Текст книги "Пышечка"

Шестнадцать

Гнев, бурливший во мне вчера, сегодня превратился в печаль и апатию.

С какой стати я решила, будто Бо вообще мне что-то должен? Поцелуи возле мусорного бака и на парковке у заброшенной школы ничего не значат. Все, что у нас было, – это тайные встречи и пакет с нелепыми подарками, а потому тупо с моей стороны ждать от него чего-то еще.

Такие диалоги я веду сама с собой в машине по дороге на работу.

Закинув барахло в шкафчик, я молниеносно проскакиваю через кухню в зал. Заказы принимаю быстро и деловито, даже не глядя на покупателей.

Бо сверлит меня взглядом, пока собирает бургеры, стоя под нагревательными лампами, украшает упаковки никому не нужными наклейками или делает что-то еще, за что раньше всегда получал от меня одобрительную улыбку. Но сегодня я поглощена работой и смотрю куда угодно, только не на него.

Мне кажется, перемена между нами настолько явная, что ее можно потрогать руками, однако ни Маркус, ни Рон ничего не замечают – со стороны всё будто бы по-прежнему. Мой летний мирок рушится на глазах, и я единственный свидетель катастрофы.

«Вот что происходит, – думаю я, – когда тайна превращается в ложь».

После обеденного наплыва посетителей на кухне чудовищный бардак, точно там произошла нещадная пищевая битва.

Рон ищет добровольца, чтобы пополнить запасы в шкафчике со специями, и я с радостью вызываюсь помочь. Я захожу в кладовку и жду, когда захлопнется дверь, но этого не происходит – и я сразу понимаю почему.

– Привет, – говорит Бо.

Не оборачиваясь, я принимаюсь собирать с полок приправы, которые отнесу в зал.

– Послушай, – начинает он, – я собирался тебе сказать.

Я слышу, как он подходит, и уже чувствую на шее его дыхание. Он накрывает мою руку своей; кожа у него сухая от резиновых перчаток. И вот оно опять – несмотря ни на что, я снова в нем тону.

– Просто было как-то не в тему. – Он утыкается носом мне в затылок, касаясь прядей, выбившихся из хвостика. – Не злись.

– Я… Я не могу сейчас об этом говорить. – И как разговаривать с ним без поцелуев?..

Он целует меня в шею – под самым ухом, где кожа совсем нежная.

– Пожалуйста… Пожалуйста, прекрати. – Я вырываю руку и, прижав к груди пачки салфеток, столовых приборов и специй, протискиваюсь мимо него.

– Уиллоудин…

Я хочу отобрать у него свое имя. Хочу стереть тот самый миг, когда он взял и присвоил его, стереть наш первый поцелуй.

– Перестань. – Говорит он, пожалуй, слишком тихо, будто уже смирился с поражением в битве, которая еще даже не началась.

•

Ближе к закрытию, когда я занята наполнением солонок и перечниц, над дверью звенит колокольчик, и Маркус вызывается принять заказ.

– Эй! – зовет он. – Бо, твой приятель пришел.

Выглянув из-за угла, я вижу Коллина – того самого парня, что заходил к Бо в начале лета.

– Чего надо, чувак? – спрашивает Бо. Под глазами у него темные круги, и выглядит он измотанным.

Коллин ухмыляется.

– Зашел проведать старого друга. В «Святом Кресте» тебя будет не хватать.

– Как-нибудь переживешь, – бормочет Бо.

– Кстати, Эмбер передает привет. Ей уже гораздо лучше. Расставание пошло ей на пользу. – Коллин пожимает плечами. – Да и было на кого отвлечься.

– Рад за нее, – цедит сквозь зубы Бо.

– Заглядывай как-нибудь вечерком на площадку. Хоть на скамейках потусим или типа того.

Что-то щекочет мне руку. Я опускаю взгляд и вижу, что рассыпала соль по всему столу.

– Черт!

Они оба поворачиваются ко мне.

Коллин улыбается.

– А, я тебя помню. Напомни, как тебя?

Я открываю было рот, но Бо меня опережает:

– Уилл. Ее зовут Уилл.

Как же больно, когда он называет меня не Уиллоудин. Оставив соль и перец на прилавке, я иду в кухню за мусором. За спиной слышатся шаги.

– Пожалуйста, поговори со мной. – Это Бо.

Я молча толкаю дверь черного хода и выхожу на улицу. Потом тянусь к высокому баку и пытаюсь откинуть крышку – один раз, второй, третий… Но Бо подходит сзади и открывает ее с первого раза.

– Нужно поговорить. – Он вырывает мешки из моих стиснутых кулаков и закидывает в мусорку.

Я вытираю потные ладони о штаны.

– О чем? Может, поговорим о той девчонке, а? Кстати, кем была я? Летней интрижкой?

Он делает шаг мне навстречу, и я едва сдерживаюсь, чтобы не отступить, пытаясь сохранить дистанцию. Но нет, я не покажу своей слабости.

– Слушай, никакая ты не интрижка, ясно? Все было совсем не так. И сейчас не так. – Он понижает голос. – Но давай признаем, в наших отношениях коммуникация – не самое сильное место.

– Мог хотя бы предупредить, что не вернешься в свою школу.

С минуту он молчит, и я воспринимаю тишину как признание поражения.

– Почему ты мне об этом не сказал, Бо? Что, надеялся, я не замечу?

– Нет, просто…

– Да неважно, – вздыхаю я. – Что здесь обсуждать? Мы обжимаемся за помойкой и на старой парковке. Кажется, это даже не стоит выяснения отношений.

Да и вообще, от одних его прикосновений у меня внутри все умирает. Как будто я недостаточно хороша. Недостаточно красива. Недостаточно худа.

– Раньше я думала, что окружающие тебя просто не понимают. Не видят тебя настоящего. Но я ошибалась. Ты полный мудак, Бо Ларсон. – Я отступаю на шаг, разрывая невидимую нить, соединявшую нас все лето. Господи, как бы я хотела рассказать обо всем этом Эллен. – И мне надоело быть твоей тайной.

Семнадцать

Я едва ли заглядываю в свое расписание до первого дня занятий в школе.

Стоя в коридоре перед вторым уроком, я жду Эл. У нас только один общий предмет в этом семестре. Вскоре звенит звонок – и только я собираюсь войти в кабинет, как вижу Эллен, которая мчится ко мне. За ней бежит Тим.

– Прости, пожалуйста! – выдыхает она.

Тим, поравнявшись с нами, сжимает ее руку и бежит дальше – на свой урок.

– Где тебя носило?

Она многозначительно дергает бровями и пожимает плечами.

Я качаю головой и следом захожу в класс.

Свободны только два места: одно – позади Кэлли, коллеги Эл, которая манит ее рукой, другое – за длинным столом в глубине класса – рядом с Митчем Льюисом.

Эл оборачивается ко мне и шепчет:

– Прости, Уилл. В следующий раз придем пораньше, обещаю.

Я бреду в конец класса и сажусь к Митчу. Он убирает свой рюкзак, освобождая мне место. Митч большой. У него и пузико, и плечи шире дверного проема, но толстым его никто не считает. Про таких говорят «качок». И это логично, потому что он защитник футбольной команды Старшей школы Кловера.

– Привет, – шепчет Митч.

У него сильный южный акцент, какой любят изображать актеры в Голливуде. Это даже мило.

– Уилл, верно?

Я киваю, не отрывая глаз от мистера Криспина, как будто не могу ни на миг отвлечься от его переклички.

– Готов спорить, что в последний раз мы учились вместе в шестом классе.

– У миссис Салисбери. – Я улыбаюсь, приятно удивленная тем, что он помнит.

Она была моей самой любимой учительницей. А Митча я запомнила, потому что он задавал ей дурацкие вопросы в духе: «Почему воздух невидимый?» – и, пока все тихонько хихикали, миссис Салисбери ему отвечала. Причем делала она это так здорово, что всем становилось понятно: вообще-то вопрос не такой уж дурацкий.

В конце урока, когда звенит звонок, мистер Криспин говорит:

– Надеюсь, в будущем ни у кого не возникнет проблем с рассадкой, потому что сидеть весь семестр вы будете так, как сидели сегодня.

Пока все пробираются к двери, Эл идет против толпы – ко мне.

– Прости, пожалуйста, – извиняется она.

– Это наш единственный общий урок, а теперь мы даже сидим не вместе.

Из толпы выскакивает Кэлли и прерывает нас:

– Элль-Белль, ты ведь сейчас в коридор С? – Она оборачивается ко мне. – Привет, Уиллоу.

Я отвечаю ей широченной фальшивой улыбкой.

Эллен сжимает мою руку.

– Я потом тебя поймаю, ладно? – Она отходит на три шага, а потом разворачивается и добавляет: – Слушай, я поговорю с Криспином насчет рассадки.

•

Весь день – ни намека на Бо, за исключением его младшего брата, которого я встречаю в компании девятиклассников. Я испытываю огромное облегчение, хоть нам и предстоит встретиться на работе.

Я отправляюсь на парковку, чтобы отыскать джип Тима.

– Уилл! – Подняв взгляд, я замечаю Митча, на голову возвышающегося над толпой. – Давай пройдемся?

Пока он догоняет меня, я невольно улыбаюсь. Потом, приноровившись к моему шагу, он говорит:

– Так что, чем занимаешься?

Сначала мне хочется рассмеяться, но потом я представляю, как миссис Салисбери маленькой птичкой усаживается мне на плечо, и уточняю:

– Помимо школы?

– Ага.

– Ну-у, работаю там. – Я неуверенно пожимаю плечами. – Телик смотрю.

– А где работаешь?

– В «Харпи», а что?

Он обгоняет меня и открывает передо мной дверь:

– Ну, просто пытаюсь придумать, куда повести тебя на первое свидание, – и вот подумал, что стоит узнать о тебе побольше, прежде чем выбирать место.

– На свидание? – Я жду, пока он придерживает дверь для стайки девятиклассниц.

Манеры. Боже милосердный. У него хорошие манеры.

– Ага. На свидание, на которое я собираюсь тебя пригласить. Так что, окажешь мне честь? Позволишь себя куда-нибудь сводить?

– Я… Но почему?

– Почему я тебя приглашаю?

Я киваю.

– Ну, ты милая. И помнишь, как мы вместе учились в шестом классе.

– Допустим.

Я не то чтобы в восторге от слова «милая», но это куда лучше некоторых других эпитетов, звучавших в мой адрес.

– А раньше звать девушек на свидания тебе доводилось?

– Бывало.

– Кто-нибудь соглашался? – Тут я резко поворачиваюсь к нему и вскидываю руки вверх: – Стоп. Погоди. Знаешь что? – В голове у меня мелькает картинка: Бо в кладовке произносит мое имя. Теперь это воспоминание кажется просто тупиком. – Да. Да, я пойду с тобой на свидание.

Он протягивает мне руку, и я ее пожимаю. Я жду, что его ладонь окажется потной, но нет. Она как третья кроватка в истории про Златовласку и трех медведей – в самый раз.

Митч вбивает мой номер к себе в мобильник и обещает прислать эсэмэску, чтобы я его сохранила, а после направляется к раздевалкам при стадионе.

Теперь мне почему-то кажется, что согласилась я зря, но мне вообще много чего кажется. Я должна позабыть Бо, и свидание – неплохое начало.

– Уилл! – вопит Эл. Она быстро идет мне навстречу по парковке для одиннадцатых классов, и бедра ее качаются вверх-вниз, как при спортивной ходьбе. – Что. Это. Было?

Я пожимаю плечами.

– Ах ты стерва! Ты дала ему свой номер!

Сзади подходит Тим, с запястья которого свисает телефон на ремешке.

– Постой, – говорит он. – Это был Митч Льюис?

Эллен отвечает прежде, чем я успеваю подобрать слова:

– А кто ж еще! И эта маленькая шлюшка оставила ему свой номер.

– Этот парень просто зверь. Я слышал, все футбольные команды за ним охотятся.

Такие слухи ходят о каждом приличном футболисте Кловера, но подтверждаются редко. Единственное явление, сопоставимое по важности с футболом, – конкурс красоты. Только ими наш город и живет – и я сейчас не в плохом смысле. Ради футбола и конкурса наш маленький городок лезет из кожи вон и прыгает выше головы. Потому что, когда на стадионе загораются прожекторы, а на сцене поднимается занавес, мы являем миру улучшенную версию самих себя.

– Да неважно, насколько он хорош, – говорит Эллен. – Он дружит с Патриком Томасом.

– О боже. С этим мудаком? – Я прекрасно помню, как Патрик зыркнул на меня в тот день на парковке, когда я спасла от него Милли.

Тим кивает.

– Это правда. Они дружат с детства.

Мы идем к моей машине, а Тим плетется сзади, вновь уткнувшись в телефон.

– Так что, выходит, не так уж страшно, что у Криспина мы сидим не вместе? – ухмыляется Эл.

Знай она, что случилось между мной и Бо, она бы так не говорила. Она стала бы голосом моей совести и сказала бы, что я тороплюсь; сказала бы, что сначала нужно пережить расставание.

Я открываю передний карман рюкзака, выуживаю оттуда ключи и говорю:

– Возможно, но я все же предпочла бы сидеть с тобой.

– А вы что, – встревает Тим, – сидите не вместе?

– Не-а, – отвечаю я и тыкаю пальцем в Эл. – Спасибо за это кое-кому, из-за кого мы опоздали.

– Ну прости. Я ведь извинилась.

– Ах да, у тебя же есть Кэлли.

– Ой, хватит. Не начинай.

– Нет, зай, реально, – встревает Тим. – Она бесит просто капец.

– Отвалите от меня оба. Она моя подруга, ясно?

– Вообще-то мы твои единственные друзья, – улыбаясь, замечает Тим. – Других у тебя нет. – Он целует Эл в щеку.

– Ага, – поддакиваю я. – Только мы. – И я почти в это верю.

Эл пихает меня плечом:

– Я весь день по тебе скучала.

– Я тоже скучала.

И, хотя Эллен стоит совсем рядом, мне кажется, что она где-то очень далеко. Так далеко, что я ее не вижу.

Восемнадцать

Вечером, пока я на работе, у меня звонит телефон. Оставив Маркуса за кассой, я иду в комнату отдыха и отвечаю:

– Алло?

– Привет-привет, это Митч. – На мгновение на линии повисает тишина. – Решил вот позвонить насчет свидания. – По телефону его голос звучит не так уверенно – это отчасти очаровательно и отчасти похоже на недобросовестную рекламу. Но вообще очень мило, что он не просто кинул эсэмэску.

– А, ну да. Конечно.

– Как насчет субботы? В пятницу у нас первая игра.

– Да, давай.

– Отлично. – Я слышу улыбку в его голосе. – Круто.

– Ладно, значит, в субботу. Но мы до этого еще увидимся в школе, – напоминаю я.

– Да. Точно. В школе. Ведь будет странно, если я попытаюсь избегать тебя всю неделю.

Я смеюсь.

– Да уж, еще как странно.

Нажав отбой, я иду обратно через кухню. Там у плиты стоит Бо, скрестив руки на груди. Он кусает нижнюю губу и не сводит с меня взгляда, пока я не поворачиваю за угол.

Чувствую я себя замечательно. Приятно быть желанной, но недоступной.

После работы я выхожу вместе с Бо и Маркусом, а Рон остается считать выручку. Только мы оказываемся на улице, как Маркус запрыгивает в машину своей девушки и мгновение спустя уезжает прочь.

Бо ничего не произносит – просто ждет, пока я заведу машину и отъеду, освободив ему дорогу.

Моя машина подскакивает на «лежачем полицейском» у выезда с парковки, и свет фар скользит по витрине «Чили Боул» через дорогу. В окне у них висит огромное объявление в рамке: «ИЩЕМ СОТРУДНИКОВ». Чили, конечно, фирменное блюдо южных штатов, но Официальное Мнение Уиллоудин таково: выглядит как собачий корм, пахнет как собачий корм – значит, это собачий корм и есть. Не представляю, что должно произойти, чтобы я пошла туда работать.

Меня обгоняет Бо. Я смотрю прямо перед собой. Вперед и никуда больше.

•

И вот я на собеседовании в «Чили Боул». Это место представляет собой бревенчатый домик, на стенах которого висят несочетающиеся рамки с фотографиями жителей Кловера последних шестидесяти лет. Люди на фото занимаются всякой ерундой: устраивают пикники на парковке перед стадионом, пьют пиво на крыльце дома или лежат на газоне во время парада на День Независимости.

Я сажусь за столик в ожидании менеджера, а на противоположной стороне улицы стоит «Харпи» и будто бы насмехается надо мной.

Во всем виноват Бо. До пятого урока все шло отлично. У меня был замечательный день. Прошлым вечером я даже отработала без проблем – однако, должно быть, слишком расслабилась. Первый учебный день пройден успешно. Первое свидание назначено. Рабочие отношения с Бо условно дружеские.

Но вот сегодня, спустя пятнадцать минут после начала урока всемирной истории, входит Бо со сложенным желтым листочком. Справка о переводе.

– Класс, – обращается к нам мисс Рубио, – познакомьтесь с Бо Ларсоном. С этого дня и до конца года он будет заниматься с нами.

Аманда, лучшая подружка Милли, рядом с которой я сижу, тихонько присвистывает.

Бо садится в соседний ряд, на две парты впереди меня. Устраивается, оборачивается и подмигивает, глядя мне прямо в глаза.

– А это разве не парень с твоей работы? – шепчет Аманда.

– Ага. – В желудке ворочается всепоглощающий ужас; меня мутит.

– Как тебе вообще удается сосредоточиться на работе? Задница у него как персик.

– Что?

– Как половинки персика. Персиковая попка.

Так у меня появилась цель. После уроков, не дожидаясь Эл и Тима, я села в машину, со всей силы дернула рычаг коробки передач и вжала педаль газа в пол. Хорошо хоть никого не сбила по дороге.

И вот я очутилась в «Чили Боул».

– Вы на собеседование? – передо мной плюхается лохматый брюнет не старше двадцати пяти. – Я Алехандро.

Я киваю.

– Ага.

– Платят дерьмово.

– Мне нужна работа.

– Ладно. – Он подается вперед, будто нас кто-то может подслушать, хотя в заведении пусто. Мне кажется, он из тех беспокойных парней, кто специально выбирает для работы местечко потише. – Давай начистоту: проблемы с полицией были?

– Нет.

– С едой раньше работала?

– Вроде того. Я была кассиром в «Харпи».

– Сойдет. И последнее: с прошлой работы тебя уволили?

– Нет.

Он задумчиво шевелит большими пальцами и делает несколько размеренных вздохов.

– Когда готова приступить?

Вот и все собеседование.

Я откидываюсь на спинку дивана. Около «Харпи», на бортике тротуара, сидит Рон – у него перерыв, и он вышел покурить. Я чувствую себя свиньей. Это надо же уйти вот так, никого не предупредив. Но я не могу четыре вечера в неделю работать с Бо.

И говорю:

– Прямо сейчас.

•

Дверь в кабинет Рона приоткрыта. Он сидит за столом в коричневых шортах и фирменном поло фанатов спортивного клуба Старшей школы Кловера.

– Уилл.

– Я… У вас есть минутка?

Я еще немного приоткрываю дверь; поскрипывают петли.

– Что такое, детка?

Я со свистом втягиваю воздух и выдыхаю:

– Я хочу уволиться.

Он поджимает губы и хмурит густые брови. На его лице написано множество вопросов, но вслух он произносит только:

– Что-то случилось?

Я качаю головой.

– Форму верну, как только постираю.

Он кивает.

– Это не к спеху.

И, как недавно с Бо, я ловлю себя на мысли, что разочарована тем, как быстро он сдался.

Мы оба молчим.

– В общем, спасибо, – прерываю молчание я. – Спасибо, что дали мне шанс.

– Что уж, я буду по тебе скучать.

Я еду домой в тишине, опустив окна, и ветер выдувает из моей головы все мысли.

Девятнадцать

В пятницу после школы я иду к Эл. Мы сидим за столом в гостиной и хрустим чипсами, а ее мама напротив распаковывает заготовки для скрапбукинга. Перед нами миссис Драйвер разложила свои фотографии, на которых она являет собой всевозможные воплощения Долли Партон. Вытерев пальцы о джинсы, я беру один из снимков: на миссис Драйвер замшевый пиджак с бахромой на рукавах и длинная облегающая джинсовая юбка. Волосы у нее завиты в крупные локоны и аккуратно уложены, как у Долли в молодости.

– Вот эта мне нравится, – говорю я.

Миссис Драйвер кладет руку мне на плечо.

– Да, мне тоже. Это, пожалуй, мой любимый парик. Его для меня сделал один мой знакомый из Одессы[8]8
  Город, расположенный в западной части Техаса.


[Закрыть], который занимается дрэгом[9]9
  Травестийное перевоплощение артистов-мужчин в женщин.


[Закрыть]. Он неделю доводил его до совершенства.

Эл выбирает фотографию мамы в красном вечернем платье в пол, расшитом стразами.

– Классная химия, мамуль. Ты тут сама элегантность.

– Эллен Сэди Роуз, ты не узнала бы элегантность, даже цапни она тебя за попу, – говорит миссис Драйвер и щекочет затылок Эл своими длинными ногтями.

Если Эллен высокая и стройная, то ее мама, в свою очередь, миниатюрная и фигуристая. Зато их сходство явно проявляется в том, как они одинаково отбрасывают волосы, прикусывают нижнюю губу и дуют в соломинку перед каждым глотком.

– Вот, – говорит миссис Д., – возьми себе.

Она протягивает мне старый снимок с Люси, на котором они стоят под неоновой вывеской «УБЕЖИЩЕ». Позади них – толпа, окутанная дымом. Похоже, они в каком-то баре или клубе. Однако, что бы это ни было, одна Люси в такое место не пошла бы. На миссис Драйвер узкий комбинезон и красная рубашка в облипку, а на Люси – одно из ее любимых мешковатых платьев. Веки у нее при этом накрашены легкими голубыми тенями. Я никогда не видела, чтобы Люси красилась. Да, миссис Д. умела пробудить в моей тете смелость. Я знаю, как много Люси для нее значила, но для самой Люси миссис Д. была единственной связью с внешним миром.

Я убираю фото в передний карман рюкзака. Оно очень мне нравится, и в то же время смотреть на него больно. Миссис Драйвер – идеальная Долли, а Люси с ее толстыми бледными ногами и уныло висящими волосами на ее фоне выглядит грустно. И эти ее пятнышки голубых теней – безмолвная мольба, обращенная к той женщине, которой она хотела бы быть. Неважно, насколько уверенно держится моя тетя, – я вижу лишь ту, кем она не стала. И чувствую себя предательницей.

– Мам, – говорит Эл, – а как так вышло, что ты не участвовала в конкурсе?

Мне тоже это всегда было интересно. Вся жизнь миссис Д. – как конкурс красоты на стероидах. Она запросто уложила бы соперниц на лопатки.

Она пожимает плечами.

– Я думала об этом, как, наверное, и все девушки нашего города. Но тогда я была другим человеком. Мне не хватило бы духу притвориться, что я настолько довольна собой, что готова участвовать в конкурсе красоты.

Я обдумываю ее слова.

Интересно, не потому ли в этом году конкурс раздражает меня сильнее обычного? Получается, что девушки, которые собираются в нем участвовать, ужасно собой гордятся и готовы заявить всему миру, что достойны этого. При одной мысли о подобной непоколебимой уверенности мне почему-то становится не по себе.

Эллен запихивает в рот горсть чипсов.

– Пошли наверх.

Я беру миску и иду следом. Мы плюхаемся на кровать валетом: она – в ногах, а я – на груду подушек.

– Так ты уволилась из «Харпи»? Ни с того ни с сего? – спрашивает Эл с набитым ртом.

– В «Чили Боул» искали сотрудников.

– В «Чили Боул» всегда ищут сотрудников, – справедливо замечает она.

Я тянусь за чипсами.

– Ну не знаю. Униформа надоела.

Похоже, Эл этот ответ устраивает, потому что она быстро меняет тему на более пикантную:

– Итак, когда у тебя свидание?

– Завтра.

– Нервничаешь?

– Наверно… Хотя и не особо.

– Митч, – ухмыляется она. – Никогда бы не подумала. Тебе он правда нравится?

– Ага. Ну, в смысле мне хотелось какого-то разнообразия. – Я накрываю лицо подушкой, и слова звучат приглушенно. – Да я и не согласилась бы, если бы он мне не нравился.

– Разнообразия? Да ты ведь еще даже ни разу не целовалась. – Она завязывает мои шнурки бантиком. – Не сказала бы, что он твой типаж.

Мои внутренности плавятся от стыда. Но я не могу рассказать ей о Бо теперь. Слишком поздно, и говорить больше не о чем.

– Нет у меня никакого типажа.

– Ну, пока что нет.

Подъехав к дому, я первым делом замечаю светящийся прямоугольник окна Люси.

Мне стоило бы посидеть минуту и подготовиться к тому, что мама делает с ее комнатой (что бы это ни было), но вместо этого я выдираю ключи из зажигания и пулей лечу внутрь через заднюю дверь. Буян трется всем телом о раздвижную стеклянную дверь. Первое, что я слышу, – это ор Оливии Ньютон-Джон[10]10
  Австралийская актриса и певица, четырехкратная обладательница премии «Грэмми».


[Закрыть], доносящийся со второго этажа.

Я бросаю сумку на стол, и Буян взбегает по лестнице, обгоняя меня на несколько шагов.

Не знаю, что я ожидала увидеть, но уж точно не маму, сидящую за карточным столиком в комнате, где вся мебель тети Люси придвинута к стенам.

– Что ты делаешь? – выплевываю я.

Рамки с пластинками Долли Партон, которые, сколько я себя помню, висели на стенах, сложены стопкой на углу комода, а на пастельно-розовом проигрывателе тети Люси лежит мамин айпод.

Это худший из возможных сценариев.

– Видишь ли, – щурится мама, вглядываясь в шов, который отстрачивает швейная машинка, – мне всегда нужна была комната для рукоделия. Мы ведь об этом говорили. В моей спальне ничего уже не помещается.

– В твоей спальне? Да в твоем распоряжении весь дом!

Она поправляет очки на переносице.

– Пышечка, ты расстроена, я знаю. Я тоже. Но мы не можем вечно обходить эту комнату, как могилу. Мы должны жить дальше. Люси меня бы поняла.

А я не понимаю.

– Ты все тут передвинула! Ты что, не можешь работать, не переставляя мебель?! Ты даже пластинки сняла со стен. Зачем?

– Ох, малышка, эти пластинки – такое старье. Нам еще придется и обои менять, потому что от них вон какие квадраты остались.

Схватив столько пластинок, сколько могу унести, я иду в свою комнату в конце коридора. Были бы свободны руки, я бы еще и дверью хлопнула. Сложив пластинки у себя на кровати, я возвращаюсь за остальными.

– Пышечка…

Я резко оборачиваюсь, прижимая пыльные пластинки к груди.

– Ты будто специально пытаешься от нее избавиться.

– Ты же знаешь, что это не так, – бормочет мама с зажатой между зубов иголкой.

– Чем ты вообще занимаешься?

– Декорациями. В этом году тема – «Техас: не правда ли, она великолепна?». – Мама делает пометку карандашом на красном атласе. – А разве ты не должна быть на работе?

– Я уволилась.

– Уволилась? – Голос ее звучит выше обычного.

Она кладет в швейную машинку длинный кусок атласа и расправляет его, занеся ногу над педалью.

Всю жизнь конкурс красоты захватывал каждый миллиметр моей вселенной, но только не эту комнату. Потому что в мире, где жили мы с Люси, всем было плевать на короны и наградные ленты.

– Это неуважение с твоей стороны – сидеть здесь и строчить свои тупые платья. Нет, серьезно, что сложного в костюме, ну, скажем, статуи Свободы? Всего-то перебросить кусок ткани через плечо! – Мой голос дрожит. Я изо всех сил стараюсь не моргать, поскольку боюсь, что из глаз вот-вот хлынут настоящие реки слез.

Швейная машинка ровно стрекочет, не останавливаясь и набирая громкость с каждым стежком. Назойливая игла впивается в мой мозг, будто вознамерилась окончательно меня добить.

– Пышечка! – пропустив мои слова мимо ушей, кричит сквозь этот шум мама. – Почему бы тебе не спуститься вниз за бокалом ледяной воды?

В груди у меня вскипает отчаянье. Я выставлю ее из этой комнаты, чего бы это ни стоило.

Я подхожу к комоду, выдергиваю из него верхний ящик и без колебаний забрасываю в него все, до чего могу дотянуться (главным образом пластинки).

– Уиллоудин Диксон, если ты сломала этот ящик…

– Такое ощущение, что даже ее смерти тебе мало! – выкрикиваю я. – Ты не успокоишься, пока не избавишься от последних следов ее присутствия, пока не заполнишь эту комнату тем, что никак, ни капельки о ней не напоминает!

Швейная машинка наконец замолкает. Мама встает, но ничего не произносит.

Я забираю ящик, захожу в свою комнату и хлопаю дверью. Пыль вьется в воздухе и щекочет мне нос. Я громко чихаю прямо на пластинки.

– Будь здорова, – говорит мама из глубины коридора, и голос ее звучит так тихо, что я едва его слышу.