Текст книги "Четвертый человек"

Джон Рассел

Четвертый человек

Плот можно было принять за связки скошенной осоки или за плавучую гирлянду кореньев, когда перед рассветом он выплыл из погруженного еще во мрак устья реки и очутился в открытом море. Подобные суда встречаются еще иногда в глухих уголках земного шара. Первобытный человек строил их из дерева и лозы. Плетенка из листьев тропических деревьев служила ему парусом, короткое весло – рулем. Но некоторые особенности этого судна делали его вполне пригодным для плавания в море. Его поплавки были изготовлены из связок тростника и бамбуковых палок и снабжены тремя рядами рыбьих пузырей. Плот был легок, как эти пузыри, очень подвижен и приспособлен для любой погоды. И еще одним качеством обладал он, самым важным для тех, кто в настоящее время на нем находился: он был почти незаметен на воде. Стоило только им убрать парус и лечь, вытянувшись во всю длину, и никто не увидел бы их даже с расстояния в полмили.

На плоту находились четверо мужчин. Из них трое – белые европейцы. Лица, руки и ноги их были до крови исцарапаны колючими растениями, а на запястьях и на лодыжках виднелись следы от кандалов. Сильно отросшие волосы свалялись. Жалкие лохмотья – обноски синих полотняных блуз – прикрывали их тела. Но они являлись представителями «высшей расы».

Четвертый из находившихся на плоту был человек, который сам построил этот плот и сам им управлял. От остальных он отличался черным цветом кожи, выдающейся вперед челюстью и низким лбом. Ни одной черточкой красоты не наделила природа его тощее тело, костлявые руки и ноги, и он поясом из древесной коры, охватывавшим его талию, и костяной палочкой, продетой сквозь носовой хрящ, стремился как-то скрасить свою внешность. В общем это был самый обыкновенный тип человека, принадлежавшего к одной из ветвей человеческого рода, – канака из Новой Каледонии.

Трое белых молча сидели в передней части плота. Но когда взошло солнце, они, словно пробудившись от звона этого огромного медного гонга, сразу зашевелились, глубоко вдыхая соленый воздух, и с надеждой глядели то друг на друга, то в ту сторону, где была земля, серым пятном маячившая далеко позади.

– Друзья, – сказал самый старший из них, с повязанной куском красного шарфа головой, – друзья, дело сделано!

С ловкостью фокусника он достал из-за пазухи своей рваной блузы три сигареты и протянул их своим товарищам.

– Чудеса! – вскричал один из них, сидевший по правую от него руку. – Откуда это у вас? Доктор, я всегда говорил, что вы волшебник! Несомненно, эти сигареты совершенно свеженькие!

Доктор Дюбоск улыбнулся. Те, кто знал его раньше, когда он разгуливал по парижским бульварам и был завсегдатаем гостиных и клубов, узнали бы его по этой улыбке, несмотря на обезображенное лицо. Не раз переполненные залы Парижа видели, как он отпускал какую-нибудь остроту с таким именно блеском глаз из-под нависших седых бровей, с таким именно изгибом тонких губ. И потом своей улыбкой он выделялся в тюрьмах, на кобальтовых рудниках, среди закованных в кандалы арестантов, не склонных к веселости.

– Ради нашего торжества! – сказал он. – Подумайте только: каждые полгода из Нумеа совершают побег семьдесят пять человек, а спастись удается лишь одному. Я сам лично получил эти данные от доктора Пьера в лазарете. Он не очень заслуженный доктор, но честный малый. Можно ли при таких обстоятельствах добиться свободы, предварительно не потратившись, спрашиваю я вас?

– И вы подготовилась к этому?

– Еще три недели назад я подкупил ночного стража, чтобы он достал мне пачку сигарет.

Собеседник доктора посмотрел на него с восхищением. Чувства легко проявлялись на его безбородом лице, нежном и томном, хотя и испитом, с мягким взглядом больших глаз. Это было одно из тех лиц, столь знакомых полиции, которое могло бы служить образцом для лица ангела, если бы обладатель его не был связан с каким-нибудь дьявольским преступлением. За такие преступления Фенайру и был приговорен к пожизненному заключению, как неисправимый.

– Ну не чудо ли наш доктор? – сказал он, передавая сигарету третьему белому человеку. – Он ничего не упустил из виду. Ты постыдился бы ворчать. Видишь, мы свободны в конце концов. Свободны!

Третий белый был здоровенный мужчина с изрытым оспой лицом, с глазами без ресниц, с длинным, как клюв, носом. Прозвище Попугай было дано ему отчасти за этот нос, отчасти за то, что он был вечным тюремным завсегдатаем. Это был душитель по профессии, привыкший во всех случаях жизни полагаться только на свои кулаки.

Он взял сигарету, обрадовавшись ей, но не сказал ничего, пока Дюбоск не протянул ему жестяную коробочку спичек и он не наполнил свои легкие дымом.

– Подожди, пока обеими ногами не станешь на тротуар, мой мальчик. Тогда и будешь говорить о свободе. А если нас застигнет шторм?

– Сейчас не сезон штормов, – возразил Дюбоск.

Слова Попугая немного их отрезвили. Таким людям, как эти, для которых земля представлялась ужасом, было трудно сразу постигнуть весь ужас моря. Позади они оставили кромешный ад колонии уголовных преступников и вечное забвение. Здесь они снова стояли на пороге жизни. Они словно воскресли из мертвых, и в душе у них родилась необычайная жажда свободы, поднимались страсти и желания. И все же они сразу умолкли, поняв всю серьёзность их положения посреди этого беспредельного водного пространства. Каждая волна, подымавшаяся из пучины морской, заключала в себе угрозу. Никто из них не знал моря, не знал его нрава, не знал, какие опасности оно таит в себе, какие ловушки оно может расставить, – гораздо более опасные, нежели бывают в джунглях.

Плот довольно быстро продвигался вперед при свежем ветре, покачиваясь на волнах, белая пена бурлила у его носа и плескалась вокруг.

– Где же тот проклятый корабль, который должен нас встретить? – спросил Фенайру.

– Не тревожься, встретит еще, – спокойно отвечал Дюбоск, устремляя напряженный взгляд на горизонт. – У нас условленно на сегодняшний день. Нас подберут возле устья реки.

– Так ты говоришь, – проворчал Попугай, – но где же та река? Где ее устье? Этот ветер занесет нас черт знает куда, если так будет дуть.

– Держаться ближе к берегу мы все-таки не можем. В Торьене стоит правительственный катер. Да и торговые суда все вооружены, и нас каждую минуту могут сцапать. И бросьте вы думать, что туземные следопыты отказались охотиться за нами. Они, может быть, даже сию минуту преследуют нас на своих парусных челнах!

– Так далеко!

Фенайру рассмеялся, зная преувеличенный страх Попугая перед туземцами.

– Поберегись, Попугай! Они еще съедят тебя.

– А правда, – спросил Попугай, обращаясь к Дюбоску, – что этим дьяволам разрешено ловить беглецов, оставлять их у себя и откармливаться их телами?

– Глупая басня! – улыбнулся Дюбоск. – Они предпочитают получить вознаграждение. Но случается, что пойманных увечат. Один лесник был схвачен ими в джунглях и домой вернулся без руки. Безусловно, люди эти не совсем еще освободились от людоедства.

– Они любят бифштексы! – рассмеялся Фенайру. – И несомненно, они остановятся на тебе, Попугай. Сварят себе похлебку из твоих мозгов. Ты от этого ничего не потеряешь!

– Что за звери, будь они прокляты! – выругался Попугай.

И он махнул рукой в сторону четвертого человека, который хотя и дополнял их партию, но был настолько отдален от них, что они почти о нем забыли.

Канака, поджавши ноги, сидел на корме, его тело сверкало от морских брызг, как эбеновое дерево. В руках он держал весло, которым правил, и был неподвижен, как изваяние.

– Мне кажется, – сказал Фенайру после некоторой паузы, – что этот приятель, лицо которого напоминает начищенный сапог, может завести нас бог знает куда. Может быть, он задумал получить за нас вознаграждение.

– Успокойся, – отвечал Дюбоск. – Он правит туда, куда я ему приказал. Кроме того, это совершенно бездумное существо – младенец, так сказать, не способный ни на какое мышление, кроме самого примитивного.

– А на предательство он способен?

– Во всяком случае, не на такое, чтобы мы не могли его открыть. К тому же он связан долгом. Я заключил договор с вождем его племени, живущим по реке, в верхнем ее течении, и тот поручил этому туземцу доставить нас на борт парохода. Он только с этой стороны в нас и заинтересован.

– И он выполнит то, что ему приказано?

– Несомненно, выполнит. Такова природа дикаря.

– Очень рад, что ты так смотришь на вещи, – сказал Фенайру, устраиваясь получше на тростниках и с наслаждением докуривая сигарету. – Что касается меня, то я не поверил бы этому каменному идолу ни на грош. Что за обезьянья рожа!

– Животное! – выругался Попугай. Даже этот человек, который за всю свою жизнь, кроме кабаков и тюрем, ничего больше не знал, даже он смотрел на чернокожего канака с ненавистью и презрением.

Под палящими лучами солнца два преступника, те, что были помоложе, скоро начали дремать. Дюбоск, время от времени вставая на ноги и защитив рукой глаза от солнца, окидывал взглядом горизонт. Его план был так хорошо разработан, а на деле получалось совсем не то. Он твердо рассчитывал, что их встретит специально посланное судно, одно из тех полупиратских судов, курсирующих между островами, где добывали копру, которое легко можно нанять для какого угодно сомнительного дела. Но судна нигде не было видно, и не было поблизости укромных бухт, куда можно было бы зайти и ждать. И на якорь не станешь с таким судном, как их плот.

Доктор уже предвидел неприятные осложнения, к которым он не был подготовлен и за которые должен был нести ответственность. Побег этот был его собственной идеей, он руководил им с самого начала. Из всей массы преступников, находившихся в колонии, он вполне обдуманно выбрал себе в компаньоны именно этих двух: Попугая за его беспримерную силу, Фенайру за то, что он всегда во всем с ним соглашался. Он договорился с ними еще тогда, когда они бежали с рудника, имели потом столкновение с охраной и блуждали в чаще, преследуемые ищейками и стражей, шедшей по их следам, что только он один будет их вожаком.

Что касается его компаньонов, то они прекрасно понимали, кто из них наиболее полезен в данном деле. Те таинственные друзья на свободе, которые простирали руку помощи, никогда не слыхали о таких лицах, как Фенайру и Попугай. Дюбоск был организатором побега – этот блестящий врач, который совершенным им убийством вызвал необыкновенную сенсацию, необыкновенный скандал в тех общественных кругах, где он с таким почетом вращался. Много будет разговоров в парижских салонах, и многие побледнеют при известии о его побеге.

К полудню доктор нашел нужным предпринять некоторые необходимые меры.

– Эй, – вскричал Фенайру, протирая сонные глаза, – поглядите на этот парус на мачте! Это для чего?

Парус был спущен, и на его месте сейчас развевался кусок красного шарфа, которым Дюбоск повязывал голову.

– Для того, чтобы нас скорее заметили, когда покажется судно.

– Какой ум! – воскликнул Фенайру. – Всегда обо всем подумает наш добрый доктор, совершенно обо всем.

Он остановился, не окончив фразы, и рука его потянулась к середине площадки, где в сыром углублении под кучкой тростинка лежала оплетенная лозой фляга из зеленого стекла, наполненная водой.

Фляги не оказалось.

– Где фляга? – спросил Фенайру. – Солнце меня изжарило, как кусок мяса.

– Придется еще немного пожариться, – мрачно сказал Дюбоск. – Наша команда садится на паек.

Широко раскрытыми глазами смотрел на него Фенайру, сидя под тенью сложенной плетенки. Лицо Попугая сразу стало багровым.

– Что это за песня? Говори, где вода?

– Вода у меня, – сказал Дюбоск.

И тут они увидели, что доктор держит флягу между колеи вместе с единственным свертком продовольствия, завернутым в листья кокосового ореха.

– Я хочу пить! – настоятельно сказал Попугай.

– Раньше пораскинь мозгами. Мы должны беречь свои запасы, как разумные люди. Трудно сказать, сколько времени нам еще придется носиться но волнам.

Наступило молчание, тяжелое, напряженное. Слышно было лишь поскрипывание тростников о дерево, когда на плот налетала волна. Как бы медленно они ни плыли, но все же они подвигались вперед, и скоро последние скалы Новой Каледонии туманной линией замаячили позади. А на огромном лоне моря, словно одетого в сверкающие медные доспехи под лучами огненного солнца, все еще не было никаких признаков корабля.

– Вот ты каким языком начинаешь разговаривать! – прошипел Попугай, задыхаясь от злобы. – Уже не знаешь, сколько времени будем плыть. Но раньше ты так был уверен!

– Я и сейчас уверен, – отвечал Дюбоск, – судно придет. Но ради нас не может оно стоять на одном месте. Оно будет курсировать по морю, пока не встретится с нами. И мы должны ждать.

– Ага, хорошо! Мы должны ждать. А тем временем – что? Жариться здесь на этом проклятом солнце, высунув язык, пока ты будешь уделять нам по капле воды, так, что ли?

– Может, и так.

– Нет, не бывать этому! – крепко сжал кулаки Попугай. – Черт возьми, не родился еще тот на свет, кто стал бы кормить меня с ложки!

Тут смех Фенайру пришелся кстати, как случалось неоднократно и раньше, и Дюбоск только пожал плечами.

– Ты смеешься! – вскричал Попугай, повернувшись к Фенайру с искаженным от злобы лицом. – А что ты скажешь про нашего капитана с этим его чернокожим матросом, который погнал нас в море, не обеспечив всем, чем надо? Что? Он думает обо всем – так ведь? Он думает обо всем!.. Чертов балагур, вот только ты еще посмейся!

Но Фенайру, видно, не очень испугался.

– А теперь он говорит нам, чтобы мы были умниками. Пусть он скажет это чертям в аду. Пусть он угощает их своими сигаретами. Фу – комедиант!

– Это верно, – пробормотал Фенайру, морщась. – Скверно обделал дела капитан.

Но доктор встретил мятеж со своей обычной тонкой улыбкой.

– Все это не меняет положения. Если мы не хотим быстро умереть, мы должны беречь воду.

– А кто виноват?

– Я согласен, что вина моя. Но что из этого? Вернуться назад мы не можем. Мы сейчас здесь и здесь должны оставаться. Нам нужно только наилучшим образом использовать то, что у вас есть.

– Я хочу пить! – еще настоятельнее сказал Попугай. Горло его, казалось, жгло огнем с той минуты, как ему отказали.

– Ты, конечно, можешь потребовать свою долю. Но только помни, что, когда ты выпьешь свою часть, больше ты не получишь ни капли. Мы с Фенайру не допустим, чтобы ты лакал нашу воду!

– Он на это способен, свинья! – вскричал Фенайру, к которому Дюбоск, казалось, обращался за поддержкой. – Я его знаю. Послушай, старина, доктор прав. Что одному, то и всем.

– Я хочу пить!

Дюбоск вынул деревянную затычку из фляги.

– Хорошо, – сказал он спокойно.

С какой-то особенной ловкостью рук, придававшей ему вид фокусника, Дюбоск достал небольшой полотняный мешок, служивший ему заменой профессионального докторского чемоданчика, и вынул из него наперсток. Осторожно наполнил он наперсток водой, и Фенайру не мог удержаться от восклицания, когда увидел, как недовольно поморщился Попугай, беря своими большими пальцами эту крохотную чашечку. Прежде чем снова заткнуть флягу, Дюбоск налил по наперстку себе и Фенайру.

– Если будем держаться такого порядка, то воды нам хватит дня на три, а может быть, и больше, – каждому в равной доле.

Так он решил, и никто не сказал ни слова в защиту четвертого человека, сидевшего у кормы, чернокожего канака, которого обошли.

Попугая успокоили удачным маневром, но он мрачно слушал Дюбоска, когда тот в сотый раз повторил свой план спасения, выработанный им совместно с теми, с кем он находился в тайной переписке.

– Все это хорошо придумано, – заметил, наконец, Попугай. – Но что, если эти господа просто решили посмеяться над тобой? Что, если они хотят просто избавиться от тебя, хотят, чтобы ты погиб здесь, посреди океана? А мы, черт побери? Это действительно была бы шуточка! Оставить нас здесь в ожидании судна, которое никогда не придет!..

– Возможно, доктор знает лучше нас, насколько надежен тот источник, на который он рассчитывает, – хитро сказал Фенайру.

– Несомненно, знаю, – горячо отозвался Дюбоск. – Клянусь честью, что им не посчастливилось бы, если бы они вздумали мне изменить. В Париже есть один сейф, в котором хранятся важные документы и который должен быть вскрыт после моей смерти. Некоторые из моих друзей никогда не допустят, чтобы были опубликованы документы, хранящиеся в этом сейфе… Вот, например, история, которую я вам сейчас расскажу…

И, желая позабавить своих товарищей, Дюбоск рассказал им историю из жизни «высшего света». Неважно, была то правда или выдумка, важно лишь то, что глаза Фенайру блестели от удовольствия, а Попугай удовлетворенно рычал. В этом заключалось превосходство доктора над этими людьми – в его умении владеть фантазией и красноречиво выражать свои мысли. Измученный, усталый, терзаемый страхами, которые он переживал гораздо острее, чем они, он решил прибегнуть к самым вульгарным анекдотам, чтобы отвлечь внимание этих недалеких людей. Ему удалось это настолько, что, когда к вечеру ветер стих, они были почти веселы и стали верить, что утро принесет им облегчение.

На обед они получили по сухарю и еще по одному наперстку воды и вахту несли поочередно. И всю эту ясную, звездную ночь, когда кто-нибудь из них, лежа с открытыми глазами рядом со своими товарищами, бросал взгляд на корму, он видел там смутную фигуру – голого канака, слегка дремавшего на своем месте.

Утро началось нехорошо. Фенайру, несший вахту на рассвете, был разбужен сильным пинком в бок и, вскочив на ноги, увидел перед собой искаженное от злобы лицо Попугая и суровый взгляд доктора.

– Бездельник! Негодяй! Проснешься ты, наконец, или ждешь, чтобы я переломал тебе ребра? Вот он как сторожит!

– Отойди! – кричал Фенайру диким голосом. – Отойди! Не тронь меня!

– А почему это нельзя тебя трогать, болван? Да ты знаешь, что судно легко могло пройти мимо и не заметить нас? Может быть, оно прошло мимо раз десять, пока ты спал!

Они осыпали друг друга тюремными ругательствами. Попугай размахивал своим огромным кулаком перед носом Фенайру, который, как кошка, отполз в сторону и, стиснув зубы, злобно смотрел на своего противника. Дюбоск спокойно наблюдал эту сцену, пока в ту самую минуту, когда над морем взорвался огненный шар солнца, в руках Фенайру не сверкнула сталь. Тогда он сразу очутился между противниками.

– Довольно, Фенайру, спрячь нож!

– Собака дал мне пинка!

– Потому что ты провинился! – строго сказал Дюбоск.

– Мы должны погибнуть, а он будет спать! – гремел Попугай.

– Этим беде не поможешь. Послушайте, вы оба. Дела наши и так плохи. Нам надо беречь силы. Взгляните!

Оглянувшись кругом, они увидели лишь далекую линию горизонта, беспредельную пустыню моря и их собственные длинные тени, медленно скользившие по гладкой поверхности. Земля уплыла от них ночью – какое-нибудь из многочисленных течений, омывающих острова, унесло их неведомо куда, неизвестно на какое расстояние. Ловушка захлопнулась.

– Мой бог, какая пустыня вокруг! – вздохнул Фенайру.

Никто больше не сказал ни слова. Они перестали ссориться. Молча делили они паек, запивая его несколькими каплями воды, и затем снова сидели в мрачном раздумье, готовые каждую минуту вступить в спор между собой.

Наступил штиль, как это часто бывает между двумя пассатами в этом поясе, – полнейший штиль. Воздух давил на них своей тяжестью. Ни малейшей ряби не было на море, только эта бесконечная, доводящая до безумия мертвая зыбь, в которую впивались солнечные стрелы, рассыпаясь перед их глазами сверкающими, огненными осколками, – жестокое солнце, которое обжигало их, высасывая влагу из тощих тел и заставляя их то уползать под защиту циновок, то опять выползать на открытое место, чтобы глотнуть воздуху. Вода казалась густой, как масло. Они ненавидели эту воду, ее противный запах, и, когда доктор заставлял их время от времени окунаться в море, они не находили в этом ни малейшего облегчения. Вода была теплая, неподвижная, маслянистая. Но купание привело их к интересному наблюдению.

Когда они опускались в воду, держась за плот, им невольно приходилось смотреть на чернокожего канака. Он не принимал участия в купании. Он не смотрел в их сторону. Он сидел на корме, поджав ноги и положив руки на колени. Все время сидел он неподвижно под палящим солнцем, устремив взгляд в пустое пространство. Всякий раз, поднимая глаза, они видели его. Больше смотреть было не на что.

– А этому как будто все нипочем, – заметил Дюбоск.

– Я сам как раз подумал об этом, – сказал Фенайру.

– Животное! – буркнул Попугай.

Теперь они все обратили внимание на канака и впервые за все время смотрели на него с неподдельным интересом, словно считали его человеком и даже начинали завидовать ему.

– Он, видимо, нисколько не страдает от жары.

– Хотелось бы знать, какие мысли у него в голове? О чем он думает? Он смотрит на нас как будто с презрением.

– Животное!

– Быть может, он только и ждет, когда мы умрем, – сказал Фенайру с горьким смехом. – Может быть, он надеется на награду. Во всяком случае, на обратном пути он голодать не будет. Он доставит нас куда следует… в виде бифштекса.

Все трое принялись внимательно его рассматривать.

– Как это ему удается, доктор? Разве он ничего не чувствует?

– Меня это тоже очень интересует, – сказал Дюбоск. – Наверно, потому, что у него грубее кожа и крепче нервы.

– И ведь у нас есть вода, а у него ни капли.

– А между тем поглядите на его кожу: совершенно свежая и влажная.

– А брюхо упругое, как футбольный мяч!

Попугай вылез из воды на плот.

– Не говорите мне, что эта черная скотина тоже испытывает жажду, – воскликнул он, злобно сверкая глазами. – Не мог ли он украсть сколько-нибудь из наших запасов?

– Безусловно, нет.

– В таком случае у него, у собаки, есть собственные скрытые запасы.

Эта мысль пришла в голову всем троим одновременно, и все они бросились к канаке. Ударом кулака сшибли его, тщательно обыскали место, где он сидел, и долго копались в тростниках, стараясь отыскать какое-нибудь потайное местечко, фляжку или тыквенную бутыль. Но найти ничего не удалось.

– Странно, – разочарованно сказал Дюбоск.

Попугай по-своему нашел выход разочарованию. Повернувшись к канаке, он схватил его за волосы и изо всех сил принялся колотить. На это он был мастер. Он только тогда прекратил избиение, когда сам совершенно выбился из сил. Тяжело дыша, он отбросил от себя беспомощное тело.

– Вот тебе, грязная вонючка! Будешь теперь знать! А то ты слишком уж доволен. Свинья! Теперь ты почувствуешь!

Это была дикая, мерзкая, бессмысленная расправа. Ученый доктор Дюбоск и не подумал протестовать. И Фенайру на этот раз не стал смеяться над тупостью душителя, как он обычно это делал. Все смотрели на это как на выражение общего недовольства. Белый человек без всякой причины топтал ногами черного, и это считалось вполне естественным. И канака, избитый и измученный, пополз на свое место, не оказав сопротивления, не ответив ударом на удары. И это тоже считалось естественным.

Солнце превратило плот в раскаленную печь с открытыми дверцами, и они молили бога, чтобы оно скорее скрылось, и громко ругались, что оно висит в небе как заколдованное. И даже когда оно скрылось за горизонтом, их покрытые волдырями тела все еще пылали, как раскаленное железо. Ночь спустилась над ними, словно стеклянная непроницаемая чаша. Опять они решили нести вахту по очереди, хотя никто из них и не думал о сне, но Фенайру вдруг сделал открытие.

– Идиоты! – прохрипел он. – Зачем нам без конца всматриваться в даль? Целая флотилия судов сейчас не может нам помочь! Раз мы попали в полосу штиля, то и другие суда тоже застряли!

Такая мысль особенно сильно взволновала Попугая.

– Это верно? – спросил он Дюбоска.

– Да, вся наша надежда только на ветер.

– Тогда, во имя всех чертей, почему ты нам не говоришь этого? Зачем ты разыгрываешь комедию?

Он на минуту задумался, потом продолжал:

– Послушай! Ты ведь умный человек, а? Очень умный! Ты знаешь то, чего мы не знаем, и держишь это про себя. – Наклонившись вперед, он впился глазами в лицо доктора. – Очень хорошо. Но если ты думаешь использовать свой подлый ум для того, чтобы нас как-нибудь обойти, то знай, что я зубами разорву тебе глотку, как апельсиновую кожуру… Да, вот так. Понимаешь?

Фенайру нервно хихикнул, а Дюбоск пожал плечами и тут же пожалел, что помешал тогда Фенайру расправиться с Попугаем.

Ни малейшего ветерка не чувствовалось в воздухе, и нигде не было никаких признаков судна.

К началу третьего дня каждый замкнулся в себе, стараясь держаться в стороне от других. Доктором овладела глубокая апатия. Попугая мучило мрачное подозрение, а Фенайру с трудом сносил физические страдания. Только две вещи пока еще служили какой-то связью между ними. Одной из них была фляга с водой, которую Дюбоск с помощью лианы подвязал у себя на боку. Горящими взглядами его товарищи следили за каждым его движением, за каждой каплей, которую он наливал. И он знал, хотя это не давало ему никакого преимущества перед другими, что жажда жизни установила свой неумолимый закон на этом плоту. Благодаря его разумной экономии у них оставалась еще почти половина запасов, взятых с собой.

Другим связующим началом, как это получилось по странной превратности судьбы, было присутствие на плоту черного канака. Совершенно игнорировать, забыть этого четвертого человека теперь уже было невозможно. Он засел в их сознании, с каждым часом становясь страшнее, таинственнее и все больше вызывая у них раздражение. Силы постепенно покидали их, между тем как этот голый человек не выказывал ни малейших признаков слабости и ни на что не жаловался.

Когда наступила ночь, он, как и раньше, растянулся на плоту и скоро заснул. В часы мрака и безмолвия, когда каждый из трех белых людей на плоту предавался отчаянию, этот черный человек спал спокойно, как ребенок, легко и равномерно дыша. Проснувшись, он опять садился на свое место на корме. Он оставался таким, каким был все время, никакой перемены в нем не произошло, я это казалось чудом.

Звериная злоба Попугая, в которую вылилась его извращенная ненависть к канаке, сменялась суеверным страхом.

– Доктор, – сказал он, наконец, с ноткой благоговейного страха в голосе, – что это такое: человек или бес?

– Человек.

– Это чудо! – вставил свое слово Фенайру.

Но доктор поднял палец, как поднимал он, когда читал лекцию своим ученикам.

– Этот человек, – повторил он, – самый жалкий представитель человеческого рода. Обратите внимание на его череп, на его уши, на его подбородок. Он стоит на одном уровне с обезьяной. Нет, у прирученных обезьян больше разума.

– Ага… В чем же дело?

– Он обладает какой-то тайной, – сказал доктор.

Слушавшие его словно оцепенели.

– Тайна! Но ведь он у нас всегда на глазах, мы видим каждое его движение. Как он может хранить тайну?

Обуреваемый горькими мыслями, доктор, казалось, забыл на время о своих слушателях.

– Какая жалость! – размышлял он вслух. – Вот вас здесь трое. Все мы дети своего века, продукт нашей цивилизация, – во всяком случае, этого никто не станет отрицать. И тут же перед нами этот человек, который относится к эпохе каменного века. И неужели в момент испытания, когда мы должны проявить свою приспособленность к жизни, неужели он победит? Какая жалость!

– А какая у него может быть тайна? – спросил Попугай, загораясь злобой.

– Не знаю, – отвечал Дюбоск с недоумением. – Быть может, какой-нибудь особенный способ дыхания, какое-нибудь положение тела, при котором можно избежать естественных требований организма. Подобные вещи существуют у примитивных народов, и они их тщательна скрывают, как, например, известные им свойства некоторых лекарств, использование гипнотизма и тайн природы. Но, с другой стороны, здесь, может быть, налицо просто психологическое явление: известное самовнушение, непрерывно применяемое. Трудно сказать. Спросить его? Бесполезно. Он не скажет. Да и почему он должен сказать? Мы его презираем. Мы не уделяем ему равной с нами доли. Мы с ним обращаемся, как с животным. И ему ничего не остается, как только положиться на самого себя, на те средства, какие имеются в его распоряжении. Он остается для нас непостижимым, – таким он всегда был и всегда будет. Он никогда не выдаст своих задушевных тайн. Это те средства, при помощи которых он сохранился с незапамятных времен и будет жить даже тогда, когда наша мудрость превратится в прах.

– Я знаю несколько превосходных способов выведывать тайну, – сказал Фенайру, облизывая сухим языком потрескавшиеся губы. – Можно попробовать?

Дюбоск насторожился и взглянул на него.

– Это нам ничего не даст. Он выдержит любую пытку. Нет, это не способ…

– Послушайте меня! – сказал Попугай резко. – Я… мне уже надоела эта болтовня. Ты говоришь, он человек? Очень хорошо. Если он человек, то у него в жилах должна быть кровь. А ее, во всяком случае, можно пить.

– Нет, – возразил Дюбоск. – Кровь горячая. И к тому же соленая. В пищу, может быть, годится. Но в пище мы не нуждаемся.

– Тогда убей это животное и выбрось за борт!

– Этим мы ничего не добьемся.

– Чего же ты, черт возьми, хочешь?

– Я хочу задать ему хорошую трепку! – вскричал доктор, внезапно возбуждаясь. – Избить его ради потехи – вот чего я хочу! Мы должны это сделать ради нас самих, ради нашей расовой гордости. Показать ему наше превосходство, чтобы он знал, что мы его хозяева и повелители. На это дает нам право наш ум, наша принадлежность к цивилизованному обществу, наша культура. Следите за ним, друзья, наблюдайте за ним, чтобы он в конце концов попал к нам в ловушку, чтобы мы открыли его тайну и остались победителями!

Но маневр доктора не удался.

– Следить? – рявкнул Попугай. – Ладно, я тебя послушаюсь, старый пустозвон. Теперь нам только и остается, что следить. Больше я не засну ни на минуту и не буду глаз сводить с этой фляги.

На этом в конце концов все и остановились. Такое сильное желание, как жажда, у этих людей не могло долго удовлетворяться каплями. Они стали следить. Следили за канакой. Следили друг за другом. А также за понижающимся уровнем воды в фляге. Но эта напряженность скоро должна была разрядиться.

Еще одно утро встало над морем, над этим мертвым штилем, – солнце сразу запылало в тихом воздухе, без облачка на небе, без надежды в душе! Предстояло прожить еще один день в мучительной, невыносимой, медленной пытке. А тут еще Дюбоск объявил, что порция воды на каждого урезывается до половины наперстка.

Оставалось, быть может, с четверть литра воды – жалкая поддержка жизни для трех человек, но хороший глоток для одного изнывающего от жажды горла.

При виде фляги с драгоценной влагой, манившей к себе своей прохладой и зеленовато-серебристым цветом, нервы Фенайру не выдержали.