. Что-нибудь не очень помпезное, но все же немного сексуальное. Со стилем восьмидесятых покончено.

Она хмурится:

– Неужели тут замешана девчонка? Как ее зовут? Небось тощая как скелет?

– Вайолет Марки. Только она совсем не тощая, у нее имеются бедра.

– И еще очень сладкая попка. – К нам присоединяется Чарли.

– Не может быть. – Брен так отчаянно мотает головой, что со стороны может показаться, будто у нее начался приступ. – Неужели ты выбираешь прикид, чтобы угодить девчонке? Ты должен одеваться так, как нравится тебе. Если ты не понравишься ей таким, какой ты есть, значит, она тебе вообще не нужна. – Все это было бы замечательно, если бы я точно знал сам, какой я есть. Она тем временем продолжает: – Это та девчонка, у которой свой блог, та самая, которая нравится Джемме Стерлинг? Та самая, которая спасла от смерти своего «сумасшедшего одноклассника»? Ну так трахни ее вместе с ее тощей задницей. – Брен ненавидит всех девушек, которые носят одежду меньше сорок восьмого размера.

Она продолжает что-то тараторить насчет Вайолет, потом насчет Джеммы Стерлинг, затем плавно переходит на «Бартлетт дерт». Я упрямо молчу. Мне почему-то не хочется, чтобы Брен или Чарли обсуждали Вайолет. Она нужна мне самому. Это как в то Рождество, когда мне было восемь. Тогда праздники казались волшебными. Мне подарили первую гитару. И я назвал ее «Проход запрещен», чтобы дать понять – трогать ее позволено только мне.

Наконец, мне становится понятно, что выбора не остается, и я должен как-то прервать Брен:

– Она попала в жуткую катастрофу в прошлом году в апреле вместе со своей сестрой. Помнишь, когда машина сорвалась с моста?

– Боже мой! Так это была она?

– И ее старшая сестра.

– Вот черт! – Брен ощупывает свой подбородок и стучит по нему пальцем. – Послушай, может быть, тебе стоит подстраховаться? – Голос у нее становится более мягким. – Вспомни Райана Кросса. Как он одевается? Надо было пойти в «Олд нэви» или «Американ игл», а еще лучше – точно! – «Аберкромби» в Дейтоне.

– Но я уже пробовал восьмидесятые.

– А современный стиль еще нет.

– Она на него не клюнет, – уверенно произносит Чарли, обращаясь к Бренде. – И не важно, во что он оденется. Только без обид, старик.

– А я и не думал обижаться. И пошел этот Райан Кросс на… – Я впервые в жизни громко и отчетливо произношу то слово, куда именно посылаю Кросса. Внутри у меня рождается чувство свободы, и мне хочется начать бегать по магазину. – Пошел он на…. – Я тут же прихожу к выводу, что новый Финч будет ругаться, как хочет и когда хочет. Это такой Финч, который может встать на крышу высокого здания и думать о том, чтобы спрыгнуть с него только потому, что его ничто не пугает. Он самый настоящий раздолбай.

– В таком случае – вот. – Чарли срывает с вешалки куртку и поднимает ее над головой. Она тоже выглядит по-раздолбайски. Кожаная, потертая. Такое впечатление, что ее мог носить Кит Ричардс в молодости.

Похоже, это самая крутая куртка из тех, что я видел в своей жизни. Я надеваю ее, и Брен вздыхает, потом уходит куда-то и неспешно возвращается, неся в руке пару огромных черных сапог в стиле «Битлз».

– Самый большой размер, который только бывает, но, наверное, к пятнице они уже станут тебе маловаты.

К обеду я стараюсь вжиться в образ Финча-раздолбая. Главное, что он, похоже, нравится девчонкам. В школьном коридоре меня встречает какая-то малявка и вежливо спрашивает, не может ли она мне чем-то помочь. Наверное, она только что переехала сюда и в нашей школе – новенькая, потому что и понятия не имеет, кто я такой. Она интересуется, не из Лондона ли я, я приветствую ее, соглашаюсь с ее предположением и тут же выдаю с настоящим (как мне кажется) лондонским акцентом «сосиски и пюре». Девчонка хихикает, поправляет прическу и провожает в столовую.

Так как в нашей школе учится около трех тысяч ребят, для того, чтобы в столовой никто не толкался, нас поделили на три смены. Поэтому Бренда решила прогулять урок, чтобы поесть вместе со мной и Чарли. Я приветствую их новыми словечками, которыми, как мне кажется, обмениваются между собой лондонские подростки. Сюда входят грубые ругательства и прочая фигня. Брен удивленно моргает, переводя взгляд с меня на Чарли и обратно. Потом она обращается к Чарли:

– Скажи хоть ты ему, что на британца он никак не катит.

Но мой верный друг упрямо молчит и лишь неопределенно пожимает плечами.

Остальную часть обеда я рассказываю им о своих любимых местах в родном городе, то есть, другими словами, я просто перечисляю магазины, где продают пластинки, которые я постоянно посещаю и где просаживаю час за часом. Потом я перехожу к описанию своей ирландской подружки Фионы, настоящей стервы, но при этом очень сексуальной, не забываю поведать им и о своих лучших друзьях – Тэму и Нэтцу. К концу обеда получается, что я успел во всех деталях создать новую вселенную. Я даже вижу ее. Перед моим мысленным взором возникает комната, которую мы снимаем пополам с Фионой. На стене плакаты «Секс пистолс» и «Джой дивижн», я покуриваю косяки, а дым выдыхаю в открытое окошко. По вечерам я играю в нескольких барах, а иногда записываю новую песню на студии «Эбби-роуд», где рождаются все мои диски. Когда звенит звонок на урок и Чарли опускает меня на землю фразой «Пошли, ушлепок», я уже начинаю тосковать по Лондону – по своему вымышленному Лондону.

Конечно, сэр, я уже иду.

Двигаясь по школьному коридору, я понимаю, что сам не могу заранее сказать, на что способен этот британец Финч. Он может захватить школу, город, да весь мир, в конце концов. Это будет мир сострадания и сочувствия, где сосед полюбит соседа, а ученик ученика. Ну, или, по крайней мере, ученики начнут относиться друг к другу с чувством уважения. Там не будет ни осуждений, ни жестокости. Никаких обидных прозвищ. Их больше попросту не будет. Никогда.

К тому времени как я добрался до кабинета географии, я и сам почти поверил в то, что такой мир уже существует, поэтому постарался как можно глубже проникнуться выбранным мною образом. Пока не замечаю Райана Кросса, всего такого в золоте, плавно текущего. Он положил руку на спинку стула Вайолет, как будто он здесь бесспорный хозяин и властелин. Он улыбается ей и что-то говорит, и она улыбается в ответ. При этом рот ее закрыт, серо-зеленые глаза очень серьезны, и это хорошо заметно сквозь стекла очков. Я становлюсь прежним Теодором Финчем, рожденным в Индиане, обутым в поношенные сапоги. Такие парни, как Райан Кросс, сразу напоминают тебе, кто ты такой есть на самом деле, причем даже тогда, когда ты совершенно не нуждаешься в подобных напоминаниях.

Я пытаюсь перехватить взгляд Вайолет, но она поглощена разговором с Кроссом, часто кивает ему и все так же внимательно слушает. Здесь же неподалеку устроились и Роумер, и Аманда Монк. Она пристально смотрит на меня, потом небрежно бросает:

– Ну и на кого мы так пялимся?

Эта парочка полностью загораживает мне Вайолет, и я вынужден просто смотреть на то место, где она только что находилась.

Звенит звонок, вместе с ним в кабинет входит, сопя и посвистывая, мистер Блэк. Он сразу же интересуется тем, не возникли ли у нас какие-либо вопросы относительно предстоящего проекта. Вверх поднимается море рук, и он, вызывая учеников одного за другим, разбирается в появившихся проблемах.

– Выбирайтесь из дома… и просто знакомьтесь со своим штатом. Отправляйтесь в музеи… в парки… в исторические места. Приобщайтесь… к культуре… и когда вы покинете свой штат… вы можете забрать кое-что с собой.

– Только кое-что? – осведомляюсь я, стараясь изобразить английский акцент.

Вайолет смеется. Но она смеется в полном одиночестве. Потом резко замолкает и поворачивается к стене.

Звенит звонок. Я прохожу мимо Райана Кросса и Аманды Монк и приближаюсь к Вайолет настолько, что начинаю ощущать аромат ее цветочного шампуня. Беда с этим Финчем-раздолбаем состоит еще и в том, что он ни чуточки не боится таких парней, как Райан Кросс.

– Тебе помочь? – пищит Аманда, имитируя голос первоклашки.

Я обращаюсь к Вайолет, оставив на время британский акцент:

– Пора начинать путешествия.

– Куда? – В ее глазах скользит холодок и настороженность. Она будто боится, что я утащу ее в далекие края прямо сейчас, не выжидая больше ни минуты.

– Ты была на горе Хузир?

– Нет.

– Это самое высокое место в штате.

– Я слышала об этом.

– Мне кажется, что тебе там может понравиться. Только если ты не боишься высоты. – Я задираю подбородок вверх.

Взгляд ее стекленеет, но очень скоро она снова приходит в себя, уголки губ приподнимаются, и вот уже на ее лице возникает идеальная, хотя и поддельная, улыбка.

– Нет, с этим порядок.

– Она ведь спасла тебя, и ты не стал прыгать с колокольни, верно? – спрашивает Аманда. Она машет мне телефоном, и мне удается разглядеть даже заголовок переснятой статьи из «Бартлетт дерт».

– Может быть, тебе стоит все же вернуться туда и попробовать еще разок? – бормочет Роумер.

– И пропустить такую шикарную возможность получше узнать Индиану? Нет, спасибо. – Они впиваются в меня глазами, а я смотрю только на Вайолет. – Пошли.

– Прямо сейчас?

– Лучшего момента и не найти. Уж кому, как не тебе, не знать, что нам могут гарантировать только настоящее, и не более того.

– Послушай, недоумок, а почему ты не спрашиваешь разрешения у ее бойфренда?

– Потому что Райан меня совершенно не интересует. Меня интересует только Вайолет. – Я поворачиваюсь к Райану. – Это не свидание, старик. Это проект.

– Он не мой бойфренд, – тут же говорит Вайолет, и Райан в этот момент выглядит таким обиженным, что мне почти жаль его. Просто к таким людям, как он, жалость испытывать невозможно. – Но я не могу пропустить урок.

– Почему бы и нет?

– Потому что я не нарушаю правил.

Ее тон мне понятен. «Не то, что ты», – это она имела в виду. Но я успокаиваю себя тем, что она скорее всего сказала это для окружающей нас толпы.

– Хорошо, тогда я буду ждать тебя после уроков на парковке. – Выходя из класса, я добавляю: – Приходи. Обязательно приходи.

Она прячет улыбку. Или со мной сыграло шутку воображение.

– Фрик, – чуть слышно бормочет себе под нос Аманда. В тот же миг я случайно ударяюсь локтем о дверной косяк. Чтобы мне повезло, я ударяюсь о него другим локтем тоже.