Текст книги "Иствикские вдовы"

Улыбка Хайди стала еще шире, от чего ямочки на ее щеках углубились.

– Вижу, что вы потрясены. Ну а теперь, Лекса, ловите снова свое дыхание и пойдемте в автобус.

* * *

Покинув почтенный прибрежный город, где совершили свое гнусное злодеяние, три ведьмы едва поддерживали связь между собой, будучи далеко разбросаны географически и плотно заняты стряпаньем своих новых семейных жизней. Негоже стелить чистое белье грязными руками. В первое время после отъезда из Иствика они все же иногда встречались; Сьюки, жившей в Коннектикуте, и Джейн, жившей в Массачусетсе, делать это было легче, чем Александре, осевшей в далеком Нью-Мексико. Но разговоры текли вяло в присутствии мужей, маявшихся в той же комнате, а без возможности устроить шабаш втроем не возникал конус могущества, который только и мог придать им силу, превосходящую силу каждой в отдельности. Разъединенные каждая в собственном затруднительном безмолвии, они испытывали неприятные уколы совести, и это делало неповоротливыми их языки. Мало-помалу контакты между ними свелись к телефонным разговорам, а потом – к символическим рождественским поздравлениям по почте. В декабре того года, когда совершила свое осеннее путешествие в канадские Скалистые горы, Александра получила лишенную каких бы то ни было религиозных символов – только пирамидальные ели и миниатюрная белочка в красной шапочке с белой оторочкой – открытку из Новой Англии: традиционное «С Рождеством и Новым годом», типографским способом напечатанное посреди лихорадочно нацарапанной вокруг записки, строчки которой были разбросаны вверху, внизу, по бокам и даже вверх ногами – по всем свободным местам. У Джейн Смарт почерк всегда был темпераментный, глубоко продавливающий бумагу, со сползающими вниз строчками, расположенными так плотно, что порой приходилось делать петли, чтобы они не переплетались и не налезали друг на друга.

Лекса, дорогая!

Ты огорчишься, узнав, что мой милый Нэт умер после нескольких лет страданий, бесконечных госпитализаций в Главной больнице Массачусетса и всех этих лечений – химии, облучения, лазерных прижиганий, противотромбозных вливаний и кучи дорогостоящих лекарств, – словом, что еще там делают, чтобы продлить агонию больного? Лучше уж сидеть у камина и угасать в горячке [Александре понадобилось несколько минут, чтобы разобрать это слово], как делали наши предки. Главная больница Массачусетса мучила его, чтобы дать возможность ординаторам приобрести практический опыт и позволить жиреть системе бесплатной медицинской помощи. А он еще был таким покорным, мой милый старичок, так верил всему, что плели ему эти мошенники в белых халатах со стрижкой из модного салона. Когда в конце концов медсестра нашла его в постели мертвым, выражение лица у него было донельзя удивленным, – видимо, он не мог поверить, что они позволили этому случиться. Я имею в виду – смерти. Лично я, когда придет время, предпочла бы быть сожженной заживо и по крайней мере вспыхнуть напоследок. В какой-то старой книге я читала, что делали в этих случаях опытные так называемые еретики: нужно было вдохнуть дым, чтобы сразу вырубиться. Прости за то, что нагоняю такую мрачность, тем более в рождественской открытке. Он «ушел», как смехотворно выражаются теперь сотрудники похоронных бюро, будто жизнь – это партия в бридж, в прошлом месяце, и пришлось часами вести переговоры с юристами, чтобы его мать – она в свои сто с лишним лет еще жива, трогательно, не правда ли, – разрешила мне остаться в его доме, в этой необъятной кирпичной уродине, которая якобы построена Г. Х. Ричардсоном[3]3
  Г. Х. Ричардсон – американский архитектор 1870–1880 гг., мастерски использовал массивные, внушительные формы романского стиля для создания подчеркнуто солидных, эффектных, иногда как бы навеянных романтическими легендами композиций.


[Закрыть], а на самом деле всего лишь одним из его младших партнеров, подражателем, «принадлежащим к школе», как говорят музейные работники, характеризуя свои фальшивки. В Бруклайне[4]4
  Бруклайн – пригород Бостона.


[Закрыть] все «принадлежат к школе». Твидовые юбки, тупоносые туфли и жиденькие родословные. Жаль, что ты не знала Нэта, – газетная вырезка, которую я прилагаю, даст тебе лишь слабое общее представление, но ты не узнаешь, как он говорил, ел, спал, трахался и т. д. Встретимся ли мы когда-нибудь снова? Позвони мне как-нибудь, далекая моя красавица.

Всегда твоя,

Джейн.

Во вложенном в конверт столбце некролога из «Бостон глоуб» – Натаниэль Тинкер III, 79, антиквар, благотворитель – было всего четыре-пять дюймов длины, но даже при этом из него можно было по крупице кое-что почерпнуть. Профессия Нэта обозначалась как советник по инвестициям; это, как предположила Александра, было другим способом сказать, что он манипулировал собственными деньгами и деньгами своих доверчивых друзей. Он состоял членом много чего: Сомерсетского клуба, Загородного клуба, Гарвардского бостонского клуба, Исторического общества Новой Англии, обществ по охране того-сего, попечительских советов Консерватории Новой Англии, Музея изящных искусств, больницы «Маунт Обурн», больницы Маклина, Новоанглийского дома малолетних бездомных и приюта «Пайн-стрит-инн». Все он делал правильно, делал все, что диктовали общественные и географические обстоятельства, а потом, лет в сорок пять, женился на Джейн Болячке, как называли ее Лекса и Сьюки, когда она им особенно докучала. Вообще же она была известна как Джейн Смарт, разведенная жена Сэма Смарта, который в высушенном виде висел в цокольном этаже ее фермерского дома в Иствике и щепотку которого она иногда добавляла в свое приворотное зелье для пикантности. Джейн, судя по всему, была эмоционально привязана только к двум вещам: к своей виолончели, на которой играла с неистовой сосредоточенностью, пугавшей окружающих, являя собой в эти моменты водоворот, грозивший засосать любого, и к своему юному доберман-пинчеру, гигантскому черному с желтыми пятнами разгильдяю и пожирателю стульев, по имени Рэндольф. Самая низкорослая и худенькая из трех ведьм и единственная, овладевшая мастерством летать, Джейн вдохновенно ринулась в возвышенную жизнь избранных кругов Бруклайна, Бостона и Кембриджа, которую открывали перед ней происхождение и богатство Нэта. Ее едкий, как кислота, акцент, ее остроносый профиль и злые сверкающие глаза цвета черепашьего панциря растворились в этих благовоспитанных кругах, как струйка бренди в густом, вяло булькающем соусе; но для остроты сохранилась ее невидимая изнанка, тьма, на которой она покоилась, жар и грязь, которые побудили дорогого двуполого Нэта Тинкера вынырнуть из окутанной удушающими материнскими заботами летаргии и жениться на разведенной женщине с детьми, количество которых, по местным слухам, невозможно было отследить, так стремительно спроваживали их в подобающие школы-интернаты.

Когда поначалу Сьюки один-два раза в год, а потом все реже и реже навещала Джейн в кирпичном, обшитом декоративным деревом уродце на Клайд-стрит, она теряла свою обычную бойкость от благоговейного трепета перед высотой тамошних потолков, готической заостренностью контуров, навощенным благоуханием книжных шкафов со стеклянными дверцами, почти церковной мебелью и широкой темной лестницей, подъем которой ступенька за ступенькой сопровождался развешанными на стенах маленькими мрачными гравюрами в рамках и которая вела к площадкам и спальням, столь потаенно-уединенным, что даже при попытке представить себе, как они выглядят изнутри, дух захватывало. Сьюки, чей повествовательный дар был развит службой в «Иствикском слове» в качестве репортера, как это ни смешно, по телефону прочно внедрила эти картинки в сознание Александры много лет назад, до того как и эта пара подруг утратила связь между собой. Когда, откликаясь на приглашение Джейн, Александра набрала номер, записанный на букву «С» – Смарт – в ее адресной книге, многодесятилетней давности красном блокноте, разваливающемся на части под бременем невычеркнутых номеров умерших, переехавших и забытых корреспондентов, отдаленный зуммер представился ей мерцающими угольками гаснущего костра в покинутой пещере.

Трубку взяла не Джейн.

– Резиденция Тинкеров, – прозвучал молодой надменный мужской голос.

– Привет! – воскликнула ошеломленная Александра. – Могу я поговорить с… – Сказать «Джейн» было бы слишком фамильярно, а «с хозяйкой дома» могло означать как мать, так и вдову. – С Джейн Тинкер?

– Как доложить, кто звонит? – Вопрос был задан ледяным тоном.

– Скажите: Александра, – ответила она и зачем-то добавила: – Мы с ней старые друзья. – Какое дело было до этого наглому парню?

– Сейчас узнаю, свободна ли миссис Тинкер.

Как будто быть дома и быть свободной – разные понятия. Александра попыталась представить себе Джейн на верхней площадке этой широкой темной лестницы, замкнутую в своем горе, защищенную толщей старых, наследуемых поколениями денег. Длинный же путь наверх проделала она от той стоящей на заболоченной четверти акра в районе бухты маленькой фермерской развалюхи с ее унылым модернизмом пятидесятых, прикрытым обветшалыми псевдопуританскими шкафами, поддельными сапожными верстаками и выключателями, вырезанными в форме пухлых человеческих рук предыдущим владельцем, нигде не служившим инженером-механиком. Именно там, у нее на кухне, где постоянно шныряли ее чумазые дети, втроем они наслали роковое заклятие на Дженни Гейбриел.

Хотя казалось, что те дни навсегда миновали, голос Джейн, когда она подошла к телефону, показался лишь чуточку другим – в нем все еще сохранялось то, былое, обвинительное жало, но звучание стало немного более скрипучим от виски.

– Лекса! Неужели это действительно ты?

– Дорогуша, кто же еще? Ты же велела мне в своей открытке позвонить. Меня огорчило твое печальное известие. Не сомневаюсь, что Нэт был чудесным человеком, жаль, что мы с ним никогда не встречались. – Она заранее заготовила эту речь.

– Но я написала тебе два месяца тому назад, – предъявила обвинение Джейн.

– Мы, люди Запада, долго раскачиваемся. Я не была уверена, что ты действительно этого хотела.

– Разумеется, хотела. За последние тридцать лет дня не проходило, чтобы ты не возникала в моем воображении, небрежно одетая и такая величественная.

– Как это мило, Джейн. Но ты давно не видела меня. У меня теперь лицо потрескалось, как у старой скво от вечного солнца, и я набрала вес.

– Послушай, куколка: мы – старухи. Теперь значение имеет только та женщина, что внутри.

– Ну, ту женщину, что внутри меня, обволакивает слишком много той, что остается снаружи. И мое бедное тело все время терзают приступы боли – то там, то тут.

– Звучит весьма с-с-соблазнительно, – сказала Джейн. Ее «с-с-с» было по-прежнему шипучим. – Приезжай к нам на восток. Я знаю замечательные ванны и акупунктуру, которые позволяют сбросить несколько лет. Чем большую боль ты ощущаешь, когда в тебя загоняют иголки, тем лучше ты себя чувствуешь, лежа на столе у врача. Я иногда прямо так и засыпаю, ощетинившаяся, как дикобраз.

Джейн Болячка в своем репертуаре, подумала Александра, улыбаясь старой подруге в трубку, и сказала:

– Я теперь тоже вдова. В июле будет два года. Его звали Джим. Вы, кажется, виделись несколько раз, еще в Иствике.

– А как ж-ж-же. Мы встречались, ближе к концу, после того как жалкий фарс Даррила распался на куски. Джим Как-его-там. Я его ненавидела, потому что он отнимал тебя у нас-с-с. Что касается моего «чудесного» мужа, то да, можно и так сказать. Это была сделка. Он многое давал мне, а я – ему. Он мне деньги, я ему – эрекцию. С ним требовалось особое обращение. Его возбуждали только определенные вещи. Причудливые вещи. – Хриплый едкий голос звучал на грани то ли возмущения, то ли слез. – А, дерьмо все это, с-с-сладкая моя, – сказала она, захлопывая дверь в этот чулан. – Все это отработано.

Александра попыталась представить себе эту «работу» – вообразить интимные подробности, имевшие место по ту сторону верхней площадки темной лестницы.

– Для нас тоже все уже «отработано», – заметила она. – Я любила Джима. – Она сделала паузу, ожидая отклика Джейн Тинкер на эту рутинную манифестацию чувств, но тщетно, так что оставалось лишь с вызовом добавить: – Думаю, и он любил меня. Ну, настолько, насколько способен любить мужчина. Когда они любят, они чувствуют себя беспомощными.

В ответ на это Джейн, с присущей ей пугающей способностью менять направление разговора, пустилась в двусмысленную и, не исключено, язвительную лесть:

– Лекса, тебя невозможно не любить. Ты такая открытая. Ты – орудие Природы.

– Не уверена, что я по-прежнему люблю Природу. Она слишком жестока. Что же до невозможности не любить меня, то, думаю, мои дети легко преодолевают эту трудность. – Она вспомнила о непроницаемом мистере Макхью из прошлогодней канадской поездки, но не упомянула его. Такая доверительность требовала физического нахождения вблизи Джейн, они должны сидеть друг против друга, касаясь коленями маленького столика с напитками и закусками. – А как твои поживают? – поинтересовалась она.

– О, выж-ж-живают, я бы сказала, в разных местах, – ответила Джейн. – Все четверо, кто-то здесь, кто-то там, я даже уже толком не могу уследить, кто где именно, как и запомнить дни рождения внуков. Я никогда не верила, что они смогут каким-то образом выж-ж-жить. Не могла представить себе их управляющимися с работой, с домом, с незнакомцами в качестве жен и мужей, получающими повышение зарплаты, садящимися в нужный самолет, но, как ни удивительно, они все это делают. Я не могла постичь как, пока не сообразила, что им приходится выживать не в нашем мире и соревноваться с людьми не нашего поколения, а в их собственном мире, соревнуясь с теми с-с-самыми маленькими человечками, с которыми они ходили в детский сад. И взрослеть в среде своих идиотских технологий. Вот что, как оказалось, заставляет почувствовать себя старой – технология. Я не умею работать на компьютере и ненавижу набирать десять цифр. В Мэне, в большом старинном доме моего деда, телефон появился одним из первых, и номер состоял из двух цифр – двух! Я все еще их помню: один и восемь. На острове до нас было только семнадцать телефонов. И я ненавижу говорить с этими слащавыми механическими голосами, которые, когда ты ошибаешься, по-идиотски повторяют тебе одно и то же. Хотя Нэт и заставлял меня носить с собой сотовый телефон, для собственной безопасности, как он говорил, думаю, я ни разу его даже не включила и в любом случае не могу поверить, что мой голос может пройти через маленькую решетку, в которую говоришь, даже не поднося ее близко ко рту. А теперь эти важничающие ребятишки, только-только выпорхнувшие из школы бизнеса, носят их, как серьгу, в ухе и на ходу разговаривают вслух, словно пребывают в трансе. Притом эти сотовые телефоны могут еще и делать фото, и снимать на видео. Не вынош-ш-шу все эти крохотные электронные схемы, впихнутые в них и делающие все вокруг цифровым, они хуже, чем наши мозги, которые и сами достаточно плохи. Тем не менее они любили приезжать в этот дом, – продолжала она, делая неожиданный бросок назад, к своим детям, – слонялись повсюду, наполняя четвертый этаж запахом гашиша или какого-нибудь другого психотропного препарата, модного на этой неделе, пока не обзавелись собственными домами и детьми, что, как я уже сказала, меня удивляет. Им нравился Нэт. Они считали его крутым; они употребляли именно слово «крутой», неуместное по отношению к этому крайне несдержанному маленькому чванливому ничтожеству. Это ранило меня, признаюсь. А он, будучи слишком инфантильным, чтобы жениться вовремя и завести собственных детей, обожал, когда они его окружали.

– Мои тоже! – вклинилась наконец Александра. Она и забыла, какой напористой может быть Джейн, как она бывает одержима собственным резким языком и своими жалобами на весь мир. – Мои дети были без ума от Джима, и он, похоже, получал удовольствие от общения с ними, пока они не становились несносными или не уезжали в колледж. В определенном смысле помогало то, что они не были его детьми. Джейн, тебе никогда не казалось, что мужчины, от которых мы имели детей, только на то и были нужны? Что-то вроде особой функции, какой бывают наделены паразиты и морские анемоны? А потом, во второй раз мы выходили замуж по-настоящему.

– Особой факции,[5]5
  Игра слов: fuck – трахаться (англ.).


[Закрыть] – подхватила Джейн. Это была еще одна из ее слабостей – любовь к каламбурам, которые она обожала придумывать, выхватывая слово из речи собеседника. И все же, несмотря ни на что, разговаривая с Джейн, Александра почувствовала теплоту, какой не испытывала при общении ни с одним существом женского пола за все тридцать лет, что минули с тех пор, как пути трех разведенных женщин разошлись.

– О, Джейн! – воскликнула она в порыве необъяснимого великодушия. – Теперь, когда все мы овдовели, мы должны снова собраться вместе.

– Приезжай ко мне, дорогая. Дом огромный, моя свекровь не выходит из своей комнаты, где ее день и ночь окружают сиделки, которые кормят ее грудным молоком, протертыми обезьяньими гениталиями или черт его знает чем еще. Я ее почти не видела после отпевания Нэта. Ей за сто, это невероятно, все равно что иметь свекровь о двух головах, – люди смеются надо мной. Я бы хотела сказать, что она ненавидела меня со всеми моими потрохами и сделала мою жизнь здесь почти невыносимой, но на самом деле она испытывала тайное облегчение оттого, что я отчасти сняла Нэта с ее шеи; у него нас-с-столько мало было за душой, что ему требовалась поддержка не одной, а двух сильных женщин. Он был ее единственным ребенком; я думаю, что в ее поколении иметь детей считалось весьма неестественным и очень странным – чем-то, что ты обязана была сделать, поскольку твои родители, а еще раньше родители родителей, очевидно, делали это, иначе откуда бы взяться предкам. Пока совсем не спятила, она, бывало, могла загнуть что-нибудь эдакое безрассудное, чем смешила меня. Честно признаться… – Джейн так понизила голос, что он зашуршал, как механический, Александре пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова, – я иногда задумывалась: уж не одна ли и она из… – Язык не повернулся произнести слово.

– Ведьм? – помогла Александра.

Джейн не ответила, лишь сказала:

– Я старалась не смотреть на нее, когда она была раздета, – боялась увидеть ложный сосок.

– Джейн! – воскликнула Александра, шокированная и взволнованная. – Неужели ты все еще веришь в эту чудовищную средневековую ерунду?!

– Я верю в то, что е-с-с-сть, – последовал ответ. Голос Джейн звучал по-прежнему низко, но его края шипели, как вода на раскаленном металле. – И если это чудовищ-щ-щно, то так тому и быть. Нет, с-с-серьезно: приезжай ко мне, душ-ш-шечка.

Старый мрачный дом, старая мрачная подруга.

– Это так далеко, – стала отнекиваться Александра. – А здесь у нас так солнечно. У тебя больше денег – почему бы тебе не приехать ко мне? У нас тут чудесные индейские резервации, дом Джорджии О’Киффи[6]6
  Джорджия О’Киффи (1897–1996) – американская художница, член американской Академии искусств, чьи работы представлены во всех крупных музеях современного искусства в США.


[Закрыть] в Абикиу[7]7
  Абикиу – деревушка в 80 км от Нью-Мексико, в которой Джорджия О’Киффи прожила сорок лет.


[Закрыть] и Континентальный разлом. Летом в Санта-Фе дает спектакли феерическая опера.

– Да, теперь у меня есть деньги, но это новоанглийс-с-ские деньги. Они терпеть не могут, когда их тратят, – разве что на образовательные цели. Нэт всегда жертвовал Гарварду, который в этом вовсе не нуждался, и Коммьюнити-колледжу в Роксбери,[8]8
  Роксбери – пригород Бостона.


[Закрыть] который, полагаю, явно в этом нуждался, хотя политики никогда бы не позволили ему пойти ко дну. Я заставила его жертвовать Беркли и консерватории, несмотря на то что Бостонский симфонический оркестр ему категорически не подходил. Слушая его, особенно после перерыва, он окаменевал в своем кресле настолько, что я, бывало, щупала его запястье, чтобы понять, бьется ли у него еще пульс. Рука была ледяной, особенно во время исполнения Брамса и Малера. Когда играли Моцарта или Баха, ее температура приближалась к комнатной; можно было даже заметить, как у него подергивались пальцы, когда ускорялся темп.

– Похоже, ты относилась к нему с нежностью, – сказала Александра, пытаясь уязвить подругу собственным великодушием и гуманностью.

Джейн ответила с раздражением, выдававшим ярость, которую вызывала в ней тяжелая утрата:

– И что толку, если так? Чем это поможет теперь?

– А что бы он хотел, чтобы ты сделала? Уверена, он не желал бы, чтобы ты сидмя сидела в его доме с его отживающей свой век матерью.

– Конфетка моя, прости, но я не хочу ехать в Нью-Мексико. От Гудзона на запад все везде слишком американское, такое, что, будь это телевизор, хотелось бы сразу же его выключить. Но выключить невозможно; там все слишком большое, чтобы отмахнуться: все эти бескрайние поля пшеницы и кукурузы, стада, сонмы ожиревших религиозных людей с флагами, развевающимися на их пикапах, стойки с дробовиками. Меня это пугает, Лекса, как чужая страна, только еще хуже, потому что понимаешь язык.

Пока Александра слушала эту раздраженную речь-приглашение, в голове у нее промелькнула мысль: а что, если вырваться из своей монотонной вдовьей жизни – пробиться сквозь все эти ежемесячные выборы «лучшей прозы» в книжном клубе, посиделки за бокалом вина и ужины в складчину с таосскими «подругами», оставление ворчливых сообщений на автоответчиках своих неуловимых детей, борьбу с лишним весом при помощи утомительных, до покалывания в щеках, прогулок по горной сельской местности на север, к пику Уилер, в сопровождении единственного своего спутника – страдающего артритом старого черного лабрадора, которого они с Джимом взяли еще щенком и которого она теперь называла Пеплом из-за поседевшей сизой шерсти и остекленевше-белесых, как у хаски, глаз? В Иствике ее лабрадора звали Угольком. Они с Пеплом, связанные друг с другом поводком, который был призван защищать не столько мелкую дичь от собаки, сколько собаку от койотов, тянули друг друга сквозь рыжевато-коричневые заросли овсянки. Александра брала с собой кольт Джима сорок пятого калибра на случай нападения стаи. Ранчо с обширными полями и пастбищами поднимались все выше в горы, и старая женщина в джинсах и кожаной куртке, с наполовину поседевшей головой, с дряхлым псом и покоящимся в кобуре кольтом сорок пятого калибра казалась чужакам – обитателям местных просторов, в свою очередь, чужой и подозрительной. Вот так и живешь, думала она, в окружении все большего и большего количества чужаков, для которых ты – лишь разовое явление, портящее вид. Только такой человек, как Джейн, знавшая ее тогда, когда она была в расцвете своей красоты и неуемности, сможет простить ее за то, что она стала старухой. Она невольно всхлипнула при мысли о том, что это ее последняя оставшаяся хрупкая привязанность.

– Мы могли бы отправиться в какую-нибудь действительно чужую страну, – предложила она Джейн. – Вместе.

– Вдовы на марше. Вдовы – в мир, – обыграла та безжалостно, как мог бы сделать только совсем бессердечный человек, название популярного ресторана на верхнем этаже манхэттенского небоскреба, трагически рухнувшего несколько лет тому назад.

– Я ездила в Канаду в тот год, когда умер Джим, – предприняла Александра еще одну попытку голосом, который даже ей самой показался трусливым.

– Канада? – презрительно фыркнула Джейн. – Вот уж с-с-смехотворный выбор!

– Их Скалистые горы очень красивы, – слабо возразила Александра. – И спутники по группе были со мной весьма любезны, особенно австралийцы, но, будучи без пары, я чувствовала себя неуютно. Неуютно и робко. Вдвоем мы были бы храбрее и жить могли бы в одной комнате. Ну хотя бы подумать об этом ты можешь?

Засевшая в своем роскошном темном доме Джейн всячески сопротивлялась уговорам.

– Не желаю я ехать ни в какое мерзкое место вроде Канады.

– Ну разумеется, нет.

– Вся Северная Америка – мерзость.

– Даже Мексико?

– Там всех прохватывает понос. А сейчас еще случаются социальные взрывы. Американец не может чувствовать себя в безопасности даже в центре Мексико. В сущности, американцы нигде не могут чувствовать себя теперь в безопасности. Мир ненавидит нас, признай это. Он завидует, и ненавидит, и винит нас за свою собственную глупость, продажность и за свои несчастья.

– Но к гостиничным консьержам это точно не относится. А также к тем, кто водит туристские автобусы. Создается впечатление, что вообще не существует места, куда бы ты хотела поехать. Вы с Нэтом когда-нибудь были на Ниле, у пирамид? Ездили в Китай посмотреть на стену? Неужели тебе не хочется увидеть мир, прежде чем мы его покинем? Ведь стоит сломать шейку бедра, потерять способность ходить – и все путешествия для нас окажутся закрыты.

– Я не собираюсь ломать шейку бедра.

– Никто не собирается, но случается же. Они имеют привычку ломаться. Как ты сама только что сказала, ужасные события происходят, хотим мы того или нет.

– Разве я это говорила? Что-то не помню.

– Подразумевала. Когда говорила, что мир перестал быть безопасным для американцев. – Александра сама удивилась своей напористости. Просто возвращение в ее жизнь Джейн, об которую можно было биться, как об стенку, разогнало ей кровь. Она поймала себя на том, что умоляет: – Нет надобности принимать решение немедленно. Мы теперь снова на связи, чему я очень рада. Подумай о нашем совместном путешествии и позвони мне. Я поеду, куда бы тебе ни захотелось, если смогу себе это позволить. Только не на Южный полюс и не в Северную Корею.

– Нэт всегда говорил, что коммунистические страны – самые безопасные в мире. Там все оружие сосредоточено в руках государства, а государство держит крышку крепко закрытой, не давая пару вырваться. Это не значит, что он туда когда-нибудь ездил. Самым дальним его путешествием было путешествие в Англию – очень по-с-с-социалистичес-с-ски.

Если бы они продолжили разговор о путешествиях, он мог приобрести душок. Александра, у которой рука заболела держать трубку возле уха, сменила тему.

– Тинкер, – сказала она. – Расскажи мне об этом семействе. На «Мэйфлауэре» были Тинкеры?

– Они встречали «Мэйфлауэр» здесь. Тинкеры прибыли сюда за несколько лет до того на весельной корабельной лодке.

– О Джейн! Как приятно, что ты шутишь. Мои ровесники, с которыми я тут знаюсь, все такие серьезные, ни о чем другом не говорят, кроме как о бесплатном медицинском обслуживании, недвижимости и слабой поддержке искусства государством.

* * *

Джейн отзвонилась ей не скоро, так что Александра даже не сразу узнала ее угрожающий голос, звучавший почти как мужской. Голос произнес только одно слово:

– Египет.

Застигнутая врасплох, она пролепетала:

– П-прошу п-прощения?

– Египет – вот куда нам надо ехать, дурочка, – объяснил голос с выплеском нетерпения, по которому сразу стало ясно, что это Джейн Смарт. Александре трудно было воспринимать ее как Джейн Тинкер.

– Но, Джейн, разве это не опасно? Разве все арабские страны не представляют собой угрозу для американских туристов?

– Прежде всего, Лекса, египтяне – не арабы. Они, так же как и мы, считают арабов ужасными сумасшедшими людьми. Правда, они – большинство из них – мусульмане, это так, но их высшие классы, точно как и у нас, исповедуют агностицизм, и в стране все еще имеется некоторое количество христиан-коптов.

– Но разве Мохаммед Атта[9]9
  Мохаммед Атта – один из террористов, захвативших самолет рейса № 11 авиакомпании «Американ эрлайнз». Предположительно именно он находился за штурвалом самолета, который нанес удар по южной башне Всемирного торгового центра.


[Закрыть] не был египтянином? И разве не происходили в Египте массовые убийства туристов?

– Я спрашивала об этом в туристическом бюро, – сказала Джейн своим ледяным, твердокаменным голосом. – Они дали мне брошюру. Вот она передо мной. «Инциденты» случались: с-с-семнадцать греческих туристов в каирском отеле в тысяча девятьсот девятосто шестом году, девять немцев в главном музее в тысяча девятьсот девятосто седьмом. В том же году, позднее, произошел самый ужасный случай – пятьдесят восемь иностранных туристов, в том числе тридцать пять ш-ш-швейцарц-ц-цев, плюс четверо египтян были убиты в Луксоре у входа в совершенно потрясающий храм какой-то древней царицы. Но похоже, американцев там не было, и египетская полиция действовала очень эффективно, все шесть террористов были очень быстро убиты. Если туристы перестанут ездить в Египет, Лекса, это будет означать победу террористов. Пострадает египетская экономика, что и является целью исламского джихада. Террористы хотят, чтобы население было нищим, невежественным и доведенным до отчаяния, потому что это делает его более религиозным. Чего они не хотят, так это мирного функционирования глобального рынка и его модернизирующего воздействия. Чего они очень не хотят, так это доступа женщин к образованию, поскольку это ключ ко всему хорошему и прогрессивному, происходящему в мире: от снижения уровня рождаемости до борьбы со СПИДом. Я не верю, что ты можешь быть против всего этого, дорогая, заодно с Усамой бен Ладеном и муллой Омаром.

– О, Джейн, разумеется, я не против идеи поехать в Египет; по-моему, я первая ее упомянула. Вопрос состоит в том, не опасно ли в реальной жизни ехать туда в это неспокойное время.

– Время никогда не будет спокойным – во всяком случае, еще долго, – ответила Джейн, приправив свое заявление острой смесью ехидства и фатализма.

Слушая этот виртуальный голос из далекого зловещего дома, сиплый шкворчащий голос из прошлого, Александра отдыхала взглядом на линейных всполохах юго-западного солнца, игравших на стеклянной поверхности ее кофейного столика, на полосах – черных, красных, зеленых и бронзовых – плотного шерстяного навахского коврика с бахромой, отбрасывавшей мелкие пушистые тени на землистого цвета плиты пола, и на стопке глянцевых книг по искусству, покоившейся на нем. Ее душа противилась тому, чтобы покинуть этот надежный остров покоя. Горшки Джима, изысканные по окраске и силуэтам, стояли на полках и подоконниках в большой солнечной комнате, здесь каждая тряпочка и каждый предмет солидной функциональной мебели были выбраны ею после долгих раздумий, советов с Джимом и неторопливых походов по магазинам. Раньше, на востоке, мебель просто вырастала вокруг нее, как грибы: доставшееся по наследству, кем-то выброшенное, временное – все вперемешку; тот ее дом представлял собой промежуточную станцию, что-то вроде очередного этапа взросления детей, требующего новой одежды, игрушек, принадлежностей и учебников, необходимых лишь на время и полностью заменяемых другими на следующем этапе. Здесь же, в высокогорном, сухом любимом Таосе, она обустраивалась основательно, чтобы в конце концов привести дом в тот вид, когда ничего уже не надо менять. Но потом Джим умер, оставив ее придумывать себе новый образ жизни.

– Джейн, – сказала она, стараясь выиграть время, чтобы облечь свой отказ в форму, которая не порвала бы бесповоротно эту связь с ее былым, когда она не так боялась новых возможностей, – ты просто сбила меня с ног.

– Вот всегда ты была такой, Александра. Ты всегда ненавидела любую инициативу. Вспомни, как долго ты позволяла этому нелепому толстому итальянскому водопроводчику вертеть с-с-собой. Уж не помню, как его звали, он вечно ходил в шляпе с дурацкими узкими полями, словно хотел этим сказать, что на самом деле он не водопроводчик, а деревенский с-с-сквайр.