Текст книги "Османская империя. Шесть столетий от возвышения до упадка. XIV–ХХ вв."

Каждая из этих провинций, в свою очередь, подразделялась на ряд фьефов, больших и маленьких феодальных владений – зеаметов и тимаров – как повелось со времен первых султанов. Они жаловались, с определенными правами на крестьян, живущих на этой земле, кавалеристам турецкого происхождения – сипахам. Отряды таких кавалеристов являли собой основную массу вооруженных сил империи. Они должны были быть готовы в любую минуту призвать своих людей к оружию в количествах, указанных санджак-беем. В случае неспособности сделать это сипах лишался своего фьефа, который в любом случае не передавался по наследству, как на Западе. В случае смерти сипаха только небольшая часть фьефа переходила бы к его сыну, который был обязан заслужить право на владение поместьем больших размеров своими военными подвигами.

Так что основная часть сельскохозяйственных земель на территориях империи теперь принадлежала государству и контролировалась центральным правительством, которому не мешало право частной собственности. Мехмед превратил в тимары большие поместья землевладельцев-христиан, имевших право собственности на землю, и земли монастырей. Теперь султан продолжил этот процесс с помощью присвоения, как «земель короны», прочих владений, и частных и коллективных. Некоторые из них были выделены в качестве фьефов его визирям и другим чиновникам с такими же ограничениями принципа наследования. Но основную массу он предназначил для увеличения численности кавалерии.

Широко распространенная и расширившаяся система тимаров, порожденная необходимостью содержать большую имперскую армию на основе средневековой экономики, стала главным рычагом администрации, воздействующим на финансовую, социальную и аграрную политику для удовлетворения военных потребностей империи. Это была система «фрагментарного владения», при которой государство, сипах и крестьянин делили права и обязанности в отношении земли. Государство владело землей. Сипах был уполномочен государством собирать с крестьян определенные оговоренные доходы в обмен на его военную службу и военную службу его всадников. Крестьянин – райя – обрабатывал землю, пользуясь ее плодами в обмен на налог и свой труд, ради поддержания собственной семьи. Земля переходила к его сыновьям после его смерти. В этом, в общих чертах, выражалась суть мудро организованной, тщательно проработанной и строго соблюдавшейся при правлении султана Мехмеда государственной феодальной организации, которая соединила к взаимной выгоде его производящие классы и вооруженные силы.

Этих владевших тимарами сипахов и их конников, вооруженных традиционными средневековыми видами оружия – лук, меч, щит, копье и булава, к концу правления Мехмеда насчитывалось около сорока тысяч человек. Они отличались от сипахов Порты, собственных дворцовых войск султана. В случае войны их силы дополнялись, как и во времена Османа, нерегулярной кавалерией, или акынджи – эти воины набирались из масс населения, жившего за счет права грабить земли, которые они оккупировали, а также пешей милицией, введенной Орханом, – азабами.

Но главную силу армии по-прежнему составляли янычары, пехотные части, состоявшие из безземельных рабов христианского происхождения, численность которых во времена Мехмеда возросла до десяти тысяч человек. Они имели более высокое денежное содержание и современное огнестрельное оружие. Янычары составляли ядро пехоты, в то время уникального войска на Востоке, где всегда преобладала кавалерия, и не имели себе равных на Западе, ни в одной стране, с которой турки вступали в конфликт. В столице они были единственным регулярным войском, которое могло стоять там гарнизоном, под началом своего аги, во дворце султана. Во время военных действий только они могли составлять гарнизоны вновь захваченных крепостей и их ответственность распространялась за пределы крепостных стен. Янычары не подчинялись юрисдикции провинциальных властей, получая распоряжения непосредственно от султана, который лично назначал их командиров. Таким образом, янычары служили центральному правительству в качестве эффективного противовеса любой местной оппозиции, которая могла возникнуть на территории империи. Они играли свою роль преданных слуг династической линии сильных османских султанов, со времен Орхана твердо решивших обуздать рост такой независимой феодальной знати, как существовала в средневековой Европе.

По всей империи с уничтожением Мехмедом старого правящего класса и его замещением министрами, которые были его личными рабами, остались только служебные ранги, которые давали свободную возможность для дальнейшего продвижения по службе. Это было гибкое общество, в котором слуга мог превзойти своего господина, а господин – своего вышестоящего начальника, где ремесленник мог возвыситься до уровня великого визиря, а великий визирь – опуститься до уровня ремесленника. И все это принималось как естест венные личные проблемы, не ведущие к утрате положения в обществе. Таким, основанным на имперских милостях и наградах за заслуги был социальный и административный организм этой исламской империи, отличавшийся от любой империи на христианском Западе. В общей социальной структуре Османской империи этого времени привилегии рождения как таковой не существовало. Все, находившиеся ниже уровня абсолютного суверена, были равны в глазах закона и своих соотечественников. Государство османов было меритократией, в котором привилегии нужно было заработать.

Доходы государства в первую очередь поступали от подушной подати, которую платили только покоренные немусульмане, райя. Они составляли большинство крестьянского населения и значительную часть городского населения, особенно в европейской части Турции. Сами турки-мусульмане и обращенные в ислам, так же как и в прошлом, были освобождены от этого налога, но были обязаны, в случае ведения в их районах военных действий, выплачивать десятину со своего имущества, включая стада, зерновые, урожаи риса и ульи. Когда же в ходе сражения место, расположенное на берегу моря, у входа в ущелье, на перевал или в лес, приобретало стратегическое значение, жители данного района, райя или нет, освобождались от налогов в обмен на трудовую повинность, выполняемую в интересах общества или в порядке помощи войскам. Другие налоговые источники включали дань, выплачиваемую такими государствами, как Валахия, Молдавия и Республика Рагуза.

Однако основная часть дохода империи поступала от различных государственных учреждений и предприятий – таможни и портовых сборов, сборов за помол зерна, паромных переправ, сборов за взвешивание грузов, монополии на такие товары, как соль, мыло и воск для свечей. Все они, вместе с некоторыми промышленными предприятиями и природными ресурсами, включая рудники по добыче серебра, меди и свинца, часто передавались государством концессионерам. Это было выгодно обеим сторонам, но могло приводить к общественным и финансовым злоупотреблениям и чрезмерной эксплуатации средств производства. Другие средства, используемые султаном для увеличения доходов в те моменты, когда он нуждался в крупных суммах денег, чтобы поддерживать на должном уровне вооруженные силы (которым приходилось постоянно находиться в боевой готовности), включали периодические девальвации денег путем чеканки новых монет и скупки старых по заниженному курсу. Эта мера, равнозначная по эффекту налогу на серебряные деньги, вызывала недовольство народа, особенно когда чиновники, известные как «искатели серебра», направлялись в провинции для досмотра домов и конфискации припрятанных монет.

Более конструктивным, однако, оказался придуманный Мехмедом способ финансировать свои кампании с помощью торгово-экономического развития и последующего увеличения доходов государства. Предшественники Мехмеда, стремясь положить конец привилегированному политическому положению франков в Леванте, отменили их право на беспошлинную торговлю, начиная с последних лет существования Византии, и наложили на них налог в размере 10 процентов от стоимости товаров. Теперь же Мехмед удвоил его, что вызвало бурное недовольство франкских купцов. Но в действительности их торговля должна была увеличиться благодаря развитию после завоевания Константинополя большей степени политической стабильности во всех владениях султана и открытию безопасных путей сообщения между удаленными районами. Повысилась, следовательно, возможность преуспевания посредством более тесной и более общей экономической интеграции. Но внутри империи другие немусульмане, особенно греки, армяне и евреи, с этого времени стали стремиться вытеснить итальянских купцов.

Не только Стамбул с его быстрым развитием, но и другие города, такие как Бурса, Адрианополь и порт Галлиполи, извлекли пользу из энергичного роста торговли. В Западной Анатолии начало быстро развиваться хлопчатобумажное производство, в Ангоре и вокруг нее – производство шерстяных тканей, в Стамбуле и Бурсе производили шелк, откуда его экспортировали на западные рынки. Бурса, последний пункт на пути шелковых караванов из Персии, стал международным торговым центром. В числе прочих товаров здесь торговали специями, доставляемыми через Дамаск из Индии и Аравии. Подобного рода товары поступали или по старым сухопутным торговым путям, пересекавшим Анатолию, через Адану и Конью, или по морю из египетских и сирийских портов в Адалью и Аланью, в то время как железная руда и другие товары экспортировались из Анатолии в Египет. И в этом – обратном – направлении Бурса также стала центром экспорта европейских шерстяных изделий на Восток.

Мехмед Завоеватель, поставивший себе цель обеспечить полное использование ресурсов своей страны, значительную часть своей неуемной энергии уделил, по рекомендациям западных советников, вопросам развития торговли и финансов. Кроме того, с самого начала своего правления Мехмед посвятил себя делу реорганизации административных управлений, и в особенности казначейства, методы сбора налогов которым были перестроены на эффективных и деловых началах. В подобных практических делах Мехмед превзошел своего отца. В интеллектуальном аспекте он был обязан поблагодарить своего отца за первоклассное образование, правда после не вполне удачного начала. Мехмед свободно владел шестью языками – турецким, греческим, арабским, латынью, персидским и еврейским – и имел, благодаря своим многочисленным наставникам, основательную подготовку в области исламской и греческой литературы, философии и, в меньшей степени, в науках.

Он развил в себе интерес и глубокое уважение к западной культуре – как и к восточной. После захвата Константинополя султан привлек к своему двору многих итальянцев, включая представителей латинской гуманистической школы и специалистов в других областях знаний. Разумеется, его цель была, по крайней мере частично, политической – ему необходимо было обладать знаниями о мире, который он мечтал покорить, по истории и географии Запада, в особенности Апеннинского полуострова, его системах управления, религиозных верованиях, его внутренних противоречиях и дипломатических интригах, вооруженных силах и военной стратегии. Мехмед полагался и на опытных иностранных советников, специалистов в вопросах коммерческой и финансовой политики. С помощью ученых он собрал для своей библиотеки в Серале ряд классических рукописей, на которых основывались его научные занятия, а также работы греков по христианской религии, которые для его удобства были переведены на турецкий язык.

На более поздних этапах своего правления, будучи всегда свободным от запретов ислама на изображения человека, он распространил свое покровительство на западную живопись и скульптуру, и некоторые итальянские художники посетили его двор. Главным среди них был венецианец Джентиле Беллини, который прибыл в 1479 году в ответ на обращенную к дожу просьбу султана прислать ему «хорошего художника». Беллини провел в Стамбуле пятнадцать месяцев, и его принимали с особой благосклонностью. Он написал портреты султана и других важных персон двора. Существует рассказ о том, как Беллини однажды показал султану картину, изображавшую обезглавливание Иоанна Крестителя. Мехмед долгое время размышлял над увиденным, а затем раскритиковал изображение, объяснив на основании личного опыта, что человеческая шея, после того как отрубят голову, выглядит короче и более сморщенной, чем это передал художник. Беллини украсил внутренние апартаменты Сераля рядом фресок и других живописных произведений. Все эти работы Ренессанса были убраны, как «непристойные», после смерти Мехмеда его сыном-иконоборцем Баязидом II, продавшим все картины на открытом рынке. Большинство работ пропало, кроме портрета султана, приобретенного венецианским купцом и спустя века оказавшегося в Национальной галерее в Лондоне. Помимо просьбы прислать из Венеции хорошего художника, Мехмед попросил также прислать и хорошего скульптора, специалиста по бронзе. Точно неизвестно, кто был послан в ответ на его просьбу. Хотя одним из гостей при дворе султана был Констанцо де Феррара, который изготовил для султана медальон.

Но сам Мехмед Завоеватель не был выдающимся деятелем Ренессанса. Он был сувереном средневековой империи, непоколебимо верившим в те традиции ислама, посредством которых он стремился, как святой воин, сохранить Pax Ottomanica на всей территории бывшей ортодоксальной христианской империи. В культурном плане ему был несравненно ближе Восток, чем Запад. Мехмеда всегда привлекала Персия. Его притягивал шиизм, неортодоксальный ислам Персии с его братствами дервишей. Но на практике он был не способен примирить его ереси с более жесткими суннитскими принципами своего собственного ортодоксального исламского государства. Ведь, согласно турецкой пословице, «тот, кто читает персидское, теряет половину своей веры».

Тем не менее Мехмед читал и особое расположение, которое он оказывал персам сначала в интеллектуальной, а затем и в управленческой сфере, вызывало зависть турок. Число персов, живших и писавших в Османской империи под его покровительством, было большим, чем в любое время до или после него. Помимо юристов, большинство из них были поэты, и османские поэты пользовались персидским стихом в качестве модели, преобразовывали его, придавали турецкую форму – особенно великие эпические творения Фирдоуси и лирику Хафиза. Сам Мехмед написал около восьмидесяти поэм на турецком языке – ни одна из них не отличалась особыми достоинствами – и приобрел известность как «рифмующий султан». Он поощрял занятия литературой, ежемесячно выплачивая пособия поэтам и другим мастерам литературного жанра. В то же время он многое делал для продвижения карьеры своих бывших профессоров, людей интеллектуальных и других профессий. Он любил беседы в своем дворце в окружении известных ученых и богословов.

Но в этой обстановке науки прогрессировали сравнительно медленно. Сам Мехмед интересовался астрономией, но главным образом как фоном для астрологии. Он никогда не предпринимал важных шагов, особенно в военном деле, не проконсультировавшись сначала у любимых астрологов при дворе. Дата и даже час события должны были быть точно определены положением планет. Все еще малоразвитой у турок оставалась медицинская наука, и личные медицинские советники султана были по большей части евреями из Италии. Известной личностью среди них был Джакопо де Гаете, который под именем Якуб-паши достиг должности визиря и на протяжении более чем тридцати лет пользовался большим влиянием при дворе султана не только в медицинских, но и в финансовых вопросах и сопровождал султана во всех его военных походах. Венецианцы, постоянно стремившиеся убить Мехмеда, за двадцать лет предприняли через своих агентов не менее четырнадцати попыток отравить его и с этой целью пытались заручиться поддержкой Джакопо, но безуспешно.

Здоровье Мехмеда не было крепким. Повод для тревоги появился в тридцать лет, когда он стал сильно полнеть, результатом чего явились острые проявления наследственного артрита, которые временами делали слишком болезненным пребывание в седле, что было для него привычно во время военных кампаний. Очень любивший хорошо поесть и – в этом отношении он был плохим мусульманином – выпить, султан с годами становился все более тучным. Он страдал от острых приступов подагры и колик, зачастую в течение долгого времени не мог покинуть свой дворец. В последующих поколениях средняя продолжительность жизни османских правителей сократилась. За полтора века только одному из них удалось прожить чуть больше пятидесяти лет. В 1479 году, когда Мехмеду было за сорок, у него появилась опухоль на ноге, озадачившая врачей. К концу следующего года, когда Беллини писал его портрет, султан был явно больным человеком.

Весной 1481 года Мехмед переправился со своей армией в Азию и начал продвижение на юг, ведя кампанию, назначение которой, в соответствии с его привычкой, держалось в секрете. Возможно, он планировал лично возглавить еще один поход на Родос. Или у него имелись планы относительно владений мамлюкского султана в Египте. Но по пути у Мехмеда началось сильное обострение колита, усилившее проявления подагры и артрита, от которых он мучительно страдал. Личный врач султана – перс по национальности – дал ему лекарство, оказавшееся неэффективным и которое, как заявили его недруги, было чрезмерной дозой опиума, предписанной по указанию его сына Баязида. Когда Якуб-паша наконец добрался до постели своего господина, он объявил, что эта доза была фатальной. Ничего нельзя было сделать. Мехмед Завоеватель скончался 4 мая 1481 года, в час полуденной молитвы, в возрасте сорока девяти лет.

«Великий Орел мертв». Так посыльный передал эту новость в Венецианскую республику. Запад мог снова вздохнуть, освобожденный от страха перед Востоком. Он оставался свободным от угроз с этой стороны еще сорок лет. На деле султан Мехмед II, несмотря на большое число военных кампаний, не слишком расширил границы империи. Он потерпел неудачу под Белградом, на Родосе и под Отранто. Тем не менее он утверждал, что стал хозяином двух морей и двух континентов. Как завоеватель, султан Мехмед окончательно закрепил основы великой исламской империи; как государственный деятель, он создал внутри империи структуру нового и прочного исламского государства со своими институтами, традициями и политикой, достойными того, чтобы наследовать имперским цивилизациям классического Рима и христианской Греции. Мехмед на деле был ревностным защитником ортодоксального христианства и уже только за это главное достижение может оцениваться в исторической перспективе как выдающийся монарх Средних веков.

Часть третья. Зенит империи

Глава 11

XVI веку было суждено увидеть величайшего из всех османских султанов, Сулеймана I, известного миру как Сулейман Великолепный, а его собственным подданным как Сулейман Законодатель. Правнуку Мехмеда II предстояло расширить Османскую империю и поднять ее выше, чем помышлял сам Завоеватель. Но пока еще порок братоубийства, присущий Османской династии, после смерти Мехмеда вырвался на свободу, положив начало продолжительному периоду борьбы между двумя его сыновьями, Баязидом II и его младшим братом принцем Джемом.

Султан Баязид, полная противоположность своему отцу, был миролюбивым человеком, вдумчивым ученым, мистиком в убеждениях, строгим в привычках и терпимым во взглядах, не стремившимся к завоеваниям. Современные писатели называли его «соблюдающим законы». Он был первым османским султаном, отказавшимся от практики обязательного личного руководства армиями на поле боя. Джем, напротив, будучи на двенадцать лет моложе, был человеком действия, увлекающимся и романтичным, сильным и храбрым, имеющим вкус к наслаждениям прелестями жизни. Он любил искусство и, живя среди поэтов, сам стал незаурядным поэтом. «В его руке, – писал биограф, – чаша Джамшида заменила печать Соломона, и с ним вместо барабана победы был слышен голос менестрелей».

После смерти Завоевателя Джем немедленно взялся за оружие и заявил свои претензии на трон, к чему благосклонно относился его отец. Однако порядок престолонаследия у османов постепенно стал зависеть от власти янычар, а они предпочли Баязида, как более явно выражающего традиции гази. Пользуясь поддержкой некоторых чиновников и народа, янычары резко выступили против последнего великого визиря Завоевателя, Караманлы Мехмед-паши, и его политики. Джем, который поддерживал его, был губернатором Карамана со столицей в Конье, расположенной ближе к Стамбулу, чем Амасья, где губернатором был Баязид. Но Баязид, при поддержке оппозиции, сумел первым достичь столицы. Здесь он обещал янычарам требуемые ими дары и уступки и таким образом гарантировал свое восхождение на трон.

Янычары, ожидая прибытия Баязида, захватили контроль над столицей и, сговорившись с некоторыми придворными, умертвили великого визиря, после чего пронесли его голову на копье по улицам города. Затем они перехватили и посадили на колья эмиссаров, которых визирь направил к Джему. В благодарность Баязид дал обещание отказаться от непопулярной практики девальвации денег, проводимой его отцом, и вернуть земли, которые тот отделил под фьефы, их частным владельцам и религиозным учреждениям. В общем, Баязид был склонен изменить политику отца и вернуться к политике деда – Мурада II.

Однако Джем был боец и не хотел сдаваться. Подняв знамя восстания против Баязида, при поддержке войска Карамана и туркоманских племен Тавра, он захватил Бурсу, где провозгласил себя султаном. В Бурсе Джем отчеканил собственные монеты, заставил читать публичную молитву в свою честь и правил восемнадцать дней. Он предложил своему брату разделить империю между ними, так чтобы Баязид правил в Европе, а Джем – в Азии. Но войска Баязида выступили против Джема под командованием Гедика Ахмед-паши, лучшего командира его отца и героя янычар, который ради этой цели отменил возобновление своей кампании против Италии из Албании.

Он нанес поражение Джему в двух последовательных кампаниях, всякий раз упуская возможность взять его в плен, но все же вынудил его удалиться в изгнание. Сначала Джем бежал от османов на территорию мамлюков, через Алеппо, Дамаск и Иерусалим в Каир, где его гостеприимно встретил и оказал покровительство Каитбай, мамлюкский султан Египта. Оттуда Джем совершил паломничество к святым местам Мекки и Медины. Вернувшись с помощью своего покровителя в Анатолию, он опять собрал вокруг себя сторонников в Карамане, но был вновь разбит, когда армия покинула его перед Ангорой. Ему пришлось бежать в Киликию.

Баязид, заняв примиренческую позицию, предложил Джему значительные доходы государства Караман, которым тот управлял, если брат добровольно удалится в Иерусалим. «Империя, – утверждал Баязид, – это невеста, которая не может быть поделена между соперниками». Но Джем предпочел искать покровительства у рыцарей ордена святого Иоанна Иерусалимского, госпитальеров на Родосе, где его принял с императорскими почестями Великий магистр д’Обюссон. Позднее был подписан договор, согласно которому Баязид выплачивал рыцарям ордена ежегодную сумму сорок пять тысяч золотых монет, столь долго, сколько его брат будет находиться под их опекой.

Хотя Джем вначале не полностью осознавал это, забота рыцарей о нем по существу была политической по своим мотивам. В руках христианского мира он был драгоценным заложником против османской агрессии. Его покровители, сначала во Франции, а затем в Ватикане и Риме, были на самом деле его тюремщиками, желавшими его использовать, выжидающими подходящего момента, чтобы спустить этого «брата Турка» с цепи на своего, теперь уже общего страшного врага. Он явился, чтобы быть использованным в качестве пешки в дипломатических интригах соперничавших христианских правителей. В конце концов он внезапно скончался в Неаполе, возможно отравленный, во что многие не без основания верили, папой Борджиа, назло королю франков и с молчаливого согласия его брата султана, который мог при необходимости сослаться на закон о братоубийстве как на правовое обоснование любого подобного преступления.

При всех своих миролюбивых намерениях Баязид, как до, так и после смерти Джема, оказался втянутым в маневры европейской дипломатии. В практику европейских государств вошло использование друг против друга в Италии угрозы османской поддержки. Османская империя была теперь фактором, с которым следовало считаться не только на суше, но и на Средиземном море. Баязид, исполненный решимости положить конец всем авантюрам крестоносцев, продолжал наращивать турецкий флот, как это вначале делал его отец. Стремясь с помощью программы массового строительства кораблей достичь господства своего флота на Средиземном море, он использовал флот для возобновления войны с Венецией, когда его наземные и морские силы последовательно овладели Лепанто, Модоном, Короном и Наварино в Греции. Баязид предложил помощь Милану и Неаполю, от монарха которых надеялся добиться уступки Отранто. Но пока Баязид не решился пересечь Адриатику, поскольку Венеция могла рассчитывать на военно-морскую поддержку французов, испанцев и португальцев.

В 1503 году между султаном, венецианцами и этими различными союзниками был подписан мирный договор, который главным образом подтвердил существующий статус-кво. Но война снизила морскую мощь Венеции к выгоде турецкого флота, который после этого стал осуществлять активные рейды не только на восточные, но и на западные берега Средиземноморья. Здесь их приветствовали, как «морских гази», мусульмане Испании и Северной Африки. В то же время Баязид в больших масштабах поощрял торговую и экономическую экспансию своей империи, выгодно торгуя с купцами итальянских государств и поощряя иммиграцию в свои владения новых групп евреев, которых в конце XV века изгоняли из Испании.

В это времен у турок возникли проблемы в Азии с туркоманскими кочевниками – беспокойными племенами, которые с незапамятных времен скитались по пограничным областям Анатолии. Теперь они, благодаря подстрекательству из-за сирийской и персидской границ, постоянно бунтовали против центральной власти. В ходе шести последовательных ежегодных военных операций османы сражались за господство над ними против сил мамлюкского султана в Сирии, и мир был достигнут только ценой османских пограничных уступок мамлюкам.

Недовольство туркоманов возникло из-за введения по мере развития империи власти централизованной администрации, которая стремилась установить над ними контроль и обложить налогом, ограничив их прежнюю племенную автономию и защищая оседлое сельскохозяйственное население от их разрушительных набегов. Носившие красные шапки и известные с тех пор как кызылбаши, или «красноголовые», они были религиозными еретиками. В пограничных регионах Персии их всячески поддерживало духовное и политическое руководство Исмаила, нового правителя, который в 1502 году провозгласил себя персидским шахом. Унаследовав амбиции Узун-Гасана и племенные связи «белобаранных», Исмаил последовал его примеру, ища союза с Венецией, и сам возглавлял набеги на османскую территорию. Тем временем мятежные силы кызылбашей, действуя от его имени, дошли до стен Бурсы, где в сражении погиб великий визирь Баязида Али-паша. Исмаил утверждал, что является прямым потомком Пророка по линии зятя Мухаммеда – Али, и провозгласил официальной религией государства шиизм – ветвь ислама, которая поддерживала законность претензий Али на халифат и к которой (с ее мистицизмом и созерцательностью) народ Персии был особенно привязан. В отличие от шиизма суннитский ислам, который поддерживал претензии рода Омейядов и который был господствующей верой исламского общества, с тех пор стал именоваться ортодоксальным.

Исмаил приобрел известность как великий суфи, а его неортодоксальные верования завоевали широкую поддержку во всей Восточной и Южной Анатолии. Сам Баязид, склонный к мистике, продемонстрировал некоторую симпатию к философским доктринам суфизма. Но ему пришлось отказаться от него, когда суфизм стал использоваться иностранным монархом в качестве инструмента политической подрывной деятельности в его собственных границах. Османские армии выступили против Исмаила, хотя и не вынудили его принять сражение. Но его приход к власти не мог не стать причиной нового конфликта в Османской династии, на этот раз имеющего религиозный характер. Из троих остававшихся в живых сыновей султана – все они управляли провинциями – младший, Селим, был самым энергичным и воинственным, не похожим на отца, но напоминающим деда, Завоевателя. Любимцем Баязида был его второй сын, Ахмед, таланты которого лежали скорее в области управления.

Селим, знавший, что здоровье Баязида слабое, и исполненный решимости претендовать на трон, нанес визит в Стамбул, где заручился поддержкой янычар, ныне недовольных военной бездеятельностью Баязида и вытекающей из этого невозможностью для них пользоваться материальными плодами завоеваний. Однако пока еще Баязид оказался в состоянии помешать младшему сыну и продолжал при поддержке чиновников действовать в пользу Ахмеда. Селим бежал в Крым, где губернатором был его сын Сулейман, будущий великий султан. Здесь он собрал новую армию, обошел с севера Черное море и захватил Адрианополь. Тем временем Ахмед в Анатолии стал еретиком, облачился в красную шапку кызылбашей и собрал войско, чтобы взять Бурсу. Тем самым он пожертвовал поддержкой отца. Селим, договорившись с янычарами, направился с отрядом к Стамбулу, и там Баязид согласился отречься от престола в его пользу. После передачи младшему сыну имперского скипетра смещенный султан попросил разрешения удалиться на родину, в Димотику, но скончался по пути, возможно, был отравлен по приказу сына.

Так началось правление Селима I, Селима Явуза, или Беспощадного, как его стали называть. Его первым действием после восшествия на трон было удушение с помощью шнурка двоих его братьев. Он расширил принцип братоубийства, распространив его также на пятерых своих племянников-сирот, мальчиков пяти лет от роду и старше. Они все были задушены с помощью шнурка, а Селим слушал их крики, находясь в соседней комнате. Обеспечив таким чудовищным методом себе полную власть дома, Селим направил вооруженные силы на восток – в Азию, на какое-то время оставив Европу в покое.

Религиозный и фанатичный в своих побуждениях, новый султан стал делать все возможное для искоренения в своей империи ереси шиизма. Его главным врагом был ее носитель, персидский шах Исмаил. Прежде чем начать против него священную войну, Селим отдал приказ уничтожить около сорока тысяч религиозных последователей Исмаила в Анатолии – деяние сравнимое с современной ему резней в Варфоломеевскую ночь в христианской Европе. За такую борьбу с шиизмом он получил имя Справедливого.