Текст книги "Изменчивость моря"

Глава 5
Настоящее время

На следующее утро я просыпаюсь в ужасном настроении. Я предполагаю, что это из-за алкоголя, выпитого накануне, пока не вспоминаю, что Юнхи сказала мне вчера о продаже Долорес. Я задвигаю эту мысль в самый угол сознания и снова погружаюсь в сон, пока телефонные будильники не начинают кричать разными голосами, требуя, чтобы я проснулась.

Нажав кнопку «Отложить», я сонно чищу зубы, потом замечаю текстовое сообщение от моей мамы – длинную строку на корейском, мелькающую на моем экране. Я не хочу это читать, сидеть и разбирать буквы, пытаясь полностью понять их значение – на что у меня всегда уходит несколько минут – поэтому я этого не делаю. «Если бы случилось что-то срочное, она бы позвонила», – говорю я себе, чтобы попытаться унять спазм в животе, который неизбежно возникает там всякий раз, когда я думаю о своей матери.

Я торопливо выполняю остальную часть своей утренней рутины – ополаскиваю лицо холодной водой, чтобы выглядеть более живой, наношу тоник, сыворотку и всю прочую ерунду, которую Юнхи заставила меня купить год назад, когда настаивала на том, что я не могу просто намазать лицо лосьоном для тела и надеяться на лучшее.

– Мы уже взрослые, – ворчала она, таща меня по торговому центру. – Мы должны заботиться о своей коже.

– Что плохого в том, чтобы мазать лосьон для тела на лицо? Разве мое лицо не является частью моего тела? – запротестовала я.

– Ни в коем случае, – отрезала она, выбирая сыворотки с надписью «Для комбинированной кожи». – Твое лицо – это твое лицо.

– Что значит «комбинированная кожа»? – спросила я идеально накрашенную девушку, снисходительно смотревшую на нас, стоящих перед ней с корзинкой в руках. У нее была кожа цвета свежевыпавшего снега, и ей могло быть сколько угодно лет – на пять меньше, чем нам, или на пять больше. Она протянула руку и опустила мне в корзинку один из их наборов и образец продукта, на котором значилось «Маска для волос».

– Это означает, что кожа одновременно жирная и сухая, – сказала она, протягивая мне зеркало, в котором мои поры казались лунными кратерами. – Например, видите, как блестит ваша Т-зона, но область вокруг носа при этом сухая?

– Лучшее из обоих миров, – пошутила я, но ни она, ни Юнхи не рассмеялись.

Тэ с одобрением отнесся к косметике, которую купила мне Юнхи.

– Значит, предполагается, что, если использовать все это, кожа станет по-настоящему хорошей?

– В том и смысл, – сказала я, листая страничку компании по уходу за кожей и показывая ему яркие фотографии ее многочисленных моделей со свежими лицами и блестящими глазами. – По-видимому, идеальное состояние для кожи – максимально увлажненное. Намазала крем и – вперед.

Меня охватило желание послать Тэ какие-нибудь средства по уходу за кожей как раз в тот момент, когда он уехал в пустыню. Конечно, его кожа иногда будет высыхать, несмотря на, несомненно, контролируемую климатическую обстановку в капсуле, где он и другие стажеры-добровольцы окажутся. Тэ, как и большинство парней, довольствовался минимальным набором средств по уходу за собой, включавший шампунь, который одновременно с этим выполнял функцию геля для душа, – Юнхи была бы в ужасе, – но ему как будто и не требовалось ничего другого. Он всегда казался мне таким привлекательным, что я иногда вообще не понимала, почему он встречался со мной. Это заставляло меня задуматься, что я начала играть не в своей категории, когда дело дошло до отношений с ним. Когда мы появлялись где-нибудь вместе, другие девушки всегда смотрели на меня так, словно не могли поверить в мою удачу. «Я тоже», – хотелось мне им сказать.

Я стараюсь не слишком задумываться о том, как выгляжу в последнее время, поскольку единственные люди, с которыми я регулярно встречаюсь – это мои коллеги, но сообщение Уммы, пришедшее этим утром, заставляет меня чувствовать себя неловко, словно я нахожусь под ее наблюдением. Я изучаю себя в зеркале, отмечая припухлости под глазами. Я вообще-то плохо сплю.

Ожидая, пока сварится кофе, я украдкой бросаю беглый взгляд на телефон, опасаясь, что он затребует от меня слишком многого, если я уделю ему чуточку больше внимания. Я заранее могу сказать, что чтение сообщения от Уммы займет у меня по крайней мере несколько минут.

Родители водили меня в школу корейского языка на протяжении нескольких мучительных лет, прежде чем мы совместно решили, что я перестану ходить туда, где мне все ненавистно. Я ненавидела занятия по субботам, в день, когда все остальные в мире могли как следует выспаться и расслабиться после долгой школьной недели, и меня жутко бесило, что родители Юнхи никуда не заставляли ее ходить, так как она родилась в Корее и свободно говорила на родном языке. Больше всего меня раздражало то, насколько банальные нам давали упражнения, и тот факт, что большинство рассказов и стихотворений, которые нам приходилось читать для развития навыков понимания языка, были о детях с именами типа Миенг и Чулсу, которые собирали опавшие листья или обсуждали выпавший снег. Никто из моих знакомых так не разговаривал. Но я пробыла там достаточно долго, чтобы научиться читать, писать и понимать язык примерно на уровне четвероклассницы, чего в большинстве случаев было достаточно.

Я изучаю объемные буквы, круги, квадраты и линии, составляющие абзацы, пока они не становятся четкими и не складываются в слова. После длинной преамбулы, в основном состоящей из новостей о погоде, о том, как прошла рабочая неделя, и о том, кто с кем поссорился в церкви, я понимаю, что она хочет, чтобы я пришла к ней на ужин. «Надеюсь, у тебя все хорошо», – так заканчивается текст сообщения, формальностью похожее больше на электронное письмо. «Было бы приятно увидеть тебя за ужином, если ты будешь свободна на этой неделе. Дай мне знать…»

Я не хочу с ней разговаривать. Эта мысль всплывает на поверхности моего сознания, подобно киту, появляющемуся на далеком горизонте, безошибочно узнаваемая и не подлежащая игнорированию. Одновременно с этим чувство вины охватывает меня изнутри, когда я делаю глоток кофе. Оно оседает у меня на языке густым маслянистым налетом, напоминает, что никакие мои слова и поступки не освободят меня от родителей, и неважно, насколько они отдалились от меня или ушли в себя. Наконец, это осознание заглушает все прочие мысли в моей голове. В детстве я часто думала, что встреться мы с мамой на улице как два незнакомых человека одних лет, мы бы не поладили. Она шла своим путем, а я – своим, и по сути, именно такими наши отношения и стали, как только Апа исчез. «Ты – дитя своего отца», – все время твердила Умма, пока я росла. Когда я была маленькой, она брала меня за руку, сравнивая мои толстые пальцы со своими тонкими, и говорила: «Ты совсем на меня не похожа».

Я игнорирую сообщение, выливаю остаток кофе в кружку и выхожу из квартиры. Я вот-вот опоздаю, и Карл совершенно ясно дал понять, что несмотря на его дружелюбное отношение, мол, погляди, я хороший парень, ему не нравится то, что он назвал во время последней ежегодной квалификации моими «постоянными задержками».

На улице все еще неожиданно красиво. Небо ярко-голубое, такое нежное, что на него почти больно смотреть, и в отличие от вчерашнего дня, в воздухе чувствуется едва заметный запах свежести – почти достаточный, чтобы заставить меня вернуться в дом и надеть легкую куртку, но в конечном итоге я решаю насладиться прохладой. В последнее время климат не так уж часто балует нас настоящими весенними днями, подобными этому.

Когда моя машина заводится и я чувствую, как кофе понемногу творит свое волшебство, стягивая слои усталости с черепа и приводя мой мозг в рабочее состояние, жужжание телефона в кармане оповещает об очередном сообщении. На этот раз оно от Юнхи. «Ты не хочешь пообедать со мной сегодня?» Ей я тоже не отвечаю. Вместо этого переключаю передачу и наслаждаюсь тем, как мои водительские инстинкты берут верх и втискивают «Камри» в поток машин, уже скапливающихся на проспекте. Мне даже приятно чувствовать себя маленькой частью чего-то гораздо большего, чем я сама, даже если большее – всего лишь пробки в час пик.

Я купила машину некоторое время назад, когда Юнхи переехала, и я больше не могла пользоваться ее «Хондой Аккорд», чтобы ездить по делам, просить ее подвезти меня или заехать за мной. Она жаловалась, что я всегда забываю скинуться на бензин, но думаю, ей нравилось, что мы можем вместе ездить на работу и ходить за продуктами, потому что, хотя она никогда бы в этом не призналась, ей было тоскливо проводить время в одиночестве. Иногда она в панике писала мне эсэмэс, когда ходила по магазинам, и мой телефон непрерывно гудел от десятков сообщений подряд с фотографиями одного и того же свитера пяти разных цветов. «Какой именно?» – спрашивала она, и я должна была дать ответ в течение нескольких минут: тщательно рассмотреть пиксели и сделать выбор между изумрудным, бирюзовым или лавандовым. Обычно в итоге она выбирала совсем не то, что я, но, казалось, ей все-равно было приятно, что я принимаю решения за нее, как будто ее собственные желания и предпочтения имели смысл только вступая в конфликт с моими.

Все изменилось, когда она начала встречаться с Джеймсом, с которым познакомилась в приложении под названием «Соты». «Крайне пугающее название для сайта знакомств, – сказала я тогда. – И чем оно лучше всех остальных?» Я для пробы зарегистрировалась там только для того, чтобы навсегда удалить его после одного свидания с первым и единственным человеком, которому я потрудилась ответить. Он называл меня Рори весь вечер напролет, слишком много говорил о своей бывшей девушке и настаивал на том, чтобы мы разделили закуску, вместо того чтобы есть по отдельности. «Может быть, тебе следовало дать ему шанс, – предположила Юнхи позже. – Рори – вполне себе милое прозвище».

«Соты» – пока что единственное в своем роде приложение для знакомств. Оно анализировало все данные, доступные на телефоне, включая историю покупок в интернете, текстовые сообщения, фотографии и так далее, а затем, основываясь на поисковых запросах, истории сообщений и образе жизни, предлагало пользователю идеального кандидата минимум с 95 % рейтингом совместимости. Если в телефоне имелись приложения, отслеживающие количество пройденных шагов в день или часы сна, их тоже можно было подключить к «Сотам». И никакой профиль не требуется. Просто регистрируешься, предоставляешь приложению полный доступ к своим данным и ждешь, когда тебе назначат потенциальную вторую половинку. Как только ты начинаешь встречаться с кем-то, можно сохранить приложение на обоих телефонах, переключив его в режим «Мёд», где оно за небольшую ежемесячную плату будет отслеживать все изменяющиеся симпатии, антипатии, интересы и предпочтения второй половинки, и даже отправлять тебе сообщения перед днями рождения, юбилеями и другими особыми событиями с рекомендацией подарков. Когда я сказала Юнхи, что меня пугает такая тотальная слежка, она отмахнулась, сказав, что можно выбрать, каким объемом информации делиться. «Кроме того, – добавила она, – разве ты не знаешь, что до нашей личной информации и так может добраться кто угодно?»

Юнхи и Джеймс сразу же поладили. На первом свидании он повел ее в симпатичный ресторан на городской крыше, а три месяца спустя, на день рождения, она получила от него букет розовых и кремовых роз ее любимого сорта. «Для меня он действительно идеальный парень», – сказала она без тени иронии. И когда я наконец встретила его, то увидела, каков он из себя на самом деле. Джеймс Ю был ровно на четыре дюйма выше нее, симпатичный кореец с аккуратной, но не слишком вычурной стрижкой – все пункты ее воображаемого списка предпочтений были отмечены галочками. Именно с таким парнем Юнхи всегда было суждено в конечном итоге встретиться.

Когда она обручилась, я узнала об этом из социальных сетей раньше, чем лично услышала от нее. Праздничные смайлики усеяли комментарии к ее анонсу, на котором были изображены их руки, переплетенные на фоне цветущего поля. «Счастливее всех на свете, когда я вместе с Ю», – гласила подпись с соответствующим хэштегом.

Счастливая, еще счастливее, самая счастливая. Не то чтобы я не желала Юнхи счастья. Просто счастье других людей занимает слишком много места и чересчур давит своей тяжестью. Радости окружающих всегда казались мне более значимыми, чем мои собственные. Я никогда не доверяла слову «счастье». У вас не получится четко его определить, классифицировать, оценить качественно и количественно или, на худой конец, заявить о нем во всеуслышание, потому что никогда наверняка не знаешь, не исчезнет ли оно ночью, оставив после себя вопросы без ответа и бесконечную боль.

Сегодня в аквариуме тише, чем обычно. Я направляюсь на кухню, где принимаюсь нарезать размороженных кальмаров и креветок для пингвинов. Франсин уже там, раскладывает небольшие порции витаминов в пищевые смеси для своих аквариумов.

– Здравствуй, прекрасная незнакомка, – говорит она с мягким среднезападным акцентом, растягивая слова. Затем она поднимает голову и видит мешки у меня под глазами. – Второй раз за день пьешь кофе, да?

– Просто проблемы со сном, – отвечаю я, не желая давать ей больше информации.

Франсин – высокая сутулая девушка с жесткими голубыми глазами и волосами, которые в ирландской балладе назвали бы льняными, – существо, которое Юнхи назвала бы энергетическим вампиром. Она, как правило, нравится мужчинам (Карл был немного влюблен в нее с первого дня знакомства), и хотя она якобы замужем за неким Тоби, о котором она часто упоминает, но которого никто из нас никогда не видел, она потакает их симпатии и флиртует в ответ. Она странно уверена в себе для женщины, которая, если присмотреться к чертам лица и не учитывать такие факторы, как светлые волосы, голубые глаза и рост, на самом деле не так уж хороша собой. Франсин сует свой нос в проблемы других людей, напоминая собак-терапевтов, работа которых – найти рак у пациента по запаху, и тянется к ним, как акула к крови. Она называет себя очень эмпатичной, что, как ей кажется, должно служить оправданием того, почему она такая чертовски любопытная.

Она замолкает.

– Я принесу тебе зверобоя из моего сада. Я завариваю с ним чай, выпиваю и сразу вырубаюсь, как потухшая лампочка.

Она говорит это так, словно не рассказывала мне о своем чудо-чае уже по меньшей мере три раза.

– Спасибо, Франсин, – говорю я. – Тебе правда не обязательно так беспокоиться.

– Должно быть, ты ужасно занята в последнее время, помогаешь Юнхи со свадьбой и всем прочим.

– Да, действительно много дел, – вру я.

На самом деле, Юнхи не просила меня помогать ей с планированием свадьбы. В прежние времена я бы разговаривала с ней по телефону двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, просматривала образцы ткани для скатертей и различные виды фигурного золотого каллиграфического шрифта, но с тех пор, как мы с Тэ расстались, она избегает меня, как будто разбитое сердце заразительно. Я предполагаю, что она переложила заботы о свадьбе на одну из сестер, и хотя я не из тех девушек, которые сходят с ума по свадебным пустячкам, вроде цветочных композиций или связок воздушных шаров, это причиняет мне боль, как порез, поначалу не замеченный, но вдруг начавший кровоточить.

– Я помню, как мы с Тоби поженились, – мечтательно произносит Франсин, и это заставляет меня незамедлительно вообразить, какой трагедией для поклонников Франсин обернулась ее свадьба с Тоби. – Потребовалась целая вечность, чтобы все сделать правильно. Но я вроде понимаю, что так и должно быть, ведь все хотят достичь идеала, верно?

Она наклоняется над каждой из пластиковых кормушек, отсчитывая ложечки белого порошка. Иногда я думаю, что наша кухня выглядит так, будто мы управляем самым странным рестораном в мире, в меню которого только кокаин и сырые морепродукты.

Я продолжаю нарезать креветок и кальмаров, ничего не говоря, их полупрозрачные тельца похожи на лучики света на разделочной доске. Временами мне приходит в голову, как это ужасно – работать в океанариуме, ухаживать за морскими обитателями, кормя их другими морскими обитателями, но меня успокаивает мысль, что так оно и происходит в диких условиях. «Ничто в природе не пропадает зазря, – всегда говорил Апа. – Даже животные, назначение которых мы еще не выяснили, должны играть определенную роль в экосистеме».

Он с удовольствием находил ошибки в природном порядке, исследуя унаследованные организмами черты, которые изначально казались несовместимыми с выживанием, например то, как некоторые виды пингвинов спариваются только с одним партнером всю жизнь. «С одной стороны, эволюционно для любого животного нет особого смысла выбирать одного партнера, – объяснял он. – Это ограничивает возможности по передаче генетического материала. И все же, с другой стороны, это сокращает количество времени, которое придется потратить на поиск новой пары и ее содержание. Упрощает выбор, который приходится делать».

Я перекладываю нарезанных кальмаров в ведро, затем несколько мгновений колеблюсь, прежде чем выйти из кухни.

– Кстати, ты что-нибудь слышала об аукционе? Для частных владельцев? – спрашиваю я у Франсин небрежно, как будто только что подумала об этом.

– Да, но я думала, они давно перестали так делать, – говорит Франсин, не поднимая глаз.

– Они продают Долорес, – отвечаю я.

Я знаю, чего мне сейчас хочется, и знаю, что не получу этого – пускай мимолетного, но все же понимания и поддержки от Франсин, которая обычно не разговаривает со мной, разве что пытается посплетничать о Карле или Юнхи или о том, чем, по ее мнению, занимается обслуживающий персонал. Я хочу увидеть отражение моего собственного глубоко укоренившегося гнева на несправедливость сложившейся ситуации в другом человеке. Я представляю, как мы вдвоем, Франсин и я, раздаем петиции и листовки, собираем толпу людей в огромном вестибюле океанариума, придумываем лозунги, чтобы остановить продажу животных. Я представляю, как мы с Долорес попадем в вечерние новости, и, может быть, даже Тэ увидит нас, если кампания станет достаточно масштабной. Я думаю о самой Долорес, о ее больших глазах и сильных конечностях, о том, что я чувствую, когда она обхватывает меня за руку и дружески тянет, как бы говоря: «Эй, погляди, мы здороваемся. Разве это не странно?»

Разумеется, ничего такого не происходит. Франсин смущается и пожимает плечами.

– Я думаю, им нужно хоть на чем-то зарабатывать деньги.

Кода, один из королевских пингвинов, отказывается есть. Она пребывает в расстройстве с тех пор, как ее друг Арпеджио бросил ее ради другой женщины, Сонаты. «Вот тебе и партнеры на всю жизнь», – думаю я, открывая вольер с пингвинами и наблюдая, как все двенадцать особей смотрят на меня снизу вверх, и их яркие глаза сияют как маленькие драгоценные камни. Раньше их было пятнадцать, но после того, как малышка Хармони умерла, ее родители, Темпо и Престо, начали драться друг с другом, кусаясь до крови, и их пришлось разлучить. Темпо отправили в зоопарк в Сан-Диего, а Престо отправился в Кливленд.

– Подожди своей очереди, братан, – говорю я другому пингвину по имени Форте, который кусает Коду, спеша добраться до ведерка с едой. Кода крадется прочь, к воде, ее это не интересует. Я жду, пока другие пингвины закончат есть, прежде чем попытаться соблазнить ее вкусным кусочком нетронутого кальмара. Обычно она сходит с ума по кальмарам, ее глаза расширяются при виде их.

– Давай, Кода, я знаю, что ты голодна, – умоляю я. Но она просто смотрит на меня, как бы иронично переспрашивая: «Правда, что ли?» – в то время как Соната и Арпеджио демонстративно прихорашиваются друг перед другом у нее на глазах. – Прекратите, вы двое, – укоряю их я, но парочка меня игнорирует.

Я хочу сказать ей, что понимаю ее чувства, но на самом деле не понимаю. Кода и Арпеджио уже столько раз расставались и снова сходились, что я сбилась со счета. Королевские пингвины обычно моногамны, однако популяция «Фонтан-плазы» и разворачивающаяся драма уникальны в своем роде. Где-то в кабинете у Карла есть целая таблица взаимоотношений пингвинов друг с другом. Мы используем ее, чтобы отслеживать, как часто происходят ссоры и примирения. Пингвины как актеры в Голливуде: встречаются с одним и тем же кругом из десяти-двенадцати других особей.

Юнхи никогда не понимала, как мы умудряемся различать животных, даже после того, как я объяснила ей, что все они носят браслеты из бусин, показывающие, как долго они здесь находятся и сколько им лет. Но узнавание выходит за рамки этого. Через некоторое время ты просто начинаешь понимать их, наблюдая за ними и замечая, как они наклоняют головы, едят пищу или опускаются животом вперед в воду. «Львиная доля работы заключается в том, чтобы быть внимательным. И именно уделяя им внимание, подмечая мелочи, мы приходим к пониманию того, что требуется животным – иногда даже раньше, чем они сами это осознают», – всегда говорил Апа. Моя работа заключается в том, чтобы замечать как можно больше, узнавать всех животных и их повадки. Обращать внимание на мелкие детали: от того, как в одни дни рыба подплывает ко мне близко, а в другие – нет, до того, насколько яркими становятся морские звезды в зависимости от колебаний температуры воды или какими лакомствами можно соблазнить убитого горем пингвина, чтобы тот наконец поел.

У каждого из королевских пингвинов есть корона из волнистых желтых перьев, похожих на причудливые усики или неудачно подкрашенные брови, в зависимости от точки зрения; когда они ходят, они выглядят – как, впрочем, и большинство пингвинов – абсолютно нелепо. Но в воде все совершенно иначе. Плотные кости придают им обтекаемость торпеды в воде, а золотистые перья развеваются за ними, как хвосты комет. Зрелище, которое заставляет меня вспоминать слова Апа о том, что все живое в разы прекраснее, когда видишь его в естественной стихии.

Я оставляю Коду с кусочком кальмара и отмечаю в журнале на рабочем месте, что она до сих пор ни к чему не притронулась. «Кода все еще ест без энтузиазма, – пишу я. – Рекомендую медикаментозное лечение или отселение от других пингвинов, если ее состояние продолжит ухудшаться. Вероятно, реакция на стресс?»

Людям нравится посмеиваться над пингвинами или думать о них как о маленьких человечках в смокингах. Какое-то время я тоже так делала, предпочитая им более крупных и интересных животных в аквариуме, таких как Долорес, или акулы, или мурены, или скаты-манты. Но в документальном фильме Вернера Херцога[16]16
    Вернер Херцог – немецкий кинорежиссер, сценарист, актер, автор более сорока фильмов, в основном документальных. Фильм-исследование жизни ученых в Антарктиде принес ему номинацию на «Оскар» за лучший документальный фильм.


[Закрыть] об Антарктиде, который Тэ однажды заставил меня посмотреть, был один момент, изменивший мое отношение к ним. Мы купили немного курительной смеси у друга и сидели в его квартире, наблюдая, как дым поднимается из наших ртов к потолку, когда ему внезапно пришла в голову идея показать мне «Встречи на краю света».

– Очень вдохновляющее название, – заметила я.

– То ли еще будет, вот увидишь, – улыбнулся он. – Это один из моих любимых фильмов.

И он был прав. Я пялилась в экран, как завороженная, все девяносто девять минут документального фильма. Тэ наблюдал за мной, пока я его смотрела – как это частенько делают парни, которым не терпится показать другим нечто, что нравится им самим, но при этом хочется сохранить хладнокровие. В одной из сцен с пингвинами Вернер Херцог спросил исследователя: «Существует ли среди пингвинов такая вещь, как безумие?» Этот вопрос и то, каким будничным, но в то же время очень серьезным тоном он его задал, заставили меня громко рассмеяться – куда громче, чем если бы я не успела покурить. «Могут ли они просто сойти с ума, потому что им надоела их колония?»

Исследователь, казалось, был сбит с толку вопросом Херцога. Камера скользнула по колонии пингвинов, толстые черно-белые овалы их тел поблескивали на солнце. «Все эти пингвины направляются к открытой воде, направо, – нараспев произнес Херцог. – Но один из них привлек наше внимание: тот, что в центре».

Одинокий пингвин появился в кадре, всего лишь черная точка на фоне белой тундры, ковыляющая прочь от остальных. Вместо того чтобы направиться к воде или туда, где загорали его собратья-пингвины, он решительно двинулся – пусть неуклюже, но с постепенно возрастающей скоростью и настойчивостью – вглубь острова, где, как сообщил нам Херцог, «он неминуемо встретит свою смерть».

Камера начала отдаляться от пингвина, чтобы показать нам необъятность окружающих его белых льдов и голубые горы на горизонте, как бы подтверждая предсказание о его судьбе. «Даже если бы мы поймали его и вернули обратно в колонию, он бы немедленно отправился обратно к горам. Но почему?» – задал вопрос Херцог.

Когда сцена закончилась, я плакала, мое тело сотрясалось от неистовых рыданий. Тэ посмотрел на меня с тревогой.

– Ты в порядке? – спросил он.

За все время наших отношений он видел меня плачущей, наверное, всего пару раз – если мы сильно ссорились или что-то в этом роде. Сигареты заставили его голос звучать высоко и отдаленно, как будто он доносился с потолка. Он уставился на меня широко раскрытыми остекленевшими глазами, а я в тот момент чувствовала себя настолько одинокой, что почти не могла дышать. Я ощутила, как мое тело сжимается в запятую, свернулась калачиком под его одеялами и плакала, плакала. Наблюдая за тем, как крошечное тельце пингвина исчезает в горах Антарктиды, я почувствовала, что и сама тоже растворяюсь и исчезаю.

Тэ обнимал меня, гладил по волосам, пока я не успокоилась и не заснула, а утром, когда он спросил меня, не хочу ли я поговорить об этом, я промолчала – просто притянула его ближе, пока не почувствовала, как он напрягся. Мы трахались так, как я всегда хотела и как он почти никогда себе не позволял: он дергал меня за волосы и засовывал пальцы мне в рот, я сосала их, и вкус его соленого и железистого пота был утешением, зельем против страха снова остаться одной.

Сообщение от Уммы жжет меня через задний карман джинсов весь день, всю мою смену, пока я кормлю остальных животных. Я рассказываю об этом Долорес, наблюдая за тем, как она поглощает свой завтрак. Покончив с едой, она поднимает взгляд и смотрит на меня так, словно ей уже надоели мои проблемы.

Сегодня она кажется несколько вялой, ее большие глаза превратились в узкие желтые щелочки, и я читаю в этом взгляде осуждение. Я наблюдаю за ее красно-фиолетовым мерцанием, пока она плавает по аквариуму, и у меня комок подступает к горлу, когда я думаю, что скоро вообще потеряю возможность с ней видеться. Я даю ей дополнительную порцию кальмаров, потому что не знаю, что еще могу сделать для нее. «Может, она будет счастливее в своем новом доме», – думаю я про себя.

«Важно не привязываться, – говорил мне Апа всякий раз, когда рассказывал о своей работе. – Животные живут не так долго, как мы, и мы едва ли сможем многому у них научиться, если будем все время сравнивать их с собой». Но он постоянно нарушал свое собственное правило, часто показывая мне новые трюки, которым он научил Долорес, и особенные головоломки, которые он приготовил специально для нее. «Ее интеллект находится на уровне десятилетнего ребенка, – пояснил он мне, когда мне исполнилось немногим больше. – На самом деле, она, вероятно, умнее тебя». Это случилось сразу после того, как мне пришлось принести ему на подпись результаты одного из тестов по математике, позорные красные цифры, семьдесят баллов из ста, обведенные поверх моей работы, словно они были рекламным щитом, объявляющим миру, насколько я тупая. Апа часто говорил подобные вещи, совершенно не задумываясь над тем, как они могут прозвучать для других людей.

«Вот что происходит, когда слишком много торчишь в окружении животных, – не упускала случая прокомментировать это Умма. – Человеку вредно проводить столько времени вдали от людей». Но Умма по-своему была такой же. На самом деле у нее не было друзей вне церкви, большую часть времени она проводила в нашем саду, читала или перебирала ноты для занятий хором. Пока я росла, я всегда думала, что ей просто не нравится заниматься ничем другим, и только гораздо позже мне пришло в голову, что она, возможно, чувствовала себя одинокой вдали от того места, где выросла, с мужчиной, который, казалось, был одержим только морем, его красотами и секретами.

Ребенок ограничен тем, что ему требуется очень много времени на осознание того, насколько странной является его собственная семья, и на оценку ее недостатков, плюсов и причуд. Когда я была маленькой, то думала, что родители каждого человека подолгу не разговаривают друг с другом и что любое общение за ужином сводится в основном к молчанию, прерываемому случайными просьбами передать соль или салфетку. Что у всех родителей случаются ссоры, которые могут быстро перерасти в череду взрывов, превращающих дом в минное поле.

Карл входит, когда я возвращаюсь на кухню и убираю оставшиеся от утренних приготовлений тарелки. Каждый раз, когда он видит, что я прибираюсь, он реагирует так, словно я делаю ему огромное одолжение: говорит мне, что я «прямо рок-звезда» или «настоящий командный игрок», вместо того чтобы просто поблагодарить меня или попросить кого-нибудь другого – например, Франсин – сделать это за него. Я знаю, что мое молчаливое согласие – часть проблемы, и что я могла бы просто перестать этим заниматься. Но теперь все ждут, что именно я буду мыть посуду, и мне попросту легче оставаться в накатанной колее.

Он пытается поделиться со мной впечатлениями о своей спутнице, подробно рассказывая о ресторане, в который он ее водил, о том, чем она зарабатывает на жизнь, даже о том, что они заказали на ужин. Интересно, действительно ли Карлу так одиноко или он ведет себя подобным образом со всеми знакомыми ему людьми? Или и то, и другое вместе? Он думает, что мы с ним друзья, что, как мне кажется, одновременно и мило, и немного грустно – все зависит от угла зрения.

– Есть какие-нибудь планы на выходные? – спрашивает он у меня, прежде чем начать рассказывать о своих собственных.

Я подумываю о том, чтобы сказать ему правду, заключащуюся в следующем: я, вероятно, буду пить в одиночестве, пока не потеряю сознание перед телевизором, проснусь в шесть утра, чтобы проблеваться, а затем снова лягу спать и просплю часов до двух. Я подумываю накричать на него, сказать, что мне плевать на его дурацкое свидание и его планы на выходные. Интересно, как отреагировал бы Карл, если бы я однажды заговорила с ним обо всем том дерьме, что мне известно. Например, о потере Долорес или о том, что Франсин платят больше, чем мне, хотя она работает здесь меньше времени и допускает ошибки с дозировками витаминов для животных. Мне хочется так поступить, только чтобы увидеть шокированное выражение, которое наверняка появится на его глупом лице.