Текст книги "Музыка дождя"

Джоан Эллиот Пикарт
Музыка дождя

Пролог

– Падре! Падре!

Выскочив на крик из убогого домика, пожилой священник увидел бегущего к нему мальчика с широко раскрытыми от испуга глазами.

– Потише, Пипо. Сбавь темп, – сказал священник. – Иначе ты собьешь меня, как грузовик тощую корову на дороге. Что так напугало тебя?

Мальчик остановился перед ним, отчаянно ловя ртом воздух.

– Там… – начал он, указывая на простиравшиеся за деревней джунгли. – Vi un hombre grande que…

– По-английски, Пипо, говори по-английски, – потребовал падре. – Ты видел большого мужчину, который… который что?

– Лежит на земле и не шевелится… сильно ранен… много крови, падре. – Мальчик говорил с трудом от испуга и быстрого бега.

– Боже правый! – воскликнул священник. – Пипо, беги за своим отцом и дядей и веди их ко мне. Потом покажешь, где лежит этот человек. Поторопись!

– Si, si, – пробормотал Пипо, бросаясь прочь.

Некоторое время спустя священник и двое мужчин едва поспевали за бегущим впереди Пипо, который все время поторапливал их. Они бежали по тропинке через джунгли, пока Пипо не свернул в заросли. Им пришлось продираться через густой кустарник, сучья которого цеплялись за одежду.

Потом в траве под высоким деревом они увидели его.

Мужчина лежал на спине, глаза его были закрыты, одежда разорвана и сильно испачкана. На правой ноге запеклась кровь, волосы спутаны, лицо наполовину скрыто бородой.

– Dios! – воскликнул отец Педро. – Неужели он мертв?

Священник опустился на колени перед раненым и коснулся кончиками пальцев артерии на его шее.

– Он жив, но пульс очень слабый. Помогите отнести его ко мне в дом.

Дядя Пипо заколебался.

– Падре, – сказал он. – Мы изолированы от внешнего мира наводнением, вызванным муссонами. К тому же надвигается гроза. Мы не сможем отвезти этого человека к доктору. Вода никогда еще не поднималась так высоко. Это может продолжаться несколько недель и даже месяцев.

– Тогда мы сами сделаем для него все, что сможем, – сказал священник. – Помогите мне поднять его.

– Как вы думаете, кто он, падре? – спросил отец мальчика.

– Я не знаю. Ходили слухи, что повстанцы захватили в плен какого-то американца. Могу только догадываться, что, возможно, ему удалось убежать и мы видим его перед собой. Если это правда, он прошел долгий путь через джунгли с этой раной.

Священник обхватил мужчину за грудь, просунув руки у него под мышками.

– Берите его за ноги. Потихоньку. Нельзя допустить, чтобы снова открылось кровотечение. Он очень слаб.

– И очень тяжел, – проворчал отец Пипо, когда все трое подняли мужчину с земли.

Незнакомец, по-прежнему находясь без сознания, застонал и затих и не издал больше ни звука за все время, пока его медленно несли в деревню. В доме священника раненого уложили на пол на соломенную циновку.

– Он вряд ли выживет, – предположил дядя Пипо, отирая пот со лба. – Он тяжело дышит и весь горит. Думаю, у него лихорадка.

– Я сделаю для него все, что смогу, – сказал священник. – И добавлю молитвы к своему скромному запасу медикаментов. Если это угодно Богу, он выживет. – Падре, не тратя лишних слов, начал снимать с мужчины изодранную грязную одежду.

– Американцы очень большие, – прокомментировал Пипо, не сводя глаз с раненого.

Мужчина снова застонал и что-то пробормотал. Священник склонился к губам раненого. Тот снова пробормотал что-то и затих.

– Что он сказал? – спросил отец Пипо.

– Он сказал «Эмили», – тихо произнес священник. – «Эмили».

1

Эмили тихо напевала что-то, подходя к высоким окнам гостиной, которые занимали целую стену. От вида, открывающегося за окнами, захватывало дыхание. Закат окрашивал небо в яркие тона, и оно, казалось, сливалось с простиравшимся до горизонта океаном. Пляж был пустынным: обитатели прибрежных домов удалились обедать.

Эмили жадно впитывала несколько секунд красоту природы, затем перевела взгляд на стоящий у окна чертежный стол и удовлетворенно вздохнула, глядя на эскизы элегантных платьев, сделанные ею за день. Она закончит работу раньше срока, и Клер, ее агент, будет в восторге.

«Но потом, – улыбаясь, подумала Эмили, – Клер будет ворчать на меня до тех пор, пока я не соглашусь взяться за следующий проект».

«Эмили Тайсон, – наверняка скажет Клер. – На твои модели сейчас большой спрос. У тебя наконец появилась возможность сделать имя. Ты не можешь отказываться от этих престижных заказов. Садись, рисуй и молчи».

Клер была не только агентом, но и лучшей подругой Эмили, и та рада была, что есть кто-то, кому она по-настоящему дорога, кто видит в ней не только художника, не только делового партнера, но также личность и женщину.

Еще у нее была Мэрили.

Эмили снова выглянула в окно. Мэрили, ее ближайшей соседке, было за пятьдесят. Она овдовела двадцать два года назад и, не зная, на кого излить свою любовь и нежность, относилась к Эмили как к дочери, которую всю жизнь мечтала иметь. Мэрили суетилась и хлопотала вокруг Эмили, все время корила ее за то, что та слишком много работает, и регулярно появлялась с кастрюльками, в которых благоухали изобретенные ею самою блюда – питательные и полезные, на ее взгляд.

Эмили вздохнула спокойно и умиротворенно, и ее охватило чувство радости бытия. Это ощущение далось ей после длительной тяжелой борьбы. Она прошла тяжелую дорогу, полную слез и сомнений, которой, казалось, не будет конца. От этих воспоминаний до сих пор болезненно сжималось ее сердце, словно во тьме ночи его стискивали чьи-то жесткие пальцы. Тогда по щекам Эмили снова катились слезы, ее одолевала тоска одиночества, а перед глазами возникали призраки прошлого, обступая кольцом со всех сторон.

Но ей удавалось мобилизовать внутреннюю силу, она отирала слезы со щек и заставляла себя думать о грядущем дне, который скоро наступит. «Смотри вперед, а не назад, – говорила она себе в таких случаях. – Думай о будущем, а не о прошлом».

И она засыпала, победив в очередной раз призраков и воспоминания.

Эмили сложила эскизы в папку и снова выглянула из окна. Закат быстро таял над океаном, окрашивая волны в багряные цвета. Скоро наступит темнота. Обойдя вокруг стола, Эмили задернула выгоревшие на ярком солнце оранжевые занавески, потом повернулась и пошла прочь из комнаты, включив по дороге телевизор.

Она как раз решала, что приготовить на обед, когда голос телекомментатора прервал выпуск новостей ради какого-то специального сообщения. Она не была падкой на сенсации, но естественное любопытство было ей не чуждо.

Эмили повернулась к телевизору.

– А сейчас, – захлебываясь, продолжал комментатор, – мы переключаем камеры на Боба Уильямса, который побывал на пресс-конференции в госдепартаменте. Боб, ты в эфире.

– Я только что вернулся с пресс-конференции, – сообщил корреспондент, – созванной по указанию госсекретаря. Наше правительство получило информацию, что Шеперд Темплтон, которого все знают по его материалам как Шепа и которого около шести месяцев назад объявили погибшим от рук повстанцев в патагамских джунглях, скорее всего жив.

– Что? – прошептала Эмили, и сердце ее учащенно забилось. Она, словно слепая, нащупала ручку кресла и тяжело опустилась в него.

– Шеп Темплтон, – продолжал корреспондент, – всемирно известный журналист, отправлявшийся в горячие точки земного шара собирать информацию для своих репортажей, не раз удостоенных самых престижных журналистских премий. Около шести месяцев назад повстанцы Патагамы с гордостью заявили, что взяли его в плен и убили в джунглях через два месяца после прибытия Шепа в эти места. Попытки госдепартамента добиться выдачи тела журналиста ни к чему не привели. В качестве доказательства смерти Темплтона повстанцы переслали по подпольным каналам золотую цепочку с половинкой золотой монеты, которую сенатор Шеперд Темплтон-старший опознал как принадлежавшую его сыну. Тогда Шеперд Темплтон-младший был объявлен погибшим. Торжественная служба в его память состоялась здесь, в столице.

Эмили непроизвольно нащупала висевшую на ее шее золотую цепочку, скользнула по ней пальцами и сжала свисавшую с нее половинку золотой монеты. Она не отрывала глаз от телевизора и в то же время находилась в какой-то прострации, словно смотрела на все происходящее издалека, паря за пределами собственного тела.

– Но Шеп Темплтон остался в живых, – продолжал Боб Уильямс. – Ему удалось сбежать из плена вскоре после того, как его схватили. Тяжело раненный во время побега, он блуждал по джунглям Патагамы, пока не добрел до небольшой деревушки, отрезанной от окружающего мира на несколько месяцев вызванным муссонами наводнением. Жители деревни и местный священник выходили его и вернули к жизни. Из-за наводнения была прервана связь, и Шеп не имел возможности сообщить о своем местонахождении.

– Шеп… – произнесла Эмили, и по щекам ее покатились слезы. – Шеп…

– Темплтон, – продолжал Боб, – смог наконец покинуть деревню, когда закончилось наводнение. Он пересек Патагаму и прибыл на пост армии Соединенных Штатов, находящийся на границе этой небольшой развивающейся страны. Высокопоставленным чиновникам Пентагона было тут же передано шифрованное сообщение, о котором они уведомили госдепартамент. Сенатору Темплтону и его супруге тут же сообщили, что их сын жив. В настоящий момент Шеп Темплтон летит домой в Вашингтон, где пройдет полное обследование в армейском медицинском Центре Уолтера Рида, после чего будет допрошен высокопоставленными офицерами Пентагона и ФБР. Ходят слухи, что президент выразил желание поговорить с Темплтоном лично.

На экране появилась фотография Шепа Темплтона, и у Эмили перехватило дыхание. Она начала подниматься, словно желая кинуться к Шепу, но ее охватила вдруг такая слабость, что она не в состоянии была пошевилиться.

– О Шеп! – воскликнула Эмили, не сводя глаз с экрана.

Вот он, перед ней. Да, это был Шеп, улыбавшийся своей мальчишеской улыбкой, сверкающий белоснежными зубами, подчеркивающими его загар. У него были резкие черты лица, придававшие ему мужской шарм, перед которым не могла устоять ни одна женщина. Чувственные губы, квадратный подбородок, прямой нос, темно-карие глаза. И его волосы – русые, но казавшиеся почти белокурыми, выгорев на солнце, как всегда требовали стрижки. Он был таким высоким, таким широкоплечим, таким мужественным.

– Ты жив… ты жив… – повторяла Эмили, задыхаясь от рыданий. Поднявшись все-таки на ноги, она двинулась к телевизору.

Фотография Шепа исчезла, и на экране снова появился оживленный Боб Уильямс.

– Мы будем сообщать детали по мере их поступления. Корреспонденты нашей компании…

Эмили выключила телевизор. В комнате наступила тишина, но в ее голове продолжалась какофония голосов. Обвив себя руками за плечи, она медленно раскачивалась взад-вперед.

«Шеп жип… Шеп жив…» – снова и снова проносилось в ее мозгу. Единственный мужчина, которого она любила в своей жизни, не умер. Он жив. Человек, за которым она три года была замужем, жив. Мужчина, которому она сказала восемь месяцев назад, когда он не пожелал отказаться от своего намерения отправиться в Патагаму, что разводится с ним, был жив.

– О, Господи, эта ночь, – воскликнула Эмили, прижимая ладони к щекам. Она добралась до дивана и присела, вспоминая события той роковой ночи.

– Что-что ты сделаешь? – Шеп почти кричал, глаза его сузились. – Ну-ка повтори!

– Ты ведь слышал меня, Шеп. Я не могу больше так жить, – твердо заявила Эмили. – Не знать, сколько ты пробудешь дома, когда и куда уедешь и вообще, останешься ли в живых. Если ты поедешь в Патагаму, я тут же подаю на развод. Я не живу, я существую, ловя секунды до того момента, когда ты снова уедешь, а потом отсчитываю минуты до нашей встречи. За три года, что мы женаты, мы провели вместе в общей сложности не больше нескольких недель.

Шеп бросил рубашку в чемодан, который всегда стоял наготове.

– Ты знала, в чем состоит моя работа, когда выходила за меня замуж.

– И была такой дурой, что поверила, будто наша любовь окажется для тебя важнее, докажет тебе, что можно сделать карьеру, не подвергая себя постоянно опасности. Я была слишком доверчивой и легкомысленной, когда надеялась, что ты изменишься и захочешь быть со мной. Но я поумнела за эти три года, Шеп. Ты таков, каков ты есть. Я люблю тебя, но не могу и не хочу больше так жить. Я хочу получить развод.

– Нет! – Шеп быстро пересек комнату и заключил ее в объятия. – Не делай этого, Эмили. Мы поговорим, когда я вернусь, придумаем что-нибудь. Я люблю тебя, и ты это знаешь.

Глаза Эмили наполнились слезами, и она кивнула, обнимая мужа.

– Да, я знаю, что ты любишь меня, но этого недостаточно. Нашей любви друг к другу недостаточно. У нас разные цели, нужды, разные мечты. – Рыдания душили ее, мешая говорить, слезы ее капали на рубашку Шепа. – Я не могу так жить…

Шеп коснулся пальцами ее коротких вьющихся волос и откинул назад голову Эмили. Он заглянул в ее сияющие голубые глаза и увидел боль, исказившую тонкие черты лица.

– Мы поговорим, когда я вернусь, Эмили.

Она покачала головой.

– Ты только что вернулся из Израиля. Ты обещал, что мы уедем на медовый месяц. Ведь у нас так и не было медового месяца.

– Мы обязательно поедем. Но ситуация в Патагаме вышла из-под контроля раньше, чем все этого ожидали. Никто не мог предсказать, когда произойдут такие события. Ты ведь знаешь, что я должен бывать на местах событий, чтобы писать свои статьи. Наше путешествие просто откладывается, дорогая. Когда я вернусь…

– Меня здесь уже не будет, – перебила его Эмили. Она гордо вздернула дрожащий подбородок. – Я развожусь с тобой, Шеп. Я должна это сделать, чтобы сохранить свой рассудок.

– Черт побери, Эмили, неужели свидетельство о разводе, листок бумаги, может перекрыть, словно поворот крана, все, что ты ко мне испытываешь? Это сумасшествие. Мы же любим друг друга.

– Однако это чувство не в состоянии удержать тебя рядом со мной, когда ты в очередной раз уезжаешь от меня.

– Я должен ехать!

– А я должна иметь возможность планировать собственное будущее и не пребывать в постоянном страхе за твою жизнь. Да, я люблю тебя и, наверное, буду любить всегда, но мне не нравится все это. Мне не нравится то, что ты так легко срываешься с места, совершенно не думая обо мне, когда собираешь свой чемодан и уходишь. Когда мы произносили наши брачные обеты, мы обещали быть всегда друг другу не только мужем и женой, но и лучшими друзьями. Но ты больше не мой лучший друг, ты мой мучитель. Сердце мое разрывается всякий раз, когда ты уходишь. Все кончено, Шеп. Все кончено навсегда.

– Нет, – резко возразил Шеп и впился губами в ее губы.

Эмили растерянно заморгала, снова увидев перед собой гостиную собственного дома, расположенного на высоком океанском берегу. Она глубоко вздохнула, переживая наяву события той ночи.

Поцелуй Шепа, как всегда, оказал на нее магическое действие, Эмили покорилась его желанию, но по щекам ее продолжали течь слезы. В ту ночь он занимался с ней любовью почти с остервенением, словно стремясь к тому, чтобы сила его тела победила ее дух, стирая горечь из ее сердца. А Эмили с готовностью отдавалась ему, зная, что это последний раз, зная, что должна освободиться от своей зависимости от мужчины, которого любит, прежде чем он успеет разрушить ее жизнь.

А потом Шеп уехал.

Эмили лежала нагая под простыней, глядя, как он одевается и быстро упаковывает вещи. Шеп нежно поцеловал ее, и в темных глазах его опять мелькнул огонек желания.

– Будь здесь, когда я вернусь, Эм. Пожалуйста, дождись меня. Мы все обсудим и придумаем что-нибудь. Клянусь тебе.

Эмили ничего не ответила. Она просто смотрела на мужа глазами, полными боли, а он постоял секунду молча, потом повернулся и вышел из комнаты.

На следующий день, преодолевая сердечную боль, она начала бракоразводный процесс. Бумаги были отправлены Шепу почтой госдепартамента, с помощью которой он общался с внешним миром всякий раз, когда отправлялся в свои поездки, так как работа не только приносила Шепу славу и деньги, но и была полезна для правительства.

Но через два месяца после отъезда Шепа, когда развод еще не был оформлен, пришло сообщение о том, что ее муж убит патагамскими повстанцами.

Эмили никогда в жизни не испытывала такой боли. Находясь в состоянии транса, она велела адвокату во что бы то ни стало завершить развод. Она не собиралась становиться наследницей собственности Шепа и не хотела получать страховку за его жизнь. Это было бы нечестно, неправильно.

Репортеры преследовали Эмили, но она скрывалась от них. Собравшись с силами, Эмили сделала заявление, в котором говорилось, что они с Шепом были разведены, она не является его официальной вдовой и ей нечего больше сказать. Зная, что родители Шепа никогда не одобряли его женитьбы, Эмили уехала из Вашингтона, даже не повидавшись с ними.

Эмили оглядела комнату. Казалось, между сегодняшним днем и памятью о браке с Шепом лежала целая вечность.

Она купила этот дом на побережье Калифорнии на деньги, которые заработала своими эскизами. Шеп всегда настаивал на том, чтобы эти деньги принадлежали только ей, и она не тратила их, пока они жили вместе, потому что он оплачивал все семейные расходы.

Эмили снова взяла девичью фамилию и начала восстанавливать свою разбитую жизнь и разрушенные мечты. Даже Мэрили, которой она полностью доверяла, не знала, кем была Эмили на самом деле. Только Клер, ее агент, знала, что Эмили Тайсон была на самом деле Эмили Тайсон-Темплтон.

Эмили закрыла лицо дрожащими руками, а потом опустила их на живот и почувствовала, как ребенок зашевелился под ее ладонью.

Шеп поставил стакан на стойку бара и, нахмурившись, обернулся к своим родителям. Горящее в камине пламя хорошо освещало его крупное тело, заставляя блестеть половинку золотой монетки, висевшей на цепочке на его шее. Отец вернул Шепу цепочку сразу по возвращении, и он немедленно надел ее.

– То есть как это вы понятия не имеете, где Эмили? – Шеп почти кричал, не в силах сдерживаться.

– Шеп, дорогой, пожалуйста, успокойся, – сказала Маргарет Темплтон. – Ты устал с дороги. У тебя был тяжелый день – перелет, врачи, правительственные чиновники. Тебе необходимо отдохнуть. Вчера, когда мы встречали тебя, ты не хромал, а теперь припадаешь на больную ногу. Ты должен поберечь себя. Нам впервые представилась возможность побыть с тобой наедине. Почему мы не можем просто расслабиться и пообщаться, прежде чем отправимся спать.

– Нет, мама, – твердо сказал Шеп. – Мы не можем расслабиться. Я хочу знать, где Эмили.

– Дорогой, она развелась с тобой, – напомнила сыну Маргарет.

– Я знаю это. Бумаги успели дойти до меня до того, как я попал в плен. Но вы, кажется, не понимаете, что я никогда не соглашался на этот развод. Что касается меня, я по-прежнему считаю Эмили своей женой.

– Юридически это не так, – сказала Маргарет. – Время упущено. Ты не мог своевременно оспорить решение, поэтому развод вступил в силу.

– Меня не волнует, как там обстоят дела юридически, – еще громче произнес Шеп. – В моих мыслях, в моем сердце она моя жена, и я люблю ее. Я собираюсь найти ее и исправить возникшее между нами недоразумение.

Маргарет покачала головой.

– Это глупо. Совершенно очевидно, что Эмили не любит тебя больше.

– Нет, любит, – спокойно возразил Шеп, усаживаясь в кожаное кресло перед камином и потирая правое бедро. – Я знаю, что любит.

– Я согласен с тобой, – вступил в разговор сенатор Темплтон, опускаясь в точно такое же кресло напротив сына. – Тот факт, что Эмили довела до конца дело о разводе, вместо того чтобы предъявить претензии на твое наследство, говорит о многом.

– Она развелась с нашим сыном, Шеперд, – раздраженно напомнила Маргарет, откинувшись на спинку стула. – И не стоит забывать об этом. Когда женщина любит мужчину, она не разрывает брак с ним.

– Разрывает, – произнес Шеп, глядя на языки пламени. – Разрывает, если одной любви оказалось недостаточно и брак не принес ей ничего, кроме душевной боли. Поверьте мне. У меня было в распоряжении несколько месяцев, чтобы подумать об этом, и я сумел посмотреть на все глазами Эмили. Я был плохим мужем. Ей пришлось развестись со мной, потому что у нее не было другого выхода.

– Но это же абсурд, – поморщилась Маргарет, расправляя юбку своего шелкового платья.

Откинувшись на спинку кресла, Шеп тяжело вздохнул.

– Нет, это не абсурд, мама. Нет ничего абсурдного в том, чтобы сделать то, что необходимо, чтобы выжить. Эта еще одна вещь, которую я понял за последние месяцы.

Маргарет неодобрительно зацокала языком.

– Не может быть никакого сравнения, Шеп, – сказала она, – между положением Эмили и тем, что тебе пришлось пережить в джунглях.

– Ад имеет много форм, Маргарет, – возразил жене сенатор. – И некоторые из них мы создаем себе и окружающим сами. Эмили всегда было неуютно с нами. Мы не дали ей почувствовать себя желанной в нашей семье. У меня тоже было много месяцев, чтобы подумать. Мы поверили в то, что наш сын мертв, но мы потеряли также дочь, которую могли бы обрести в лице Эмили. Мы даже не связались с ней, когда получили извещение о смерти Шепа. Мы – социальные снобы, моя дорогая, пора это признать. Родители Эмили были простыми фермерами. Они погибли, когда девочке было четырнадцать лет, и с тех пор она скиталась по приютам. Ну да, какая ужасная биография для жены сына сенатора Темплтона. Как ужасно, что у Эмили не голубая, а обычная, красная кровь.

Шеп поднял голову и поглядел на отца, не в силах скрыть своего изумления.

– Я не верю своим ушам, отец.

– Конечно, сожаления мои запоздали, – сказал сенатор. – Думая, что ты мертв, сынок, я заглянул поглубже внутрь себя и поразмыслил над тем, кто я есть. Не могу сказать, что мне очень понравилось то, что я обнаружил.

– Ты зря обвиняешь меня в снобизме, Шеперд, – объявила Маргарет.

– Нет, он прав, дорогая, – спокойно произнес Темплтон.

– Очень мило! – с негодованием воскликнула Маргарет. – Меня оскорбляют в собственном доме!

– Никто не собирается оскорблять тебя, – пожал плечами сенатор. – Слушай, Маргарет. Если Шепу удастся заполучить обратно свою Эмили, эта малышка станет нам дочерью, которой мы никогда не имели. Она должна почувствовать себя в нашем доме желанной и любимой. Ты поняла меня?

– Господи! – Маргарет нервно провела рукой по безукоризненно уложенным седым волосам. – Ты настоящий… тиран, Шеперд. Я никогда не видела тебя таким. Обещаю тебе, что с охотой приму Эмили в своем доме, если она… захочет вернуться.

– Прежде всего ее надо найти, – сказал сенатор Темплтон. – Я знаю, Шеп, что ты никогда не пользовался своей фамилией или моими связями, чтобы продвинуть вперед свою карьеру. И всегда уважал тебя за это. Однако, думаю, что на этот раз тебе следует отбросить гордость и позволить мне использовать свои каналы, чтобы разыскать Эмили. Даю слово, что ни я, ни твоя мать не будем вмешиваться в ваши отношения после того, как ты найдешь Эмили. Тут уж дело будет за тобой, сынок.

Наклонившись вперед, Шеп уперся локтями в колени, положил голову на сцепленные ладони и внимательно посмотрел на отца. Прошло несколько минут, прежде чем он заговорил.

– Я принимаю твое предложение, папа. Боюсь только, что Эмили покинет то место, где находится сейчас. Она ведь уже знает, что я жив. Сообщение об этом стало одной из главных новостей страны, как ни смешно это звучит. Восемь месяцев. Я не видел ее восемь месяцев. Да, папа, используй все свои связи, делай все, что понадобится, только найди ее.

– Дорогой мой мальчик! – воскликнула Маргарет. – Так ты действительно любишь ее так сильно?

– Да, мама. Люблю. И надеюсь убедить ее дать мне еще один шанс. Я очень изменился. Эти месяцы в Патагаме заставили меня понять, что я должен пересмотреть свои жизненные ценности. Я злоупотреблял любовью Эмили, которую она дарила мне так щедро, так легко, с такой готовностью. Она доверяла мне, а я обманул это доверие. Я был эгоистом, самовлюбленным эгоистом и воспринимал ее отношение как должное. Честно говоря, если она захочет убить меня, я не стану ее обвинять.

Сенатор Темплтон усмехнулся.

– Ты действительно изменился, – сказал он сыну. – И я тоже.

– Что ж, я уже работаю над этим, – улыбнулась Маргарет. – Но мне явно потребуется время, чтобы догнать вас двоих.

– Грустно, не правда ли? – спросил Шеп. – Надо было побывать почти на том свете, чтобы понять, каким безмозглым идиотом я был до сих пор.

– А мне потребовалось поверить в то, что мы потеряли тебя, – покачал головой сенатор. – Что ж, лучше поздно, чем никогда, понять свои заблуждения.

– Не может быть, чтобы это было слишком поздно для меня и Эмили, – тихо произнес Шеп, снова упираясь взглядом в пламя камина. – Этого просто не может быть. – Тяжело вздохнув, он поднялся с кресла. – Думаю, пора ложиться. День был долгим и тяжелым. Приятно думать, что наверху меня ждет удобная теплая постель. Ведь Эмили отправила всю мебель из нашего дома на склад и передала ключи от него моему адвокату. Он вручил мне инвентарный список. Эмили не забрала ничего из тех вещей, что принадлежали нам двоим. Ничего. Даже кресло-качалку, о котором она всегда мечтала и которое я подарил ей в прошлом году, когда ей исполнилось двадцать шесть лет. Я ясно вижу ее перед собой, сидящей в этой качалке. Она невероятно красива…

– Ложись в постель, сынок, – с нежностью произнес сенатор Темплтон. – Ты провел слишком много времени на ногах.

– Ты прав… Спасибо вам обоим. Вам пришлось несладко все эти месяцы, и я очень жалею об этом. Но я благодарен Богу за все изменения, которые произошли внутри нас.

– А мы благодарны ему за то, что ты жив и здоров, дорогой, – дрогнувшим голосом произнесла Маргарет.

– Он не будет здоров, если не отдохнет как следует, – сказал сенатор. – Я начну поиски завтра утром, сын. Мы обязательно найдем твою Эмили. А теперь отправляйся наверх и отдохни.

Шеп кивнул родителям и направился к двери. Резкая боль тут же пронзила его бедро и отдалась где-то в спине.

– Ну и денек! – пробормотал он и, прихрамывая, направился к лестнице.

В комнате, которая была когда-то его детской, Шеп лег на кровать, подложил руки под голову и уставился в темноту. Через несколько секунд ноющая боль в ноге была забыта, и мысли его сосредоточились на Эмили. Образ жены помог ему выжить, он вел его вперед, помогая пробраться через джунгли, после того как Шеп убежал из плена. Он продирался вперед, невзирая на боль, на слабость и горячку, туманившую его рассудок, повторяя себе, что каждый сделанный шаг приближает его к тому моменту, когда он увидит Эмили и заключит ее в свои объятия.

– Эмили… – тихонько позвал он, словно надеясь, что она его услышит.

«Где она?» – с отчаянием подумал Шеп.

Получив бумаги, где говорилось, что Эмили подала на развод, он был вне себя от ярости. Но за месяцы болезни гнев сменился обидой, чувством пустоты, а потом, наконец, пониманием. В свои тридцать три года Шеп прекрасно понимал, что мужчина должен отвечать за свои поступки и что пришла наконец его очередь платить по счетам.

Он изменился, но перед ним стояла чудовищно трудная задача: убедить в этом Эмили. Нет, он победит. Он должен победить. Но сначала необходимо найти Эмили.

– Где ты, Эм? – спросил он темноту. – Что думаешь теперь, когда знаешь, что я жив?

Он мысленно перенесся в ту последнюю ночь, которую они провели вместе. Увидел плачущие глаза Эмили, услышал ее горькие рыдания. Он нарочито грубо занимался с нею любовью, словно пытаясь подавить этим ее отчаяние. Эмили покорно подчинялась ему, крепко прильнув всем телом, двигаясь в такт его ритму и повторяя, словно молитву, его имя. Шеп был уверен, что в ту ночь ему удалось восстановить их отношения, хотя потом до него дошло, что на самом деле Эмили просто прощалась с ним таким образом. Она назвала его своим мучителем, а он, черт побери, слушал, но не слышал ее.

Шеп закрыл лицо руками. Не может быть, чтобы все было кончено. Не может быть. Боже правый, он любил Эмили каждой клеточкой своего тела. Он снова будет ее лучшим другом, ее мужем, ее любовником.

Шеп сжал висящую на груди половинку монеты. Интересно, что сделала Эмили со своей половинкой? Они обменялись этими талисманами друг с другом в первую брачную ночь и не снимали их ни разу за все три года, что прожили вместе. Эмили носила на пальце тоненькое обручальное колечко, а Шеп обходился без этого опознавательного знака женатого мужчины. Поэтому они обменялись этими половинками золотой монеты, как символом союза, который они заключили на всю жизнь.

– Где твоя половинка монеты? – прошептал Шеп. – И обручальное кольцо… И где ты сама, Эмили?

Со вздохом, напоминавшим скорее стон, он закрыл глаза и постепенно уступил усталости, сковавшей его тело, словно тяжелые доспехи. Он спал и видел во сне ускользающий образ Эмили, бегущей по джунглям, которую он никак не мог поймать. Шеп увидел, как она налетела на куст, цепочка зацепилась за ветку и порвалась, половинка монеты, тускло сверкнув на солнце, упала в траву. Эмили, не заметив этого, продолжала бежать.

Вздрогнув, Шеп проснулся. Тело его было покрыто липким потом, нога ныла. Часы на тумбочке показывали четыре двенадцать утра. Он понимал, что больше не заснет, опасаясь, что снова увидит этот страшный сон.

Шеп лежал абсолютно неподвижно, сосредоточившись на одной мысли, одном образе, одном видении.

Эмили.