Текст книги "Книга Мечей (сборник)"

– Почти всякая схватка, – сказал я ему, давая возможность вытереть кровь с глаз, прежде чем мы продолжим, – в которой хоть один из участников знает, что делает, длится от одной до четырех секунд. Если дольше, это уже основа для эпоса. – Решив, что он не готов, я нанес ему мандиритто (удар справа налево) по виску. Он отступил не задумываясь, опустил оружие, и мое сердце возрадовалось, когда я ушел от его прямого выпада и парировал его в третьей позиции. До сих пор он ни разу меня не ударил, к некоторому моему разочарованию, но за шесть часов он четырежды едва не достал меня. Весьма многообещающе. Ему просто не хватало инстинкта убийцы.

– Пятая защита, – продолжал я, и он сделал выпад. Я едва не ошибся с его истолкованием, потому что он замаскировал «клык кабана» как «железные врата»; я смог только очень быстро отступить и выбить палку у него из руки. Потом ударил его за то, что он помешал мне говорить. Он едва не ушел от удара, но я хотел его ударить, и у него не вышло.

После этого ему пришлось подниматься с земли. Я сделал длинный шаг назад, провозглашая перемирие.

– Думаю, пора подвести предварительные итоги, – сказал я. – Сейчас ты уже очень хорош. Не лучший в мире, но способен побить девяносто пять бойцов из ста. Хочешь на этом остановиться и избавить себя от дальнейшей боли и унижения?

Он медленно встал и промокнул подбитый глаз.

– Я хочу быть лучшим, – сказал он. – Если ты не возражаешь.

Я пожал плечами.

– Не думаю, что у тебя получится, – сказал я. – Чтобы стать лучшим, надо слишком много потерять. Оно того просто не стоит. Станешь лучшим – превратишься в чудовище. Оставайся просто хорошим и будешь гораздо счастливей.

Он являл жалкое зрелище, весь в порезах и синяках. Но под всей этой кровью и потемневшей плотью оставался красивым, полным надежд мальчиком.

– Думаю, я бы поучился еще, если не возражаешь.

– Как хочешь, – ответил я и позволил ему поднять палку.

На самом деле он очень напоминал мне меня в его возрасте.

В Ультрамар я отправился дерзким, выводящим из терпения мальчишкой. Я с самого начала знал, что земли мне не видать: у моих старших братьев отменное здоровье. Вероятно, это всегда вызывало у меня негодование. Думаю, из меня вышел бы хороший фермер. Я никогда не боялся тяжелой работы, считал, что дела нужно делать не завтра, или когда выдастся свободный часок, или когда кончится дождь, а сейчас, немедленно, прежде чем упадет дерево, поддерживающее крышу, и амбар рухнет; прежде чем столбы изгороди повалятся и овцы убегут в болота; прежде чем овес погибнет прямо в поле, прежде чем мясо протухнет на жаре; пока еще есть время, пока еще не поздно. Вместо этого я видел, как хозяйство постепенно разваливается – а упадок и разложение всегда этакие мирно-постепенные; траве нужно столько времени, чтобы прорасти меж булыжниками, что это перемены незаметные и потому не кажутся угрожающими. Но отец и братья не разделяли моей точки зрения. И мне очень хотелось уйти от них. Хотелось взять меч и отсечь для себя от мира жирный кусок. В Ультрамаре хорошие земли, сказали мне, потрудись в поте лица, и они станут лучшими в целом свете.

Самое лучшее – эта концепция всю жизнь летела передо мной, не даваясь в руки. Сейчас я, конечно, лучший из лучших – на одном малом участке одной узкой специализации. Я застрял, придавленный своим превосходством – так балка падает вам на ногу в горящем доме.

Но не важно; я отправился в Ультрамар, намереваясь стать фермером. Прибыв туда, я увидел то, что осталось после семидесяти лет непрерывных chevauchée, и сразу это узнал. Это было то, что ждало земли отца на родине, но в глобальном масштабе. Все амбары обрушились, все ограды повалились, весь скот перебит, все добрые пастбища заросли шиповником и крапивой; покой и леность плодоносили здесь быстрее и изобильнее (как ускоряют рост всходов, накрывая их соломой) под действием войны. Оттяпать себе кусок этого? – спросил я себя. К чему стараться? Поэтому я стал причинять боль людям.

А штука в том, что, если делать это на войне, вас за это превозносят. Странно, но правда.

У войны такой размах, что можно позволить себе выбирать. Можно ограничиться тем, что причиняешь вред врагу, которого вокруг полно и становится вдвое больше, как только покончишь с тем, что у вас на тарелке. Я выжил в Ультрамаре, потому что это было лучшее время моей жизни – до поры.

Странные ребятки эти фермеры: они любят свою землю и свой скот, свои постройки, изгороди, деревья, но дайте им возможность разорить чужую землю, убить чужой скот, сжечь чужие дома, повалить чужие изгороди, вырубить чужие деревья – и после недолгих колебаний они охотно этим займутся. Думаю, это инстинкт мщения: получай, хозяйство, будешь знать! Добровольцы для chevauchée? Моя рука взлетела вверх, прежде чем я успел подумать.

А потом я набедокурил, и мне пришлось возвращаться домой. Я плакал, когда объявили приговор. Презираю мужчин, которые плачут. Мне объявили помилование – с учетом лет моей доблестной и почетной службы. Я думаю, дело было в другом. Полагаю, они просто лопались от злости.

Наступил момент – внезапно, – когда все было кончено, и я достиг успеха. Я собрался ударить его – сначала атака с верхним финтом, потом удар понизу, но его просто не оказалось на месте, и я не смог его ударить; потом мое ухо обожгло болью, и пока я в замешательстве отвлекся, он черенком метлы ткнул меня в живот.

Он не был таким, как я. Сделал длинный шаг назад и дал мне возможность прийти в себя.

– Прости, – сказал он.

Мне потребовалось время, чтобы отдышаться и сказать:

– Никогда не извиняйся, что бы ты ни сделал. – Потом я принял первую позицию. – Еще.

– Правда?

– Не валяй дурака. Еще раз.

Я подпустил его поближе – так нападать гораздо трудней. Читая его, как открытую книгу, я живо шагнул в сторону и уклонился, но, когда тяжело проскочил мимо него, он ударил меня по локтю, а потом толкнул черенком метлы в спину. Я потерял равновесие и упал.

Он помог мне подняться.

– Думаю, я начинаю кое-что понимать, – сказал он.

Я напал на него. Больше всего на свете мне хотелось побить его. Но я не мог до него добраться, а он продолжал бить меня, осторожно, только чтобы доказать свое умение. После десятка выпадов я опустился на колени. Силы покинули меня, словно один из его осторожных тычков пробил мне сердце.

– Сдаюсь, – сказал я. – Ты победил.

Он смотрел на меня с некоторым смущением.

– Не понимаю.

– Ты побил меня, – сказал я. – Теперь ты лучший.

– Правда?

– Чего ты хочешь? Чертово свидетельство? Да.

Он медленно кивнул.

– Что делает тебя лучшим в мире учителем, – сказал он. – Спасибо.

Я отбросил черенок граблей.

– Не стоит. А теперь уходи. Нам больше нечего делать вместе.

Он продолжал смотреть на меня.

– Значит, я действительно лучший в мире фехтовальщик?

Я рассмеялся:

– Об этом я ничего не знаю, но ты лучше меня. А значит, действительно хорош. Надеюсь, ты доволен, поскольку что касается меня, это было бессмысленное упражнение.

– Нет, – сказал он, да так, что заставил на себя посмотреть. – Не забудь, все это делалось неспроста.

Собственно говоря, я об этом забыл.

– Ах да, – сказал я, – чтобы ты смог убить человека, убившего твоего отца. – Я покачал головой. – Ты не передумал?

– О нет.

Я вздохнул:

– А я-то наделся, что вбил в тебя немного здравого смысла, – сказал я. – Послушай, ты же должен был чему-то научиться. Подумай об этом. Чего ты этим добьешься?

– Мне станет легче.

– Ладно. Не думаю, что у тебя получится. Я убил бог знает сколько людей, сплошь врагов, и поверь, это никогда не приносило мне облегчения. Это только ожесточит тебя, как ковка краев клинка.

Он улыбнулся:

– А твердое – это хрупкое, да, знаю. Уверяю тебя, от меня не ускользнул смысл этой метафоры.

Теперь боль немного отпустила, и я дышал почти нормально.

– Что ж, – сказал я, – наверное, ты должен выпустить это на волю, а потом сможешь жить нормально. Действуй, и удачи тебе.

Он неловко улыбнулся:

– Значит, ты меня благословляешь?

– Дурацкая формулировка, но, если угодно – да. Благословляю тебя, сын мой. Этого ты хотел?

Он рассмеялся:

– Хоть и ненадолго, ты заменил мне отца. – Это была цитата, только не помню откуда. – Думаешь, я смогу победить его?

– Не вижу, почему бы нет.

– Я тоже, – сказал он. – Во второй раз всегда легче.

Не могу сказать, что я медленно соображаю. Но признаюсь, тут до меня дошло не сразу. И вдруг он сказал:

– Ты так и не спросил, как меня зовут.

– И что?

– Меня зовут Эмерик де Пегильян, – сказал он. – Моего отца звали Бернхарт де Пегильян. Ты убил его в пьяной драке в Ультрамаре. Разбил ему голову каменной бутылкой. – Он бросил черенок метлы. – Подожди здесь. Я возьму мечи и сразу вернусь.

Я рассказываю вам эту историю, поэтому понятно, что произошло.

У него был лучший в мире меч, и я научил его всему, что знал, и под конец он превзошел меня; он всегда был лучше меня, в точности как его отец. Почти все лучше меня во многих отношениях. Одним из его преимуществ передо мной было отсутствие инстинкта убийцы.

Но сражался он превосходно, надо отдать ему должное. Хотел бы я наблюдать за этой схваткой, а не участвовать в ней; это было изумительное развлечение, и оно пропало втуне, потому что никто этого не видел. Естественно, мы потеряли счет времени, но, полагаю, сражались мы минут пять, а это целая вечность, и от начала до конца между нами ни на волосок не было разницы. Все равно как если бы я сражался со своей тенью или со своим отражением в зеркале. Я читал его мысли, он читал мои. Продолжая скучную развернутую метафору, это была кузнечная сварка в наилучшем виде. Что ж, оглядываясь в прошлое, я вижу это именно в таких понятиях, словно смотрю на свои лучшие завершенные вещи; я получаю огромное наслаждение, закончив, но ненавижу каждую минуту работы.

Когда я просыпаюсь ночью весь в липком поту, то говорю себе, что победил, – ведь он споткнулся о камень или подвернул ногу, и этого крошечного преимущества было достаточно. Но это неправда. Я победил его справедливо и честно благодаря запасу жизненных сил, инстинкту убийцы и просто стремлению победить. Я создал крошечную возможность, изобразив ошибку. Он поверил – и обманулся. Это был совсем крошечный шанс, выбирать не приходилось; лишь на долю секунды его горло оказалось открыто, и я мог дотянуться до него острием меча – такой удар мы называем stramazone. Я перерезал ему горло и отскочил, чтобы он не забрызгал меня кровью. Потом я похоронил его в мусорной куче вместе со свиными костями и домашним сором.

Должен был победить он. Конечно, он. Это был, в общем, славный малый, и, если бы он выжил, все с ним было бы более или менее хорошо; во всяком случае, он жил бы не хуже моего отца и уж точно лучше меня. Я люблю говорить себе: он умер очень быстро и не узнал, что проиграл.

Но в тот день я показал себя лучшим, а ведь именно в этом суть боя на мечах. Это простая, но надежная проверка, экзамен, и он его провалил, а я выдержал. Лучший всегда побеждает, потому что определение слова «лучший» таково: все еще живой в финале. Можете не соглашаться, но вы неправы. Мне самому это не нравится, но это единственное разумное определение.

Каждое утро я выкашливаю черную сажу и серую грязь – дар огня и точильного камня. Кузнецы долго не живут. Чем трудней работа, чем лучше вы ее делаете, тем больше вдыхаете ядовитой грязи. Моим преимуществом станет смерть в один из грядущих дней.

Я продал его меч герцогу Скона – забыл, за сколько; во всяком случае, это была несуразно огромная сумма, но герцог хотел купить самый лучший меч и получил то, за что заплатил. Кстати, мой бочонок с золотом теперь почти полон. Не знаю, что я сделаю, когда он совсем заполнится. Какую-нибудь глупость, вероятно.

У меня могут быть все пороки мира, но по крайней мере я честен. Нельзя не отдать мне должного.

Робин Хобб[3]3
  © Robin Hobb, 2017; © пер. К. Егоровой, 2017.


[Закрыть]

Автор бестселлеров по версии «New York Times» Робин Хобб сегодня является одним из самых популярных творцов фэнтези – продано более миллиона копий ее романов в мягких обложках. Более всего она известна по серии «Сага о Видящих», включающей в себя романы «Ученик убийцы», «Королевский убийца», «Странствия убийцы», а также по двум связанным с ней сериям «Сага о живых кораблях» («Волшебный корабль», «Безумный корабль», «Корабль судьбы») и «Сага о Шуте и Убийце» («Миссия шута», «Золотой шут», «Судьба шута»). Она также выпустила серию «Сын солдата» («Дорога шамана», «Лесной маг», «Магия отступника») и серию «Хроника Дождевых чащоб» («Хранитель драконов», «Драконья гавань», «Город драконов», «Кровь драконов»). Последняя по времени написания сага «Трилогия о Фитце и Шуте» включает в себя романы «Убийца шута», «Fool's Quest» и «Assassin's Fate». Хобб также пишет под своим настоящим именем, Мэган Линдхольм: «Полет гарпии», «Заклинательницы ветров», «Врата Лимберта», «Колеса удачи», «The Reindeer People», «Wolf's Brother», «Cloven Hooves», научно-фантастический роман «Alien Earth» и совместный со Стивеном Брастом роман «The Gypsy». Последней законченной работой Мэган Линдхольм, «совместно с Робин Хобб», является сборник «The Inheritance: And Other Stories».

Меч ее отца

Таура пошевелилась на смотровой площадке. Закоченевшее тело повиновалось с трудом, а два тонких бревна, привязанных к веткам, едва ли можно было назвать «сторожевой площадкой». На ровной поверхности зад и спина болели бы меньше. Таура села на корточки и вновь проверила положение луны. Когда та окажется над Дюной на Мысе последнего шанса, вахта Тауры кончится, и ее сменит Керри. Теоретически.

Ей достался наименее вероятный путь в деревню. Дерево было обращено к рыночному тракту, который вел в глубь суши, к рынку Хайграунд, где местные продавали рыбу. Вряд ли перекованные явятся с этой стороны. Похищенных людей вышвыривали из домов и сгоняли на пляж. Плененных горожан провели мимо сожженных рыбацких лодок и разрушенных коптилен для улова. Мальчишка, отважившийся последовать за своей матерью, говорил, что захватчики посадили людей в лодки и увезли на Красный корабль, что стоял на якоре у берега. И раз они ушли в море, значит, из моря и вернутся.

Таура видела их из своего тайника в большой иве, что смотрела на гавань. Казалось, налетчикам все равно кого хватать. Таура видела старого папашу Гримби и Сэлэл Гриноук с младенцем на руках. Видела крошечных близнецов Бодби, и Келию, и Рудана, и Коупа. И своего отца, ревущего и спотыкающегося, с залитым кровью лицом. Она знала имя почти каждого пленника. Деревушка Смоукерскоут была небольшой. В ней жило около шести сотен человек.

Жило прежде. До налета.

После налета, когда справились с пожарами, Таура помогала собирать тела. Насчитав сорок, она бросила считать, а ведь здесь лежали только те, кто жил на восточном конце деревни. Возле хлипкой пристани был еще один погребальный костер. Нет. Пристань уже не была хлипкой. Она превратилась в обугленные бревна, торчавшие из воды рядом с затопленными рыбацкими лодчонками. Среди них лежала и лодка отца Тауры. Все случилось так быстро, что перемены не укладывались в голове. Сегодня вечером она решила сбегать домой за теплым плащом. Потом вспомнила, что ее дом превратился в мокрый пепел и обугленные доски. И не только ее. Сгорели пять соседних домов – и десятки других по всей деревне. Даже роскошный двухэтажный дом Келпа, так и не законченный, стал дымящейся грудой бревен.

Таура снова пошевелилась и почувствовала под собой что-то твердое. Она села на свисток со шнурком. Деревенский совет выдал ей дубину и свисток, чтобы дуть, если кто-то появится. Два свистка – и из деревни прибегут крепкие ребята с «оружием». С колами, топорами и острогами. И прибежит Джелин с мечом ее отца. А если никто не придет? На такой случай у нее была дубина. Как будто она собиралась спускаться с дерева и бить кого-то. Как будто она могла ударить человека, которого знала с детства.

Ее ушей достигло ритмичное цоканье. Лошадь? Солнце село, да и путешественники редко захаживали в Смоукерскоут, не считая желающих купить рыбу, которые появлялись на исходе лета, к осеннему ходу морского окуня. Но зимой и после заката? Кто мог сюда заехать? Вглядываясь в темноту, Таура пристально следила за узкой полосой утоптанной земли, что тянулась между поросшими лесом холмами к Хайграунду.

Она увидела лошадь и всадника. Одну лошадь и одного всадника, с бугристым свертком спереди и двумя набитыми сумами сзади. На глазах у Тауры сверток задергался, протяжно заскулил и завопил голосом обиженного ребенка.

Таура один раз дунула в свисток – сигнал «возможно, опасность». Всадник остановился и посмотрел на ее насест. Он не потянулся к луку. Судя по всему, он с трудом удерживал ребенка в седле. Таура выпрямилась, немного размяла занемевшую от холода спину и начала спускаться. К тому времени как она достигла земли, появились Марва и Карбер. И Керри, которому давным-давно полагалось сменить Тауру. Они держали длинные колья, преграждая лошади путь, и пытались допросить всадника, перекрикивая детские вопли. При свете факелов Таура увидела молодого человека с темными волосами и глазами. Его толстый шерстяной плащ был синего цвета – цвета Бакка. Таура гадала, что лежит в притороченных к седлу сумах.

– Кто-нибудь заберет у меня этого мальчишку? – наконец крикнул всадник. – Он говорит, его зовут Пиви, а его мать – Келия! Сказал, что живет в Смоукерскоуте, и показал дорогу. Он местный?

– Сынишка Келии! – ахнула Марва и придвинулась ближе, чтобы разглядеть брыкающегося, извивающегося ребенка. – Пиви! Пиви, это я, кузина Марва. Иди ко мне! Давай же!

Мужчина начал снимать мальчика с высокой черной лошади, а тот повернулся к нему и крикнул:

– Я тебя ненавижу! Ненавижу! Отпусти!

Марва отпрянула.

– Он перекованный, да? Святая Эда, что же нам делать? Ему всего четыре, и он единственное дитя Келии. Должно быть, налетчики схватили его вместе с ней. Я думала, он погиб в пожаре!

– Он не перекованный, – нетерпеливо ответил всадник. – Он сердится, потому что у меня не нашлось для него еды. Прошу, заберите его.

Мальчишка колотил пятками по лошадиному плечу, то несвязно завывая, то зовя мать. Марва вновь шагнула вперед. Пиви удалось несколько раз пнуть ее, прежде чем она подхватила его на руки.

– Пиви, Пиви, это я, ты в безопасности! Милый, теперь все хорошо. Ты такой холодный! Пожалуйста, успокойся.

– Я хочу есть! – крикнул мальчик. – Я замерз! Меня покусали комары, я порезал руки ракушками, а мама скинула меня с лодки! Просто скинула с лодки в темную воду! Я кричал, но лодка уплыла. Волны швыряли меня, и мне пришлось лезть на скалу, а потом я потерялся в лесу! – жаловался он пронзительным детским голосом.

Таура придвинулась к Керри.

– Твоя вахта, – напомнила она.

– Я знаю. – Он смерил ее пренебрежительным взглядом.

Она пожала плечами. Ее дело – напомнить ему, а не следить, чтобы он выполнял свои обязанности. Она свои выполнила.

Незнакомец спешился и повел лошадь в деревню, как будто уверенный в своем праве находиться здесь. Таура отметила, что все расступились перед ним, забыв о допросе. Что ж, он не был перекованным. Перекованный никогда не помог бы ребенку. Незнакомец одарил мальчика на руках у Марвы сочувственным взглядом.

– Это многое объясняет. – Он посмотрел на Карбера. – Парнишка выскочил из леса прямо перед моей лошадью, плача и зовя на помощь. Я рад, что остались те, кто о нем позаботится. И сожалею о налете. Вы не одиноки. На прошлой неделе пострадал Шрайк, что выше по берегу. Я направлялся туда.

– А кто ты такой? – с подозрением осведомился Карбер.

– Король Шрюд получил голубя из Шрайка и тут же отправил меня. Мое имя – Фитц Чивэл Видящий. Меня послали на помощь Шрайку. Я не знал, что вы тоже пострадали от набега. Я не могу задержаться надолго, однако могу рассказать вам то, что следует знать, чтобы с этим справиться. – Он заговорил громче, обращаясь к тем, кто вышел на свисток Тауры. – Я могу научить вас справляться с перекованными. По крайней мере, тому, что мы умеем. – Он оглядел лица собравшихся и сказал более уверенным голосом: – Король послал меня помогать таким, как вы. Оставьте часовых, но соберите всех остальных жителей деревни. Мне нужно поговорить со всеми вами. Ваши перекованные могут вернуться в любой момент.

– Один человек? – сердито спросил Карбер. – Мы говорим королю, что на нас напали, что Красные корабли похищают наших людей – а в ответ он посылает одного человека?

– Бастарда Чивэла, – добавил кто-то. Кажется, Хедли, но в сумерках Таура не была уверена. Люди выходили из уцелевших домов и присоединялись к тем, что следовали за посланником и его лошадью. Посланник не обратил внимания на оскорбление.

– Король послал меня не сюда, а в Шрайк. Я свернул с дороги, чтобы вернуть мальчика. Ваш постоялый двор уцелел после налета? Я бы не отказался от ужина и стойла для моей лошади. Прошлую ночь мы провели под дождем. И на постоялом дворе можно собрать всех людей, чтобы выслушать меня.

– В Смоукерскоуте отродясь не было постоялого двора. Он нам ни к чему. Дорога кончается здесь, возле бухты. Все, кто тут живет, спят в собственных постелях. – Карбер явно был оскорблен тем, что посланник короля вообразил, будто в Смоукерскоуте есть постоялый двор.

– Раньше спали, – тихо сказала Таура. – Теперь у многих из нас постелей нет.

Где она будет спать сегодня? Быть может, в доме соседа. Джелин предложил ей одеяло на полу перед очагом. По словам ее матери, он поступил щедро. По-соседски. Ее младший брат Джеф полностью согласился с матерью. И когда Джелин попросил, они отдали ему папин меч. Словно оказались перед ним в долгу за его благородный поступок. Меч был одной из немногих вещей, которые они спасли из подожженного захватчиками дома. «Твой брат слишком молод, а тебе никогда не хватит сил им махать. Пусть достанется Джелину». Так сказала ее мать – и сурово прикрикнула на нее, когда она обнаружила, что они сделали. «Помни, что говорил твой отец. Делай, что должно, чтобы выжить, и не оглядывайся».

Таура прекрасно помнила, когда он это сказал. Он и его команда из двух человек сбросили за борт почти весь улов, чтобы пережить внезапный шторм. Таура думала, что одно дело – пожертвовать чем-то ценным, чтобы выжить, и совсем другое – отдать последнюю ценную вещь чванливому хвастуну. Мать может считать, будто Тауре никогда не хватит сил махать этим мечом, однако она не знала, что Таура уже могла поднять его. Несколько раз, по вечерам, когда отец доставал меч, чтобы почистить и заново смазать, он позволял ей подержать его. Ей всегда требовались для этого обе руки, но в последний раз она смогла поднять меч и замахнуться, пусть и неуклюже. Отец хмыкнул. «Сердце, но не мускулы. Жаль. Мне бы пригодился высокий сын с твоим характером. – Он покосился на Джефа и пробормотал: – Или хоть какой-то сын с головой».

Но она не была сыном, не была крупной и сильной, как отец, а была щуплой, как мать. Ей сравнялось достаточно лет, чтобы трудиться на лодке вместе с отцом, однако он никогда ее не брал. «На палубе нет места для матроса, который не может справиться со всеми своими обязанностями. Очень жаль». На этом все и кончилось. Но позже, в том же месяце, он вновь позволил ей поднять обнаженный меч. Она взмахнула им дважды, прежде чем его собственный вес притянул острие к земле.

И отец ей улыбнулся.

Однако папы больше нет, его забрали Красные корабли. И у нее ничего от него не осталось.

Таура была старшей, меч должен был перейти к ней, могла она им махать или нет. Но случилось так, что ее не спросили. Закончив стаскивать тела к погребальному костру, она вернулась домой – вернулась в дом Джелина – и увидела меч в ножнах, стоящий в углу, точно метла! Они с матерью и Джефом могли спать на полу в доме Джелина – а он мог забрать единственную ценную вещь, принадлежавшую ее семье. И ее мать считала это правильным. Как можно было назвать такую сделку справедливой? Ему ничего не стоило пустить их спать на полу. Похоже, мать понятия не имела, как выживать.

Не думай об этом.

– …коптильня для рыбы, – говорил Карбер. – Теперь она почти пуста. Но мы можем развести огонь для тепла, а не для дыма, и собрать там людей.

– Хорошо бы, – ответил незнакомец.

Марва улыбнулась ему. Пиви перестал брыкаться, обнял кузину за шею и уткнулся лицом в ее плащ.

– В нашем доме найдется место для вас, господин. А в нашем козьем хлеву – избыток места для вашей лошади. – Ее улыбка стала горькой. – Налетчики почти не оставили нам животных. Тех, что не забрали, убили.

– Мне жаль это слышать, – устало ответил он, и Тауре показалось, что ему прекрасно знакома эта история, и, возможно, он всегда говорит эти слова.

Карбер разослал гонцов по деревне, чтобы созвать людей в коптильню. Таура испытала ребяческое удовлетворение, когда он приказал Керри занять пост. Она последовала за толпой к коптильне. Там уже ютилось несколько семей. Они развели огонь и соорудили временные хозяйства в разных частях сарая.

Думала ли ее мать поселиться тут? Так они остались бы отдельной семьей, хозяйством. И сохранили бы папин меч.

Карбер перевернул ящик, чтобы посланник встал на него. Деревенские жители собирались в похожем на амбар сарае, пропахшем ольховым дымом и рыбой. Люди стекались медленно, и Таура видела, что нетерпение посланца растет. Наконец он вскарабкался на свой небольшой помост и призвал всех к тишине.

– Мы больше не можем ждать. Перекованные могут вернуться в вашу деревню в любой момент. Это мы знаем. Красные корабли следуют этому плану с тех самых пор, как напали на Кузницу и вернули половину ее жителей жестокими призраками самих себя.

Он опустил глаза, увидел замешательство на лицах и заговорил проще:

– Красные корабли являются. Пираты убивают и грабят, но настоящее разрушение начинается после их ухода. Они забирают тех, кого вы любите. Что-то делают с ними, что-то, чего мы не понимаем. Потом держат их некоторое время – и возвращают вам, в семью. Возвращают усталыми, голодными, промокшими и замерзшими. Они будут выглядеть как ваши родные и будут называть вас по имени. Но это будут не те люди, что прежде.

Он оглядел собравшихся и покачал головой при виде надежды и недоверия, вызванных его словами. Таура смотрела, как он пытается объяснить.

– Они будут помнить ваши лица и имена. Отец будет знать имена своих детей, пекарь вспомнит свои противни и печь. Они будут искать свои прежние дома. Но вы не должны впускать их в деревню. Потому что они не будут заботиться о вас, они будут заботиться только о себе. Они принесут воровство и побои, убийства и насилие.

Таура уставилась на него. Он говорил бессмыслицу. На лицах других отражалось то же смятение, и посланник печально покачал головой.

– Это сложно объяснить. Отец будет выхватывать пищу изо рта своего маленького сынишки. Если у вас есть то, что они хотят, они это заберут, не гнушаясь никакой жестокости. Если они голодны, они захватят всю пищу себе, если им нужно укрытие – выгонят вас из ваших домов. – Понизив голос, он сказал: – Если они испытывают похоть, они будут насиловать. – Оглядел слушателей и добавил: – Насиловать кого угодно.

Он снова покачал головой, видя неверие на их лицах.

– Прошу, прислушайтесь ко мне! Все, что вы слышали о перекованных, все слухи – все правда. Отправляйтесь домой сейчас же и приготовьтесь к обороне. Укрепите ставни на окнах, убедитесь, что на дверях крепкие запоры. Организуйте людей для защиты деревни. Соберите отряды. Вооружитесь. Вы поставили часовых. Это хорошо.

Он прервался, чтобы сделать вдох, и Таура спросила:

– Но что нам делать, когда они явятся?

Он посмотрел на нее. Наверное, он был бы привлекательным мужчиной, если бы не холод и усталость. Его щеки покраснели, темные волосы слиплись от дождя или пота. В карих глазах сквозило отчаяние.

– Ушедшие не вернутся. Перекованные не станут снова людьми. Никогда. Вы должны быть готовы убить их. Прежде чем они убьют вас, – резко произнес он.

Внезапно Таура возненавидела его. Привлекательный или нет, он говорил о ее отце. Ее отце, крупном, могучем Бэрке, который вернулся домой с ловли, безоружный и не готовый к тому, что его оглушат и утащат. Когда мать крикнула Тауре бежать и прятаться, та подчинилась. И ничего не сделала, чтобы помочь ему. Она сидела в глубине ивовых ветвей, а его уволокли прочь.

Следующим утром они с матерью встретились на руинах дома. Джеф стоял перед пепелищем, рыдая, словно ему было пять лет, а не тринадцать. Они не стали его утешать. Обе знали, что до глуповатого брата Тауры не достучаться. Под ледяной моросью они рылись в обугленных бревнах и густой золе, в которую превратилась соломенная крыша их дома. Спасать было почти нечего. Джеф стоял и завывал, а Таура с матерью бродили по дымящимся руинам. Несколько кухонных горшков и три шерстяных одеяла в массивном буфете, который чудом не прогорел. Миска и три тарелки. Затем, под рухнувшей балкой, Таура обнаружила уцелевший отцовский меч в красивых ножнах. Меч, который спас бы отца, если бы был с ним.

Теперь никчемный Джелин присвоил меч. Меч, который должен был достаться ей. Она знала, как бы отреагировал отец на то, что мать променяла меч на крышу над головой. При мысли об отце Таура сжала губы. Бэрка нельзя было назвать самым добрым и нежным из отцов. На самом деле, он был очень похож на перекованного, в описании королевского посланца. Он всегда ел первым и забирал лучшие куски, всегда считал, что ему должны подчиняться. Он был щедр на оплеухи и скуп на похвалу. В молодости он был воином. Если ему что-то требовалось, он находил способ это заполучить. В душе Тауры вспыхнул огонек надежды. Быть может, даже перекованный, он останется ее отцом. Он сможет вернуться домой, то есть в деревню, где стоял их дом. Сможет снова вставать до рассвета, чтобы вывести лодку в…

Их лодка лежала на дне, и над водой торчал лишь кончик мачты.

Но она знала отца. Он найдет способ поднять лодку. Найдет способ отстроить дом. Быть может, ей еще удастся вернуться к прежней жизни. Только ее семья перед собственным очагом по вечерам. Их пища на столе, их постели…

И он заберет назад свой меч.

Человек короля не слишком преуспел, убеждая жителей деревни, что их родственников нельзя пускать домой, что их нужно убить. Она сомневалась, что он понимает, о чем говорит. Ведь если мать помнит лицо и имя своего ребенка, она вспомнит, что заботилась о нем! Как же иначе?

Вскоре посланник увидел, что их не переубедить.

– Я позабочусь о лошади и проведу здесь ночь, – тихо сказал он. – Если вам нужна помощь в укреплении домов или этого сарая, я помогу. Но если вы не подготовитесь сами, я ничего не смогу для вас сделать. Не только ваша деревня была перекована. Король отправил меня в Шрайк. Здесь я оказался случайно.