Текст книги "Филипп Стил"

Джеймс Оливер Кервуд
Филипп Стил

Глава I. ГИАЦИНТОВОЕ ПИСЬМО

Перо Филиппа Стила бегает по бумаге, словно это письмо, которому едва ли суждено быть отправленным куда-либо, может умалить испытываемое Филиппом чувство одиночества.

«За окном неистово воет ветер. У озера налетает он на скалы, и оттуда доносится непрерывный грохот. Все злые демоны, живущие здесь, в глуши, как будто сорвались с цепи и катаются по лесу, словно круглые бревна, из которых сложена моя хижина. В такую жуткую ночь особенно остро ощущаешь свое одиночество.

Жутко сознавать, что вокруг тебя нет ничего, кроме пустыни, полной тьмы и грохота. Даже сквозь толстые бревенчатые стены слышно, как он швыряет стволы столетних деревьев о скалистый берег, почти у самой двери моей хижины.

Неприятная ночь! Под ударами бури высокие сосны издают долгие стоны, клены качают ветвистыми кронами. Завтра тут будет снова пустыня, снег ляжет девственно белый на берег залива, у изгибов Ледовитого океана. Там, где сейчас неистовствует буран, завтра будет бесконечная тишина, та тишина, что пестует молчаливое племя северян. Но сегодня ночью я принял решение. Вчера я поймал у себя в хижине мушку и убил ее. Теперь я жалею об этом. Я уверен, вой и грохот этой ночи заставил ее покинуть свое убежище в стене и разделить со мной одиночество.

Все бы это еще ничего, если бы не череп! За эти часы я раза два пытался снять его с полки, прилаженной над самодельным очагом, в котором пылают сосновые бревна. Не Добившись успеха, я опустился в кресло, сколоченное мною из неотесанных досок.

Этот череп – человеческий, он был частью живого человека, с головой и мозгом, и вот это-то обстоятельство и беспокоит меня. Будь он старым, я бы не волновался. Но он совсем свежий. Временами мне почти кажется, что в его пустых глазницах мерцает жизнь, когда красные отсветы горящих бревен играют в них. И еще мне кажется, что там, где некогда был мозг, еще остались следы старых страстей, вновь вызванных к жизни безумием этой ночи. Сотни раз я уже жалел о том, что оставил у себя этот череп, а сейчас жалею особенно.

Как воет ветер, как стонут сосны над моей головой! Глыба снега свалилась в мой камин, и дрожь пробегает по моей спине, как будто сам дьявол ко мне явился. Облако пара с шипением поднимается над очагом и окутывает череп. Нечего и думать о том, чтобы лечь в кровать. Не стоит пытаться уснуть – я знаю, что мне будет сниться, череп привидится мне во сне и лицо, лицо женщины…»

Стил бросил перо, нервно рассмеялся и встал с кресла. Он пробормотал что-то вроде проклятия, смял исписанный лист и бросил его в камин, где пылали те самые бревна, о которых он только что писал.

– Черт побери, так не годится! – воскликнул он, по старой привычке обращаясь к себе вслух. – Так не годится, Филь Стил, говорю я тебе. Будь я проклят, если из этого что-нибудь получится. Надо перестать нервничать, сентиментальничать. Надо успокоиться. Фу ты, что за собачья ночь. Недостает еще тоски по родине.

Он обернулся к камину, в который свалилась вторая глыба снега.

– Надо было развести огонь в плите, а не в камине, – продолжал он, набивая трубку, – я, понимаешь ли, думал, что так будет веселее. Нет, ты только послушай!

Он стал расхаживать по хижине, замощенной торцами, выпуская чудовищные клубы дыма и засунув руки в карманы. Лицо у Филиппа Стила было открытое, жизнерадостное и веселое, но сегодня на нем отражалось все что угодно, кроме его обычного равнодушия. Это было сильное, тонкое лицо с квадратным подбородком и ясными, серо-стальными глазами.

Странный свет зажегся в этих глазах, когда они вновь остановились на белом черепе, освещенном огнем. Поглядевши на череп, Стил перевел взгляд на стол, сколоченный из досок. На столе стояла плоская жестянка, наполненная жиром карибу.

Скрученный из обрывков бумажной материи фитиль был на три четверти погружен в него. Самодельная лампа бросала слабый свет на два вскрытых и порядком засаленных письма. Накануне вечером их принес индеец из Нельсон-Хауза.

Одно из них было весьма кратко и содержало предписание штаба отправиться на озеро Бен, в ста милях к северу, и встретиться там с неким Беком Номи.

Второе письмо Стил взял в руки: он проделывал это уже в двадцатый раз с того момента, как оно попало в его глушь, совершив путешествие в триста миль. В нем было шесть страниц, исписанных женским почерком, и от него исходило слабое, сладкое благоухание гиацинта. Этот аромат волновал его, волновал со вчерашнего дня. Именно он заставил Стила нервничать и томиться по дому.

Этот аромат уносил его в прошлое, к недавним дням, когда он жил в том мире, о котором повествовало письмо, когда, казалось, все прихоти, все утонченнейшие радости жизни были открыты и доступны ему. Память воскресила перед его упорным взором те дни, когда он, мистер Филипп Стил, был членом избраннейшего общества большого города, когда шикарные клубы широко распахивали перед ним свои двери, когда прелестные женщины улыбались ему, когда наряду с прочими девушка, написавшая это благоухающее гиацинтом письмо, предложила ему свое сердце. Ее сердце! Стил рассмеялся, его крепкие белые зубы сверкнули в полупрезрительной улыбке, когда он вновь повернулся к огню.

Он сел, все еще держа письмо в руках, и задумался о судьбе тех, кого он некогда знал. Что сталось с Джеком Моди – добрым старым Джеком, его товарищем по колледжу, любившим девушку, благоухавшую гиацинтом, всей своей глубокой благородной душой? Его любовь осталась без ответа, потому что он был беден. А где Уитмор, молодой маклер, все надежды которого рухнули вместе с его материальным благосостоянием? А Фардней, который отдал бы за нее десять лет жизни? И еще дюжина других…

Ее сердце! Стил тихо рассмеялся и поднес письмо ближе к лицу, чтобы явственней обонять нежный аромат. Какой желанной казалась она ему тогда! В особенности на балу у Хаукинсов. В тот вечер он чуть не сдался ей. Он закрыл глаза, и в то время как в камине трещали бревна, а за окном выл ветер, он вновь увидел ее такой, какой он видел ее в тот вечер, – ослепительной, торжествующей, в ореоле своей красоты.

Воспоминания о колдовских чарах ее голоса, ее волос, глаз зажгли его кровь, точно хмельное вино. И эта красота могла принадлежать ему, может принадлежать ему и сейчас, стоит только захотеть! Одно словечко из этой глуши, несколько строк, написанных сегодня вечером.

Внезапным движением Стил выпрямился в кресле. Один за другим он скомкал тонкие листки и бросил их в огонь все, за исключением одного, на котором была ее подпись. Он еще несколько мгновений смотрел на этот листок, словно имя девушки могло разрешить какую-то проблему, затем отложил его в сторону. Еще несколько секунд его обоняние ласкал летучий аромат гиацинта. Когда и он рассеялся, Стил тихо свистнул, стал на ноги со смехом, в котором звучало былое его добродушие, спрятал листок в карман походной куртки и стал набивать свою трубку.

Не раз Филипп Стил говорил себе, что он опоздал родиться на несколько столетий. Он делился этой мыслью кое с кем из своих друзей, и те поднимали его на смех. Однажды он наполовину открыл душу девушке с гиацинтами, л она назвала его эксцентриком. В глубине души он сознался, что не похож на прочих людей, что в его крови силен властный призыв минувших поколений – тех времен, когда козырем сильного человека были сильные руки и смелое сердце, а не товарные склады и пакеты акций, когда еще были живы романтика и любовь к приключениям. В колледже он избрал себе специальность гражданского инженера, потому что в ней, ему казалось, он найдет дыхание вольного воздуха. А когда он окончил колледж, он навлек на себя гнев родных тем, что на целый год уехал с землемерной экспедицией в Центральную Америку.

В этой экспедиции Филипп Стил сформировался окончательно. Он вернулся из нее жизнерадостным, добродушным, простодушным парнем, бронзовым, как ацтек, ненавистником городской жизни с ее тепличными радостями, для которых он не был рожден. У него было собственное состояние, но он до сих пор не знал, на что его тратить. Он совершил еще одно путешествие, на этот раз в Бразилию, и вернулся, чтобы встретить девушку, благоухающую гиацинтом. А потом, когда он порвал те цепи, что сковывали Моди, и Фарднея, и Уитмора, он вновь пустился в погоню за приключениями.

Север влек его к себе. В бесконечных снежных пустынях, в лесах и долах, от Гудзонова залива до дикой и девственной Атабаски, он нашел романтику, которая полонила его и еще крепче связала с далекими, забытыми поколениями. В один прекрасный день некий стройный, атлетически сложенный юноша явился в Регину и завербовался в Северо-Западную стражу.

(Обращаем внимание читателей на то, что функции канадской конной стражи не имеют ничего общего с обычными полицейскими функциями. Не принимая никакого участия в административной жизни страны, конная стража главным образом охраняет мирное население (фермеров, лесорубов, охотников, старателей и пр.) от так называемых «аутлоу» (уголовных преступников, объявленных вне закона), стекающихся на север Канады со всех концов Америки).

В течение шести месяцев он проверял себя и, наконец, отправился в командировку на Крайний Север – туда, где погоня за преступником превращалась в захватывающую борьбу один на один в безмолвной, отрезанной от мира пустыне. И никто – даже девушка, приславшая благоуханное письмо, никто не догадывался, что рядовой Филь Стил из Северо-Западной конной стражи был некогда Филиппом Стилом, светским молодым человеком и искателем приключений.

Никто не мог оценить весь комизм этого положения лучше, чем сам Стил. И, подбросив в камин еще одно сосновое полено, он вновь рассмеялся своим здоровым, звонким смехом. Что сказали бы его аристократические друзья, и в частности любительница гиацинта, если бы они увидели его сейчас в этой обстановке. Продолжая тихо посмеиваться, он посмотрел на толстые шерстяные носки, которые он повесил сушиться над самым огнем, на изношенные сапоги, покрытые густым слоем сала карибу, на свою единственную пару нижнего белья. Он выстирал ее после обеда, и теперь она висела под потолком, напоминая в полумраке очень худого обезглавленного человека. Только один предмет вырисовывался во тьме более или менее отчетливо – череп на узкой полке над камином. Взгляд Стила упал на череп, губы его сжались, и лицо стало мрачным. Резким движением Стил достал череп и повернул его к камину так, чтобы огонь осветил его. На левой стороне черепа, на одном уровне с глазной впадиной, над самым ухом была дыра величиной с небольшое яйцо.

– Так, стало быть, мне поручено встретиться с Номи, с человеком, который просверлил тебя, а? – пробормотал он, проводя пальцем по иззубренному краю дырки. – Я мог бы его убить в Нельсон-Хаузе за то, что он совершил, мсье Жаннет. И когда-нибудь я это сделаю. – Он побалансировал черепом, поставив его на указательный палец.

– Ну чем я не Гамлет? – продолжал он насмешливо. – Кажется, я вас брошу в огонь, мсье Жаннет. Вы мне начинаете действовать на нервы.

Внезапно он остановился и поставил череп на стол.

– Нет, я не брошу вас в огонь, – сказал он. – Я дотащил вас до сих мест, и я возьму вас с собой на озеро Бен. Когда-нибудь я еще заставлю Бека Номи позавтракать с нами. А потом… Потом посмотрим…

Поздно ночью он набросал на клочке бумаги несколько слов и укрепил его снаружи на двери хижины. На клочке было написано следующее, к сведению и руководству всех, кто пожелал бы подойти к хижине:

ВНИМАНИЕ!

Сия хижина и осе, что в ней находится, оставлено мной. Набивайте брюхо, но не карманы. Стил.

Сев. – Зап. кон. стража.

Глава II. ЛИЦО В НОЧИ

Стил добрался до поста компании Гудзонова залива на озере Бен на седьмой день после бури, и тамошний агент Брид сообщил ему две важные новости, пока он отогревался у огромной плиты в пустынном компанейском складе. Во-первых, из форта Черчилла, что на Гудзоновом заливе, выехал некий полковник Беккер с супругой: полковник намерен посетить озеро Бен. Во-вторых, Бек Номи отправился на запад неделю назад и еще не возвращался. Брид заволновался, но не из-за продолжительности отсутствия Номи, а в ожидании прибытия четы Беккер. Согласно письму, полученному им от агента в Черчилле, полковник Беккер и его жена прибыли на последнем грузовом пароходе из Лондона. Полковник, как оказывается, занимает высокий пост в правлении компании и уже пожилой человек. Поездка его на озеро, очевидно, не носила делового характера, он просто хотел воспользоваться отпуском, чтобы познакомиться с жизнью в северной глуши.

Седобородое лицо Брида имело весьма жалкий вид.

– И почему только они не отправили его на Мокрую факторию или в Нельсон-Хауз? – спрашивал он Стила в сотый раз. – В Нельсоне есть все что угодно. И пуховые перины, и три женщины, и цивилизованный агент. А тут нет ничего, даже женщины.

Стил пожал плечами, когда Брид упомянул о трех женщинах в Нельсон-Хаузе.

– Там их теперь только две, – сказал он. – После того как Бек Номи посетил Нельсон, одна из тамошних обитательниц отправилась с ним.

– Ну так две, – буркнул Брид, не заметивший огонька, который вспыхнул в глазах его собеседника, – а тут нет ни одной, Стил, даже самой захудалой индианки тут нет, и стряпней занимается грязный индеец Джек! Клянусь Богом, я вчера видел, как он месил тесто для бисквита в умывальной чашке, а я ем его бисквиты с тех пор, как началась охота. Тут есть вы, Номи, два индейца, один метис и я – и больше на озере Бен не будет ни одной живой души до начала зимней пушной кампании. Так скажите же мне, во имя неба, что тут будет делать несчастная старушка Беккер?

– Кровать для нее есть?

– Койка, твердая, как камень.

– Пища?

– Дрянь, – проворчал агент. – Этой весной охотники забрали массу продовольствия, и у нас ничего не осталось. Бобы, белая мука, засахаренные сливы и карибу, при виде которых меня выворачивает наизнанку. Я готов отдать месячное жалованье за фунт солонины! Если это письмо написано не светской дамой, то можете разрезать меня на куски. Держу пари, что его написала миссис Беккер для своего супруга.

Брид достал из внутреннего кармана куртки квадратный конверт со сломанной сургучной печатью, и извлек из него сложенный пополам листок меловой бумаги. Стил взял листок из рук Брида и вздрогнул. Прежде чем он успел прочесть первую строчку письма, он почуял знакомый сладкий запах – благоухание гиацинта. Но не только этот запах поразил его, но и почерк, тот самый тонкий и красивый женский почерк, каким было написано письмо, сожженное им неделю назад. Он не мог удержать возглас изумления, сорвавшийся с его губ. Брид пристально посмотрел на него, когда он поднял глаза.

– Удивительнейшее совпадение, Брид, – выговорил он, овладев собой. – Я почти готов поклясться, что знаю этот почерк, а между тем это невозможно. Ужасно странно! Оставьте мне, пожалуйста, это письмо до вечера. Я сравню его с…

– Можете вовсе не возвращать, – перебил его агент. – Надеюсь, вы мне расскажете за ужином что-нибудь интересное. Редкая будет удача, если окажется, что вы знакомы с Беккерами.

Десятью минутами позже Стил сидел в маленькой хижине, которую он и Номи занимали во время своих наездов на пост.

Индеец Джек развел огонь в очаге из листового железа, и когда Стил открыл раскаленную дверцу, поток света пролился в комнату, в которой уже сгущались ранние сумерки. Поставив стул перед самым огнем, он вновь развернул письмо.

Он изучал его слово за словом, строчка за строчкой, и с каждой секундой его все сильнее охватывало какое-то странное внутреннее волнение, причины которого были непонятны ему самому. Согласно этому письму полковник Беккер и его супруга прибыли в Черчилл из Лондона на пароходе около месяца назад. Он вспомнил, что письмо, полученное им от девушки, было отправлено недель шесть назад, судя по дате. Когда оно было отправлено, полковник Беккер и его жена находились в Лондоне или Ливерпуле либо пересекали Атлантический океан. Как бы ни были схожи по почерку эти два письма, он точно установил, что они не могли быть написаны одним и тем же человеком. Несколько минут он сидел неподвижно, откинувшись на спинку стула, полузакрыв глаза, наслаждаясь ласковым теплом очага.

Знакомое видение вновь возникло перед ним. Полусознательно он вновь вступил в борьбу с этим видением, борьбу, которую он вел уже десятки раз с того дня, как пришло письмо, надушенное гиацинтом. И теперь, как и тогда, все его усилия были тщетны. Он вновь видел ее перед собой, опять такой же, какой она была на балу у Хаукинсов, с теми же смеющимися глазами и ртом, с тем же отливом червонного золота волос.

Стил с усилием поднялся и посмотрел на часы. Было четверть пятого. Он нагнулся, чтобы закрыть дверцу очага, и внезапно замер с протянутой рукой и наклоненной головой. На его колене, поблескивая в отсветах огня, подобно золотой нити, лежал один-единственный женский волос.

Он медленно выпрямился, держа волос на свету. Его пальцы дрожали, движения были порывисты. Этот волос выпал из письма или конверта, и он был абсолютно похож на ее волосы.

Со стороны хижины, в которой жил агент, донесся хриплый звук охотничьего рога: то Брид звал его ужинать. Прежде чем ответить на призыв, Стил намотал золотистую шелковую нить на палец, осторожно снял ее и положил между бумагами и карточками в кожаный бумажник. Его лицо пылало, когда он вошел в хижину агента. С того вечера на балу у Хаукинсов, когда он ощутил чудесное прикосновение женской руки, теплый аромат ее дыхания, нежную ласку ее волос, коснувшихся его склоненного полубессильно лица, – с того вечера мысль о женщине ни разу не волновала его так сильно, как теперь. Он порадовался, что Брид, поглощенный своими собственными заботами, не заметил в нем никакой перемены и ничего не спросил относительно письма.

– Я вам говорю, Стил, мне дадут хорошую взбучку, – мрачно сказал агент. – Озеро Бен – самый ничтожный, самый заброшенный, самый никчемный пост от Атабаски до залива. Два сезона подряд была отвратительная охота, и все пошло прахом. А полковник Беккер важная шишка в правлении компании. Можете не сомневаться – он сразу решит, что тут нужен новый человек. Десять против одного, что так оно и будет.

– Чепуха! – воскликнул Стил. Краска неожиданно залила его лицо, когда он посмотрел на Брида. – Послушайте, что вы скажете, если я отправлюсь встречать их? – спросил он. – Нечто вроде комитета по организации встречи в единственном числе. Прежде чем они доберутся сюда, я растолкую им, чем был раньше пост на озере Бен и чем он стал за последние годы.

Лицо Брида в одно мгновение прояснилось.

– В этом наше спасение, Стил! И вы это сделаете?

– С удовольствием.

Склонившись над тарелкой, Филипп чувствовал, что лицо его горит все сильнее.

– Вы уверены, что они совсем пожилые люди? – спросил он.

– Так мне писал Мак Виф из Черчилла. По крайней мере относительно полковника.

– А жена его?

– Штучка, должно быть, – пробурчал Брид довольно непочтительно.

– Если бы сюда ехал один полковник, это было бы еще не так плохо. Но старая дама, уф! О чем он забудет, то она ему напомнит, можете быть уверены.

Стил вспомнил свою мать, которая взирала на окружающий мир сквозь величественный лорнет, и уныло рассмеялся.

– Все равно пойду встречать их, – сказал он. – Скажи Джеку, чтобы он завтра утром разбудил меня и все приготовил. Я отправлюсь в путь после завтрака.

Он вздохнул с облегчением, когда ужин подошел к концу и он вновь очутился в своей хижине наедине с любимой трубкой. Чуть не краснея от стыда, он извлек золотой волос из бумажника и еще раз поднес его к свету.

– Ты рехнулся, Филипп Стил, – промолвил он укоризненно. – Ты непростительный идиот. Что общего между тобой и женой полковника Беккера, даже если у нее золотые волосы и она пользуется для письма меловой бумагой, обмакивая ее предварительно в гиацинтовые духи. Ну его к черту. – Он разжал пальцы и воздушный поток унес золотистый волос в глубь темной хижины.

Только в полночь улегся он в постель. И был уже на ногах, как только забрезжила холодная серая заря. Весь день он неустанно пробирался на лыжах к востоку по компанейской дороге, доходившей до залива. За два часа доя наступления сумерек он раскинул легкую походную палатку, собрал бальзаму для постели и разложил костер из| сухого хвороста у подножия высокой скалы.

Было еще светло, когда он завернулся в одеяло и лег на бальзам, протянув ноги по направлению к нагретой скале. Ему казалось, что воздух над ним как-то неестественно спокоен: ночь сгущалась за пределами светлого круга, образованного костром, и по мере того как черный мрак окутывал его, Стил начал испытывать чувство одиночества. Это было новое для него ощущение, он присел на постели и, содрогнувшись, уставился на костер. Та самая тихость, то самое бесконечное, таинственное, безмолвное одиночество Севера, которое завоевало его сердце. До сих пор он любил его. Но теперь в нем было нечто угрожающее, почти такое, что заставляло Стила напрягать зрение, заглядывать в темную даль за костром, напрягать слух, прислушиваясь к несуществующим звукам. Он знал, что в этот час он томится по обществу – не по обществу Брида, не по обществу тех людей, с которыми он охранял границы, – но по тем мужчинам и женщинам, с которыми он некогда знался и в жизни которых он играл некоторую роль – столетия назад, как ему казалось. Уставясь на костер, стиснув кулаки, он знал, что больше всего он томится по женщине, чьи глаза, губы и солнечные волосы преследовали его после долгих месяцев забытья, чье лицо, маня, улыбалось ему в пляшущих языках костра – колдовало, звало из-за многих тысяч миль. И если бы он захотел…

Он вонзил ногти в ладони и откинулся на подушку с проклятием, в котором было больше растерянности, чем кощунства. Физическая усталость, а не сон, смежила ему веки; он дремал, и знакомое лицо все приближалось к нему, становилось все явственней, пока, наконец, не очутилось с ним рядом, пока он не услышал знакомый голос, знакомый смех – мягкий, серебристый, по-девичьи музыкальный, – тот смех, что очаровал его на балу у Хаукинсов. Он услышал отдаленный гул других голосов, потом один выделился и заговорил совсем близко от него, голос Чизборо, который, ничего не подозревая, прервал их беседу и спас его в критическую минуту.

Стил заметался на постели; потом приподнялся на локте и взглянул на костер. Ему казалось, что он наяву слышал голос Чизборо; как бы электрический ток пробежал по его нервам, когда он вновь услышал смеющийся голос из сновидения, на этот раз заглушенный и беглый. Охваченный недоумением, он выпрямился и сел на постели. Он спит еще? Костер ярко пылал, и он понял, что даже не успел как следует заснуть.

Движение, тихий скрип шагов по снегу – и между ним и костром возникла фигура.

То была женщина.

Он подавил крик, который был готов сорваться с его губ. Он сидел неподвижно и безмолвно. Женщина продвинулась на шаг вперед и заглянула в темную палатку. Во вспышке огня он уловил серебристое мерцание меха, белизну руки, приподнявшей полу палатки, потом на мгновение увидел лицо. Он сидел так неподвижно, словно в нем остановилось биение жизни. Пара черных глаз, в которых дрожал смех, блеск белоснежных зубов, тихий горловой смешок – и лицо исчезло, а он все сидел, уставившись в пространство, подарившее ему это видение.

Стил кашлянул, чтобы предупредить о том, что он проснулся, скинул одеяло и высунулся из палатки. Справа от костра стояли мужчина и женщина, грея руки над тлеющими углями. Завидев его, они выпрямились.

– Ах, как неприятно, мистер Стил! – воскликнул мужчина, быстро приближаясь. – Я так боялся, что мы поднимем шум и разбудим вас. Мы собирались расположиться за той скалой, но увидели ваш костер и пошли к нему. Я в отчаянии…

– Вы мне нисколько не помешали, – перебил его Стил, пожимая протянутую руку. – Я, надо вам сказать, иду с поста на озеро Бен навстречу полковнику Беккеру и его супруге… – Он нерешительно замолчал, и его белые зубы сверкнули в открытой улыбке, которая привлекала к нему сердца людей с первого взгляда.

– И вы встретили их, – раздался смеющийся голос с той стороны костра. – Простите, пожалуйста, мистер Стил, что я заглянула в вашу палатку и разбудила вас. Но ваши ноги ужасно смешно выглядели, и, уверяю вас, я ни чего, кроме них, не видела, хотя очень хотела разглядеть еще что-нибудь. Впрочем, я еще прочла ваше имя на палатке.

Стил почувствовал, что его щеки заливает румянец, когда он встретился взглядом с дивными глазами, сиявшими из-за спины полковника. Женщина улыбнулась ему. Спасаясь от жаркого дыхания костра, она сдвинула со лба меховую шапочку, и он увидел: ее волосы были того самого цвета червонного золота, что и волос, найденный им в письме, а губы, глаза и изумительный цвет лица удивительно напоминали то лицо, о котором он мечтал и которое наполняло его томлением и тоской по дому. Ведь он и тогда почему-то был уверен, что она молода и что у нее золотые волосы. Но все остальное – это прекрасное смеющееся лицо, эти глубокие, манящие глаза…

Он очнулся.

– Я… я спал, – пролепетал он. Потом усилием воли взял себя в руки. – Мне снилось одно лицо, миссис Беккер. Это, конечно, странно здесь, в такой глуши… Лицо, которое мне снилось, – за тысячи миль отсюда, и оно удивительно похоже на ваше лицо.

Полковник со смехом повернулся к нему. Это был маленький человек, прямой, как дуло ружья, лицо его было бледно, за исключением носа, который покраснел от холода; он носил остроконечную бородку, белую, как снег. От всего его лица, наполовину скрытого воротником меховой шубы и высокой бобровой шапкой, веяло неподдельным добродушием.

– Очень рад, что вы не гневаетесь, Стил, – крикнул он, сразу же переходя на товарищеский тон. – Если бы не Изабель, я ни за что не решился бы сунуть нос в ваш лагерь. Она ужасно настойчива. Ей обязательно хотелось знать, что за существо находится в лагере и на какого зверя оно похоже. Ну, Изабель, дорогая, ты довольна?

– Я никак не предполагала, что «оно» спит в такое время дня, – сказала миссис Беккер. Она рассмеялась прямо в лицо Стилу, и изгиб ее алых губ и блеск в ее глазах были так обаятельны, что сердце его забилось сильнее, а румянец на щеках стал еще гуще.

– Всего только шесть часов, – сказал он, глядя на часы. – Обычно я не ложусь в такую рань. Но сегодня я очень устал. Впрочем, теперь я уже отдохнул, – добавил он быстро. – Могу сидеть и болтать хоть до утра. К нам, знаете ли, не так часто заглядывают гости. А где ваши спутники?

– Остались позади, – сказал полковник, неопределенно махнув рукой. – Изабель приказала им сидеть и ждать, а мы с ней пошли вперед. Там индейцы, двое саней и тонна продовольствия.

– Позовите их, полковник, – сказал Стил. – Вашей палатке хватит места рядом с моей у самой скалы. Тут тепло, как в кузнице.

Полковник отошел на несколько шагов и стал кричать. Филипп повернулся к миссис Беккер и увидел, что смех исчез из ее глаз и что она смотрит на него робко и вопросительно. Мгновение казалось, что она вот-вот заговорит с ним, но потом она подняла с земли короткую ветку и стала ворошить ею угли.

– Вы, должно быть, очень устали, миссис Беккер, – промолвил он. – Я бы вам посоветовал снять шубу. Так вам будет удобней. А я принесу одеяло, чтобы вы могли присесть.

Он нырнул в палатку и через секунду вернулся с одеялом, которое тут же расстелил у подножия высокой сосны, в нескольких шагах от костра. Когда он повернулся к ней, на ней уже не было ни шубы, ни шапочки. Секунду она стояла перед ним стройная, как девушка, обольстительная, с благодарной улыбкой на губах. Потом она опустилась на расстеленное им одеяло. На мгновение он склонился над ней, прикрывая ей ноги тяжелым мехом, и вдохнул благоухание, исходившее от ее волнистых, сияющих волос, благоухание, которое проникло в самую глубь его души.

Он выпрямился и встретился взглядом с полковником Беккером. По насмешливому выражению глаз полковника он понял, что грешные мысли, бродившие в его голове, достаточно ясно отражаются на его лице. Он втайне благословил индейцев, подошедших к саням; помогая им распрячь собак и выгрузить багаж, он беспощадно ругал себя за странное, безумное чувство, волновавшее его кровь и сжигавшее его мозги. Он продолжал осыпать себя проклятиями, возвращаясь к костру. Из глубокого мрака он видел полковника, прислонившегося спиной к сосне, и миссис Беккер, прильнувшую к нему и положившую голову на его плечо, с улыбкой на устах. Замешкавшись на мгновение, не смея нарушить очарование этой сцены, он увидел, как она притянула к себе седобородое лицо и поцеловала его в губы. При виде того бесконечного блаженства, которое отражалось в обоих лицах, освещенных костром, Филипп Стил понял, что властный образ другой женщины навеки исчез из его сердца. Он уступил место картине любви, той любви, о которой он мечтал, по которой он томился и которую он, наконец, нашел, но не для себя, в сердце пустыни.

Он увидел детски прекрасную и чистую улыбку, приветствовавшую его, когда он подошел к костру; он увидел еще что-то в лице полковника. А что схватило его за душу и наполнило его незнакомым чувством – чувство радости. Да, он радовался счастью этой четы! Это ощущение прогнало чувство одиночества, которое так недавно томило его, и когда после долгой мирной беседы у костра жена полковника устало подняла головку и спросила, нельзя ли ей пойти спать, он рассмеялся от восторга и умиления, глядя, как она с бесконечной нежностью потерлась щекой о седобородое лицо, склонившееся к ней, и как полковник улыбнулся мягкой, счастливой улыбкой и повел ее в палатку.

Завернувшись в одеяло, Филипп долго еще лежал без сна и удивлялся тому, что произошло с ним. Ее волосы видел он сегодня, ее волосы сияли ему, шелковистые, мягкие, великолепные в своей простой красе, ее волосы – те волосы, которые он видел тогда на балу, когда Чизборо вмешался в разговор. Ему не трудно было вообразить себе, что это было и ее лицо, но ее лицо, воодушевленное не только красотой, но и сердечностью, и любовью. Яснее, чем когда-либо, он сознавал теперь, чего ему недоставало. Он благословил Чизборо и заснул, мечтая о новом лике, чтобы проснуться через несколько часов с приятным ощущением, что все его переживания – лишь порождение грезы и что эта женщина в конце концов только жена полковника Беккера.