Текст книги "Убийства в стиле Джуди и Панча"

Глава четвертая
Пузырек с ядом

– Кто там? – раздался неуверенный голос.

Вместо ответа я включил фонарь, повернув его боком, чтобы можно было видеть униформу. Если бы я подбирал ее намеренно, то не смог бы найти лучшего или более подходящего наряда. Я услышал что-то вроде вздоха облегчения. Вновь прибывший нащупал выключатель на стене, и свет зажегся.

Мы находились в тесном холле, который выглядел несколько неряшливо по сравнению с безупречным фасадом. На полу стояла фарфоровая подставка для зонтиков, а на стене висела тевтонская акварель, написанная примерно в 1870 году. Она изображала девушку в пышных юбках, которая танцевала перед столом, за которым сидели два блистательных офицера в шлемах с остроконечным навершием и с пивными кружками в руках. В дверном проеме – казалось, он все еще упорно не хотел закрывать дверь – стоял, моргая, вновь прибывший.

Молодой человек был невысок и худощав, но в его прическе или одежде было что-то значительное, и потому он казался намного старше. Когда он не испытывал чувства страха (как сейчас), его манеры отличались серьезностью и некоторой надменностью. Его темные прямые волосы были разделены пробором сбоку и слегка зачесаны на лоб, как у бармена старого образца. Черты его лица – резкие, щеки – слегка впалые, но глаза – добродушные и дерзкие. Казалось, своим видом он показывал, что никто не возьмет над ним верх. Его темная одежда была аккуратно подобрана, на шее – воротник-стойка со скошенными концами и черный галстук, также на нем была шляпа-котелок и перчатки. Он говорил с лондонским акцентом. Это, вне всякого сомнения, был слуга Хогенауэра, который, как предполагалось, должен был отправиться к своей девушке. Если бы мой план проникновения в дом удалось осуществить, у меня в наличии было бы очень мало времени.

– Вы меня напугали, – произнес он. – Что это за игра?

– Дверь была открыта, – объяснил я. – Я заглянул, чтобы убедиться, что все в порядке. Мы разыскиваем кое-кого по соседству, и…

– Эй! – сказал он, воодушевившись. – Вы же не думаете, что паршивец в этом доме, не так ли? Кого вы ищете? Должно быть, это кто-то очень опасный. Вся улица полна копов.

Так оно и было, в этом-то вся беда. Я тут же заверил его, что в доме никого нет, потому что боялся, что он может выйти и позвать полицейских. Я был в щекотливом положении и молил Бога, чтобы он вошел и закрыл дверь. Снаружи на дороге раздавались знакомые шаги, мои недавние преследователи патрулировали улицу: а я тут, стою прямо посреди пустого холла, освещенного, как театр, и открытого для осмотра любому прохожему. Но я не мог нырнуть в глубину дома и спрятаться или велеть ему закрыть дверь, потому что это могло вызвать у него подозрения. Пока он возился со своими манжетами и нерешительно переводил взгляд с улицы на меня, шаги зазвучали ближе…

– Это надолго, – проворчал я и повернулся к двери, что была у меня за спиной. – Ну, пойду дальше.

– Эй, погодите! – запротестовал он и сделал то, на что я и надеялся. Он закрыл дверь и поспешил ко мне, очевидно желая держать полицейского под рукой, потому что вокруг полно головорезов. Затем он достал пачку сигарет «Голд Флейк» и стал навязчиво предлагать мне закурить. – Не нужно никуда спешить, верно? Покурим? Никто не будет возражать против курения. Вашему сержанту незачем вас видеть, и мой шеф уехал на вечер. Держите!

– Я не возражаю, – сказал я, смягчая свою суровость. – Большое спасибо, сэр. Вы камердинер мистера Хогенауэра, не так ли? – Это было чересчур, конечно.

Зажигая спичку, он по-дружески снисходительно кивнул.

– Да, парень, именно так. Меня зовут Бауэрс – Генри Бауэрс. Я на этой работе всего две недели. Конечно, работа такая… но… Это не важно, – закончил он с неожиданной решимостью. – Так за кем вы гоняетесь? Что он натворил? Это убийство?

Теперь у него, по-видимому, и в мыслях не было звать кого-либо еще, поэтому я довольно подробно рассказал о бежавшем убийце, который ограбил начальника полиции.

– Поэтому сейчас лучше сидеть дома. И все же… Если босс уходит на ночь, ты остаешься дома, так что ли? Я бы на твоем месте не стал.

Бауэрс пошевелился.

– Ах, это… – И он заговорил доверительным тоном: – Хорошая зарплата, делать особо нечего, и каждый вечер выходной, пожалуйста. Так что не хочу рисковать. Я смотрю в рот императору, что бы он ни говорил. Понимаешь? – Опустив уголки рта, Бауэрс слегка закрыл глаза и постучал себя в грудь с видом глубокой проницательности. – Ну, сегодня утром после завтрака он мне говорит: «Гарри, сегодня вечером я уезжаю в Бристоль». И рассмеялся. «Но, – говорит он, – вы могли бы прийти сегодня пораньше, потому что у меня может быть посетитель?»

– Он сказал, что собирается в Бристоль, но все же ожидал гостя?

– Вот именно. Скажу тебе прямо, я часто думаю, что шеф немного… – Бауэрс многозначительно постучал себя по лбу. – У него, черт возьми, странное чувство юмора, и я никогда не знаю, что он имеет в виду, когда говорит. Но я делаю все, что он мне велит. Понимаешь? Я расскажу, как это было.

Сегодня утром, после завтрака, он сказал, что вечером собирается в Бристоль. Я спрашиваю: «Может, мне собрать сумку?» Он отвечает: «Нет, сумка мне не понадобится» – и снова смеется. Я говорю: «Полагаю, вы будете у доктора Кеппеля?» (Этот доктор Кеппель – еще один олух, профессор, гляди-ка, живет в отеле Бристоля.) Он говорит: «Да, я буду у доктора Кеппеля, но я сомневаюсь, что доктор Кеппель там будет; на самом деле я очень надеюсь, что его не будет». Затем он сказал мне, что сегодня вечером у нас может быть посетитель. Ну как тебе?

Причину болтливости Бауэрса я мог объяснить чувством неловкости. Он все время поглаживал волосы и осматривал углы холла. Но в деле появился новый поворот. Похоже, сам Хогенауэр намеревался осуществить кражу со взломом или, по крайней мере, нанести тайный визит: возможно, он собирался проникнуть в комнату Кеппеля и убедиться, что его там нет и что «посетителем», которого он ожидал здесь, мог быть сам Кеппель.

– Вот что я думаю, – произнес Бауэрс, как бы наскакивая на собеседника. – Шеф отправляется в Бристоль, а Кеппель приезжает сюда. Эх! Имей в виду, благо Кеппель сейчас здесь, в Мортон-Эбботе, – или, по крайней мере, был здесь сегодня утром. Кеппель приезжал сюда сегодня утром, заскочил к шефу около одиннадцати часов и беседовал с ним. Я не знаю, о чем они говорили, потому что разговаривали по-немецки, но шеф вручил Кеппелю маленький пакет, похожий на сложенный пополам конверт. Они были очень дружелюбны. О да. Конечно, это не мое дело, но, скажу тебе прямо, мне это не понравилось.

Я сделал вид, что глубоко задумался.

– Твой шеф, – сказал я, – велел тебе прийти сегодня пораньше. Но ты пришел не очень рано, верно?

– Нет, и в этом все дело, – запротестовал Бауэрс. – Потому что почему? Я тебе скажу. Потому что последнее, что сказал мой шеф сегодня днем… Я ушел до того, как ушел он, сразу после того, как налил ему чай… Последнее, что он сказал, в своей обычной спокойной манере, глядя на меня стеклянным взглядом: «Да, Гарри, думаю, сегодня вечером у тебя может быть посетитель, но я сомневаюсь, что ты его увидишь».

Повисла неприятная пауза.

– Значит, ты думаешь, твой шеф вместе с Кеппелем замешаны в каком-то нечистом деле?

Слуга, очевидно, понял, что зашел слишком далеко.

– Только не мой шеф, – заявил он со спокойной серьезностью. – В этом я готов поклясться. Ты это знаешь. Любой в твоем полицейском участке знает. Он не станет нарушать закон. Он иностранец, понимаешь? И всегда нервничал да потел от страха, что его заставят покинуть страну по истечении шести, девяти месяцев, или сколько там?.. Нет, только не он! Ну, я мог бы сказать тебе…

– Что ты мог бы мне сказать? – не удержался я.

В атмосфере что-то слегка поменялось. Хотя Бауэрс старался казаться непринужденным, он внимательно изучал меня, слегка склонив голову набок, и в его маленьких быстрых глазках читалось недоверие.

– Послушай, приятель, – сказал он и сделал шаг вперед, – кто ты такой, в конце концов? Иногда ты говоришь как коп, а иногда нет. Иногда ты ведешь себя как коп, а иногда как…

Прежде чем он продвинулся дальше в этом направлении, нужно было что-то предпринять.

– Я скажу тебе, кто я такой. Я человек, который хочет преуспеть в этом мире, – вот кто я такой. Я собираюсь стать сержантом еще до того, как состарюсь. Понимаешь это, наглая рожа? И если хочешь знать, именно поэтому я уже некоторое время наблюдаю за этим домом.

– Продолжай! – сказал он и отступил назад.

– Мы знаем, что в этом доме есть вещи, которые требуют объяснения. Мы знаем, что три раза в неделю, ночью, твой босс запирается в комнате со ставнями на окнах, в задней части дома. Мы видели странный свет в этом окне – я сам это видел. Нам также известно, что он работает над каким-то изобретением или экспериментом. Об этом хотим знать не только мы, но и Скотленд-Ярд, и Министерство иностранных дел…

– Брось, – произнес Бауэрс с легким скепсисом, при этом его глаза оставались неподвижными. – Ну, я тебе прямо скажу, – тихо добавил он, – в этой комнате ничего нет. Разве я чего-то не знаю? Я убираюсь там каждый день. И там вообще ничего нет, кроме множества книг. Он ничего не запирает, даже свой письменный стол. Я посмотрел. Если он хочет закрываться там по вечерам, это его дело, но он не занимается там никакими экспериментами. Хочешь посмотреть? Я могу показать тебе прямо сейчас.

Он указал на дверь комнаты, расположенной с левой стороны коридора, затем сделал шаг в ее сторону.

– Ключ виден снаружи, – сказал он, – но где, черт возьми, ручка?

– В чем дело?

Он тыкал пальцем в маленькое восьмиугольное отверстие, из которого должна была торчать ручка на шпинделе. Отсутствовали как ручка, так и шпиндель. Но ключ торчал в замке, и казалось, вот-вот выпадет. Бауэрс открыл рот, что-то заподозрив, а затем опустился на пол, как терьер, и принялся шарить по полу. Пол был голый, если не считать стула с тонкими ножками недалеко от двери; под стулом он нашел то, что искал. Это был набалдашник ярко-коричневого цвета, неплотно закрепленный на шпинделе. Но на другом его конце набалдашника не было.

– Там кто-то есть, – шепотом произнес он. – Понимаешь? Дверная ручка давно болталась, шеф просил меня починить ее. Кто-то вошел туда и закрыл дверь. Потом он попытался выйти. Но ручка болталась и стержень не проворачивался, этот человек повозился с ней, подергал туда-сюда, и ручка упала на пол. А теперь он там, внутри, и не может открыть дверь. Дверь не заперта, но щеколда защелкнута, и это как замок, потому что ее нельзя повернуть. И теперь он там, с другим набалдашником в руке…

– Хогенауэр?

– Думаю, это маловероятно, – ответил Бауэрс. – Нет. Не шеф. Но на свободе тот грабитель, за которым вы, копы, гоняетесь…

Я взял из его рук шпиндель с набалдашником. В тот же миг по ту сторону двери мы оба услышали шум, что-то вроде быстрого шуршания. Без всякого предупреждения, не изменив выражения лица, Бауэрс направился к входной двери, чтобы выйти на улицу. Я бросился вперед и схватил его за руку, иначе через несколько секунд на зов Бауэрса к нам ворвались бы мои друзья из полицейского участка. Немного повозившись и держа Бауэрса свободной рукой, я поставил шпиндель на место, затем повернул ручку и распахнул дверь.

Внутри было совершенно темно. Теперь не было слышно никаких звуков. Бауэрс тихо дрожал, прижимаясь к стене и пытаясь выйти за линию двери.

– Ты что, офигел? Дуй в свой свисток, дубина. Есть опасный… – начал он с подчеркнутым равнодушием, но потом замолчал.

Я пошарил вдоль стены в поисках выключателя. Выключатель там был, но, когда я нажал на него, свет не зажегся. Фонарь все еще висел у меня на поясе. Его широкий луч скользнул по комнате к стене с книгами, затем повернул направо и замер. Вдоль правой стены располагались два закрытых ставнями окна. В другом конце комнаты, в нескольких футах от дальнего окна, стоял широкий стол на когтистых ножках, за ним, боком к двери, – низкое мягкое кресло, а в кресле сидел мужчина и ухмылялся.

Это было довольно неприятное зрелище. «Ухмылялся» – подходящее слово, хотя оно вряд ли завершает описание лица, полностью потерявшего форму, оплывшего, как каучук или воск. Шея была выгнута дугой назад, лицо частично повернуто в сторону двери, маленькое худенькое тельце мужчины искривилось в форме арки, будто он хотел подняться со стула, а его ноги запутались в ножках стула. Его лицо, казалось, состояло из одних зубов и глаз, и, если бы не заостренная мочка уха, я не сразу узнал бы Пола Хогенауэра. Белое глазное яблоко поблескивало на свету. Не требовалось больших медицинских познаний, чтобы понять, что Хогенауэр мертв, при этом для специалиста, даже неопытного, было очевидно, что Хогенауэр умер от отравления стрихнином.

На нем был один из тех смокингов, которые были в моде тридцать лет назад, из плотной темной ткани с бурыми лацканами. Лысая голова была увенчана давно вышедшей из моды «шапочкой для курения» в форме турецкой фески, с которой за ухо свисала кисточка. Шапочка выцвела до красновато-оранжевого цвета. Она напоминала перевернутый вверх дном цветочный горшок. А под ней сидел мертвец, склонив голову на плечо, и ухмылялся.

Пол Хогенауэр никак не мог издать тех быстрых шуршащих звуков, которые я уже слышал здесь. Бауэрс был прав. В комнате находился кто-то еще – кто-то живой. Я медленно поводил фонарем по кругу. Гостиная представляла собой обычную библиотеку-кабинет размером примерно пятнадцать на восемнадцать футов, со светло-коричневыми обоями на стенах и темно-коричневым узорчатым ковром на полу. У левой стены стоял шкаф – единственное место, где, по всей видимости, мог спрятаться неизвестный. Вдоль стены, обращенной к двери, располагались книжные шкафы. Камин был справа у стены, между окнами со ставнями, над ним – часы с кукушкой, деления на циферблате которых были обозначены штрихами, будто их нарисовал ребенок, а на каминной полке лежали длинные курительные трубки с фарфоровыми чашечками и кисточками. В середине комнаты стоял круглый стол, на котором было несколько журналов, пустой стакан и бутылка минеральной воды, заполненная на две трети. Но взгляд все время возвращался к письменному столу, за которым, ухмыляясь, сидел Хогенауэр в своей красной феске. Над столом висел электрический шнур с патроном на конце. Патрон был пуст, но на столе с противоположной от покойника стороны лежала большая лампочка.

Я сделал шаг в комнату – и мне показалось, что отодвинулась дверца шкафа. Но меня беспокоил не столько человек, прятавшийся в шкафу, сколько Бауэрс и то, что Бауэрс может сделать, когда увидит фигуру на стуле.

Обнаружить мертвое тело в компании нервного человека, который уже начинает подозревать тебя, в то время как полиция рыщет по окрестностям, – не самая приятная ситуация. Тем не менее в этом было и что-то хорошее. Это давало мне законный повод подойти к телефону, что я и хотел сделать с самого начала. Под предлогом звонка в полицейский участок я мог бы набрать номер Г. М. и выяснить, о чем, черт возьми, они думали, отдать приказ арестовать меня как вора, и заставить Чартерса отозвать своих гончих, прежде чем они снова меня схватят. Поэтому я ободряюще заговорил с Бауэрсом:

– Заходи. Все в порядке. Он мертв. Он не может причинить нам вред.

Как ни странно, при этих словах Бауэрс словно немного выпрямился. Он рискнул выглянуть из-за дверного косяка, и хотя потом слегка обмяк при виде фигуры в кресле, но взял себя в руки.

– Мистер Хогенауэр был отравлен, – сказал я. – Это либо самоубийство, либо убийство. В любом случае я должен позвонить в участок. Где здесь телефон?

– Э-э? – сказал он. – Тогда кто издавал эти звуки? Кто?

– Не обращай на это внимания. Где здесь телефон?

– Здесь нет телефона, – безучастно сказал Бауэрс, и земля ушла у меня из-под ног. – Никакого телефона. Шефу он не нравится. – Он все еще пребывал во власти оцепенения от шока, не думая ни о чем, кроме мертвеца в кресле. – Все это неправильно. И почти вся мебель переставлена!

– Что?

– Точно. Вон, посвети. Тот большой письменный стол, за которым он, ну, ты понимаешь… – Бауэрс кивнул. – В общем, стол стоял напротив другого окна. – Он указал на подвесную лампу с коричневато-желтым абажуром и немецкими буквами. – И этот абажур раньше находился на другой лампе. Часы над каминной полкой – им там не место: они висели на стене напротив. Эти длинные трубки должны лежать на большом столе. Все стулья не на своих местах… Ради бога, включи свет!

Я поспешил к столу и взял лампочку, сказав Бауэрсу, чтобы тот нажал выключатель у двери. И в этот момент дверца шкафа открылась.

Бауэрс вскрикнул. Из шкафа вышел человек. Но он не бросился к двери и, казалось, вообще никуда не спешил. Напротив, неторопливо направился к креслу. Я вкрутил лампу в патрон. Это была лампочка мощностью двести ватт, и на мгновение ее свет ослепил нас обоих.

Затем мы обнаружили очень бледную женщину с бесстрастным лицом, которая, выпрямившись, сидела в кресле с подголовником. Хотя ее грудь взволнованно вздымалась и опадала, взгляд ее излучал спокойствие. Женщина была очень хороша собой, несмотря на несколько грубоватый нос и широкий рот, ее соломенного цвета волосы были разделены пробором посередине и зачесаны за уши, а белки голубых глаз казались красноватыми. На ней был твидовый костюм с белой шелковой блузкой и темным галстуком, а пальцы сжимали сумочку из змеиной кожи. Женщина достала из сумочки пачку сигарет и зажигалку. Затем закурила.

– Я подумала, что мне лучше выйти, – сказала она, – а то выставила бы себя на посмешище, если бы меня вытащили оттуда. Полагаю, вам нужно это?

Она снова полезла в сумочку и достала маленькую закупоренную бутылочку, примерно на треть заполненную беловатым кристаллическим порошком.

Глава пятая
Четыре пары запонок

– Это?.. – спросил я.

Машинально придвинувшись, я взял бутылочку. На ней аккуратным почерком было написано: «Бромид калия. Принимать по пол чайной ложки, растворив в полстакана воды».

Женщина, несмотря на внешнюю сдержанность, была на грани нервного срыва.

– По крайней мере, я смогу выбраться отсюда, – сказала она. – В этой бутылочке, офицер, содержится соль стрихнина. Вы можете видеть, или ваш… ваш медэксперт сможет увидеть, что бедный мистер Хогенауэр умер от отравления стрихнином. Но есть одна вещь, которую я должна вам сейчас сказать. Если в этом и есть какая-то вина, то только моя. Мой муж не имеет к этому никакого отношения. Он только начинает свою карьеру… – Она тихонько стукнула кулаком по подлокотнику кресла. – Я не знаю, что случилось, но это все моя вина.

– Вы миссис Антрим, не так ли?

Она подняла глаза:

– Вы уже знаете об этом? Ларри… мой муж… доктор Антрим…

– Я видел его сегодня вечером у начальника полиции, – уклончиво ответил я. – Что случилось?

– Вот этого-то я и не знаю! Мистер Хогенауэр был пациентом моего мужа. Вчера вечером он приходил… – Она сделала паузу и умоляюще посмотрела на Бауэрса. – Ты ведь помнишь. Ты был вместе с ним. Ты слуга мистера Хогенауэра, верно?

– Да, мэм, – ответил Бауэрс, сжимая руки. Его прилизанные волосы растрепались. – Когда шеф уезжал, что случалось нечасто, он брал напрокат машину в гараже, и я отвозил его.

– Он беседовал с моим мужем, – продолжала миссис Антрим, старательно кивая в сторону орнамента на ковре. – Доктор выписал ему бромид, обычное нервно-успокоительное средство. Я отвечаю за раздачу лекарств. Я изучала медицину, и, как правило, меня не трогает вид мертвого тела.

Она резко посмотрела по сторонам, потом снова назад и поднесла сигарету к губам.

– Ну, я сняла с полки то, что, как мне показалось, было пузырьком с бромидом, обычный пузырек на десять унций жидкости. На нем была надпись «бромид», он лежал в нужном месте и выглядел… В любом случае я взвесила, думаю, четверть унции бромида, как прописал врач, и перелила это в пузырек емкостью пол-унции. Это та бутылочка, что у вас.

Сегодня вечером я снова оказалась в кабинете врача. И заметила, что пузырек с бромидом на десять унций, который стоял на полке, теперь был полон примерно наполовину, тогда как накануне вечером он был почти пуст. Я и представить себе не могла, что произошло. Потом я стала волноваться, особенно когда обнаружила, что этикетка немного липкая…

Я осмотрела все полки. Единственное, что бросилось в глаза, – это бутылочка со стрихнином, отодвинутая вглубь полки. Она была того же размера, что и пузырек с бромидом. Этикетка была липкой. И бутылочка была почти пуста, как и бутылочка, из которой я дала средство мистеру Хогенауэру.

Тогда я поняла: кто-то подменил бутылочки. Кто-то наклеил этикетку с бромидом поверх стрихнина, а этикетку со стрихнином – поверх бромида. И по ошибке вместо бромида я дала мистеру Хогенауэру сто двадцать крупинок, или четверть унции, чистой соли стрихнина. И после того как я это сделала, кто-то снова зашел в кабинет, сорвал поддельные этикетки и поставил бутылочки на свои места.

Забраться в кабинет легко, – решительно добавила она. – Там есть французское окно, и мы никогда его не запираем, пока мой муж не ляжет спать.

Я подумал, что обычные провинциальные врачи, как правило, не держат под рукой такого огромного количества стрихнина, он им не нужен, потому что он входит в состав уже готовых препаратов. И самое главное, они не имеют привычки хранить его в бутылочках по десять унций, выставленных в свободном доступе на полке.

– Извините, мэм, – сказал я, – но это довольно много яда, не так ли? Сколько у вас всего этого вещества?

– Порядка двух унций. Я… Я не уверена, что смогу вам это объяснить, но мой муж специализируется на нервных и сердечных заболеваниях. Вот причина назначения формиата стрихнина[6]6
  «Формиат стрихнина встречается в виде белого кристаллического порошка, состоящего из мелких игольчатых кристаллов. Он растворим в воде (примерно 1:5) и в спирте. Формиат стрихнина используется в качестве нервного стимулятора и мышечного тонизирующего средства с другими формиатами при приготовлении сложных сиропов и эликсиров. Его вводят подкожно в дозах 0,001 грамма» (Британский фармацевтический кодекс (1934), с. 1019). – Примеч. автора.


[Закрыть]. Муж работает консультантом в больнице «Кейн-Хилл» и назначает это средство очень часто. Обычно, конечно, у врача нет времени готовить раствор стрихнина самостоятельно, но Ларри настаивает на этом. На… на бутылочке, как требуют правила, была наклеена красная этикетка. Я не хочу, чтобы вы думали…

Потрясенная, она огляделась в поисках места, куда можно положить сигарету, я взял окурок у нее из рук и бросил в камин. Она откинула голову на спинку кресла.

– Прошу вас, – произнесла она, – можно мне немного бренди? Я была заперта в этой комнате.

– Извините, мэм, – хрипло сказал Бауэрс, – но бедный старик… В доме ничего нет, только…

Я мог бы поклясться, что в его глазах блеснули слезы. Он кивнул в сторону стола в центре комнаты, на котором находились стакан и бутылка минеральной воды. Это была вода «Айзенвассер»; на ней была сине-красная этикетка, как и на тех бутылках, о которые я споткнулся у калитки.

– Не трогай это, дурак! – бросил я. – Вероятно, это тот стакан, из которого он пил. Он растворил в минеральной воде то, что, по его мнению, было бромидом…

– Да, я подумала об этом, – быстро сказала миссис Антрим, расправив плечи. – Но как это получилось, почему он сразу не понял, что это не бромид? Он не мог ошибиться. Вряд ли вы знаете, что такое соль стрихнина. Она легко растворима, но это очень горькое на вкус вещество. Он должен был сразу понять: что-то не так. Но он выпил больше половины стакана.

– Он не понял, поскольку выпил его вместе с минеральной водой. В этом-то все и дело. Она еще хуже на вкус. Вот… – Я обратился к Бауэрсу: – Сходи и принеси миссис Антрим с кухни немного нормальной воды.

Мне показалось, что, даже пребывая в состоянии оцепенения и неуверенности, она посмотрела на меня с любопытством, а Бауэрс поспешно вышел. Я спросил ее, не хочет ли она перейти в другую комнату, но она отказалась, крепко держась за подлокотники кресла. Одно было ясно: переделка, в которую я попал, намного хуже, чем все, что было прежде. Если полиция обнаружит меня здесь – а, учитывая паническое состояние Бауэрса и миссис Антрим, это казалось весьма вероятным, – меня вернут в полицейский участок. Но это не так уж страшно, потому что рано или поздно я дозвонюсь до Г. М. и он подтвердит мою личность. Однако теперь меня должны будут привлечь как важного свидетеля дознания, а на следующее утро у меня свадьба. Лучшим решением было выскользнуть из дома, избавиться от полицейской формы и положиться на удачу. И все же, если бы я сделал хоть одно подозрительное движение, Бауэрс стал бы меня преследовать. Я посмотрел в сторону окна. Что-то на мгновение мелькнуло за ставнями. Едва различимый шум шагов и приглушенные голоса в переулке указывали на то, что мои преследователи довольно близко. Этот освещенный дом был для меня безопасен, потому что сначала они будут обыскивать все темные углы…

– Что с вами такое? – внезапно спросила миссис Антрим. – Что вы собираетесь делать? Вы так и будете просто стоять там? Разве вы не должны доложить своему начальству или кому бы то ни было? Я больше не могу этого выносить.

– Одну минутку, мадам. Сначала я должен выслушать вашу историю, если не возражаете… Как вы здесь оказались?

– Ах это… – Она вздрогнула. – Да. Да, я скажу вам, но я не могу понять, почему вы стоите там, как мумия. О чем я говорила? А, да… Ну, когда сегодня вечером я обнаружила, что бутылочки подменили…

– В котором часу это было?

– Примерно без четверти восемь. Где-то около того. Я ожидала, что Ларри – доктор Антрим – вернется домой с минуты на минуту. Я отдала весь этот стрихнин мистеру Хогенауэру. И я не могла потревожить Ларри: говорю вам, не могла! Единственное, что нужно было сделать, – это попытаться связаться с мистером Хогенауэром. Я не думала, что он уже принял это лекарство. Но я не могла ему позвонить: я знала, что у него в доме нет телефона. Нужно было немедленно приехать сюда. Я выглянула в окно, мы живем по соседству с пол… – Она сделала паузу и подняла руку, чтобы прикрыть глаза. Казалось, она была озадачена. – Вы сказали, что видели моего мужа у полковника Чартерса?

– Да, мэм. Обычное дело, – быстро ответил я. – Продолжайте, пожалуйста.

– Двое незнакомых мне мужчин, один из которых был в безобразной шляпе, как раз подъехали на открытой машине. На дорожке стоял «хиллман» полковника, и я знала, что он не будет возражать, если я воспользуюсь его машиной, чтобы приехать сюда. Поэтому я спрятала две бутылочки у себя в комнате, хотя теперь они уже не могли причинить никакого вреда, и побежала к полковнику. И тогда я увидела, как кто-то – я думаю, это был мистер Серпос, его секретарь, – вышел из дома, сел в «хиллман» и уехал. Я окликнула его, но он не остановился. Так что мне пришлось сесть на автобус. Это окольный путь, и я ехала целую вечность, а потом мне пришлось идти пешком от автобусной остановки. Когда я добралась сюда, на часах было уже больше девяти вечера…

– И?..

– Я постучала в дверь, но ответа не последовало. Потом я обошла дом, попробовала открыть заднюю дверь и заглянула в окна. Я поняла, что произошло худшее. Я поняла это еще до того, как увидела эту красную шапочку, торчавшую из-за спинки стула. Я позвала, но он не пошевелился.

– Как вы ее увидели – я имею в виду шапочку? Как вы поняли, что это было? Вам следует это знать, – быстро добавил я. – Мы очень заинтересованы в том, чтобы выяснить, что здесь происходило.

– И что? – спросила она со странной интонацией и пристально посмотрела на меня. Затем продолжила, выделяя каждое слово: – Я думаю, вы правы. Я думаю, вам не помешало бы провести расследование. Это то, что я собиралась вам сказать. С этим связаны проблемы, но мой муж не имеет к этому отношения – и я тоже, если смогу доказать… Что ж… Я увидела эту шапочку, потому что в комнате горел свет. Но свет был необычный…

Я обнаружила, что задняя дверь открыта. Итак, я вошла. Дверь в эту комнату была заперта, ключ торчал изнутри. Но вы сами можете убедиться, – указала она, – что это старомодный замок, ключ в нем болтается. Нужно просунуть лист бумаги под дверь, затем выдвинуть ключ со своей стороны, и он упадет на бумагу, так что можно вытянуть его из-под двери. О да, мне это по силам. Я проделала это с помощью куска газеты, который нашла в подсобке. Затем отперла дверь снаружи. А теперь посмотрите сюда.

Она встала со стула. Миссис Антрим была маленькой, с крепкой, как у пловчихи, фигурой, но она все еще нетвердо держалась на ногах. Она подошла к камину и указала на очаг. Краем глаза я заметил, что Бауэрс вернулся в комнату со стаканом воды в трясущейся руке. Но миссис Антрим не обратила на воду никакого внимания, и я думаю, что Бауэрс выпил ее сам. Она указала на предмет, лежавший в камине, который я заметил, когда бросил в очаг ее сигарету, и который принял за обычную авторучку. Но это была не ручка, а фонарик в форме ручки – еще одна безделушка, очевидно любимая Хогенауэром, – с разбитой крошечной лампочкой.

– Когда я вошла сюда, – невозмутимо продолжала миссис Антрим, – в комнате было темно, за исключением этой штуки, она была включена, и кнопка выключения не работала. Фонарик лежал здесь, – она положила руку на каминную полку, – и небольшой луч света проходил по диагонали мимо тела мистера Хогенауэра… вот так.

Положив ручку по диагонали на каминную полку, она прочертила в воздухе воображаемую линию по направлению к письменному столу. Линия прошла примерно в двух футах над головой Хогенауэра, над столом, искривилась вверх к шнуру от лампы и упала на одну из открытых книжных полок у стены.

– Мне было любопытно, – сказала миссис Антрим, и на ее щеках появился легкий румянец, – узнать, на какую книгу или книги указывал этот фонарик. Оказалось, ни на какую. Убедитесь сами. На полке, как раз там, куда падал свет, образовался промежуток, и пары книг не хватало. В пыли остались неровные следы от книг.

Я последовал за ней к другой стороне стола. Пропавшими книгами были два средних тома старинного труда по аэронавтике «Астра кастра: эксперименты и приключения в атмосфере», 1865 год.

– Почему? – воскликнула она. – Почему он должен сидеть здесь, в темноте, мертвый, при слабом свете, который падает в промежуток между книгами на полке? И это еще не все. Посмотрите на его стол – на промокашку.

Она снова попятилась. Никому из нас не понравилась ухмылка маленького мертвеца, закоченевшего в кресле. Это зрелище начинало действовать на нервы. Стол был чистый, за исключением одной вещи. На нем стоял поднос с аккуратно разложенными ручками и карандашами и большая папка для промокательной бумаги, обшитая по краям коричневой кожей. Но на промокашке кучкой лежали четыре пары серебряных запонок, и казалось, они выпали из рук покойника.

Четыре пары запонок. Сквозь них был продет кусок толстой бечевки, как будто покойник пытался соединить их вместе, как бусины, завязывая каждую посередине и плотно стягивая их друг с другом. В конце была петля. Я перевел взгляд с этого необычного экспоната на полку, где отсутствовали два тома старинного труда по аэронавтике, и вспомнил заявление Бауэрса, когда мы впервые вошли в комнату, что большая часть мебели была переставлена: письменный стол стоял у другого окна, часы были на другой стене, поменялось расположение всех стульев. Казалось, мы попали в уютный загородный дом-перевертыш.