Текст книги "Франциск Ассизский. Его жизнь и общественная деятельность"

Жизнь в францисканской общине совершенно отличалась от жизни в других монастырях. Молодость ее членов, самоотвержение и безмерная любовь, наполнявшая их сердца и делающая их всегда готовыми жертвовать собою ради других, сообщали ей столько привлекательности, что невольно взоры всех обращались в ее сторону, и многим казалось, что оттуда именно и должен появиться свет, который укажет путь спасения человечеству. Скромная часовенка Порциункулы получила значение Нового Сиона, куда устремилось слепое человечество, чтобы прозреть. Популярность общины росла не по дням, а по часам. Когда Франциск входил в какой-нибудь город, все жители выбегали к нему навстречу. Иногда площадь не могла вместить огромной толпы, желавшей слушать его проповедь. Дети целыми толпами встречали его на дороге, неся зеленые ветви и хоругви и распевая священные гимны. Колокола звонили, точно к Христовой заутрене. Рабочие корпорации, ремесленные цехи – все устремлялись к нему, охваченные энтузиазмом. Иногда самому Франциску приходилось от этого плохо. Ему даже однажды пришлось искать спасения в лодке, стоявшей у берега, так как иначе он рисковал быть задушенным толпой. В другой раз толпа, устремившаяся за Франциском, совершенно растоптала виноградник одного бедного священника. По словам легенды, Франциск утешил священника, пообещав ему обильный урожай, и действительно никогда еще священник не собирал столько винограда, сколько собрал в этом году.

Однажды, в ночь под Рождество, Франциск созвал всех окрестных крестьян и пастухов, чтобы вместе встретить общей молитвой великий праздник. В полночь богомольцы с факелами в руках устремились к убогому хлеву, стоявшему в лесу. Там их ожидал Франциск возле яслей, наполненных соломой. Тут же стоял и домашний скот. Франциск прочел главу из Евангелия и затем, обратясь к коленопреклоненным богомольцам, стал им говорить о Спасителе мира. Слушая кроткую проповедь Франциска, все эти бедняки, очерствевшие в постоянной борьбе с нуждой, привыкшие видеть всегда только торжество силы и богатства, почувствовали, что есть Господь бедных, униженных и несчастных, и им казалось, что Он простирает к ним руки и они слышат призыв: “Придите ко мне все страждущие и обремененные и Я успокою вас”.

Но чем больше росло влияние и значение францисканской общины, тем более заботился Франциск о том, чтобы суетные чувства не проникли в душу его братьев. Он строго завещал им никогда не испрашивать никаких привилегий у папства и не занимать высоких должностей. Главным их назначением должна быть апостольская проповедь Евангелия темному, невежественному народу. Франциск требовал, чтобы францисканские общины не имели даже никакой общей собственности, и чтобы его братья никогда не имели никаких земных забот и не знали, чем будут питаться на другой день. Молитвенники, церковная утварь – все это находится лишь в их временном пользовании и отнюдь не составляет их собственности. “Собственность, – говорит он, – заставляет людей враждовать между собой, поэтому труднее попасть на небо из палат, чем из хижины”. Отречение от собственности должно быть полное и безусловное, и в этом отношении Франциск был неумолим, так что, например, отказался принять ученика, который роздал свое имущество не просто бедным, а своим родным. “Ты еще не вышел из своего дома и своей родни” – сказал ему Франциск.

В сборнике преданий о Франциске рассказывается, что однажды, отправившись собирать милостыню, он принес всего лишь несколько сухих корок хлеба. Ему подавали мало, потому что он был с виду невзрачный, худой и бледный, тогда как один из его учеников, красивый и рослый юноша, собрал много подаяния. Добытые припасы разложили на большом белом камне возле хорошенького ручейка, сверкавшего на солнце.

Франциск искренне восхищался роскошным пиршеством, которое они себе устроили. “Но ведь у нас ничего нет, кроме скатерти, ни салфеток, ни стола, ни приборов, ни дома, ни слуг, чтобы служить нам!” – “А разве ты ни во что не считаешь этот прекрасный камень, прозрачную воду и куски хлеба?” – сказал Франциск.

Франциск постоянно старался подавать пример смирения своим братьям. Раз он потребовал, чтобы один из его учеников, брат Леон, отличавшийся голубиною чистотой, стал бы его укорять в разных грехах и недостойных поступках. Франциск подсказывал ему, что говорить, но Леон никак не мог выговорить упреков и только говорил хвалу.

– Знаешь ли ты, в чем состоит истинное счастье братьев миноритов? – спросил однажды Франциск Леона, когда они возвращались вместе в холодный зимний вечер из Перуджии в Ассизи. – Счастье заключается вовсе не в том, чтобы удивлять мир своей святостью, совершать чудеса и постичь всю премудрость и даже не в том, чтобы обращать язычников. Счастье состоит в том, чтобы выносить терпеливо все страдания и невзгоды. Если мы придем к часовне продрогшие от холода, усталые и голодные, и привратник прогонит нас, назвав негодяями и бродягами, мы же при этом смиренно подумаем, что он прав, обзывая нас так, и вынесем терпеливо все его оскорбления, хотя бы он вытолкал нас в снег и сорвал с нас капюшоны, если мы с терпением перенесем все это, вспоминая о страданиях Иисуса, – мы познаем истинное счастье!

– Когда вы видите бедного, – говорил Франциск своим монахам, – то вам, как в зеркале, должны представляться Господь и бедная Матерь Его.

Одному монаху, резко отказавшему нищему, Франциск приказал снять одежды и пасть ниц перед нищим, смиренно прося у него прощения.

Однажды Франциск, одетый теплее обыкновенного по случаю нездоровья, встретил нищего в рубище. Увидев его, он тотчас же сказал своему спутнику, что должен исполнить свой долг и отдать теплый плащ нищему. – “Этот плащ ведь не принадлежит мне, – сказал Франциск, – я получил его лишь на время, до тех пор, пока не встретится более нуждающийся чем я”. На возражения спутника, указывавшего ему на его нездоровье, Франциск ответил: “Ведь это было бы равносильно воровству, если бы я не отдал того, что ношу на себе, тому, кто более в этом нуждается”.

Когда кто-то выразил Франциску изумление, что он и его спутники так легко выносят зимнюю стужу в своей бедной одежде, он ответил: “Если б в нас сильнее пылала любовь к небесному отечеству, мы бы еще легче переносили стужу”.

До какой степени Франциск придавал значение милосердию, и как в то же время он мало обращал внимания на обрядность, доказывает, например, следующий рассказ. Однажды к францисканской обители пришла старушка, сыновья которой вступили в общину, и просила милостыню. Оказалось, что у монахов ничего не было, чтобы подать ей, и Франциску сказали, что в обители есть только Библия, по которой монахи читают тексты во время богослужения. “Ну, так дайте ей Библию, – сказал Франциск. – Пусть она продаст ее и облегчит свою бедность. Господу более угодно, чтобы мы утолили ее нужду, чем читали Библию в храме”.

В другой раз он очутился вместе с одним из братьев в пустынном месте в час заутрени. Так как у них не было ни книг, ни церковной утвари, чтобы совершить богослужение, то Франциск сказал, обращаясь к своему спутнику: “Брат Леон, у нас нет молитвенника, чтобы отслужить заутреню, но мы можем и так восхвалять Господа”.

Устроенная на таких началах община, конечно, скоро завоевала всеобщие симпатии. Вскоре по возвращении из Рима Франциск учредил женский отдел своей общины, во главе которого стала св. Клара, дочь ассизского богатого дворянина, увлекшаяся проповедью Франциска. Но гораздо большее значение имел орден “кающихся мирян”, так называемые “терциарии”, куда могли вступать равно как мужчины, так и женщины, сохраняя свое имущество и общественное положение и оставаясь в супружестве. От них не требовалось монашеского образа жизни, а лишь возможно большее приближение к идеалу, изображенному в Нагорной проповеди. Они должны были воздерживаться от клеветы, употребления оружия, слишком светской жизни, но во всех этих отношениях устав этой общины мирян допускал много смягчений и исключений. При вступлении в общину члены обязаны были только вернуть все несправедливо ими присвоенное и примириться с врагами; жены же должны были получить согласие от своих мужей. В учреждении этой общины просвечивает та же идея, на которой зиждется вся проповедь Франциска – желание обратить весь мир к евангельскому житию. Посредством этой общины его проповедь могла иметь влияние на общество, смиряя высокомерие богатых и ободряя бедных. Общины “кающихся мирян” далеко раскинулись и за пределы Италии, соединив духовными узами людей, отчужденных друг от друга суровым сословным духом средневекового общества.

Глава VI

Собрания в Порциункуле. – Первые попытки обращения неверных в христианство. – Быстрый рост францисканской общины вызывает изменения ее первоначального строя. – Кардинал Уголино и Франциск. – Новый устав. – Эволюция ордена. – Душевное настроение Франциска. – Стигматы. – Болезнь Франциска. – Его смерть

По установленному Франциском обычаю все братья должны были собираться сначала два раза в год, затем один раз, в Порциункуле, колыбели ордена, где они сообщали о своей деятельности Франциску, советовались с ним и делились между собой своими впечатлениями и надеждами. Вскоре такие собрания приняли характер генеральных капитулов, на которых обсуждались статуты ордена и все, что касалось его дел. При жизни Франциска на таком капитуле собиралось до 5 тысяч человек, но вскоре орден так разросся, что на такой капитул стали сходиться только делегаты от отдельных францисканских общин.

Франциск на этих капитулах всегда наставлял братьев остерегаться несправедливости и чрезмерной строгости по отношению к грешным людям, погрязшим в суете мирской. “Главное, вы должны носить мир в сердце и никогда не вызывать никаких раздоров и не служить поводом к каким-нибудь скандалам или неприятностям, – говорил Франциск. – Наша жизнь должна быть такова, чтобы каждый, видя нас и слушая нас, чувствовал потребность восхвалять Господа”.

Успех проповеди Франциска среди христиан внушил ему совершенно новую для того времени мысль отправиться проповедовать Евангелие неверным. До Франциска такая миссионерская деятельность была совершенно неизвестна, и духовенство ограничивалось лишь тем, что возбуждало в своей пастве фанатизм и злобу против неверных, или отправляло толпы крестоносцев для их истребления. Франциск первым решил отправиться к магометанам и язычникам с проповедью мира и Евангелием в руках вместо оружия. Таким образом, миссионерская деятельность сделалась одной из главных задач францисканского ордена. Франциск, впрочем, учреждая миссионерскую деятельность, имел в виду еще и другую цель. Число братьев так умножилось в Италии, что необходимо было открыть им новые области для проповеди, и поэтому Франциск, не очень заботившийся об обращении еретиков и не чувствовавший склонности к богословским спорам и книжной учености, решил направить деятельность францисканцев в страны язычников и мусульман, причем первый подал пример, явившись в лагерь крестоносцев под стенами Дамьетты в Египте. Он мечтал обратить в христианство сарацин и бесстрашно отправился в лагерь к султану. Легенда об этом событии повествует, что Франциска по дороге схватили сарацины, но он сказал им: “Я – христианин, ведите меня к вашему господину”, и когда его привели к султану, этот последний был побежден его кротостью и внимательно слушал его проповедь. Легенда прибавляет, что султан упрашивал Франциска остаться у него, но Франциск поставил ему условие, чтобы он обратился со всем своим народом ко Христу, и предложил ему, в доказательство истинности своей веры, пройти через пылающий костер вместе с мусульманским имамом. Из мусульманского духовенства, однако, не нашлось никого, кто бы согласился на это испытание, и тогда Франциск предложил султану, что он сделает это испытание один, если султан обещает принять христианство, в случае удачных результатов опыта. “Если же я погибну в огне, то припиши это моим грехам, – прибавил Франциск. Но султан, опасаясь мятежа своих подчиненных, не согласился на это, и Франциск вернулся в лагерь крестоносцев. Рассказывают, что, прощаясь с Франциском, султан ему сказал: “Молись за меня, чтобы Бог открыл мне, какая вера Ему угоднее”.

По возвращении на родину Франциск нашел общину свою в самом цветущем состоянии. Ветви ее раскинулись по всей Европе, и в 1215 году папа торжественно утвердил францисканский орден на Латеранском соборе. Франциск мог радоваться за свое дело, оно разрасталось, но именно этот быстрый рост и был причиной того, что Франциску при жизни пришлось постоянно бороться за сохранение самостоятельности ордена и той евангельской простоты, которая была им положена в его основу. Поэтому-то он так неохотно соглашался на то, чтобы ордену его дарованы были Римом какие бы то ни было привилегии. Франциск видел в этих привилегиях, которых так добивались другие монашеские ордена, только золотые путы, изменяющие и нарушающие первоначальный характер францисканской общины. Особенно трудно было ему бороться с группой недовольных в самом ордене. Среди францисканцев было уже много людей образованных, которым не нравилась чрезмерная простота устава ордена, не нравилось то, что Франциск упорно противится всякому возвышению ордена и усилению его могущества. Франциск не позволял своим братьям занимать каких бы то ни было духовных должностей, они не могли надеяться ни на какое повышение в церковной иерархии и не смели владеть никакой собственностью. Упорство Франциска в данном случае, конечно, вызывалось опасением, что если он допустит малейшее отступление от первоначального принципа, то орден его вступит на торную дорожку всех монашеских общин и перестанет быть тем, чем он был до сих пор, то есть свободной религиозной общиной, не связанной никакими сословными или иными предрассудками и стремящейся не к власти и влиянию, а к распространению среди людей евангельских истин.

Первая попытка нарушения постановлений Франциска была сделана во время его отсутствия. Когда он отправился проповедовать Евангелие неверным, оставленные им вместо себя, во главе общины, викарии тотчас же после его отъезда начали все переделывать и вносить нововведения в устав ордена; конечно, они прежде всего постарались изменить характер обета нищеты и усложнили правила ордена, увеличив число постов и разных обрядностей, которым Франциск не придавал никакого значения. Во всем этом было видно явственное желание заключить францисканскую общину в рамки обыкновенной монашеской общины и стремление к власти и влиянию, не такому отвлеченному, каким до сих пор пользовались францисканцы, а более материальному и осязательному; заместители Франциска стремились подражать существующим монашеским орденам, надеясь, вероятно, превзойти их со временем и влиянием, и могуществом.

Однако все эти нововведения не встретили общего сочувствия во францисканской братии; нашлись такие, которые протестовали против извращения духа общины, основанной Франциском. К Франциску был отправлен один из братьев, чтобы сообщить ему о переменах в ордене и попросить его о скорейшем возвращении.

Франциск очень встревожился и поспешил вернуться. Он действительно нашел большие перемены. По его уставу минориты не должны были ничем владеть, ни косвенным, ни прямым образом. Монастыри, где они обитали, были лишь временным убежищем для них. Между тем, подъезжая к Болонье, Франциск узнал о постройке дома для братьев францисканцев. По прибытии на место Франциск немедленно велел всем выбраться из дома, даже не делая исключений для больных. Только тогда, когда кардиналу уголино удалось убедить Франциска, что дом вовсе не принадлежит францисканской братии, а ему самому, то есть кардиналу уголино, Франциск согласился, чтобы братья временно проживали в нем.

Франциску был оказан восторженный прием по возвращении на родину. Всюду толпы народа сбегались к нему навстречу. Томас Спалато следующим образом описывает Франциска, которого он видел проповедующим в одном маленьком городке: “Он говорил так красноречиво и так верно, что многие ученые люди приходили в восторг от его простых речей. В его обращении ничто не напоминало проповедника, он как будто разговаривал со своими слушателями, проповедуя, главным образом, уничтожение вражды и мир. Одежда его была бедна, в наружности его не замечалось ничего внушительного, он не был красив, но словам его Бог дал такую силу, что они обращали к миру и согласию многих знатных господ, дикая свирепость которых не останавливалась даже перед пролитием крови. Франциск возбуждал в людях такое благоговение, что мужчины и женщины толпою бегали за ним и те, кому удавалось прикоснуться к его одежде, – почитали себя глубоко счастливыми”.

Как ни горячо отстаивал Франциск неприкосновенность первоначальных принципов своего ордена, но он должен был, в конце концов, преклонить голову перед силой вещей. К тому же годы, лишения и болезнь брали свое. Франциск чувствовал потребность в покое и уединении, но всячески старался переломить себя. Он часто вспоминал в это время об одном сновидении, которое теперь казалось ему пророческим: ему снилась однажды черная курица с весьма многочисленным потомством. Бедная курица никак не могла прикрыть всех цыплят своими крыльями, и это очень тревожило ее. Франциск чувствовал себя в положении этой курицы. Его братия так умножилась, что он уже не имел возможности собирать ее возле себя, и хотя все еще оставался центром, но не мог не сознавать, что орден его слишком разросся, и он не в состоянии один управлять и следить за ним.

Умный и хитрый кардинал Уголино, которому Франциск почему-то очень доверял, воспользовался таким настроением Франциска, чтобы убедить его в необходимости следовать советам благоразумия и вдвинуть свой орден в обыкновенные рамки, установленные для всех религиозных орденов, выработав для него соответствующий подробный устав, на основании существующих уже уставов, освященных традициями церкви. Франциск чувствовал, что кардинал посягает на его высокий идеал и низводит его до уровня житейских требований, но он уже не мог противиться этому, не мог представить возражений на софистические доводы кардинала, старавшегося даже уверить Франциска, что он обнаруживает непокорность церкви, не соглашаясь подчиниться ее постановлениям. Хитрый кардинал так искусно вел свою тактику, что одержал победу над смиренным Франциском, в самом деле почувствовавшим себя как будто виноватым, и даже добился того, что Франциск согласился просить, чтобы папа назначил кардинала официальным протектором ордена. С этого момента для францисканцев наступила новая эра, они сделались монашеским орденом в самом узком смысле этого слова, и вместе с тем начал меркнуть идеал, во имя которого жил и действовал Франциск.

По характеру своему Франциск не был способен к энергичному и резкому протесту и, проповедуя постоянно покорность и смирение, бессознательно довел в себе самом это смирение до крайних пределов. Поэтому-то он уступил новым течениям, властно заполонившим то дело, в которое он вложил свою душу, и грозившим все изменить и перевернуть. Но в душе Франциска все-таки происходила постоянная борьба, и отголоски ее можно заметить в разных рассказах о нем, относящихся к тому времени. Так, однажды к нему обратился какой-то послушник с вопросом – может ли он иметь собственный псалтирь. Франциск, восстававший решительно против всякой собственности и не разрешавший братьям иметь даже священные книги, в то время уже не находился во главе ордена, передав после буллы кардинала Уголино, превратившей францисканскую общину в настоящий монашеский орден, управление его другим лицам, назначаемым церковью. Тем не менее, когда послушник обратился к нему с этим вопросом, Франциск ответил ему: “Люди думают, по-видимому, что, рассказывая и проповедуя подвиги святых, можно добиться славы и почестей, как будто сам совершил все эти подвиги… Теперь ты хочешь иметь псалтирь, но, получив его, ты захочешь иметь требник, а когда будешь иметь требник, то усядешься на кафедру как важный прелат и сделаешь знак своему товарищу: “Принесите мне мой требник!”. Франциск проговорил все это с жаром; видно было, что у него наболела душа. Затем, упав на колени, он сказал: “Прости меня, мой брат! Но тот, кто хочет быть братом миноритом, не должен иметь ничего своего, кроме носимой одежды”.

После капитула 1221 года, на котором был принят новый устав ордена, поражающий прежде всего своею обширностью, так как он занимал 10 страниц in folio, между тем как первый устав был написан на трех, эволюция ордена совершалась уже с необычайной быстротой. Ничто уже не могло задержать естественное течение вещей. Установление иерархии ордена повело за собой учреждение резиденций и монастырей, при которых оказалось необходимым иметь свои собственные церкви и т. д. Папство содействовало всеми зависящими от него средствами такому превращению францисканской общины, так как в своем новом виде францисканский орден мог быть очень полезен римской курии приобретенным им влиянием и репутацией. Но сам Франциск уже совершенно отступил на задний план. Его заменил в управлении орденом сначала Петр Катанский, а затем, по смерти Петра, на место его был поставлен честолюбивый и умный францисканец Илья, сделавшийся окончательным преемником Франциска после его смерти.

Покорившийся тому, что оказалось сильнее его, Франциск сошел со сцены и стал большую часть времени проводить в уединении, в горах своей любимой Умбрии. В центральной Италии нет ни одной местности, где бы не сохранилось о нем воспоминания. Между Флоренцией и Римом то и дело встречаются холмы, хижины и гроты, носящие его имя или имя кого-нибудь из его учеников. Однако его продолжали посещать верные ученики, недовольные новым духом, воцарившимся в общине. Случалось, что Франциск, вероятно подавленный нравственно таким искажением его идеала и искавший успокоения своей души в чувстве смиренной покорности, говорил им о таком смирении и послушании, которое должно быть идеалом каждого монаха. Он предлагал им взять за образец бездыханный труп, который не противится ничему.

Такое стремление к безусловному пассивному послушанию, к уничтожению в себе всякого протеста, ясно указывает на угнетенное душевное настроение Франциска, так как оно отчасти напоминает стремление к самоуничтожению, желание лишиться способности чувствовать и страдать, которое овладевает человеком во время сильных нравственных и душевных мук.

И действительно, Франциск должен был глубоко страдать нравственно, наблюдая, как постепенно “плотский дух” вторгается в его учреждение и облекает его в земные формы. Обет нищенства постепенно терял свое значение, и на сцену выступали властолюбие и забота о мирских интересах. Простой и бесхитростный Франциск был врагом схоластической учености, хотя и питал трогательную почтительность ко всякому писанному слову, поднимая и убирая каждый исписанный листок бумаги, “так как ведь на нем, может быть, начертано имя Господне”. Но, уступая духу века, община его невольно становилась центром учености, и Франциск с горем видел, что в ней, вместе с расширением ее знаний и учености, возникает худший из пороков: высокомерие и гордость, заменившие прежнее смирение, бывшее основной добродетелью францисканцев. Франциск особенно возмутился, когда францисканский настоятель в Болонье учредил в монастыре нечто вроде коллегии. Апостол когда-то высказал ему свое неудовольствие по этому поводу, но, по-видимому, настоятель не обратил на его слова никакого внимания, и кроткий Франциск пришел в такое сильное негодование, что даже проклял настоятеля; этот поступок указывает, как терзалась душа Франциска всем, что делалось вокруг него.

Многие из богословских авторов желают уверить, что Франциск ничего не имел против превращений, которым подвергся его орден, так как он сам желал его умножения и процветания, но это совершенно противоречит тем данным, которые можно найти у его биографов и в сочинениях его современников. Он, несомненно, был недоволен и даже сказал следующее: “Придет время, когда наш орден настолько уже потеряет свою хорошую репутацию, что его членам будет совестно показываться на свет”.

Больше всего его огорчало, конечно, что его последователи отказались совершенно от прежней апостольской жизни. Вначале братья минориты ради куска хлеба поступали иногда служителями. Это обыкновение также претерпело известное превращение. Под предлогом службы братья поступали к самым знатным лицам папского двора и делались их доверенными, становясь, таким образом, не ниже, а выше всех прочих. Мало-помалу между ними выработался какой-то особый класс придворных, и они принимали участие в различных интригах, на которые всегда были так падки римские прелаты. Франциск не мог протестовать против этого, но глубоко скорбел. Сам он до такой степени дорожил своей независимостью, что не мог пользоваться ничьим гостеприимством, и всегда чувствовал непреодолимое стремление к свободе, как только поселялся у кого-нибудь из своих доброжелателей-прелатов. Однажды, чувствуя потребность в покое, он принял предложение одного кардинала, любившего его, и поселился у него на время, но не выдержал даже нескольких дней, сказав, что демоны выгоняют его из “тюрьмы”. Это сравнение гостеприимства кардинала с тюрьмой весьма характерно для Франциска.

Неурядицы в его ордене и проявление несимпатичных сторон, заставляли Франциска все чаще и чаще искать уединения и утешения в беседе с Богом. Он чувствовал, что конец его близок, так как силы его падали, зрение слабело, и он почти не мог переваривать пищу. В это время он все больше и больше обращался мыслью к страданиям Спасителя, и постепенно чувство любви к Христу и жалости к его страданиям так охватило Франциска, что заставило его переживать с необыкновенной яркостью и реальностью все отдельные моменты жизни Иисуса Христа. Заветом всей жизни Франциска было подражание Христу, и Франциск действительно ни разу не уклонился от этого принципа. Но раньше он только стремился провести его в жизнь, стараясь, чтобы ни один шаг его не противоречил идее смиренного, страждущего проповедника мира и любви; когда же он стал вести более созерцательную жизнь и начал всецело отдаваться помышлениям о страданиях Спасителя, то его все сильнее стало охватывать желание разделить муки Христа, испытать ощущение его ран. Проводя в молитве целые дни и ночи, Франциск, в том душевном и физическом состоянии, в котором он находился, легко, конечно, мог достигнуть экстаза. Поглощенный мыслями о страданиях Христа, он целые часы проводил у подножья алтаря в маленькой уединенной часовне на горе, читая и перечитывая главы Евангелия, посвященные страстям Господним, после чего удалялся в лес и там опять-таки мысленно переживал прочитанное. Когда Франциск раскрывал Евангелие, то непременно, вследствие частого чтения этих глав, оно само собою открывалось на описании страстей Господних. В этой простой, легко объяснимой случайности Франциск видел как бы указание свыше.

Однажды, проведя целую ночь в молитве и скорби о страданиях Христа, Франциск впал в состояние экстаза. Согласно одной из легенд, овладело им чувство неизъяснимого блаженства, причем ему представился лучезарный серафим, пригвожденный ко кресту. По другой легенде, апостолу нищеты представился сам распятый Христос, и когда Франциск простер к Небу руки, то почувствовал, что на его теле запечатлелись раны Христа. Эти знаки – “стигматы” – явились, так сказать, венцом всей жизни Франциска, они довершили его сходство с Христом в глазах его последователей. Существовали ли эти стигматы на самом деле, или же предание о них вызвано стремлением последователей Франциска еще более уподобить его божественному Учителю, по стопам которого он шел всю жизнь, – очень трудно решить положительным образом. Стигматизация Франциска вскоре после его смерти считалась неоспоримым фактом всеми его последователями. Но биограф Франциска, Фома Челано, называет Илью, преемника Франциска в управлении орденом, и Руфина единственными счастливцами, удостоившимися при жизни Франциска видеть его раны. Действительно, ничто не указывает, чтобы о стигматах Франциска шла речь еще при его жизни, и это дает повод немецкому историку Карлу Газе, написавшему очень подробное исследование о Франциске Ассизском, предположить, что стигматы представляют вымысел честолюбивого Ильи, преемника Франциска, упомянувшего в окружном послании, извещающем о смерти основателя ордена и о ранах на его теле, напоминающих раны Христа.

Однако позднейшие исследования в области психических явлений подтверждают возможность стигматизации, примерами которой вообще изобилует история мистицизма. Это любопытное явление, наблюдавшееся в различных странах и у различных людей, подвергавшихся религиозному экстазу, не подлежит в настоящее время ни малейшему сомнению. Оно служит выражением глубоких нарушений в общей экономии организма и является результатом психического расстройства, вызванного чрезмерным односторонним возбуждением и напряжением нервной системы. Во всех психических расстройствах подобного рода душевные состояния оказывают огромное влияние на физическую природу человека, идеи действуют на органы, вызывая в них соответствующие изменения. Люди, обладающие живым воображением и впечатлительной нервной организацией, гораздо более подвержены таким воздействиям психической природы на физическую, и сильное возбуждение нервной системы всегда выражается у них изменением функций различных органов. Ввиду всех таких фактов, неоднократно подтверждаемых научными наблюдениями, нет никакой надобности непременно считать вымыслом легенду о стигматах Франциска. Что Франциск скрывал свои раны, в этом нет ничего удивительного. Он был врагом всякого хвастовства, презирал все показное, и потому естественно считал противным духу смирения разглашать то, что считалось им необычайной благодатью, которой он удостоился за свою верность евангельскому идеалу.

Скромность Франциска была так велика, что всякое чествование, всякие внешние выражения восторга и поклонения тяготили его. Характерной чертой его служит также отсутствие в нем склонности творить чудеса. Он смотрел на чудо лишь как на совершенно исключительное средство, служащее для облегчения страданий, но никогда не прибегал к нему для доказательства своей миссии или для того, чтобы придать вес своим идеям. Такое почти полное отсутствие элементов чудесного в деятельности Франциска тем более знаменательно, что оно совершенно противоречит тенденции его века. Стоит посмотреть жизнеописание любого из его учеников, причисленных к лику святых, чтобы убедиться в этом. Все эти жизнеописания представляют не что иное, как напыщенный перечень всевозможных чудес, между тем в жизнеописаниях Франциска чудеса занимают второстепенное место, причем даже большинство этих чудес совершено не самим Франциском, а вещами, ему принадлежавшими.