Текст книги "Неизвестные приключения Шерлока Холмса (сборник)"

– Поразительно, Холмс! Откуда вы знаете?

– Элементарная логика, друг мой. Теперь посмотрим.

– Минутку, – упрямо возразил я. – Недавно вы говорили, что неплохо было бы обзавестись костылем. Так откуда, позвольте спросить, он у вас взялся? Да и костыль какой-то странный. Похоже, сделан из легкого металла и так и сверкает при свете лампы…

– Да, да. Он уже был у меня.

– Уже был?

– Он сделан из алюминия, и это своего рода память об одном деле, за которое мой личный биограф еще не успел прославить меня. Я уже говорил вам, но вы, видно, забыли. А теперь сделайте одолжение, забудьте об этом костыле. И давайте наконец посмотрим карты. О, прекрасно, просто великолепно!

Появись вдруг перед ним все сокровища Голконды, он, пожалуй, пришел бы в меньший восторг. Холмс обрадовался и немного удивился, когда я начал рассказывать ему, что видел и слышал.

– Как? Вы еще ничего не поняли?.. Прошу, возьмите эти девять карт, Уотсон. Разложите их на столе в том же порядке и называйте вслух, по мере того как раскладываете.

– Валет бубен. – Я начал выкладывать карты на стол под лампу. – Семерка червей, туз треф… Господи, Холмс!

– Так вы тоже заметили?

– Да. Здесь два туза треф, один идет за другим.

– Ну разве не прелестно? Но вы насчитали пока всего четыре карты. Осталось еще пять. Продолжайте.

– Двойка пик, – произнес я, – десятка червей… Боже милостивый, здесь еще один, третий туз треф и два валета бубен!

– И что из этого следует?

– Кажется, я начинаю понимать, Холмс. Музей мадам Топин знаменит тем, что все его экспонаты максимально приближены к реальности. Восковая фигура старика изображает заядлого шулера, обманывающего молодого человека. Ну, и для достоверности еще один небольшой штрих. Они показали, что в руке у него фальшивые карты, с помощью которых он обыгрывает этого юношу.

– Вряд ли это можно назвать небольшим штрихом. Любой мало-мальски опытный игрок вроде вас, Уотсон, непременно насторожился бы, увидев, что на руках у победившего его противника не менее трех валетов бубен и целых три туза треф.

– Верно.

– Далее. Если пересчитать все карты – те, что находятся на руках, и те, что лежат на столе, – получится пятьдесят шесть. Иными словами, на четыре штуки больше, чем в обычной колоде.

– Но что все это означает? Где следует искать ответ?

Атлас лежал на столе, на том самом месте, где оставил его Холмс, когда я передал ему конверты. Он схватил его, неловко повернулся, застонал, оперся на свой странный костыль и снова открыл книгу.

– «В устье Темзы, – начал цитировать Холмс, – на острове…»

– Но, Холмс, я же спрашивал, где искать ответ на нашу проблему.

– Это и есть ответ.

И тут вместо объяснений он потребовал, чтобы я немедленно шел спать наверх, в старую свою комнату, и не желал слышать никаких возражений. Взволнованный и заинтригованный, я думал, что не засну. Однако усталость взяла свое, заснул я как убитый, и когда спустился утром к завтраку, было почти одиннадцать.

Шерлок Холмс уже позавтракал и снова расположился на диване. Я похвалил себя за то, что успел чисто побриться, поскольку друг мой был поглощен беседой с очаровательной мисс Элеонор, чья робость исчезла от непринужденности его манер.

Я хотел позвонить, чтобы принесли бекон и яйца, но, заметив озабоченное выражение лица Холмса, передумал.

– Мисс Бакстер, – начал он, – поскольку целостность моей гипотезы нарушает одно обстоятельство, пора сказать мне одну очень важную вещь… Какого черта?..

Дверь в комнату с грохотом распахнулась. Точнее будет сказать, ее распахнули ударом ноги. И, видно, человек, почти выбивший дверь, счел это забавной шуткой, потому что грохот сопровождался громовым раскатом смеха.

В дверном проеме стоял плотный краснолицый джентльмен в атласной шляпе и дорогом расклешенном сюртуке, специально не застегнутом. Видно, он хотел продемонстрировать белую жилетку с цепочкой для часов, усыпанных бриллиантами, и огромный рубин в булавке для галстука.

Ростом он был пониже Холмса, но куда плотнее и шире в плечах; походил сложением скорее на меня. Он снова громко и самодовольно хохотнул, приподнял кожаную сумку и потряс ею, а его маленькие хитрые глазки весело сверкали.

– А вот и вы, приятель! – воскликнул он. – Вы же тот самый парень из Скотленд-Ярда, верно? Тысяча золотых соверенов ваши, стоит только захотеть!

Шерлок Холмс хоть и был удивлен этим внезапным вторжением, однако вида не подал и продолжал холодно и сдержанно взирать на визитера.

– Сэр Джервейз Дарлингтон, не так ли?

Не обращая ни малейшего внимания ни на меня, ни на мисс Бакстер, мужчина приблизился к Холмсу и потряс сумкой с монетами у самого его носа.

– Так точно, мистер Детектив! Я это, я. Видел вчера, как вы дрались. Могли бы выступить и лучше, но все же справились. Настанет день, мой дорогой, и бои за деньги непременно узаконят. А пока они там чешутся, платные боксерские и кулачные бои будут проводиться втайне. Так, погодите-ка…

С кошачьим проворством и легкостью, странными для человека столь плотного сложения, наш незваный гость подскочил к окну и выглянул на улицу.

– Опять этот старый черт Филеас Белч, будь он трижды проклят! Этот тип преследует меня вот уже несколько месяцев. Подсунул мне подряд двух слуг, мерзавцы вскрывали мои письма! Ну, одному я хребет переломил. – Тут сэр Джервейз снова громко расхохотался. – Ладно, не важно!

Холмс изменился в лице, но секунду спустя оно обрело все то же холодное и непроницаемое выражение. Сэр Дарлингтон бросил сумку с монетами на диван.

– Берите денежки, мистер Сыщик! Мне они ни к чему. А теперь вот что. Через три месяца мы сведем вас с Джемом Гарликом, Бристольским Громилой. Проиграете, шкуру спущу, но если завалите Громилу, увидите, какой я благодарный. Сам тоже внакладе не останусь. Вы же у нас темная лошадка, ставки будут восемь против одного.

– Насколько я понимаю, сэр Джервейз, – начал Холмс, – вы предлагаете мне стать профессиональным боксером на ринге?

– Вы же из Скотленд-Ярда, верно? И по-английски понимаете, так?

– Ну, когда слышу, что говорят по-английски, то да, понимаю.

– Это шутка, что ли? Ну а если я отвечу вот так? – И тут Джервейз размахнулся левой, и тяжелый кулак просвистел буквально в дюйме от носа моего друга. Холмс и глазом не моргнул. И снова сэр Джервейз покатился со смеху. – Следите за своими манерами, мистер Детектив, когда говорите с настоящим джентльменом. Да я вас пополам разорву и не посмотрю, что лодыжка сломана, Богом клянусь!

Мисс Элеонор Бакстер побелела как полотно и, издав тихий жалобный стон, ухватилась за стенку.

– Сэр Джервейз! – воскликнул я. – Будьте любезны, держите себя в руках в присутствии дамы!

Гость наш быстро развернулся и смерил меня гневным взглядом с головы до пят.

– А это еще кто? Уотсон? Тот самый лекарь? Ага. – Внезапно его мясистое красное лицо грозно надвинулось на меня. – В боксе чего-нибудь понимаешь?

– Нет, – ответил я. – Если честно… немного.

– Тогда смотри, как бы тебя не проучили хорошенько, – шутливо заметил сэр Джервейз и снова хохотнул. – Дама? Какая еще дама? – Увидев мисс Бакстер, он слегка поморщился и выдал убийственную характеристику: – Никаких дам лично я здесь не вижу, мистер Костоправ! Какое-то жалкое маленькое создание…

– Сэр Джервейз, – возмутился я, – последний раз предупреждаю.

– Минутку, Уотсон, – прозвучал спокойный голос Шерлока Холмса. – Мы должны простить сэра Джервейза Дарлингтона. Несомненно, он еще не оправился от визита, который нанес в музей восковых фигур мадам Топин три дня назад.

В наступившем вслед за тем гробовом молчании отчетливо было слышно, как стучит в стекла дождь. Но нашего гостя не так-то просто было обескуражить.

– Стало быть, сыщик, да? – насмешливо фыркнул он. – И кто же вам сказал, мистер Ищейка, что я три дня назад был у мадам Топин?

– Никто. Но о том свидетельствуют факты, имеющиеся в моем распоряжении. Да и визит с виду выглядел вполне невинным, не так ли? Никаких подозрений со стороны тех, кто мог следить за вами. К примеру, какой-нибудь топтун, нанятый знаменитым спортсменом сэром Филеасом Белчем, который хочет убедиться, что вы не собираетесь еще раз выиграть состояние с использованием секретной информации. Как это случилось в прошлом году на дерби.

– Мне все это неинтересно, приятель!

– Вот как? И однако, учитывая ваши спортивные наклонности, я просто уверен, что вас интересуют карты.

– Карты?

– Карточные игры, – уточнил Шерлок Холмс. Достав из кармана халата несколько карт, он развернул их веером. – А если еще точнее, так вот эти девять карт.

– Да какого черта вы ко мне прицепились?

– Вот вам первый очевидный факт, сэр Джервейз. Обычный посетитель «Комнаты ужасов», проходя мимо двух восковых игроков, видит карты в руке одного из них, не прикладывая к этому особых усилий. А затем с этими картами происходит весьма странная вещь. Карты в руке другого игрока, «молодого джентльмена», остаются нетронутыми. Это сразу заметно, они все в пыли. Но некий человек вынул несколько карт из руки так называемого шулера, бросил их на стол, а потом добавил четыре карты из как минимум двух лишних колод. К чему он все это проделал? Думаю, совсем не потому, что этот некто хотел подшутить, создать у посетителей иллюзию, будто восковые куклы поглощены азартной игрой. Если б таков был его мотив, он непременно перемешал бы и поддельные золотые монеты на столе, а не только карты. Но монеты не тронуты. Ответ прост и вполне очевиден. В английском алфавите двадцать шесть букв. А если двадцать шесть умножить на два, получается ровно пятьдесят два, что соответствует числу карт в обычной колоде. Допустим, мы выбираем по одной карте для обозначения каждой буквы, и тогда у нас получится довольно примитивная, детская система шифра.

Сэр Джервейз Дарлингтон визгливо рассмеялся.

– Система шифра! – передразнил он и затеребил мясистой красной рукой рубин в булавке галстука. – О чем это он, а? О чем толкует этот придурок?..

– И разгадать его не составляет особого труда, – невозмутимо продолжил Холмс, – если в слове из девяти букв содержится два «е» или два «s». Допустим, валет бубен обозначает у нас букву «s», а туз треф – букву «е».

– Может, догадка и верна, Холмс, – вмешался я, – но никакой логики я тут не вижу! С чего вы взяли, что зашифрованное послание должно непременно содержать эти буквы?

– Да с того, что я уже знаю это слово. Вы сами назвали его мне.

– Я?..

– Да, представьте себе, Уотсон! Если карты действительно обозначают эти две названные мною буквы, тогда в начале слова у нас имеются две буквы «е», а в конце его две буквы «s». Предположим, слово начинается с буквы «s» и перед сдвоенным «s» в конце стоит буква «е». Нетрудно догадаться, что за слово у нас получилось. Ширнесс[6]6
  Ширнесс – в английском написании «Sheerness», порт в графстве Кент в устье реки Темзы.


[Закрыть].

– Но что, черт побери, обозначает это «Ширнесс»… – начал было я.

– Географическое расположение найдете в атласе. Это в устье Темзы, – перебил меня Холмс. – Но вы сами недавно говорили, что это кличка лошади из конюшен лорда Хоува. Она хоть и записана на скачки, но вы сами сказали, что ожидать от нее особенно нечего. Однако если эту кобылу усиленно тренировать в полной секретности, то из нее может получиться звезда и фаворитка не хуже Бенгальской Леди.

– Бог ты мой! – воскликнул я. – Но это же находка, сущий клад для любого игрока по-крупному! Зная этот секрет, он может поставить на лошадь и сорвать огромный куш!

Шерлок Холмс держал в левой руке развернутую веером колоду.

– Мисс Бакстер, дорогая моя, – укоризненно и печально промолвил он, – скажите, почему вы позволили Джервейзу Дарлингтону уговорить себя? Вашему деду совсем не понравилось бы, что вы, воспользовавшись выставкой восковых фигур, оставляли там сэру Джервейзу послания. Не говоря с ним, не посылая ему письменных сообщений, не приближаясь к нему и на милю! – Если чуть раньше мисс Бакстер побледнела и тихо застонала при появлении сэра Джервейза, то теперь в ее серых глазах светился неподдельный страх. Она нетвердо держалась на ногах и что-то лепетала в свое оправдание. – Нет, нет! – мягко заметил Холмс. – Так не пойдет. Уже через несколько секунд после того, как вы вошли в эту комнату, я понял, что вы знакомы с сэром Джервейзом.

– Но, мистер Холмс, как такое возможно?

– Возможно. Будьте добры, взгляните вон на тот маленький столик слева от дивана. Вы подошли ко мне, и на столике в тот момент не было ничего, кроме листка бумаги, украшенного весьма сомнительным гербом сэра Джервейза Дарлингтона.

– Господи, помоги! – воскликнула юная леди.

– Да, и на вас это письмо произвело странное впечатление. Вы глаз от него не отрывали. А заметив, что я смотрю на вас, вздрогнули и изменились в лице. Вскоре путем осторожных расспросов я выяснил, что вы работаете машинисткой у лорда Хоува, владельца Ширнесс…

– Нет! Нет! Нет!

– Вам ничего не стоило заменить несколько карт в руке воскового игрока. Ваш дедушка сам сказал, что в зале имелась боковая дверка и что она плохо запиралась. Вы могли произвести замену ночью, тайком. А потом делали вид, что пришли проводить мистера Бакстера до дома после ночной смены. Вы уничтожили бы улики, если бы в первую же ночь дед сказал вам, что в музее что-то неладно. Но он не говорил ни слова, вплоть до прошлой ночи, когда оказался там вместе с Робертом Парснипом, и при них вы уже ничего не могли сделать. Неудивительно, что вы так бурно возражали против визита деда ко мне. Позже Уотсон заметил, что вы пытались выхватить карты из руки воскового шулера и разбросать их по столу, но тогда он, конечно, не знал, что это были вы.

– Холмс! – вмешался я. – Довольно мучить несчастную! Ведь настоящий злодей у нас не мисс Бакстер, а вот этот наглый, бессовестный тип, который стоит здесь и насмехается над нами!

– Поверьте, мисс Бакстер, я не имею намерения добивать вас, – сказал Холмс. – О Ширнесс вы наверняка узнали случайно. Спортивные боссы разоткровенничались, их осторожность усыпил невинный стрекот пишущей машинки, доносившийся из соседней комнаты. Но сэр Джервейз еще до того, как за ним установили слежку, настойчиво рекомендовал вам держать ушки на макушке. А потом придумал и этот оригинальный способ передачи ценной информации. Сначала этот способ показался мне каким-то уж больно замысловатым. Действительно, почему бы просто не написать ему? Но когда сэр Джервейз появился здесь, я узнал, что всю его корреспонденцию вскрывают. И карты были единственным способом. И теперь у нас есть доказательства…

– Ничего подобного! – завопил Джервейз Дарлингтон. – Никаких доказательств у вас нет!

Молниеносный, как у змеи, бросок, и он выхватил карты из руки Холмса. Мой друг инстинктивно вскочил, но тут же дала знать о себе боль в лодыжке. Он с трудом подавил крик. Тут сэр Джервейз нанес ему удар правой и опрокинул на диван.

И снова этот торжествующий визгливый хохот.

– Джервейз! – взмолилась мисс Бакстер, ломая руки. – Пожалуйста, не смотрите на меня так! Я хотела как лучше!

– Э, нет! – воскликнул он, и на лице его появилась злобная усмешка. – Не-е-ет! Явилась сюда и предала меня? Да я прямо подпрыгнул, как только увидел тебя. Ты ничем не лучше всего остального жулья, так и знай! А теперь пошла вон, не путайся под ногами! И будь ты трижды проклята!

– Сэр Джервейз, – вмешался я, – я ведь уже предупреждал вас.

– И этот лекаришка туда же…

Теперь кажется, что тогда мне просто повезло, хотя ради справедливости следует отметить, что даже мой друг не ожидал от меня такого проворства. Мисс Бакстер едва успела вскрикнуть.

Несмотря на боль в лодыжке, Шерлок Холмс снова поднялся с дивана.

– Вот это да, Уотсон! Отличный хук левой, а затем удар правой, прямо в голову! Такого я еще никогда не видел. Нокаут самой чистой воды, очухается в лучшем случае минут через десять.

– Заметьте, – сказал я, дуя на разбитые костяшки пальцев, – что мисс Бакстер не слишком огорчилась, увидев этого грубияна на полу. Я же сожалею только о том, что напугал бедняжку миссис Хадсон, которая несла мне бекон и яйца.

– Славный добрый мой старина Уотсон!

– Чему вы улыбаетесь, Холмс? Разве я сказал что-то смешное?

– Нет, нет, упаси Господи! Просто подозреваю, что сам я гораздо мельче, а вы значительно глубже, чем я привык думать.

– Что-то ваш юмор не доходит до меня, Холмс. Однако улики спасены. Но не станете же вы предавать огласке деяния сэра Джервейза Дарлингтона и уж тем более – мисс Бакстер!

– Гм!.. Вообще-то с этим джентльменом у меня свои счеты, Уотсон. Он обещал мне карьеру профессионального боксера, и, признаться, мне это льстит. Считаю это комплиментом. Но спутать меня с легавыми из Скотленд-Ярда! Нет, это настолько оскорбительно, что я никогда и ни за что не прощу!

– Послушайте, Холмс, я часто прошу вас об одолжениях?

– Ну, не очень. Ладно, так и быть, поступайте как знаете. Придержим эти карты на всякий случай, пока эта спящая красавица не очнулась. Что же касается мисс Бакстер…

– Я любила его! – воскликнула несчастная и залилась слезами. – По крайней мере думала, что люблю.

– В любом случае, мисс Бакстер, Уотсон будет молчать. Ровно столько, сколько вы этого захотите. Не заговорит, пока вы не станете почтенной пожилой дамой, и тогда эти воспоминания вызовут у вас разве что улыбку. Пройдет полвека, и вы забудете о сэре Джервейзе Дарлингтоне.

– Никогда! Никогда и ни за что!

– Как же, как же, – улыбнулся Шерлок Холмс. – On s’enlace, puis, un jour, on se lasse, c’est l’amour[7]7
  Обнимаешься, а затем, в один прекрасный день, вдруг устаешь, – такова любовь (фр.).


[Закрыть]. Да в этой французской поговорке больше мудрости, чем во всех произведениях Генрика Ибсена, вместе взятых.

Загадка в Хайгейте[8]8
  © Перевод. Т. Голубева, 2011.


[Закрыть]

И среди неких незаконченных историй – история мистера Джеймса Филлимора, который, вернувшись в дом за оставленным зонтиком, не появился больше в этом мире…

«Загадка Торского моста»

Безусловно, мы на Бейкер-стрит привыкли получать странные телеграммы, но та, о которой пойдет речь, послужила началом дела, необычного даже в практике Шерлока Холмса.

В тот мрачный, сырой, но не слишком холодный декабрьский день мы с Холмсом встретились на прогулке возле Риджентс-парка, но обсуждали мы тогда некоторые мои личные дела, которыми я не стану обременять читателя. Когда же в четыре часа мы вернулись в нашу уютную гостиную, миссис Хадсон вместе с чаем подала телеграмму. Она была адресована Холмсу и гласила следующее:

«Вы можете вообразить мужчину, обожающего зонтик? Все мужья иррациональны. Подозреваю махинации бриллиантами. Буду вечернему чаю. Миссис Глория Кэбплеже».

Я порадовался тому, что в глубоко сидящих глазах Шерлока Холмса вспыхнул интерес.

– Что это такое, что это такое? – приговаривал он, с необычайным для него аппетитом атакуя горячие лепешки с маслом и джем. – Почтовое отделение Хайгейта, район не слишком фешенебельный, отправлено в три семнадцать… Взгляните повнимательнее, Уотсон!

К этому времени (если быть точным, то к концу декабря 1896 года) я не жил уже на Бейкер-стрит, но в тот момент приехал на несколько дней, чтобы навестить старого друга. В моих записных книжках за этот год отмечено несколько сложных дел. Из них я записал полностью лишь один случай – дело миссис Рондер, квартирантки под вуалью; но и в том деле мой друг не мог полностью реализовать свои колоссальные способности. Потому Холмс был в мрачном настроении и отчаянии. И когда я смотрел на его осунувшееся лицо, освещенное настольной лампой, я не мог не упрекать себя. Ну зачем я совался к нему со своими проблемами, когда мощному интеллекту моего друга требуются сложные, запутанные загадки?

– Возможно, конечно, – продолжал Холмс, вновь хватая телеграмму и перечитывая ее, – что в Лондоне существуют две женщины с таким странным и даже поразительным именем, как Глория Кэбплеже[9]9
  Фамилия Кэбплеже буквально означает «экипаж-удовольствие».


[Закрыть]. Но я в этом сомневаюсь.

– Так вы знакомы с этой леди?

– Нет-нет, я никогда ее не видел. Но догадываюсь, что она должна быть владелицей салона красоты, которая… ну, а вы-то что можете извлечь из этой телеграммы?

– Ну, прежде всего здесь наблюдается некоторая эксцентричность, так интересующая вас обычно. «Вы можете вообразить мужчину, обожающего зонтик?..» Но в общем тут есть сложности.

– Верно, Уотсон. Кстати, любая женщина, как бы экстравагантна она ни была, по большому счету, всегда экономит на мелочах. Миссис Кэбплеже проявила свою бережливость, не проставив в телеграмме предлоги «с» и «к»… и вообще текст довольно туманен.

– Да, вы правы.

– Значит ли все это, что какой-то определенный человек обожает вполне определенный зонтик? Или речь идет о каком-то воображаемом человеке – возможно, англичанине, – который испытывает желание отбивать поклоны перед зонтом, как перед первобытным божком, и защищать его от внешнего мира? Ну ладно, так что же мы можем вывести из этой телеграммы?

– Вывести? Из телеграммы?..

– Разумеется.

Я с удовольствием рассмеялся, забыв на время и о своем ревматизме, и о своих годах.

– Холмс, но мы не можем сделать каких-то определенных выводов! Мы можем лишь угадывать!

– Фу ты, сколько раз я должен повторять вам, что я никогда не угадываю? Гадание – привычка крайне вредная, разрушающая логические способности мозга.

– Ну, если мне будет позволено использовать вашу собственную, несколько нравоучительную манеру выражаться, то я скажу, что ничто не дает так мало данных для мыслителя, как телеграмма, поскольку она слишком кратка и безлична.

– Боюсь, вы ошибаетесь, утверждая подобное.

– Черт побери, Холмс!..

– Ну, давайте рассмотрим… Когда человек пишет письмо на дюжине страниц, он может скрыть свою истинную натуру в облаке слов. А когда его принуждают выражаться кратко и сжато, я вижу его насквозь. Вы можете наблюдать это на примере общественных деятелей…

– Но это женщина!

– Да, Уотсон, это, без сомнения, меняет дело. Но позвольте же мне выслушать ваше мнение! Вперед! Используйте свой естественный здравый смысл.

Это был откровенный вызов, и я, льстя себя надеждой, что в прошлом не был так уж бесполезен для Холмса, выполнил его просьбу.

– Ну, – сказал я, – миссис Кэбплеже наверняка не слишком деликатная особа, поскольку она назначает вам свидание так, словно считает ваше время своим собственным.

– Великолепно, Уотсон! С годами вы изрядно усовершенствовались. А что еще?

На меня снизошло вдохновение.

– Холмс, по-моему, слово «миссис» в столь сжатом тексте абсолютно не нужно! Я в этом уверен.

– Еще лучше, мой дорогой друг! – воскликнул Холмс, откладывая в сторону салфетку и бесшумно аплодируя. – Буду рад услышать дальнейшие рассуждения.

– Миссис Глория Кэбплеже, Холмс, – новобрачная. И она настолько гордится своим новым именем, что настаивает на определении «миссис» даже в самой короткой записке. Что может быть более естественным? Особенно если мы представим счастливую и, возможно, прекрасную юную леди…

– Да-да. Но, Уотсон, будьте так любезны, оставьте в стороне литературные изыски и перейдите к делу.

– Боже правый, но я уверен в этом! – воскликнул я. – И это подтверждает мой первый скромный вывод. Бедная девочка невнимательна к другим, скажем так, просто потому, что избалована любящим молодым супругом.

Но мой друг покачал головой.

– Думаю, все обстоит не совсем так, Уотсон. Если бы эта дама испытывала непомерную гордость от того, что вышла замуж, она бы подписывалась «миссис Генри Кэбплеже», или «миссис Джордж Кэбплеже», или как уж там зовут ее супруга… Но вы правы по меньшей мере в одном отношении. В слове «миссис» есть нечто странное, даже тревожащее. Она слишком настаивает на этом обстоятельстве.

– Но, мой дорогой друг!..

Внезапно Холмс встал и направился к своему любимому креслу. В гостиной горели газовые лампы, и веселый, яркий свет подчеркивал мрачную тьму за окнами и унылый звук непрестанно моросящего дождя.

Но Холмс не стал усаживаться в кресло. Глубоко задумавшись, хмуря брови, он протянул руку к левому углу каминной полки. Искреннее волнение охватило меня, когда Холмс прикоснулся к своей скрипке, старому и любимому Страдивари, до которого мой друг, пребывая в дурном настроении и унынии, не дотрагивался, как он говорил, уже несколько недель.

Блики света вспыхнули на атласной древесине, когда Холмс поднес скрипку к подбородку и взмахнул смычком. Но тут же мой друг заколебался. Опустив инструмент и смычок, он издал нечто вроде рычания.

– Нет, мне не хватает данных, – сказал он, – а теоретизировать без фактов – слишком грубая ошибка.

– Ну, по крайней мере, – сказал я, – приятно думать, что я извлек из телеграммы все, что возможно.

– Телеграмма? – произнес Холмс таким тоном, словно никогда в жизни не слышал такого слова.

– Да. Или я что-то выпустил из виду?

– Ах, Уотсон, боюсь, что почти все ваши выводы неверны. Женщина, отправившая телеграмму, замужем уже много лет, и она далеко не молода. По происхождению она шотландка или американка, хорошо образована и прекрасно воспитана, но брак ее неудачен и у нее чересчур властный характер. С другой стороны, возможно, что она обладает весьма интересной внешностью.

Лишь несколько мгновений назад я надеялся, что вот-вот к Шерлоку Холмсу вернется такое настроение – боевое и энергичное и что в его глазах вспыхнет прежний задиристый огонь. Но тут… ярко расписанные фарфоровые тарелки подскочили на снежно-белой скатерти, когда я грохнул по столу кулаком.

– Холмс, на этот раз вы зашли чересчур далеко в ваших шутках!

– О, дорогой Уотсон, я прошу меня извинить! Я и понятия не имел, что вы отнеслись к делу с такой серь…

– Стыдитесь! Конечно, считается, что в Хэмпстеде и Хайгейте могут жить лишь крайне вульгарные люди, и даже сами эти названия произносятся обычно весьма презрительным тоном! Но вы! Вы смеетесь над несчастной необразованной бедняжкой, возможно находящейся в отчаянном положении!

– Ну, это вряд ли, Уотсон. Конечно, необразованная женщина может попытаться написать слово «иррациональный», но вряд ли ей удастся обойтись при этом без ошибок. Ну а поскольку она сообщает нам, что подозревает махинации с бриллиантами, то вряд ли можно предположить, что она живет в тяжкой нищете.

– Но вы утверждаете, что она замужем много лет? И неудачно?

– Наш век – век благопристойности, Уотсон, и должен сказать, мне это нравится.

– Что вы подразумеваете под этим?

– Лишь женщина, состоящая в браке много лет и, следовательно, далеко не молодая, может с такой свободой написать в телеграмме – под взглядом почтового клерка – о своей уверенности в иррациональности всех мужей. Вас интересует, как возникла мысль о несчастливом браке и властном характере? Это вторичный вывод: поскольку обвинение в иррациональности явно относится и к ее собственному мужу, этот брак должен быть весьма неудачным…

– Но ее происхождение?!

– Прошу вас, перечитайте еще раз телеграмму. Только шотландцы или американцы могут сказать «буду», тогда как англичанин, будь он даже не слишком образован, скажет все-таки «приеду» или «зайду». Вы что-то спросили?

– Я… я… минуточку! Но вы заявляете, и не предполагая, а утверждая, что женщина должна быть хороша собой!..

– Ах, но я сказал, что это лишь возможно. И это предположение следует отнюдь не из телеграммы.

– А откуда?

– Ну, вспомните, разве я не говорил вам, что уверен – она держит салон красоты? А подобные дамы крайне редко обладают непривлекательной внешностью, поскольку тогда им просто не удастся рекламировать свою работу. Но, если я не ошибаюсь, наша клиентка уже прибыла.

Холмс еще не закончил фразу, когда мы услышали громкий и решительный звонок у входной двери. Затем нашей гостье пришлось подождать, пока ее впустят и проводят в гостиную. Шерлок Холмс, отложив скрипку и смычок, терпеливо смотрел на дверь, ожидая появления миссис Глории Кэбплеже.

Она оказалась и в самом деле хороша собой – высокая, величавая, с почти королевской осанкой, – но, возможно, излишне надменная; у нее были очень пышные черные волосы и холодные голубые глаза. Поверх дорогого платья из темно-синего бархата на ней была соболья шубка, а на голове красовалась бежевая шляпа, украшенная большой белой птицей.

Отмахнувшись от моей попытки помочь ей снять шубку, дама, пока Холмс учтиво представлялся ей и представлял меня, обшарила взглядом гостиную и, похоже, составила не слишком благоприятное мнение о нашем скромном убежище с потертой медвежьей шкурой, изображающей собой коврик перед камином, и с запятнанным кислотами химическим столом. Но все же она согласилась сесть в предложенное ей мое любимое кресло, а усевшись, вдруг нервно стиснула руки в белых перчатках.

– Вот что, мистер Холмс, – произнесла она вежливо, но твердо и энергично. – Прежде чем я рискну доверить вам свои проблемы, я должна выяснить, какой гонорар вы берете за свои профессиональные услуги.

После короткой паузы мой друг ответил:

– Мой гонорар никогда не меняется, исключая те случаи, когда я отказываюсь от него совсем.

– Ах, мистер Холмс, я боюсь, что вы рассчитывали воспользоваться слабостями несчастной женщины. Однако вам это не удастся.

– В самом деле, мадам?

– Да, сэр. Но прежде чем я найму вас как, простите, профессионального шпиона и доверюсь вам, я, чтобы не подвергнуться риску изрядно переплатить, должна все же еще раз повторить вопрос о гонораре.

Шерлок Холмс встал.

– Боюсь, миссис Кэбплеже, – улыбаясь, сказал он, – что те ничтожные таланты, которыми я обладаю, вряд ли окажутся полезными в решении вашей проблемы, и я сожалею, что вы обеспокоили себя этим визитом. Всего хорошего, мадам. Уотсон, вы не будете так добры проводить нашу гостью вниз?

– Стоп! – воскликнула миссис Кэбплеже, закусив губу.

Холмс пожал плечами и вновь погрузился в кресло.

– Вы жестко ведете дело, мистер Холмс. Но я бы не пожалела десяти шиллингов, а то и гинеи, чтобы узнать, с чего это вдруг мой муж принялся лелеять, обожать и обожествлять дрянной обшарпанный зонтик и почему не расстается с ним ни на минуту, даже ночью!

Какие бы чувства ни испытывал Холмс по отношению к нашей посетительнице, они исчезли перед лицом любопытной загадки.

– А, так ваш муж в буквальном смысле обожает свой зонт?

– Разве я этого не сказала?

– Без сомнения, зонт должен представлять либо материальную ценность, либо он как-то связан с чувствами вашего мужа.

– Чушь и ерунда! Он купил этот зонт при мне, два с половиной года назад. Он заплатил семь шиллингов и шесть пенсов в лавке на Тоттенхем-Корт-роуд.

– Ну, возможно, это как-то связано с характером…

Миссис Глория Кэбплеже хитро и расчетливо взглянула на Холмса.

– Нет, мистер Холмс. Мой муж – человек эгоистичный, жестокий и бездушный. Видите ли, моим прадедом по материнской линии был Мак-Ри из Абердиншира, так что я разбираюсь в мужчинах и умею с ними обращаться. Мистер Кэбплеже из тех, кто и пальцем не шевельнет без достаточных оснований, к тому же он порочен.

Холмс серьезно взглянул на нее.