Текст книги "Белый олень"

Джеймс Тэрбер
Белый олень

ЗАКОЛДОВАННЫЙ ЛЕС

Если вздумается вам плутать по горам и долам, и пойдёте вы наугад, куда глаза глядят, в туманный апрельский день, когда ни свет, ни тень, и дым не столбом стоит, а на земле лежит, то тяжко ли легко ли, близко ли далеко ли, а выйдете вы, коль случится, к Заколдованному Лесу как раз между Копями Лунного Камня и Кентавровой Горой. Узнаете вы его наверняка ещё издалека по тому неуловимому запаху, который ни забыть, ни запомнить. А ещё вы узнаете его по далёкому звону, от которого мальчишки бегут и смеются, а девчонки стоят и трясутся. Если же вы сорвёте одну из десяти тысяч поганок в изумрудной траве на опушке этого чудесного леса, то покажется она тяжелей молотка, но только выпустит её рука, поплывёт она над деревьями парашютиком, оставляя за собой след из чёрных и красных звёздочек.

Сказывают – а ведётся эта молва ещё от менестрелей давних времён – будто кролики здесь, встречаясь, приподымают из вежливости голову лапой, как мужчины приподымают шляпу, а потом ставят её на место.

Волшебный лес был некогда частью царства, где правил могучий Король Клод, у которого было три сына: Тэг, Гэл и Джорн. Тэг и Гэл, подобно своему отцу, были страстными охотниками, и когда не ели и не спали, то гнали зверя. Джорн же, самый юный и маленький из Принцев – росту-то в нём было всего шесть футов – был поэтом и музыкантом, и если не сидел за обедом и не спал, то слагал стихи под звуки лиры. Иногда и он выезжал на охоту, если отец и братья сильно настаивали, но тогда то терял стрелы, то метал копьё так, что оно никогда не попадало в зверя, за которым гналось королевское семейство.

Трижды за свой век Король с двумя старшими сыновьями до того расходились на охоте, что вовсе не оставалось в лесу никакой дичи, и приходилось им отсиживаться в замке, нетерпеливо натягивая тетиву на луки, насаживая перья на стрелы и остря пики, пока вновь не подрастали в лесах и на полях дикие вепри и олени. В это тягостное время Король Клод, Тэг и Гэл чаще ели, больше пили и дольше спали, а ещё дразнили и изводили своих слуг и дворовых, особенно карлика Квондо и Королевского Мага, всё чудотворство которого состояло лишь в том, что он умел показывать фокусы и жонглировать, потому что не допускали его к тайнам волшебников из Заколдованного Леса.

Но для Джорна такие дни были благодатной порой покоя, когда он пел о далекой Принцессе, что появится однажды и повелит каждому из Принцев совершить доблестный подвиг, открыть волшебный запор, обмануть злого дракона или разгадать головоломную загадку, которую та далекая Принцесса предложит как ключ к своей руке и сердцу. «Блажь телячья!» – ржали Тэг и Гэл на занятия своего братишки, подхватывали Квондо и перебрасывались им в воздухе, как мячиком, ничуть не внимая его утробным кличам. Задевать же самого Джорна братцы остерегались, потому что случалось ему положить кой кого на обе лопатки, а на коне он мчался с копьём на обидчика не хуже стародавних рыцарей.

Как-то вечером в третью пору тоски и скуки, когда не к чему приложить руки, и ни медведь-шатун, ни олень-скакун не объявятся и через сто лун, стал Король Клод за пивной кружкой рассказывать своим сыновьям истории, покуда Джорн тихонько бренчал на лире, а Квондо, забравшись за большой щит в темном углу зала, потирал свои синяки и шишки.

– Вот в Заколдованном Лесу была б нам сейчас охота, – пробурчал Принц Тэг за обедом, пробуя тетиву большого лука.

– Вот в Заколдованном Лесу была б нам сейчас забота! – рявкнул на него Клод и стал рассказывать, как однажды осмелился он со своим отцом и братьями погнаться за быстроногим оленем по волшебному лесу, как загнали они оленя к отвесной круче Кентавровой Горы и уж было изготовились пустить стрелы, но вдруг стал олень стройной и смуглой принцессой, которую много лет назад превратила в оленя злая колдунья, польстившись на её красоту.

– Вот и стояли мы, – продолжал Король Клод, – ваш дедушка, король Бод, и его три сына: дядя Клун, дядя Гарф и я сам. Стояли мы спешившись да опешивши, будто псы, вызверившиеся на волчью берлогу, а там оказался не волк – а красноглазая крольчиха. Тут объявился один из лесных колдунов с вечной ухмылочкой и, как сейчас помню, сотворил для принцессы прямо из воздуха верховую лошадь, и все мы поскакали к замку.

Дали мы Принцессе еды, вина и подушку, чтобы прислонить голову, а на следующий день отправились во всех доспехах со звонкой праздничной упряжью к её батюшке, королю, земли которого лежали далеко на севере. Вышли мы по белым майским садам, а пришли по белым зимним полям. Батюшка и матушка Принцессы всплеснули руками от счастья, увидев свою ненаглядную доченьку, и расставили на радостях столы с неплохими угощениями, хотя, как по мне, вино на севере отдаёт тем, чем бляхи чистят или копья смазывают, впрочем, не скажу точно – давно это было…

– Почему же, – воскликнул Тэг.

– ты не рассказывал нам эту историю раньше? – докончил Гэл.

– Вы были маленькими, – ответил Клод, – и такой рассказ мог омрачить ваши юные сердца. Так на чём я остановился?

– Давно это было, – подсказал Тэг.

– Ну, да, – продолжил Клод, – ваш дедушка, и дядюшки, и я – все хотели назад домой и на охоту, а батюшка Принцессы был человеком без воображения, домоседом, попусту тратил время за шахматами даже в лучший охотничий день и пил подогретое вино с алоэ и ещё какими-то травками. Мы, однако, не смогли уехать так быстро и легко, как нам хотелось. В той стране был отвратительный обычай, по которому спасенная принцесса имела право выбрать одного из спасителей себе в мужья. В общем, хороша она была собой, сероглазая озорница, но предпочитала арфу охоте и имела привычку красться тихонько за мужчиной, как кошка по бархату.

Кончилось тем, что ваш дедушка отправился домой, а Клуну, Гарфу и мне Принцесса стала давать трудные задания. Клуну она велела принести золотое правое крыло громадного Сокола из Ферралана. Гарфу, которому судьба отмерила быть в лучшем случае неуклюжим оруженосцем, хотя в седле он легок, как ангел, она велела вернуться с каплей крови из правого указательного пальца ста королей, а такой подвиг, конечно, ни один человек не смог бы завершить за всю жизнь. Ну, а мне она приказала принести большой алмаз, который, по слухам, держало в руках страшное чудище, то ли дракон, то ли Птица-Рух, и жило это чудище в пещере горы за несколько лиг отсюда.

Король Клод налил две кружки вина из чаши на столе и осушил их одну за другой.

– Вы тогда были совсем маленькими и, наверно, не помните странника из дальнего Ферралана, который приходил в наши края лет двадцать назад и рассказывал, что ваш дядюшка Клун одолел-таки огромного Сокола, но в битве открылось, что было у того крыло не острое стальное, а мягкое золотое, да, к тому же, не правое, а левое. А о дядюшке Гарфе и по сей день никто не слышал, да оно и понятно – ведь мой королевский Писец подсчитал, что нужно девяносто семь лет, чтобы добыть каплю крови из правого указательного пальца ста королей.

Король снова наполнил кружку вином, а Принц Джорн стал наигрывать на лире грустную мелодию.

– Чтоб не тянуть этот горький рассказ, – заключил Король Клод, – то чудище, которое я должен был одолеть, оказалось сделанным из глины и дощечек, так что вовсе ничего не стоило отобрать из его вылепленных лап громадный алмаз. Я принёс драгоценный камень Принцессе и стал обладателем её руки, а сердце моей дамы я завевал еще раньше – это и Квондо понятно.

Король откинулся в просторном кресле и закрыл глаза.

– Так в чём же, в чём же, скажите мне, мораль сей басни? —прохрипел Квондо.

Король открыл один глаз:

– Мораль сей басни, – сказал он, – никогда не охотьтесь на оленя в Заколдованном Лесу!

Тэг и Гэл, не сводившие глаз с отца, пока он вёл рассказ, посмотрели друг на друга и снова на Короля.

– Нам неприятно, – сказал Тэг.

– что наша матушка была когда-то Оленихой! – докончил Гэл.

Тут впервые вставил слово Джорн:

– Всё это лишь воображаемая и бессмысленная форма волшебства, – и вернулся к музыке.

– Верно, парень, – взревел Клод. – Точно сказано: бессмысленное волшебство, – и постучал кружкой о стол. – Я так к нему и не привык – впрочем, охотник к такому никогда не привыкнет.

Воцарилось задумчивое молчание, а потом Клод снова заговорил:

– Вскоре после рождения Джорна она затворилась в своём покое, охваченная смертельным недугом, и более не ступала ногой на лестницу.

– Может быть, это потому, что она упала и ударилась о камень? – предположил Тэг.

– А, может быть, отведала она настоя или зелья? – спросил Гэл.

– Может быть, она умерла от сглаза? – добавил Джорн.

Король швырнул кружку в младшего сына, а Джорн поймал её на лету.

– У него материнская быстрота и грация, – пробормотал Клод и вздохнул. – Такая вот история.

Вдруг за креслом Клода раздался голос Старшего Королевского Камердинера, и Король вздрогнул:

– На чёрта мне слуги, которые крадутся повсюду, как коты! – проревел он.

– Пришел менестрель, сир, – объявил Камердинер.

– Так пусть войдет, так пусть войдет! – выкрикнул Клод. – И пусть споёт нам о сильных мужах и об охоте. Грусти и любви с меня довольно, – и он гневно взглянул на Джорна.

Менестрель вошел мягко, сел на табурет, ударил по струнам лютни и запел. Он пел о белом олене, летящем, как свет, и услаждающем взор, подобно водопаду весной.

Когда песня закончилась, Король спросил:

– Тот белый олень, летящий, как свет, и услаждающий взор, подобно водопаду весной, плод твоей глупой выдумки или у него есть дыхание и кровь, и я с сыновьями могу потягаться с ним в быстроте и силе?

Менестрель пропел:

 
Как свет, сквозь лес летит олень,
Летит всю ночь, летит весь день.
 

– Назови же мне имя этого леса, – прогремел голос Короля. Менестрель пропел:

 
В лесу, меж копей и меж гор,
Олень сияет с давних пор.
 

Тут Король встал с кресла, опрокинув кружку красного вина, которое пролилось на пол.

– Ты точно назвал в своём дьявольском стихе пределы Заколдованного Леса, – крикнул он. – Никто из домашних Короля Клода не охотится в этих проклятых местах!

Менестрель пропел:

 
Тэг промажет, Гэл отстанет,
Джорну силы не достанет,
Но не скажут, будто Клод
Слаб, как мышь, и слеп, как крот.
 

Король дёрнул свой длинный ус, искорка сверкнула в его глазу, вылетела из него и вновь блеснула, как светлячок.

– Может быть, – вымолвил он наконец, – белый олень, быстрый, как свет, и есть настоящий олень. Завтра мы проверим его хвалёные доблести, и если это олень – я повешу его голову на стену, а мясо – в кладовой. Если же это красна девица, заколдованная чарами ведьмы или волшебника, а на самом деле – дочь короля, земли которого лежат на севере, на востоке, на западе или на юге, то я проткну твоё сердце копьём, поганый скоморох!

Клод ударял кружкой о стол, чтобы придать вес каждому слову своего зловещего предупреждения, но когда оглянулся на менестреля, того и след простыл. Клод нахмурился и пробормотал:

– Этот малый кого-то напомнил, кого я где-то встречал.

– Если это и вправду олень, – обрадовался Тэг, – у нас будет самая знатная охота за всю жизнь!

– Если это вправду олень, – обрадовался Гэл, – полакомимся мы самой знатной дичиной.

У Короля сверкнули глаза и он проглотил большой абрикос.

– А что, если это вправду принцесса королевской крови – сказал Джорн. – Тогда она даст вам опасные задания, чтобы узнать, кто из нас достоин её руки и сердца.

Тут Тэг, выказывая силу, выхватил толстую кочергу из камина и согнул её вдвое, а Гэл подпрыгнул и сделал двойное сальто на месте. Джорн же смотрел на братьев и слегка трогал струны своей лиры, а Король подёргивал ус, и в глазах его пылали мечты об охоте. Квондо же сидел в углу под щитом и смотрел на Клода, Тэга и Гэла, слушая лиру Джорна.

Уже на заре следующего дня Король с тремя сыновьями осаживали чёрных строевых коней у Заколдованного Леса и озирались вокруг.

– Не срывайте тех лютиков, – предостерёг Клод, показывая корявым пальцем на крохотные цветочки в изумрудной траве, – а то они вспыхнут и обожгут вам руки!

– Не срывайте тех лишайников с дерева, – предостерёг Тэг, – а то они превратятся в кровь и вымажут вам руки!

– Не трогайте тот белый камень, – предостерёг Гэл, – а то он оживёт и укусит вас за руку!

Вдруг за Копями Лунного Камня прогремел гром, взошло солнце, кони вздрогнули от вспышки молнии, и тьма вокруг Короля и его сыновей засверкала миллионами светлячков.

Клод и сыновья с изумлением смотрели на искристый танец, а светлячки на из глазах становились снежными хлопьями, которые мягко падали на землю, исчезая в ней. Гром замолк, тучи разошлись, и снова показалось солнце.

– Такое светопреставленье порой приводит к несваренью, – проворчал Клод. – Я потеряю вкус к нежнейшему мясу на земле, если этот нелепый поток фактов и форм не прекратится.

– Жар холоден, – сказал Тэг.

– Твёрдое мягко, – сказал Гэл.

– Что ночь – то день, – сказал Клод.

А Джорн, который, покуда творились чудеса, сочинил стишок, тут же прочитал его:

 
Отвесна равнина,
Черна белизна,
Горячая льдина,
А правда – одна.
 

– Недурно срифмовано, Принц Джорн, – услышали они голосок, исходивший вроде бы ниоткуда, пока Король и сыновья не разглядели под ногами лесного колдуна в синем платье и островерхом колпаке.

– Эй, – сказал Король увидев колдуна, – сдаётся, я тебя уже встречал в ином месте, а не здесь.

– Ты видел меня в иное время, а не сейчас, – возразил колдун, сорвал голубой цветок и подбросил его в воздух, а тот стал бабочкой и запорхал между деревьями.

– Раз случилось мне уже побывать в этих лесах, – сказал Король.

– Двадцать шесть лет, двадцать пять дней и двадцать четыре часа тому, – ответил колдун.

– Мой отец, братья и я гнались за оленем, – сказал Клод, – с которым у крутой Кентавровой Горы произошло поразительное и преобидное превращение. Трепещи трогать тревожную эту тему, яд языка являя.

– Это не он явил яд языка, а ты. У тебя самого язык вдруг стал заплетаться то на «п», то на «т», то на «я», – сказал Джорн.

– А будет и на «в», – добавил колдун.

– Прохвост, побойся повторить проказу, болшевнику вкатать велю я вразу, и не воюсь я бредных болдунов, – надменно, начальственно и непреклонно разрубил рукой воздух Клод, а сыновья глядели на него в изумлении.

– Ты заговорил волшебными словами, о Клод! – воскликнул колдун, церемонно приподняв колпак и низко поклонившись. – А сейчас могу ли я оказать услугу тебе и Принцам Тэгу, Гэлу и Джорну? Могу ли я показать вам лающее дерево, поющую тину и бескрылых птиц?

Король поморщился от перечня чудес, а Принц Джорн ответил колдуну:

– Батюшка ищет белого оленя, быстрого, как свет, и услаждающего глаз, подобно водопаду весной.

Колдун снова поклонился и подбросил колпак в воздух.

– Что вверх взлетит, тому не должно падать, – сказал он, и колпак, медленно раскачиваясь, будто колокол, тихо поплыл над деревьями всё выше и выше, пока совсем не скрылся из виду.

– А что упало вниз, то пусть взлетит, – сказал колдун и, пошевеливая тремя пальцами левой руки, показал ими на землю. Вдруг с земли стали подниматься растаявшие снежные хлопья, а взлетев до груди колдуна, превратились в миллионы светлячков. Король с сыновьями в изумлении смотрели на чудо, и на мгновение четыре коня и четыре человека застыли, как статуи, потому что сквозь мерцание, сияние и мигание вдруг мелькнул белый олень, быстрый, как свет, и услаждающий взор, подобно водопаду весной.

Белый олень мелькнул в зелёном лесу, а Король и его сыновья понеслись за ним мимо лающего дерева по поющей тине, вспугнув стайку бескрылых птиц. Погоня продолжалась, пока не стало садиться солнце и не опустились странные тени. Белый олень уводил преследователей через серебряную трясину, бронзовое болото и золотую поляну и мчался, быстрый, как свет. Спущенной стрелой пролетел он над огненной топью и туманными мхами, взбежал на рубиновый гребень, перепрыгнул долину фиалок и устремился по жемчужной тропе, ведущей к бесчисленным лабиринтам Копей Лунного Камня.

Топот двадцати копыт прогремел по лощине привидений с зачарованными чинарами, на которых горели фонарики, мимо бирюзового озера, вдоль аллеи асфоделей, вдруг резко повернувшей вниз изгибами по тёмному спуску к тусклой и тоскливой равнине.

Садилось солнце в море, и семь звёзд внезапно в синем небе заблистали, и кончился олений страшный день. Он добежал, стоял он в тишине, дрожа всем телом, под крутым утёсом стремительной Кентавровой Горы.

Король Клод, Принцы Тэг и Гэл изготовились пустить стрелы, а Джорн зажмурился, чтобы не видеть того, что должно было произойти, но когда через мгновенье он открыл глаза, царственные охотники изумленно смотрели, опустив луки и стрелы, не на загнанного оленя, а на высокую и смуглую юную деву, мило приоткрывшую алые уста – настоящую принцессу в длинном белом атласном платье, с самоцветами, сверкавшими в волосах, золотыми сандалиями на ногах, и сиянием тёмных очей.

Четыре коня навострили от внезапного удивления восемь ушей, три Принца пали на колени к ногам девы, а Король мрачно вглядывался в неё, дергая ус.

– Да, знатная была у нас погоня, достойная любого короля, – проворчал он, – но кончилась она, как и тогда, пропавшим мясом и прелестной леди, которую нам надо проводить в её страну. И дай Бог, чтобы её родитель знал толк в винах.

Но когда юный Джорн, единственный из Принцев, кто не потерял дар речи, попросил деву назвать своё имя и сказать, из какого она царства, та лишь покачала головой:

– Я его не помню.

Король Клод вздохнул.

– Посади её на своё седло, Джорн, – сказал он, – и пусть она присутствует за нашим столом, правда, в ином качестве, чем я надеялся. И давайте поспешим, пока не появился здесь коварный колдун со своими кознями и колкостями.

Тут Джорн подсадил Принцессу в седло, бубенцы и пряжки весело зазвенели, и Король Клод поворотил коня в обратный путь по тусклой и тоскливой равнине, вверх по тёмному спуску, аллее асфоделей, мимо бирюзового озера в лощину привидений с зачарованными чинарами, на которых горели фонарики, по бесчисленным лабиринтам Копей Лунного Камня, по жемчужной тропе и долине фиалок, через рубиновый гребень, по туманным мхам, огненной топи, золотой поляне, бронзовому болоту и серебряной трясине, вспугивая стайки бескрылых птиц, через поющую тину, мимо лающего дерева, и опять по зелёному лесу с мерцающими светлячками к открытой дороге, которая вела прямо в замок.

ПОТЕРЯННАЯ ПРИНЦЕССА

На следующее утро Принцесса сидела в восточном покое старого замка и смотрела на солнечные лучи, что врывались сквозь щели и круглые бойницы стен и падали ярким узором на холодный каменный пол.

Королевский Маг, не слишком искусный, как мы уже упоминали, в своём мастерстве, развлекал Принцессу, жонглируя семью серебряными шарами, а Квондо сидел в углу и смотрел сперва на серебряные шары, а затем на тёмные недоуменные глаза милой девицы. Почти всю ночь она провела без сна, пытаясь вспомнить своё имя и имя своего батюшки.

На полу перед ней сидел, скрестив ноги, Писец и читал нараспев имена королей из увесистого тома в надежде, что одно из них зажжёт свет в глазах девушки. Он дошел до буквы «П» и монотонно бубнил: «Пэк, Падро, Пайорел, Пент, Перрил, Пэо, Пиллигро, Пив, Подо, Полонел, Пугги». При имени «Пугги» Принцесса чуть вздрогнула, но только потому что Маг уронил один из своих шаров. Квондо подхватил шар и кинул ему обратно.

Писец поцокал языком и зубами:

– Король Пугги, – сказал он, – самый недостойный во всей этой книге. Он живёт в развалившемся замке на холме с семью полоумными дочерьми. Его жена умерла от приступа неудержимого визга, когда принцессы были ещё маленькими. Теперь Пугги с семью дочками живёт уединённо, и бедокурят они на своём холме так, что не приведи господи: то скатывают валуны на прохожих, то поворачивают реки вспять, то грабят караваны, отбирают украшения и шелка, а, вырядившись, затевают по ночам дикие и шальные игры с фонарями из тыквы. – Писец воздел руки и покачал головой. – Каждую ночь проказничают они, как дети малые накануне Дня Всех Святых.

Принцесса нахмурилась и чуть побледнела. Писец вздохнул и продолжил чтение, поднимая глаза на Принцессу после каждого имени, но она ничем не обнаруживала узнавания. А он всё читал, и двадцать имён на «Р», и сорок на «С», и десять на «Т», и пять на «У», всего два на «Ф», зато тринадцать на «В», девяносто на «О», пятьдесят шесть на «Л» и, наконец, дошел до последней буквы «Зет». «Зар», – сказал он, и Принцесса подпрыгнула на стуле, но только потому, что Маг уронил ещё один серебряный шар. Квондо кинул шар обратно, и жонглирование с монотонным распевом продолжалось: «Зазо, Зат, Заузау, Зав, Закс, Зазир, Зазуно, Зузз», произнёс, наконец, Писец, хлопком закрыл книгу, подняв облачко пыли, покачал печально головой и встал. Маг позволил серебряным шарам упасть в широкий карман своего длинного халата, а Квондо глядел на Принцессу мягким взглядом.

– Я помню лишь деревья и поля, и больше ничего, – вздохнула она.

– Здесь дело за Лекарем, – сказал Писец, – но Лекарь Вашего Величества сам страдает непонятным недугом и просил его не беспокоить.

Принцесса изучала встревоженным взглядом узор теней на полу от бойниц башни.

– Есть, правда, ещё Часовщик Вашего Величества. В своё время его не раз озаряли хитроумные догадки. Токо, Часовщик, – добавил он, – был когда-то вашим Звездочётом.

Принцесса взяла платок и стёрла со щеки Писца пятно книжной пыли.

– Почему Токо перестал быть Королевским Звездочётом? – спросила она.

– Она так постарел, что не мог уже различать не только планеты, но даже Луну и Солнце, – ответил Писец. – Его доклады о том, что все светила гаснут, сильно встревожили Короля, потому что, вы знаете, для охоты ему нужно много света, так что, как говорится, без обиды.

Принцесса чуть улыбнулась, а Писец продолжал:

– «В моих башнях должны сидеть такие люди, которые будут сообщать мне о ярком солнце и ясных звездах!» – вскричал тогда Король. Вот Токо и засадили делать всякие часы: и куранты, и солнечные, а наблюдать за небом послали человека помоложе, по имени Паз. Он изобрёл для своего телескопа розовые линзы, так что самая бледная луна и самые холодные звёзды становились в нём жаркими и полнокровными, о чём он и сообщал Королю. Давайте сходим в тёмную мастерскую старого Токо и послушаем, что он скажет.

Токо нашли в мастерской, где он выреза'л надпись для солнечных часов: «Миг света сменяет нескончаемая тьма». Глаза старика так ослабли, а сотня часов тикала и отбивала время так громко, что он и не заметил посетителей. Принцесса прочла надпись, вырезанную на другом циферблате: «Сейчас темнее, чем вам кажется», и на третьем: «Мгновенье света убегает прочь, и вновь навеки наступает ночь». Писец похлопал старого Часовщика по плечу, и тот поднял на него блёклые и затуманенные глаза.

– Я привёл сюда безымянную Принцессу, которая помнит лишь деревья и поля, и больше ничего.

Он поднёс сложенную чашечкой ладонь к уху старика и рассказал ему о белом олене, и как тот превратился под самой Кентавровой Горой в высокую, смуглую и милую Принцессу, как он прочёл ей все имена из Книги Королей, но свет не вспыхнул в ее глазах.

– Ты – человек, которого всегда озаряли хитроумные догадки и рискованные домыслы, – закончил Писец. – Что скажешь ты о горестях принцессы?

Часовщик покачал длинным тонким пальцем:

– Пусть погуляет милая в саду, где радугою светятся фонтаны, а я рискну и, может, догадаюсь, что приключилось с памятью её.

Стрелки сотни часов показали полдень, но пробили они и восемь, и шесть, и девять, и четыре, и вообще сколько угодно раз, только не двенадцать.

– Девицы околдовывают часы, – сказал Токо, – а те бьют то больше, то меньше, чем надо, насмехаясь над временем.

Писец отвёл Принцессу к двери и показал ей сад, где фонтаны блистали радугой, и смотрел, как она движется между ними, милая, но от всего отрешённая, не слыша ни боя часов, ни слов людей.

– Быть может, она упала и ударилась о камень? – высказал Писец свою догадку, – и так потеряла память.

Старик покачал головой.

– А, может быть, отведала она настоя или зелья —предположил Писец, – и так потеряла память?

Старик опять покачал головой и сказал:

– Ты ведь просил пуститься в рискованные домыслы меня, а рискуешь сам.

Писец извинился и молча выслушал слова старика.

– Вспомнилась мне история, что сказывал мой батюшка лет сто назад, – продолжил Токо, – удивительная история о дружбе настоящего оленя с лесным колдуном. Кажется, в то давнее время лесной колдун упал и разбился, а, может быть, испил настоя или зелья в апреле, когда потоки быстры и могучи, и бесчувственно погрузился в сон. Проходил там олень, который вытащил беспамятного колдуна из потока и тем спас ему жизнь. В награду за доброе дело колдун подарил оленю власть обращаться в высокую и смуглую принцессу, если охотники станут наседать на него и нигде не останется спасения, как у того оленя, которого загнали у Кентавровой Горы.

Глаза Писца стали большими и круглыми, а рот раскрылся от изумления, и в тот же миг сто часов, на которых стрелки показывали одиннадцать минут первого, пробили тринадцать раз. Когда бой затих, Писец сказал:

– Так ты утверждаешь, что наша Принцесса во всём, кроме внешности, олень, а не принцесса королевской крови?

– Однажды в давнее время, – продолжал старик, – на того оленя сильно наседал один местный парняга. Он здорово держался в седле и загнал оленя к крутому утёсу, на который тот не мог взбежать. Но как только охотник поднял лук, задыхавшийся олень с дикими глазами вдруг предстал перед ним дивной Принцессой, высокой и смуглой. Парень побледнел, покраснел, посинел и, побросав лук и стрелы, ускакал, огорошенный, во всю мочь своей несчастной кобылки.

А олень в обличье девы пошёл в пещеру к своему колдуну, с которым он подружился, и с дрожью в голосе спросил, можно ли ему оставаться девой до конца дней. Колдун, помня старое добро, дал ему власть оставаться девой обличьем, покуда трижды не изменит ей любовь. Если же не повезёт ей в любви три раза, то чтанет она оленем уже навсегда.

– Первым полюбил её поэт, вторым – менестрель, а третьим – рыцарь, и каждый, в свою очередь, обнаружив её истинную природу, бросал её. Да и кто может любить даму, которая по естеству – олень?

Долго слышались лишь тиканье часов да слабый шум фонтанных струй.

– Так что же потом, – спросил Писец, – когда любовь изменила ей в третий раз?

– Потом, когда любовь изменила ей в третий раз, – сказал Токо, – ей вернулось её истинное сердце.

Часы ни с того, ни с сего пробили семь.

– Сказал ли ты мне правду? – спросил Писец.

– Белый олень во времена моего батюшки не знал своего имени, потому что у диких зверей не бывает имён, и помнились ему лишь деревья и поля, и больше ничего, – ответил Токо.

– Как же рассказать мне всё это Клоду, самому гордому охотнику наших дней? – воскликнул Писец. – Молю тебя, Токо, усомнись в своих сомнениях и обнадежь нас своей надеждой, что эта Принцесса, быть может, настоящая.

Старик покашлял:

– Возможность, достоверность и надежда – кто в силах на весах их уравнять? Я знаю знаки, символы, симптомы бессчетных чар. Кругами колдовство ведётся.

Ни старик, ни молодой не заметили темной фигуры в дальнем углу мастерской: карлика Квондо, который незаметно пробрался внутрь и присел на корточки. Он смежил глаза, чтобы не выдать себя их сверканием, но не спал. Писец повернулся, не сказав ни слова, открыл тяжелую дверь и вышел.

Навстречу ему шла Принцесса, и украшения так сверкали в её волосах, а золотые сандалии так ладно сидели на ножках, что он усомнился, может ли олень, если она и впрямь была оленем, принять столь совершенный и восхитительный облик. Писец задумался, а смог бы он сам безраздельно полюбить ту, что по воле чар вдруг станет однажды обкусывать листья на деревьях, и со вздохом решил, что не смог бы. Он покачал головой и внёс маленькую заметку в архивы своего сердца.

В тёмных глазах безымянной девы стоял вопрос, но Писец покачал головой, отвернулся и вздохнул:

– Старик молчал, мычал и что-то мямлил, ходил вокруг да около, терялся, не говорил ни да, ни нет, но много того сего с весьма изрядной долей беспочвенных догадок, измышлений, намёков, умолчаний и отсылок, перемежая множеством предлогов: «когда», «ввиду», «причём», «притом», «при сём», а в результате – ворох ерунды, в шесть раз бедней того, что нам известно.

Он низко поклонился и вздохнул, и снова поклонился, а Принцесса прошелестела над травой, как дождь, и скрылась за калиткой.

Молчаливой была трапеза в тот полдень в длинном банкетном зале, где даже днем было так сумрачно, что зажигали светильники в железных канделябрах вдоль толстых каменных стен. Таинственная дева погрызла орешки, пощипала лист салата и отказалась от вина, напомнив тем озабоченному Королю и его старшим сыновьям о вчерашней погоне в Заколдованном Лесу и её удивительном окончании.

Клод, Тэг и Гэл беспокойно ёрзали на стульях и что-то ворчали, а Принц Джорн, нежный взгляд которого выдавал его чувство к безымянной деве, радовался тому, что она, поднимая глаза и оглядывая сидящих за столом, смотрела на него мягко. Карлик Квондо опять притаился в углу за железным щитом, не пропуская ни взгляда, ни ворчания, и безотрывно следил тёмными глазами за сидящими.

– Если вы не станете есть лучше, – сказал Король Принцессе, – я позову своего Лесничего, то есть, прошу прощения, – он поспешно поправился, – Лекаря.

Принцесса покраснела, Джорн скорчил отцу гримасу, а Король, чтобы скрыть замешательство, кликнул Мага, который мгновенно явился в облаке дыма.

– Я, кажется, приказывал тебе никогда больше не появляться в облаке дыма, – проворчал Король. – Запах пороха портит вкус вина – я тебе уже говорил.

– Я забыл, – сказал Маг.

– Заходи в комнату как все люди.

– Да, сир, – сказал Маг и стал жонглировать семью золотыми и серебряными полумесяцами.

А Король всё ворчал про себя: «Мало ему было раньше появляться с молнией и громом, так теперь ещё надымил на весь замок! Само представление дешевле появления. Простой лесной колдун узнаёт больше за день, чем этот дурень за десять лет, а ведь учился в самой дорогой школе для чародеев. Не в коня, видать, корм! Нет, нельзя никого выучить ни в седле сидеть, чтоб любо глядеть, ни чары наводить. Такое или само приходит или, как говорится, не дано».

Ворча и дёргая ус, Король выпил чашу красного вина, встал из-за стола и поднялся по каменной винтовой лестнице. Он всё ещё говорил сам с собой, и голос его разносился гулким эхом по залам и покоям замка: «Я отучу эту милую деву от безымянности, чтоб мне съесть сырую лошадь!»

Тут до него донеслись звуки из Королевского Лекараря, который то стонал, то утешал сам себя: