Текст книги "Глубокая зона"

3

Отца Уаймана ранило до того, как он услышал грохот «АК-47». Неудивительно. Пули этих автоматов одолевают милю за две секунды. Куда быстрее, чем звук. Ни за что не успеешь сообразить, на какой из них твое имя. Отец Уайман считал, что в перестрелке пригибаются к земле только дураки и пехотинцы. Поэтому, выполняя задачу, в орудийной башне «хамви» он всегда стоял в полный рост, вертя головой по сторонам; руки на рукоятках пулемета пятидесятого калибра[5]5
  Вероятно, имеется в виду пулемет М2, калибр 12,7 мм (0.50).


[Закрыть], палец на спусковом крючке.

Отец Уайман не был священником. Патриот своей родины, менее чем три года назад окончивший школу, он любил читать Библию и говорить о Всевышнем с сослуживцами, поэтому такое прозвище ему дали товарищи по оружию на посту боевого охранения (ПБО) Терок. Уайман вел эти разговоры вовсе не потому, что в окопе под огнем резко перековался из атеиста. Он унаследовал несокрушимую веру в истинность Священного Писания от отца с матерью. Для них Библия была не старинным фолиантом с религиозными притчами. Из нее они черпали практические знания, которыми пользовались в повседневной жизни, почитали ее так же, как фермеры почитают землю, а богачи – деньги. Они не верили грязным политикам и безбожникам-ученым. Любой, имеющий глаза и смертную душу, знает: Библия пережила столетия среди греха и ужасов, чтобы принести свет. Иначе зачем Бог сохранил бы ее? Когда они прикасались к Библии, открывали, читали, власть Книги была такой же реальной, как ветер и огонь.

Уайман отличался внушительными габаритами: шесть футов три дюйма росту, вес двести десять фунтов. Его пулемет был установлен на вращающемся лафете в «хамви», так что он мог легко управляться с орудием одной рукой.

В двух сотнях метров вспыхнуло дульное пламя. Хаджи[6]6
  Здесь и далее: прозвище бойцов иракского и афганского сопротивления, принятое в американской армии.


[Закрыть] выстрелил – метко, с учетом общеизвестной неточности «АК-47[7]7
  Вероятно, автор имеет в виду «АК» китайского производства, долго бывшие в эксплуатации.


[Закрыть]» – и упал за валун размером со стиральную машину, очевидно решив, что теперь он в безопасности.

Тем хуже для тебя, мистер Хаджи. Рота «Гадюка» использовала новую систему обнаружения снайперов «Бумеранг» с пассивным шумопеленгатором и компьютерной обработкой сигнала, что позволяло определять местоположение стрелка с ювелирной точностью. Создатели «Бумеранга», как и те, кто разрабатывает предупреждения об опасности для летчиков, знают, на что лучше всего откликается мужской мозг. Отец Уайман все еще держался на адреналине, когда в наушниках зазвучал чувственный женский голос: «Азимут цели один-девять-один. Дальность два-ноль-семь».

Он повернулся в указанном направлении, и на одном из валунов в окуляре прицела вспыхнула ярко-красная точка. Она оставалась на месте, в какую сторону отец Уайман ни вертел головой. Рассчитанная компьютером желтая точка наводки и поправка на ветер также отобразились в прицеле. Когда желтая точка совпала с красной, возникла зеленая, женский голос произнес с придыханием: «Цель достигнута», затем последовал непрерывный мелодичный сигнал.

Отец Уайман любил свою «пушку» пятидесятого калибра. Достать за двести метров – не вопрос. Уайман дважды нажал на спусковой крючок пальцем здоровой руки, винтовка дернулась. Он чувствовал, как вылетает каждая пуля, через доли секунды – удар.

БАМ-БАМ-БАМ-БАМ-БАМ-БАМ. Разлетелся валун.

БАМ-БАМ-БАМ-БАМ-БАМ-БАМ. Разлетелся снайпер.

– Одного хаджи вычеркивай… – произнес Уайман, но тут адреналин иссяк.

Бледный как полотно, с бьющей из раненого плеча струей крови, он рухнул на пол.

Де Энджело «Энджел» Вашингтон, бандюга из южно-центрального региона, словно родился заново, помешавшись на Библии, и постепенно они с Уайманом стали друг другу ближе, чем братья. С переднего сиденья Энджел вел огонь из станкового пулемета. Он вытащил Уаймана из машины, впихнул в отверстие раны тампон, засунул в рот товарищу три капсулы ампициллина и дал запить.

– Больно, чувак?

Энджел, сложением напоминавший Майка Тайсона, держал Уаймана на руках.

– Не очень. – Улыбка, голос тихий, сонный. – Я его сделал?

– А то нет. Мертвяк!

Энджел повернулся.

– ВЕРТОЛЕТ, БЫСТРО! – крикнул он водителю «хамви», капралу Дорру, тихому молодому солдатику из Арканзаса, который смотрел на них, разинув рот. – ВЫЗЫВАЙ ВЕРТОЛЕТ, ЧЕРТОВ ПРИДУРОК, ПОКА Я НЕ ЗАСАДИЛ ТЕБЕ В УХО НОЖ!

Уайман и Вашингтон служили в роте «Гадюка» 503-го парашютно-десантного пехотного полка. ПБО Терок базировался высоко на крутом склоне горы, обращенном к долине Коренгал. Река Коренгал текла по зеленому ковру долины, разбрасывая петли по желтым пшеничным полям и исчезая в синей дали. Ранним утром белые облака клубились у черных боков горы, полностью закрывая ложе долины, и вокруг царила такая красота и умиротворение, что Уайману с Вашингтоном казалось – они в раю. Однако рай тот был преходящим: к восьми часам солнце выжигало облака, обнажая долину смерти, по которой сюда проникали боевики из Пакистана.

После полудня санитары привезли Уаймана в полевой госпиталь Терока. Бледный, со стеклянными глазами, он был в сознании и прижимал к груди черную карманную Библию.

– Приветствую, сержант, – сказала майор Ленора Стилвелл, подтянутая, миловидная женщина с короткими каштановыми волосами, добрыми глазами и веснушками, подаренными флоридским солнцем. В Тампе ее специальностью была ортопедическая хирургия, в Тероке – огнестрельные ранения. Не так уж много отличий, говорила она людям, когда возвращалась домой. Обычные операции.

Но она кривила душой.

В некотором смысле Уайману повезло – его быстро доставили к врачу, и, как ни странно, благодарить за это следовало талибов. Солдаты Терока лихо отправляли хаджи к семидесяти двум девственницам, «Талибан» стремился уничтожить пост. Естественно, командование объявило, что Терок не сдастся. И – добро пожаловать в Дьенбьенфу и Кхесань![8]8
  Имеются в виду кровопролитные сражения между французской армией и силами Вьетминя (битва при Дьенбьенфу, 1954) и между Народной армией Вьетнама и корпусом морской пехоты США во вьетнамской войне (осада военной базы Кхесань, 1968).


[Закрыть] С одной стороны – атаки талибов стали чаще, беспощаднее, злее. С другой – больше десантников, орудий, вертолетов, «брэдли»[9]9
  Боевая машина пехоты США M2 «Брэдли».


[Закрыть], беспилотников. Талибан и Терок, как два скорпиона в банке, жалили друг друга, медленно ведя к смерти.

От взятого командованием обязательства была одна польза – полевой госпиталь. Большинство постов обходилось обложенными мешками с песком фанерными будками, в которых медики останавливали кровотечения, давали тяжелораненым наркотики и дожидались «чинуков»[10]10
  Американский тяжелый военно-транспортный вертолет Боинг CH-47 «Чинук».


[Закрыть]. В Тероке же устроили настоящую больницу с двумя операционными, двумя палатами на десять коек, двенадцатью медсестрами и тремя докторами. Одним из них была Ленора Стилвелл.

– Здравствуйте, мэм.

Хороший, сильный голос, отметила Стилвелл.

– Кроме плеча, что-то задето?

– Не думаю, мэм.

Парнишка ухмыляется. Великолепно.

Медсестры разрезали ножницами обмундирование, поставили капельницу с ампициллином, убрали тампон, промыли рану.

– Ваше имя, сержант.

– Даниэль, мэм. Уайман.

Стилвелл на мгновение замерла. Ее сына тоже звали Дэнни.

– Из Канзаса, или я ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, мэм. Делакор, Канзас. А вы, мэм?

– Из Тампы.

Стилвелл пропальпировала область возле раны, оценила.

– Кетамин, двадцать кубиков внутривенно, – распорядилась она, не поворачивая головы. – Навылет. Вы счастливчик, Даниэль.

– Мэм?

– Кость не задета. Парой сантиметров ниже – и руки как не бывало. Прочищу вам рану, сделаю дренаж, проколем антибиотики.

– Когда я смогу вернуться?

– Вернуться куда?

– В отделение. К Энджелу и остальным.

– Пока вы останетесь здесь. Возможно, придется ехать в Кабул.

– Только не это! Пожалуйста, мэм…

В Кабуле базировалась центральная медсанчасть – большой военный госпиталь. Перспектива оказаться там, похоже, беспокоила Уаймана гораздо больше, чем ранение.

– Мы хотим сохранить вам руку. Ну же, Даниэль, не все так плохо. И медсестры у нас темпераментные.

– Какие, мэм?

– Клевые.

– А. Ясно. – Ухмылка вернулась. – Это хорошо. Спасибо, мэм.

Он зевнул – подействовал кетамин. Без боевого снаряжения Уайман со своими голубыми глазами и светлыми, стриженными «ежиком» волосами больше напоминал школьника, чем профессионального убийцу. Стилвелл именно с этим было трудно смириться. Не с запекшейся кровью и рваными ранами – их она видела в операционной каждую неделю, – а с молодостью. Парни, которым и виски в баре не продадут, уже испорчены во всех отношениях. Вот что тяжелее всего.

Ее Дэнни исполнилось пятнадцать, а он ведет разговоры о военной службе. Возможно, через несколько лет его вот так же будет осматривать врач в каком-нибудь богом забытом углу. У Стилвелл защипало глаза. Пошатнувшись, она ухватилась рукой за стол для осмотра больных.

– Вы в порядке, мэм?

Оказалось, он не уснул. С тревогой смотрел на нее, приподнявшись на локте. Беспокоился о ней. Стилвелл похлопала его по здоровому плечу, заставила лечь.

– Да, Даниэль. Я просто подумала…

– Что, мэм?

– Ничего. Засыпайте, сержант.

Уайман по-ребячьи потер глаза и провалился в сон.

На следующее утро пришел Энджел. Уайман лежал в длинной прямоугольной палате. Из десяти коек были заняты еще две: капралом, уронившим на ногу восьмидесятифунтовую трубу миномета, и водителем «хамви» с травмой спины от самодельного взрывного устройства.

Энджел поразился тишине. Снаружи стрекотали вертолеты, гудели генераторы, громыхали орудийные раскаты. Шум не замолкал ни на минуту. Здесь стояла тишина. Мертвая тишина.

Энджел остановился за голубой занавеской у койки Уаймана.

– Уай, не спишь? Как ты, чувак?

– В порядке, Энджи. Заходи.

Энджелу показалось, что Уайман выглядит нормально. Ну, может, немного вяло. Плечо у него было перевязано, в обеих руках торчали иглы.

– Что говорят, Уай?

– Ничего серьезного. Прошло сквозь мышцу, кость цела.

– Сколько пролежишь?

– Док обещает пару дней. – Уайман не стал упоминать Кабул. Чтобы не накаркать.

– Без тебя в машине совсем не то, Уай.

– Вас понял. Что новенького?

– Всё по-старому.

Уайман зевнул:

– По-моему, мне дают наркотик. – Насупил брови. – Гадость такая.

Энджел усмехнулся:

– Ну, дает! Вот вернешься, чувак… Ладно, забудь. Короче, Уай, мне пора. А ты спи. Может, надо чего?

– Все хорошо, Энджи. Спасибо, что зашел. – Веки сомкнулись.

– Сообщи мне, если что понадобится, слышишь?

– Ага. Пока.

– Вас понял. – Энджел уже пошел к выходу, но вдруг вернулся и положил руку на здоровое плечо Уаймана. – Тебе точно ничего не нужно?

– Нужно. Поскорее назад к пулемету. – Уайман постучал кулаком по ладони Энджела.

– Хорошо! Всё, меня нет.

– Эй, знаешь?.. Медсестры здесь темпераментные, старик.

– Какие?

– Клевые. – Уайман вяло усмехнулся.

Не уловив, в чем шутка, Энджел на всякий случай тоже хохотнул. Если Уайману смешно, значит, дело хорошее.

Вечером зашла Ленора Стилвелл. Вопреки ее ожиданиям, Уайману не стало лучше: его лихорадило, пульс и давление зашкаливали, кожа приобрела землистый цвет.

– Мэм, кажется, я подхватил грипп, – сразу же сообщил он.

– Опишите свои ощущения.

– Жарко. В горле першит. Кости ломит.

– А плечо?

– Болит, мэм.

Болевой порог у десантника выше некуда. Если парень говорит «больно», значит – больно.

Она сняла повязку. Рана источала отвратительный резкий запах. Антибактериальная мазь и внутривенные инъекции ампициллина должны были защитить Уаймана, однако взору Стилвелл открылись покрытая темными пятнами – колониями бактерий – белесая мышечная ткань и гной, похожий на прогорклое сливочное масло.

Стилвелл очистила и промыла рану, наложила еще мазь, сменила дренажную трубку и заново перевязала.

– Развилась инфекция, Даниэль. Я пропишу вам другой антибиотик – тигециклин. И обезболивающее.

На этот раз он не спорил:

– Спасибо, мэм.

– Вот и славно. Отдыхайте, побольше пейте. Я еще зайду сегодня.

Она не пришла ни в тот вечер, ни на следующий день, ни даже через день. Почти четверо суток врачи и медсестры работали по локоть в крови, а Вашингтон с товарищами пропадали на поле боя. Сначала «Гадюка» и «Танго» атаковали подразделения боевиков, начавшие передвижения при свете дня – вещь редкая, но, как оказалось, не случайная. Перестрелка быстро переросла в сложный встречный бой, развернувшийся в соответствии с планом противника.

Боевики не убегали, совершив удар, как обычно. Более того, они входили в соприкосновение и стреляли по цели еще агрессивнее, переняв тактику северных вьетнамцев – «держи врага за его же ремень». Смертельная схватка свела на «нет» силы американской артиллерии и тактической авиационной поддержки. Первоначальная операция перешла в непрекращающийся бой, и в намерения противника, судя по всему, не входило его останавливать. Днем боевики прятались, а ночью, пополнив запасы оружия и живой силы, возобновляли атаки под покровом тьмы. Число убитых и пропавших без вести росло. После первых суток вертолеты медицинской эвакуации переполнили Терокский госпиталь бесконечным потоком раненых десантников.

Энджел не пострадал. Вернувшись на базу, он свалился с ног от усталости и проспал, не снимая обмундирования, десять часов кряду. Поздним вечером на шестой день после ранения Уаймана он вновь вошел в палату – все еще белую, но уже не тихую, переполненную ранеными. В палату вкатили множество дополнительных коек. Прежнего безмолвия как не бывало. Теперь Энджел слышал звук, напомнивший ему песнопения обкурившихся монахов – бесконечные стоны и крики солдат от боли, которую даже морфий не в силах унять. Казалось, тонкий пол и стены передвижного госпиталя вибрируют от звука.

В воздухе витал странный запах – в прошлый приход Энджел его не заметил. Кисловатый, словно испортилось мясо. Энджел стоял за голубой занавеской.

– Уай. Ты как там, чувак?

Нет ответа.

– Уай?

Энджел отдернул занавеску. Отец Уайман лежал на спине. Кровь пропитала покрывавшую его простыню и собралась в темно-красные лужи на полу. Дыхание Уаймана звучало как скрежет металлической мочалки по стиральной доске. Энджел сделал шаг вперед и оттянул простыню, перепачкав руки. В коже были проедены дыры величиной с серебряный доллар; сквозь них зияла красная, кровоточащая плоть. Левую щеку будто глодали звери, белое глазное яблоко плавало в крови. От Уаймана несло, как от скотобойни.

– ВРАЧА! ВРАЧА! Здесь нужен врач! – орал Энджел, пока стройная, коротко стриженная докторша в белом халате и стайка облаченных в голубое медсестер не вытолкали его.

Кто-то задернул шторку. Солдаты – те, кто был в состоянии, – в изумлении вытаращив глаза, приподнялись на койках и переглядывались друг с другом: эй, что происходит? Даже в бою Энджелу не приходилось испытывать такой ужас. Перепуганный, с открытым ртом и струящимися по лицу слезами, он пятился к выходу, оставляя на полу влажные красные следы.

4

Утром високосного дня в Северной Флориде высокая молодая женщина с короткой стрижкой открыла магазин подводного снаряжения «Предельная глубина», размышляя о том, что дополнительный день этого особого месяца как пить дать внесет путаницу в бухгалтерию. На девушке были шорты цвета хаки, красная с гавайским принтом рубашка навыпуск и кроссовки. Загорелая, чайного цвета, кожа контрастировала с белокурыми, выгоревшими на солнце волосами. Широкие плечи, сильные ноги бегуньи, мускулистые предплечья со вздутыми венами – девушка занималась скалолазанием – и покрытые шрамами кисти рук, грубые, как у работяги.

Пока она расставляла за стойкой новые подводные компьютеры Liquivision, в магазин вошел коренастый мужчина с телосложением бодибилдера, в красных шортах и желтой обтягивающей безрукавке. Его бицепсы и икры напоминали хлебные батоны; сандалии звонко шлепали по полу, как мухобойки по крышке стола.

– Мне нужен проводник для погружения на «Кладбище». – Голос был слишком высокий и мальчишеский для такого качка. – Говорят, в этом магазине лучшие проводники.

– У вас есть разрешение на спуск в пещеры?

Покупатель предъявил свидетельство TDI, подтверждающее, что Томас Брюстер из Уайт-Плэйс, штат Нью-Йорк, действительно имеет право совершать виды погружений в пещеры.

– Еще есть на глубоководные, декомпрессионные и тримиксные погружения. Тоже показывать?

– Не надо. Декомпрессия и тримикс на «Кладбище» не нужны.

Будь ее воля, она отказала бы парню – нетерпеливый, дышит парами текилы. Однако на эту работу Халли после неудачи в округе Колумбия взяла Мэри Стилвелл, которая сейчас сама отсыпалась после возлияния. У Мэри, ее лучшей подруги, не было коммерческой жилки. В подсобном помещении на служившем рабочим столом карточном столике лежала стопка счетов толщиной в дюйм. Не время отшивать клиентов.

– Я дважды погружался на «Дорию»[11]11
  Имеется в виду «Андреа Дория», итальянский трансатлантический лайнер, построенный на верфях Ансалдо в Генуе в 1950-х годах. 26 июля 1956 года затонул через 11 часов после столкновения с лайнером «Стокгольм» у побережья Нью-Йорка.


[Закрыть]. На «Эмпресс оф Айрленд»[12]12
  Канадский пассажирский лайнер, 29 мая 1914 года столкнулся с норвежским углевозом на реке Святого Лаврентия и затонул на глубине более 40 метров.


[Закрыть] тоже. Плюс «Тупиковые гроты» и «Дно преисподней». – Брюстер произнес это ровным голосом, но его лицо светилось от гордости.

– Как впечатления от «Дории»? – Халли всегда хотелось самой совершить это погружение.

– По правде говоря, было чертовски страшно.

Эти слова слегка изменили ее отношение к нему в лучшую сторону.

– Течение два узла, видимость десять футов, – продолжил он. – Рисковать жизнью из-за каких-то черепков?.. Зато теперь могу сказать: у меня получилось.

– Вот именно. – Она улыбнулась.

– Так сколько это будет стоить?

– Триста долларов за одно погружение с сопровождающим, пятьсот пятьдесят за два. Сначала – на «Кладбище», после обеда, возможно, – на «Вечные муки».

Она помолчала. Ей было прекрасно известно, что ребята из соседнего дайверского центра за одно погружение берут двести долларов.

Он оглядел магазин.

– Кто сопровождающий?

– Я.

– Можно ваш сертификат?

– Конечно. – Она протянула руку под стойку. – У меня сертификаты NAUI, TDI и NOAA, страховка, лицензия штата Флорида.

– Эй, да шучу я. Можем отправиться сейчас?

– Что, прямо немедленно?

– Да.

Ох, уж эти настырные туристы! Варианты: торчать в магазине четыре часа, пока не явится Мэри, и продать туристам несколько масок с ластами – или погрузиться с Томасом Брюстером и заработать для магазина триста, а может, и пятьсот пятьдесят долларов. Синица в руке.

– Идем.

Магазин располагался в двух милях от парка Джинни-Спрингс по внутриштатной дороге № 47. Брюстер ехал сзади на «Кадиллак Эскалейд», она – впереди на принадлежащем магазину красном «Форде» с опущенными окнами. Уже было очень жарко, но она любила влажный воздух, напоенный сладким ароматом гардений, гибискуса и цветов апельсинового дерева. С солеными нотками, когда ветер с залива. Не то что в округе Колумбия – там отовсюду тянет соляркой и канализацией.

Они остановились на грязной парковке, отнесли оборудование к деревянной площадке у воды. Неподалеку в тени вечнозеленых дубов у прохладных источников с бирюзовой водой отдыхали семьи, которым не по карману поездки к заливу или на океан.

Собрав свое снаряжение, Халли осмотрела экипировку Брюстера. Баллонный блок из двойной стали на 100 кубических футов, компенсатор плавучести Halcyon с подвеской Хогарта, двухступенчатый регулятор Atomic, резервные компьютеры NiTek, фонари Halcyon за полторы тысячи долларов, ласты OMS со стальными пружинами вместо пяточных стропов. Возможно, я ошиблась насчет парня. В последнее время она стала судить о людях слишком поспешно и сурово – прямое следствие неприятностей в Вашингтоне. Произошедшее сделало ее озлобленной и резкой. Как будто в доброе вино плеснули чашку уксуса – испортить гораздо легче, чем потом исправить. А Мэри, бывший пилот «Апача» в Ираке, с изрубцованными телом и душой, – не лучшая компания для исцеления.

Халли объяснила план погружения: треть воздуха на спуск, треть – на подъем, треть – в резерве.

– Ясно, ясно, – перебил Брюстер. – Стандартная рабочая процедура.

– В пещерном дайвинге, мистер Брюстер, нет ничего стандартного. Тем более если дело касается «Кладбища».

Он кивнул, уставился на нее, через мгновение отвел взгляд.

– Верно.

– Я веду на входе, вы – на выходе. Веревка хорошо просматривается на всем пути до «Кладбища». Видимость достаточная, но не идеальная, футов тридцать примерно. Недавно прошел дождь.

– Препятствия есть?

– Одно узкое место. Но в снаряжении пройти можно.

– Я немного поснимаю. – Он показал цифровую камеру Nikonos со встроенной вспышкой, розничная цена которой – Халли точно знала – превышала пять тысяч долларов.

– Без проблем.

– Так что же там на самом деле произошло?

Они надевали костюмы и уже были почти готовы к погружению.

– В тысяча девятьсот девяносто восьмом году здесь погибли два опытных аквалангиста.

– Как это случилось?

– Никто не знает.

– Тела все еще там?

– Извлечение было бы слишком опасно. К тому же оба в завещаниях указали: они не хотят, чтобы в случае их гибели в пещере люди рисковали жизнью, поднимая тело на поверхность. А еще я слышала, руководство штата считает, что это поможет избежать подобных случаев в будущем.

– Сработал закон непредвиденных последствий, я правильно понимаю?

– Что вы имеете в виду?

– Теперь это место знаменитое. Как и «Дория». Каждому хочется нырнуть, увидеть скелеты.

Он был прав.

Выполнив рабочие процедуры перед погружением, они вошли в воду, задержались на глубине десяти футов для проверки утечек и отработки навыков безопасности. Халли спустила газ из собственного компенсатора плавучести и погрузилась на тридцать футов в приятную после жары прохладу. Вход в пещеру представлял собой темную дыру в бледной подводной стене. Войдя внутрь, она осветила фонарем проходящую по полу белую направляющую. Брюстер сложил кольцом большой и указательный палец: «вижу».

Халли привязала веревку основной катушки к постоянной направляющей, указала курс движения, дождалась, пока он подтвердил, повторив ее жест, и стала спускаться к «Кладбищу».

Первая четверть пути была похожа на кишечник огромного червя, десять футов в диаметре, изгибающийся и перекручивающийся, с бороздчатыми известняковыми стенками, сверкающими зелеными, белыми и черными бликами от их фонарей. На дне – желтовато-коричневый осадок, тонкий, как мука́. Задень, и в воде на час повиснет муть. Единственный звук – шипение и бульканье от регуляторов.

Халли обожала погружения. В первый раз она попала в пещеру в шесть лет с туристической группой. Ничего особенного – пещера Люрей в Вирджинии. Но в тот день что-то внутри нее щелкнуло, и она полюбила пещеры. Иногда Халли представляла себя троглодитом – существом, идеально приспособленным к жизни в подземелье, которое умрет, если его вытащить на свет. Конечно, она бы не умерла, потому что любила свет, однако вековая умиротворенность пещер ее завораживала. На поверхности все было совсем по-другому: боевой характер не давал спокойно усидеть на месте.

У них обоих было по два фонаря на желтых шлемах и по большому основному фонарю, закрепленному медицинским жгутом на тыльной стороне правой кисти. Через каждые двадцать футов Халли бросала взгляд назад, на Брюстера. Он двигался хорошо, но тяжело дышал, непрерывно выдувая поток пузырьков.

Через четыреста ярдов на глубине сорока пяти футов они достигли препятствия. Потолок опустился, стены сузились, оставив проход не больше дверцы холодильника. Это место называли «челюстями смерти» – сообщать об этом Брюстеру Халли не стала. Она проскользнула внутрь и остановилась. Его голова и плечи прошли в отверстие, а широкая грудь с баллонным блоком – нет. Вместо того чтобы успокоиться, выдохнуть и уменьшить объем легких, Брюстер принялся изо всех сил дергать ногами и отчаянно цепляться руками за скалу – непростительная ошибка. Пока он окончательно не замутил воду, она схватила его за запястья, резко рванула, посмотрела прямо в глаза и подняла вверх указательный палец: «Стоп!»

Он послушался.

Халли вновь подала сигнал, медленно опустив обе руки: «Успокойся».

Он кивнул, сдал немного назад, попытался снова, и у него получилось.

Через десять минут они добрались до «Кладбища». Основная галерея пещеры тянулась по левую сторону, а канал, ведущий к залу, круто уходил на пятнадцать футов вниз справа. Халли вошла первая. Формой камера походила на колокол: внизу ее диаметр составлял тридцать футов, а вверху – не больше железной бочки.

Брюстер, войдя, сразу направился к скелетам, чьи кости мерцали белым в свете фонарей. Они лежали на спинах в том месте, куда их утянул вес аквалангов. Плоть разложилась, затылочные ремни ослабились, и маски спали. Пустые глазницы зияли чернотой.

С полминуты Брюстер поснимал на расстоянии десяти футов, опустился ниже и завис в футе от скелетов. Черепа в ярком свете сверкали серебром. Он вдруг дернулся, завертелся и уронил камеру. Сквозь маску смотрели расширенные от ужаса глаза.

Халли уже доводилось видеть такое. Скелеты будто говорили: «Мы здесь погибли. И ты можешь тоже». Он стал представлять себе их смерть: паника, сбившееся дыхание, муть вокруг все гуще, бешеный поиск выхода в нулевой видимости. Молотьба руками и ногами, клубок из тел, судорожные вдохи, паника растет, воздуха в аквалангах все меньше, последние неистовые попытки вдохнуть, мысли гаснут, а затем… пустота.

Она знала, что сидящая глубоко внутри тяга Брюстера к самосохранению погонит его прочь. Он рванул вперед, попытался оттолкнуть ее с пути. Халли схватила парня за ремень, развернула и с силой ударила стальной ручкой фонаря по голове, чуть ниже шлема. Существует не так много способов справиться с паникой, самый надежный и давно известный – боль. Она тряхнула его, подняла палец: «Стоп!» Через мгновение он пришел в себя. Халли бросила взгляд на его манометр: тысяча триста фунтов. В начале погружения было три тысячи. Ему давным-давно следовало просигналить о возвращении.

«Назад». Она покрутила большим пальцем. «Немедленно».

Брюстер кивнул.

Халли двинулась вперед лягушачьими гребками, хватаясь руками за опоры для большей скорости. Основную катушку она уронила в «Кладбище», времени на намотку веревки не оставалось. Брюстер дышал так тяжело, словно у него отказал регулятор. В «челюстях смерти» он вновь застрял, стал извиваться, скрести руками. Халли не решалась приблизиться: паникующие аквалангисты нередко утягивают за собой своих партнеров. Прошло две минуты, пока ему наконец удалось выбраться.

Затем неожиданно у него исчезли пузырьки. Брюстер схватил запасной регулятор. Пузырьков нет. Неужели он так быстро опустошил оба баллона? Похоже, так и случилось. Халли протянула ему свой основной регулятор с семифутовым шлангом. Глаза Брюстера лезли на лоб, будто кто-то накачивал воздухом череп.

Дыша через запасной регулятор, висевший на шее на резиновом шнуре, она вновь стала подниматься, стараясь не отдаляться от Брюстера, чтобы не отнять регулятор. За пятьдесят ярдов до входа в пещеру появилось чувство, что она втягивает воздух через вату. Сделав несколько долгих, глубоких вдохов, Халли задержала дыхание. Брюстер выплюнул регулятор и пытался ухватиться за нее. Затем вдохнул воду, дернулся, обмяк. Она зацепила его за ремень, подтянула к груди и поплыла вперед спиной.

Халли была ныряльщиком высшего класса и могла оставаться без движения на глубине сорока футов в течение пяти минут. Однако, таща на себе Брюстера, весящего более двухсот фунтов, и его баллоны из двойной стали – еще сотня фунтов, – она быстро теряла кислород. Выбора нет. Она продолжала плыть в направлении светлого пятна, маленького и слишком далекого. Халли знала – ей не справиться. Началась гипоксия, в груди жгло, периферийное зрение сужалось, мысли замедлились. Она чувствовала вялость и онемение. Очень скоро уровень углекислого газа в крови выключит рефлекс автономного дыхания, и она утонет.

С этим ничего не поделать.

Плыви.

Халли продолжала упорно работать ногами, хваталась свободной рукой за камни. Перед глазами сгустилась тьма, оставив лишь светлые точки, как две звезды на черном небе. Мысли и чувства отключились, а тело продолжало работать, тащить, тянуть. Потом потускнели, исчезли звезды – и все пропало.

Халли не помнила, как выбралась из пещеры. Придя в себя, она обнаружила, что плывет к площадке и тянет за собой Брюстера.

– Сюда, на помощь!

Сбежались отдыхающие, вытащили Брюстера на платформу.

После нескольких судорожных вдохов ее вырвало в воду.

– Положите его на левый бок! – приказала Халли.

В пять секунд она сбросила снаряжение, забралась на площадку. Лицо у Брюстера было серым, губы и ногти – синие. Она прочистила его дыхательные пути, перевернула на спину, пятнадцать раз нажала на грудную клетку, перешла к искусственному дыханию. Вплеснулась кислая жидкость. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Кто-то вызвал 911.

– Наверное, умер. – Женский голос из толпы, на грани истерики.

За город неотложка приедет не сразу. Халли почувствовала головокружение, руки горели. Она продолжала поочередно делать массаж сердца и искусственное дыхание. Прошло десять минут, а может, час – точно сказать она не могла. Неужели сирена? В этом она тоже не была уверена. Отвратительная жижа продолжала истекать из глотки и носа Брюстера, но Халли не обращала на это внимания. В толпе кричал ребенок.

Над ней склонился мужчина с красным, перепуганным лицом.

– Леди, думаю, он вряд ли…

В это мгновение Брюстер дрыгнулся, сотрясся в конвульсиях, изверг рвоту. Она перекатила его на бок. Сквозь толпу начали пробираться двое медиков в синих комбинезонах.

– Что произошло?

Медики, потные от бега по жаре, распаковывали портативные кислородные установки и дефибрилляторы.

Халли с Брюстером точно знали, что произошло. Однако она ответила:

– Отказ оборудования. Забились регуляторы.

Она наклонилась, будто хотела поцеловать Брюстера, и прошептала ему на ухо: «Тебе повезло».

Измазанный рвотой, с выпученными глазами, он схватил ее за руку, сжал и снова притянул Халли к себе.

– Спасибо, – прошептал он.

– Нет проблем.

Она похлопала его по плечу и ушла.