Текст книги "Нашего ради спасения…Сказание о последних днях земной жизни Господа Иисуса Христа"

Но что вышло из этого сна? Предостережение пришло слишком поздно; оно не могло изменить хода дел. Действительно, сон жены Пилатовой не изменил судьбы, ожидавшей Господа: и, может быть, если бы он мог изменить ее, то не был бы и послан. Тем не менее, он был нужен и сделал свое дело. Жена Пилата, конечно, не осталась равнодушной к дальнейшей судьбе Праведника, Который так сильно задел ее душу; она приняла участие в последующих событиях, вступила в контакт с учениками Иисуса и уверовала в Него. Предание, весьма древнее, утверждает, что Прокула, находящаяся в греческих святцах, – не кто иная, как жена Пилата, обратившаяся в христианство и претерпевшая мучения за имя Праведника, Которого не смогла спасти от казни.

Не имея исторических указаний, бесполезно было бы догадываться, что именно видела во сне жена Пилата. Однако из всего видно, что Прокула была убеждена своим сном не только в невиновности Иисуса Христа, но и в том, что Он – Праведник: слово, которое в устах язычницы означало человека необыкновенной добродетели, любимца Божества. Можно также предположить, что во сне открыто было Прокуле и высокое достоинство лица Иисусова, и страшная участь, ожидающая врагов Его и судей неправедных.

Письмо Клавдии Прокулы к Фульвии[9]9
  Новозаветный апокриф. – Примеч. ред.


[Закрыть] Из письма мы узнаем, что Клавдия Прокула, родом из Нарбона, в 16 лет была соединена узами брака с римлянином Понтием, потомком древнего и знаменитого дома, занимавшим тогда в Иберии важное правительственное место. После совместного пятилетнего проживания Понтий был назначен проконсулом Иудеи.

В Иерусалиме Прокула познакомилась с семейством начальника синагоги Иаира и находила большое удовольствие в посещении его супруги Саломии, образца добродетели, с их двенадцатилетней дочерью Семидой. Они и познакомили ее с Богом Иакова, Богом отцов своих, Богом Единым, Вечным.

«С некоторого времени, – пишет в своем письме Прокула, – Семида была нездорова, и в одно утро она скончалась без предсмертного томления в объятиях матери. При этой ужасной вести я поспешила к ним. Дойдя до улицы, на которой они жили, я заметила флейтщиков, певцов и толпы народа, теснившихся вокруг дома. Но толпа вдруг стала расступаться пред группой идущих, на которых она смотрела с удивлением и почтительным любопытством. В первом из этой группы я узнала отца Семиды, но вместо горести его почтенное лице выражало глубокое убеждение, странную надежду, для меня непонятную. Подле него шли три человека, бедно одетые, простой и грубой наружности. За ними, завернувшись в мантию, шел Муж, волосы Его ниспадали по плечам, как у жителей Назарета, а лик, как мне казалось, сиял лучами солнца. Я последовала за ними.

Семида лежала на одре, Саломия сидела подле нее безмолвная, почти лишенная чувств; она, казалось, даже не замечала нас. Иаир, указывая на дочь, бросился к ногам Незнакомца, с надеждою взирая на Него. Взгляд мой как бы приковался к каждому движению Незнакомца. Но Он выслал всех посторонних из того покоя, где находилась умершая, и, – как потом мы об этом узнали, – взял руку Семиды, устремив на нее Свои полные доброты и милосердия взоры, произнес: “Девица, тебе говорю, встань”. И возвратился дух ее. Она встала!..

Семида приподнялась на своем ложе, поддерживаемая невидимой рукой, глаза ее открылись, нежный цвет жизни расцвел на ее лице. Увидев мать, она протянула к ней руки и позвала: “Матушка!” Этот зов пробудил Саломию, и она нежно обняла дочь, не смея поверить великому чуду. А Иаир, простершись на земле и осыпая поцелуями края одежды Того, Кого называл Учителем, повторял: “Что мне делать, чтобы служить Тебе, чтоб получить жизнь вечную?” – “Исполнять два правила закона: любить Бога и человеков!” Сказав это, Он предупредил, что не желает, чтобы кто-либо знал о воскрешении.

Я возвратилась домой под большим впечатлением, а то блаженное утешение, которое обрела, невозможно описать. За вечерним столом я рассказала Понтию все, чему была свидетельницей. Он поник головой и сказал: “Ты видела Иису са Назаретского. Он предмет ненависти фарисеев, саддукеев, партии Ирода и гордых левитов храма. Каждый день увеличивается эта ненависть, и мщение их висит над главой Его, а, между тем, речи Назарянина есть речи Мудреца, и чудеса Его – чудеса Истинного Бога”. – “За что же они Его ненавидят?” – “За то, что Он обличает их пороки и лицемерие. Я слышал Его в один день. «Убеленные гробы, порождения ехидны, – говорил Он фарисеям, – вы взваливаете на рамена братий ваших ноши, до которых сами не хотите коснуться концом пальца! Вы платите подати за травы, за мяту, за тмин, но нимало не заботитесь об уплате должного законам веры, правосудию и милосердию. Вожди слепых, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие! Вы только по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония; вы любите предвозлежания на пиршествах, и председания в синагогах, и приветствия на площадях, и чтобы люди звали вас: учитель, учитель!» Смысл этих речей глубокий и истинный, они раздражили этих надменных людей”. – “Ты здесь имеешь полную власть, надеюсь, будешь защищать Его”. – “Моя власть ни что иное, как призрак, пред этим мятежным и коварным народом… А между тем я буду душевно страдать, если потребуют пролить кровь Этого Мудреца”. С этими словами Понтий встал и вышел.

День пасхи приближался; на этот праздник, столь важный у евреев, стекается в Иерусалим бесчисленное множество народа со всех концов Иудеи для принесения в храме торжественной жертвы. В четверг, предшествовавший этому празднику, Понтий сказал мне с горестью: “Будущность Иисуса Назарянина очень неутешительна: голова Его оценена, и сегодня же вечером Он, может быть, будет предан в руки архиереев”.

Когда настал час успокоения и я легла спать, таинственные грезы овладели моим воображением. Я видела Иисуса, видела Его таким, как Саломия описывала мне Своего Бога: лик Его блистал, как солнце, Он парил на крыльях Херувимов, пламенных исполнителей повелений Его; остановясь в облаках, Он казался готовым судить племена и народы, собранные у Его подножия. Мановением Своей десницы Он отделял добрых от злых; первые, сияющие вечной юностью и Божественной красотой, возносились к Нему, а вторые низвергались в бездну огня.

И когда Судия, указывая им, низвергавшимся, на раны, покрывавшие Его тело, говорил громовым голосом: “Воздайте кровь, которую Я пролил за вас!” – тогда эти несчастные просили у гор покрыть их и у земли поглотить их… Тщетно! Они чувствовали себя бессмертными для мук, бессмертными для отчаяния. О!.. какой сон или, вернее сказать, какое откровение!.. Лишь только заря зарумянила вершины храмов, я встала с сердцем, еще сжатым от ужаса. Вдруг мне послышался страшный рев из центра города; этот гул бесчисленной толпы приближался более и более и стал доноситься с мраморной лестницы, ведущей в претор. Мучимая неизвестностью, я побежала к мужу. Дойдя до внутренней двери судилища и слыша за нею голоса, не осмелилась войти, а приподняла только пурпуровый занавес. И какое зрелище…

Понтий сидел на своем троне из слоновой кости, во всем великолепии, коим Рим окружает своих представителей; но под бесстрастным выражением, которое он старался придать своему лицу, я угадала страшное волнение. Пред ним со связанными руками, в изодранной насилием одежде, с окровавленным челом стоял Иисус Назаретский, спокойный, неподвижный; в Его чертах не было ни гордости, ни страха; Он был тих, как невинность, покорен, как агнец. Но Его кротость наполняла меня ужасом, потому что мне слышались еще слова моей грезы: “Воздайте кровь, которую Я пролил за вас!”

Вокруг Него бесновалась презренная толпа, привлекшая Его на судилище; к ней присоединилось несколько стражей, некоторые из духовенства и фарисеев с дерзкими взглядами. Последних легко было узнать по пергаментным табличкам с начертанием различных текстов закона, которые они носили на лбу. Все эти страшные лица дышали ненавистью; казалось, что адское пламя отсвечивается в этих глазах и что духи ада смешивали свои голоса с дикими криками неистового бешенства. Наконец, по знаку Понтия, водворилось молчание. “Чего вы от меня хотите?” – спросил он. – “Мы требуем смерти этого Человека! – отвечал один из священников от лица народа. – Ирод послал Его к тебе для произнесения приговора”. – “В чем же состоит Его преступление?” При этом вопросе снова раздались крики: “Он предсказывает разрушение храма! Он называет Cебя Царем Иудейским, Христом, Сыном Божиим!” “Он оскорбляет архиереев, сынов Аарона”, – добавляли левиты. “Распять Его, распять!” – повторял рассвирепевший народ».

«Эти вопли смертные, – писала Клавдия в письме, – до сих пор раздаются в ушах моих, и образ Непорочной Жертвы с той минуты беспрерывно представляется глазам моим!.. Понтий спросил Иисуса: “Ты Царь Иудейский?” “Ты говоришь” – отвечал Он. Первосвященники обвиняли Его во многом, но Иисус не отвечал ни слова. Вопли возобновились пронзительнее прежнего, как рыкания голодных тигров: “Отдай Его на Крест!” Понтий заставил их наконец замолчать и сказал: “Я не нахожу ничего преступного в этом Человеке и хочу отпустить Его”.

Я не могла больше слушать и послала невольника к моему мужу, прося у него минуты свидания. Понтий немедленно оставил судилище и пришел ко мне. Я бросилась пред ним на колени: “Ради всего, что тебе дорого и свято, не будь участником в смерти этого Праведника! Я видела Его в эту ночь в чудном сне, облеченного Божественным величием. Он судил людей, трепетавших пред Ним, и между тенями несчастных, низвергнутых в бездну пламени, я узнала лица тех, которые теперь требуют Его смерти; берегись же поднять на Него святотатственные руки. О! Верь мне, одна капля этой крови запечатлеет навеки твое осуждение!” “Все, что происходит, ужасает меня самого, – отвечал Понтий, – но что я могу сделать?.. Римская когорта очень немногочисленна, и эта защита слишком слаба против этого народа, как бы вдохновляемого демонами. Гибель угрожает нам; от суда этого ждут не правосудия, а мщения”. С этими словами он вышел и в раздумье возвращался на свое седалище.

Оставшись одна, я предалась отчаянной горести. Иисус был еще пред судом и служил предметом насмешек, оскорблений черни и воинов, порывы которых равнялись разве Его неодолимому терпению. При появлении Понтия крики раздались сильнее прежнего.

По освященному временем обычаю, правитель на праздник пасхи освобождал всегда одного из осужденных на казнь; в знак благотворения и милосердия в этом богоугодном деле он всегда обращался к выбору народа. Видя, может быть, в этом обстоятельстве возможность спасти Иисуса, Понтий сказал громким голосом: “Которого отпустить вам на праздник, Варавву или Иисуса, называемого Христом?” – “Отпусти Варавву!” Варавва был грабитель и убийца, известный всей окрестности своими жестокостями. Понтий снова спросил: “Что же мне делать с Иисусом Назаретским?” – “Да будет распят!” – “Но какое же зло Он сделал?” Увлеченная яростью толпа повторила: “Да будет распят!” Беспрерывно возраставшая дерзость черни, казалось, угрожала власти Понтия, власти имени Римского, которой он так дорожил и которая в Иерусалиме не имела другой защиты, кроме своей славы, ибо весьма немногие воины присягнули орлам нашим. Понтий Пилат опустил голову в отчаянии. Волнение увеличивалось с каждой минутой, спокойствия не было нигде. Оно обитало только на величественном челе Жертвы; оскорбления, пытки, приближение позорной и мучительной смерти – ничто не могло отуманить этого небесно-ясного взгляда. Эти очи, возвратившие жизнь дочери Иаира, обращались на Своих палачей с неизъяснимым выражением мира и любви; Он, без сомнения, страдал, но страдал радостно, казалось, душа Его улетала к невидимым престолам, как чистое пламя святого всесожжения.

Претория была наводнена народом, и каждую минуту новые голоса присоединялись к этому адскому хору. Муж мой, утомленный, испуганный, уступил наконец… О, вечно пагубный час! Понтий встал, сомнение и мертвенный ужас изображались на его лице, символическим жестом он омочил руки в урну, полную воды, и воскликнул: “Я невиновен в крови этого Праведника!” “Да падет она на нас и детей наших!” – завопил безумный народ. И палачи, столпясь вокруг Иисуса, повлекли Его. Горькими слезами я провожала Жертву, уже ведомую на заклание… Тут у меня вдруг потемнело в глазах, сердце судорожно сжалось, казалось, что я рассталась с жизнью…

Опомнилась уже на руках моих женщин возле окна, выходившего на двор судилища; взглянувши туда, я увидела свежие следы пролитой крови. “Здесь бичевали Назарянина”, – сказала одна из невольниц. “А там венчали Его тернием”, – продолжила другая. “Воины насмехались над Ним, называя Его Царем Иудейским, и били его по ланитам; теперь Он испускает дух”, – заключила третья. Подробности ужасного злодейства, подобно кинжалу, пронзали мое сердце. По невыносимой боли в сердце я чувствовала, что было нечто сверхъестественное в событиях этого злополучного дня. Огромные облака в ужасающих призраках носились над землею, и из их сернистых недр вылетали бледные молнии; город, столь шумный в продолжение утра, был угрюм и безмолвен, как будто смерть распростерла над ним свои черные крылья. К девятому часу дня мрак сгустил воздух, ужасное сотрясение всколебало землю, все трепетало; можно было подумать, что мир разрушается и стихии возвращаются в прежний хаос.

В это время одна из моих женщин, иудеянка по рождению, вошла в комнату; бледная, отчаянная, с блуждающими глазами, она вскричала: “Настал последний день! Бог возвещает это чудесами! Завеса храма, скрывавшая святое святых, распалась на двое. Горе месту святому! Говорят, что и гробы открылись, и многие видели восставших праведников, погибших в Иерусалиме, пророков и священников от Захарии, убиенного между храмом и жертвенником, до Иеремии, предсказывавшего падение Сиона. Мертвые возвещают нам гнев Божий! Кара Всевышнего разливается с быстротой пламени”…

Собрав все силы, я вышла на лестницу и встретила сотника, участвовавшего в казни Иисуса. Этот сотник, старый служака, поседевший в боях, в эту минуту был расстроен, он прошел мимо меня, повторяя вполголоса: “Тот, Кого мы умертвили, был Истинный Сын Божий”…

Понтий сидел в большой зале, закрыв лицо руками; подняв голову при моем появлении, он сказал в отчаянии: “Ах! Зачем я не послушался твоих советов, Клавдия? Зачем я не защитил этого Мудреца ценою жизни своей? Мое разбитое сердце уже не вкусит более покоя!”

Что мне было отвечать, когда у самой не было утешения для этого несчастья, навеки заклеймившего нас печатью гибели?.. Молчание прерывалось только раскатами грома, страшно отдававшимися под сводами дворца. И, несмотря на эту бурю, какой-то старик появился у входа в наше жилище; он со слезами бросился к ногам моего мужа, говоря: “Имя мое Иосиф Аримафейский, я пришел умолять тебя дозволить мне снять с Креста тело Иисуса и погребсти Его в саду, мне принадлежащем”. – ”Возьми”, – отвечал Понтий, не поднимая глаз. Старец вышел; я видела, что к нему присоединилась группа женщин в длинных покрывалах. Так кончился этот роковой день.

Иисус был погребен в пещере, вырытой в скале, у входа в пещеру поставили стражу. А в третий день Он, сияющий славой и победой, явился над этим гробом!.. Он Воскрес, исполнив Свое предречение, и, торжествуя над смертью, предстал Своим ученикам, Своим друзьям. Так свидетельствуют о Нем ученики, утверждая достоверность своею кровью пред тронами князей и судей. Но лучшее о том свидетельство есть учение Иисуса, вверенное нескольким рыболовам Тивериады, людям простым, смиренным, неизвестным, вдруг ставшим красноречивыми и мужественными. И это учение распространилось уже во всей империи; новая вера возрастает, как тенистое дерево, которое некогда покроет имя, религию и славу римлян.

С того времени ни в чем нет успеха моему мужу. Обвиненный в своем поступке Сенатом и самим Тиверием, добыча ненависти иудеев, презираемый теми, коих страстям послужил, он влачит жизнь, полную тягости и мучения. Я оставалась почти одна. Саломия и Семида смотрели со страхом на жену преследователя, гонителя и палача их возлюбленного Господа, ибо они сделались ученицами Того, Кто возвратил их друг другу. Я углубилась в моем одиночестве в беспрерывное изучение наставлений Иисуса, переданных мне в отрывках Саломией и списанных мною. О, как ничтожна суетная мудрость жрецов наших в сравнении с этим учением, которое один только Бог мог завещать земле! Как глубоко мудры эти речи, как они дышат миром и благостью!.. Перечитывать их есть мое единственное утешение.

Через несколько месяцев Понтий был лишен своей власти; мы возвратились в Европу и, блуждая из города в город, влачили за собою по всей империи скорбь возмущенной и истомленной отчаянием души. Я последовала за ним, – жена Каина, говорили евреи, последовала за своим изгнанным мужем. Но какова жизнь моя с ним!.. Дружба, доверчивость супружеская не существует более между нами; он видит во мне свидетеля, живое воспоминание своего преступления; я вижу воздвигающийся между нами образ окровавленного Креста, на коем он, судия беззаконный, пригвоздил Невинного и Праведного. Я не смею поднять на него глаз, а звук его голоса, произнесшего приговор, леденит мое сердце; и когда после стола он совершает омовение, мне кажется, что он погружает руки не в чистую воду, но в дымящуюся кровь, следы которой не могут изгладиться.

Скоро сын мой умер, и я не оплакивала его… Счастливец! Он умер блаженным, потому что избавился от проклятия, преследующего нас, он свергнул с себя страшную ношу имени отца своего! Несчастья всюду бегут за нами, ибо уже везде, даже в этой дикой стране, есть христиане. И здесь я слышу, с каким отвращением произносится имя моего мужа!.. Я узнала, что апостолы, прощаясь друг с другом пред отправлением на проповедь Евангелия, начертали в изъяснении своей веры следующие страшные слова: “Он распят за нас при Понтийском Пилате” – ужасная анафема, которую будут повторять века и века!..» Впоследствии, по церковному преданию, Прокула окончила свою жизнь мученичеством за Христа.

После того, как супруга Пилата предупредила его не делать Праведнику Сему никакого вреда, он окончательно решается отпустить Иисуса Христа.

Тогда иудеи стали обвинять самого Пилата как личность, не заслуживающую доверия римского царя и права быть правителем: если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, противник кесарю (Ин. 19, 12). Пилат, услышав это слово, вывел вон Иисуса и сел на судилище, на месте, называемом Лифостротон, а по-еврейски Гаввафа. И сказал Пилат Иуде ям: се, Царь ваш! (Ин. 19, 13–14).

Вдумайтесь, что же произошло? Пилат, услыхав обвинение против себя, вывел Иисуса Христа, сел на судилище, то есть сел как судия на судейское место, как полноправный правитель, наместник римского императора. (А до сих пор не садился на судейское место). Перед ним стояли вожди иудейского народа, первосвященники, старейшины, члены синедриона и их слуги. Было около полудня. Приближался вечер иудейской Пасхи, когда иудеи должны были заколать пасхального агнца. И вот в это, уже самое последнее время Пилат-язычник еще раз сказал Иудеям: се, Царь ваш! Судия Пилат судит иудеев!

Они же кричали: возьми, возьми, распни Его. Говорит им Пилат: Царя ли вашего распну? – Нет у нас царя, кроме кесаря, – отвечали первосвященники (Ин. 19, 15–16).

Было время, когда первосвященники говорили: «Нет у нас иного Царя, кроме Бога». А теперь они произнесли над еврейским народом вечный приговор: никогда не иметь иного царя, кроме кесаря, т. е. вечно быть в изгнании, всегда подчиняться царям тех народов, среди которых евреям придется проживать, вечно повторять: «Нет у нас царя, кроме кесаря!»

Пилат должен был выбирать: либо защитить Неповинного, используя свою власть, и соблюсти римские законы, самому же быть под нареканием и обвинением, либо уступить иудейским начальникам и самому избавиться от их наговора, но тогда нарушался римский закон (нельзя казнить неповинного).

Себялюбие превозмогло. Слова иуде ев, обвинявших Пилата в нелояльности к кесарю, прекратили все его усилия отпустить Иисуса. Он принял решение осудить на жестокую казнь невинного Человека, грубо нарушив римские законы. Несчастье его было в том, что он послал на позорную смерть Узника тогда, когда уже увидел в Нем не только невинно обвиняемого, но и Праведника (см.: Мф. 27, 24).

Стесняемый обстоятельствами, злополучный правитель Иудеи прибег к последнему оставшемуся у него средству. Для успокоения встревоженной совести и для оправдания перед всеми своего кажущегося беспристрастия он потребовал воды и умыл перед народом руки, сказав: Невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы (Мф. 27, 24). Это был древневосточный обычай, когда правитель объявлял то, что этот осужденный – неповинный человек и что только ради злобы просящих он предает его в их волю, на смерть.

В ответ весь народ сказал: Кровь Его на нас и на детях наших (Мф. 27, 25).

Трижды предлагал им Пилат отпустить Иисуса, и три раза они кричали против Христа. И превозмог крик их и первосвященников (Лк. 23, 23), и они отреклись от Святого и Праведного, а выпросили даровать им человекоубийцу.

Понтий Пилат проявил слабость и малодушие, а должен был постоять за правду, проявить твердость, защищая истину. Известно, что когда иудеи хотели предать смерти апостола Павла, то тысячник вышел с воинами из крепости, взял его под свою защиту и увел от злобных иудеев. Затем он взял большой конный отряд и пеших воинов и отвел апостола Павла в безопасное место (см.: Деян. 21, 27–40). И Пилат имел много воинов, и он мог принять такие же меры, мог бы разогнать злобствующих иудеев, взять под охрану Господа и спасти Его от смерти. Но такова была воля Божия. Господь пришел ради народа, чтобы умереть за него. Поэтому Он все попустил до конца.

По представлениям евреев, попрание правды – осуждение невинного – было тяжким оскорблением Бога, требовавшим искупления общими бедствиями. Убиение Мессии должно было вызвать страшные и непоправимые бедствия, предсказанные пророком Даниилом. Пророчество сбылось в 70-м году, когда римские легионы Тита до основания разрушили Иерусалим. «Войска не имели уже кого убивать и грабить, – пишет Иосиф Флавий в «Иудейской войне». – Ожесточение не находило уже предмета мести, так как все было истреблено беспощадно. Тогда Тит приказал весь город сравнять с землей… стены города разрушители так сравняли с поверхностью земли, что посетитель едва ли мог признать, что эти места некогда были обитаемы»[10]10
  Иосиф Флавий. Иудейская война. Кн. 7. Гл. 1. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Господь предсказывал о наказании за отречение и через пророка Иеремию: Я оставил дом Мой; покинул удел Мой; самое любезное для души Моей отдал в руки врагов его. Удел Мой сделался для Меня как лев в лесу; возвысил на Меня голос свой: за то Я возненавидел его (Иер. 12, 7–8). И через Осию: Горе им, что они удалились от Меня; гибель им, что они отпали от Меня! Я спасал их, а они ложь говорили на Меня. Падут от меча князья их за дерзость языка своего (Ос. 7, 13, 16).

Что же стало с судьями? Имена Анны и Каиафы в Священном Писании последний раз упоминаются в книге Деяний святых апостолов (см.: Деян. 4, 6). Вскоре после сошествия на апостолов Святого Духа в праздник Пятидесятницы апостолы Петр и Иоанн, идя в храм, встретили хромого от рождения, которого апостол Петр исцелил именем Иисуса. Дивное чудо вызвало сильное возбуждение в народе. По проповеди апостолов Петра и Иоанна о распятом и воскресшем Иисусе Христе уверовало около пяти тысяч человек (Деян. 3; 4). Взятые под стражу апостолы были приведены на другой день в синедрион и поставлены перед Анной, Каиафой и другими начальниками старейшинами и книжниками. С той же слепотой и упорным противлением истине они допрашивали Петра и Иоанна, рядом с которыми стоял исцеленный и свидетельствовал о совершившемся чуде. Боясь народа, члены синедриона, пригрозив, отпустили их.

Иосиф Каиафа в 36 году был смещен римским наместником в Сирии Вителлием. Престарелый Анна, по-видимому, раньше других членов синедриона закончил свою земную жизнь и предстал перед судом Иисуса, Которому Отец вверил суд.

Участь тетрарха Ирода Антипы после суда над Иисусом Христом сложилась печально уже здесь на земле. Он был заподозрен в измене, был лишен тетрархии и всех имений. По одним сведениям, он был предан смерти, по другим – умер в изгнании.

Приговор, которого, по римскому законодательству, требовало любое судопроизводство, был произнесен над Иисусом во дворце Пилата, на лифостротоне. Церковное предание сохранило даже и слова приговора: «Иисуса Назарянина, человека мятежного, презрителя кесаря, как доказано старейшинами Его народа, отведите посреди двух разбойников на обычное место казни и, за посмеяние царского величия, между двух разбойников ко кресту пригвоздите. Ступай, палач, приготовь кресты!»

Итак, смертный приговор был объявлен, и оставалось только одно – исполнить его… Пилат, как мы видим, напрасно умывал свои руки: он умывал их не от крови, а в крови Праведника.

Своим беззаконным приговором он, как говорил премудрый Соломон, лишь утвердил беззаконное слово, которое неправо умствующие говорили сами в себе: «Устроим ковы праведнику, ибо он в тягость нам и противится делам нашим… объявляет себя имеющим познание о Боге и называет себя сыном Господа; он пред нами – обличение помыслов наших… Увидим, истинны ли слова его, и испытаем, какой будет исход его; ибо если этот праведник есть сын Божий, то Бог защитит его и избавит его от руки врагов. Испытаем его оскорблением и мучением, дабы узнать смирение его и видеть незлобие его; осудим его на бесчестную смерть, ибо, по словам его, о нем попечение будет». Так они умствовали, и ошиблись; ибо злоба их ослепила их… (Прем. 2, 1, 12–14, 17–21).

С лифостротона, который находился на возвышении, измученный и поруганный Сын Человеческий был выведен на улицу, чтобы идти на Голгофу. Здесь уже ожидал Его Крест; два разбойника, приговоренные вместе с Иисусом, стояли здесь же со своими крестами. Агнец Божий, принесенный в жертву от сложения мира, должен был Сам, как когда-то Исаак, нести крестное древо для Своего всесожжения. И вот вся процессия двинулась по улице, которая с той поры получила название Страстной, или Крестный, путь.

У евреев, если верить Талмуду, существовал обычай, чтобы осужденный на смерть преступник был казнен не сразу после осуждения. Глашатай несколько раз всенародно объявлял его имя, вину, свидетелей преступления и род казни, ему назначенной, вызывая всякого, кто может идти в суд и защищать несчастного. И у римлян был закон, изданный Тиверием, по которому смертная казнь совершалась не раньше, чем через 10 дней после приговора. Но для Иисуса Христа, хотя Он судим был и по римским, и по иудейским законам, ни тот, ни другой обычай не был соблюден. Отсрочка казни простиралась только на обыкновенных преступников, а возмутители общественного спокойствия, враги Моисея и кесаря, каким клевета представила Иисуса, не имели права на эту милость: их казнь тем была законнее, чем скорее совершалась. Итак, Иисус Христос сразу после осуждения был предан воинам, которые у римлян совершали все казни.

Так совершился суд людской над Божественной Правдой. Греховный мир, погрязший во зле, не мог перенести этой Правды и восстал на Нее; и в этом восстании проявилась отчаянная борьба зла за удержание своего векового господства над людьми. И если зло не в силах победить Божественную Правду, то все-таки в этой ожесточенной борьбе Глашатай Правды, как Человек, должен был быть не побежден, нет, а умерщвлен. Смерть Его предвидели и предвещали вдохновленные Богом пророки. Даже лучшие люди из язычников понимали, что против Правды, если она когда-либо осуществится в Человеке, ополчится почти весь мир людской; так, например, греческий мудрец Платон за триста лет до явления Христа говорил, что если когда-нибудь явится на земле Праведник, то Его будут бичевать, мучить, свяжут и, после всевозможных поруганий, пригвоздят к столбу. И в этой смерти Вестника Божественной Правды зло дерзало торжествовать свою победу; но оно ошиб лось: смерть эта и победила зло! Только после смерти и воскресения Христа люди поняли, хотя не все и не сразу, что они восстали против Самого Бога; сознав это, они познали волю Божию и подчинились ей; они поняли, что, страдая и умирая на Кресте, Христос Сам добровольно, согласно с волей Отца, принес Себя в жертву за грехи человечества и что эта жертва стала для них искупительной.